1 сентября 1939 года в кабинет Эльзы Скиапарелли, хозяйки самого известного парижского модного дома, влетела секретарша:— …Только что!.. По радио!.. Мадам, началась война!За огромным, отделанным позолоченной бронзой столом из красного дерева, изготовленным в 1800 году мебельщиком Фонсеком для кабинета Наполеона I, сидела маленькая темноволосая и темноглазая женщина средних лет, похожая на стрекозу.
Мадам Скиапарелли ничего не ответила, только потерла правую бровь кольцом, надетым на указательный палец правой руки: ей казалось, что большой голубой бриллиант успокаивает ее и приводит в порядок разбегающиеся мысли.
Осенью 1939 года Париж веселился, как никогда, и ее дела шли прекрасно. Шляпа в виде маленькой куклы произвела фурор, и модель тотчас растиражировали в Америке, заплатив ей за лицензию. Украшенные бриллиантами ногти манекенщиц тотчас копировали светские дамы. Вечернее платье из холста, отделанное шелковой вышивкой по эскизам Пикассо, стало главным событием модного сезона, это же относилось и к туфлям из шкуры леопарда… Аристократы и нувориши, американские миллионеры и индийские махараджи, набобы из Латинской Америки и сорвавшие куш биржевики подписывали чеки, не обращая внимания на количество нулей, в США покупали права на ее коллекции — жаловаться не приходилось. Она шла к этому с 1928 года, когда ей удалось продать первый свитер, сделанный по ее эскизу, и заработать немного денег — на них можно было прожить три недели. С тех пор прошло всего 9 лет, и сейчас она была богата и знаменита, с ее славой не могла сравниться скромная популярность соперницы Коко Шанель. Скиапарелли сотрудничала с лучшими художниками эпохи, ее изощренные, украшенные причудливыми вышивками, аппликациями из стразов и драгоценных камней модели создавались по эскизам Сальвадора Дали и Жана Кокто. Эта мода не была демократичной, ее вещи носили богатые люди, а уж потом фасоны Дома Скиапарелли разворовывали все, кому не лень. В универмагах США продавались упрощенные копии ее платьев, но она и не думала судиться — это было лучшей рекламой: узнав о ней, американские байеры приезжали в Париж и делали заказы.
Что будет теперь? Продажи наверняка упадут — во время войны людям становится не до моды. А может, Париж разбомбят или зальют каким-нибудь ядовитым газом. Не лучше ли закрыть магазин на Вандомской площади, 21, запереть ее любимый дом и перебраться в провинцию, а то и куда-нибудь подальше: в Англию или за Атлантический океан, в США? Последние годы были очень веселыми, она много путешествовала, завела новых друзей, много зарабатывала, тратила, не считая денег, — и чувствовала, что все это может рухнуть, как карточный домик. Лондонский филиал Дома Скиапарелли пришлось закрыть — выяснилось, что англичане не любят покупать одежду, — да и в парижском воздухе чувствовался какой-то надлом.
И все же казалось, что войны удастся избежать: ее никто не хотел, все ее боялись… Но она все же началась — и что теперь захотят носить парижанки? Уж точно не длинное, до щиколоток, темно-синее пальто с двумя целующимися голубками, вышитыми во всю спину цветным шелком, ставшее украшением ее последней коллекции…
На этот раз бриллиант не помог: она терла им бровь, а левый висок все равно разболелся. Эльза встала, накинула на плечи плащ и спустилась вниз — на углу площади располагалось открытое кафе, там у нее был свой собственный любимый столик. Хорошо сидеть на открытом воздухе, в тени увитой плющом веранды, потягивая аперитив и наблюдая за осенней парижской суетой. А если его заменить чашкой крепкого кофе и рюмкой коньяка, то голова почти наверняка пройдет... Она перешла улицу, помахала рукой застывшему у барной стойки официанту Жану — и чуть не наступила на руку старой цыганке, расположившейся прямо у входа на веранду, на теплом от осеннего солнца тротуаре.
Власти принимали строгие меры против беженцев, и все же Париж был полон странным людом, согнанным с мест войной. Особенно бросались в глаза польские цыгане — дикие, причудливо одетые, не говорящие по-французски. Немцы их не любили, и, спасаясь от смерти, они пересекли пол-Европы, неведомыми путями просачиваясь через границы, ускользая от охотившейся за ними полиции. Но эта старуха — страшная, седая, с бельмом на левом глазу — французским владела. Она схватила Эльзу за рукав и залопотала на тарабарском наречии, проглатывая слоги и шепелявя на польский манер:
— А вот погадаю-погадаю-погадаю… Позолоти ручку, красавица, и я всю правду тебе расскажу!
При виде такого безобразия официант положил блокнот для записи заказов на стойку и двинулся было вперед, но Эльза остановила его, подняв ладонь, и сунула старухе десятифранковую монету. Бедным надо помогать, к тому же это ее развлечет…
А цыганка, запихнув монету за лиф, уставилась ей прямо в глаза черными, ничего не выражающими, немигающими, как у змеи, зрачками и сказала, что голова у нее сейчас пройдет и она успокоится:
— Медленно вдохни, задержи воздух и выдыхай. А потом слушай…
И Эльза Скиапарелли, никогда не отличавшаяся послушанием римская аристократка в двадцать втором колене, ведущая свою родословную от античного полководца Сципиона, притихла, словно напуганная гадюкой курица, с удивлением чувствуя, как перестает пульсировать висок, боль утекает и голова наливается блаженной истомой. Ноги стали ватными, колени подкашивались, а старуха держала ее за руку и говорила нараспев, словно колдуя.
Она сказала, что вскоре Эльза всего лишится, но потом все вернет, а потом потеряет вновь, на этот раз безвозвратно. Что прошлое, которое она старается забыть, даст о себе знать и ляжет ей поперек дороги. Что она так и не сможет никого полюбить, кроме дочки и работы, что дочь подарит ей двух прекрасных внучек, и одну из них ждет огненная смерть… Тут Эльза сделала то, чего так и не смогла себе объяснить: открыла сумочку и сунула цыганке две банкноты, по сто франков каждая. Цыганка замолчала, а она отправилась в кафе, села за столик и взглянула на улицу — той и след простыл. У столика стоял недовольно хмурившийся официант. Он сказал, что с этим сбродом надо быть осторожнее и он проследит, чтобы цыгане не околачивались у входа в их заведение. Позавчера цыганка гадала даме на другой стороне улицы, а потом бедняжка обнаружила, что из ее сумочки исчезли кошелек и оправленная в серебро расческа. Говорят, что эти «ромы», давным-давно пришедшие в Подолье с Балкан, владеют особым цыганским гипнозом… Эльза тут же проверила сумочку — там все было на месте. О двухстах франках она перестала жалеть на следующий день: всякий ловит свой шанс, тот, кто попал на удочку мошенника, получил полезный урок и впредь будет осторожнее. Забыла она и о том, что ей напророчили, — все это было слишком смутно, а у нее появилось много важных дел.
Долой вышивки, прочь фигурные шляпки в виде туфелек и треуголок, шорты «шокинг» розового цвета и рукава буфф! Ей казалось, что пришло время практичных вещей, выполненных в минималистском духе. И Эльза показала платье «Плати наличными и уноси» с множеством карманов — его хозяйка могла обойтись без сумочки. Она придумала комбинезон «Серый самолет», сшитый из немнущейся ткани и одевающийся за полминуты: он должен был лежать у кровати и предназначался для бомбоубежища. На платье велосипедистки были высокие разрезы, а из-под них виднелись узкие, доходившие до щиколоток брюки: это было и красиво, и практично: машины могут реквизировать для фронта, а велосипеды наверняка останутся. К концу недели старый поклонник, англичанин лорд Роберт Кросби прислал ей телеграмму: «БУДУ ПАРИЖЕ ЧЕРЕЗ ДВА ДНЯ ТЧК ПРЕДЛОЖЕНИЕ РУКИ И СЕРДЦА ОСТАЕТСЯ СИЛЕ ТИРЕ ОБДУМАЙ СОГЛАШАЙСЯ ТЧК»
Она отказывала ему дважды. Поначалу это далось легко, а во второй раз она заставила себя сказать «нет»: к чему ей муж, если у нее и так все хорошо, она абсолютно самодостаточна, а первое замужество оставило после себя такое горькое послевкусие, что при виде обручальных колец ее тошнит? Но Роберт олицетворял все, что ей нравилось в Англии и англичанах. Он был основателен и нетороплив, обладал прекрасным чувством юмора, а его беркширский дом принадлежал семейству Кросби с 1648 года — и Эльзе нравилась мысль, что там смогут жить внуки ее внуков. В третий раз, пожалуй, слово «нет» она не выговорит — уж слишком настойчив Роберт, такая любовь заслуживает вознаграждения… И она отправила ему телеграмму: «ПРЕДЛОЖЕНИЕ РАССМАТРИВАЕТСЯ ТЧК ВСТРЕЧУ АЭРОПОРТУ ТЧК»
А вечером ей принесли посылку, охотившуюся за ней много лет, и она долго листала пожелтевшие от времени страницы старого ежедневника, перебирала фотографии, прижимала к лицу вытертый серебряный портсигар, стараясь поймать выветрившийся из памяти запах табака.
Имущество скончавшегося в дешевом колумбийском отеле графа Вильгельма де Вендт де Керлор, полуполяка-полубретонца по отцу и швейцарца по матери, ее первого мужчины, человека, за которого она вышла замуж совсем юной, долго путешествовало по миру. Сперва оно отправилось в швейцарское посольство, потом — в кантон Ури, в фамильный замок, к его сестре, которая не выносила Эльзу. Прошло шесть лет, и когда врачи сказали, что метастазы проросли в мозг и у нее осталось всего несколько месяцев, Берта де Керлор послала сундучок с вещами ей, приложив к нему сухую записку: «Я никогда не верила в ваш брак, вы оказались плохой женой, но моя племянница унаследовала титул брата — и эти вещи должны принадлежать ей».
Берта писала, что племянница должна понять того, кто был слишком хорош и чист для этого мира, что она может гордиться своим отцом… Эльза спрятала сундучок в самый дальний ящик бюро и до поздней ночи курила тонкие турецкие сигареты.
Это случилось в Лондоне: она отправилась на лекцию в Теософском обществе, ее читал знаменитый мистик, красавец да к тому же граф. Ей дали место в первом ряду — во время лекции их взгляды постоянно встречались, а когда та подошла к концу, граф Вильгельм отправил к ней посыльного с вопросом: не согласится ли молодая дама познакомиться с тем, на кого она произвела огромное впечатление? Молодая дама согласиться не могла — девушке из благородного семейства нечего было делать в лекционном зале на окраине, да и в Лондон она отправилась против воли родителей, компаньонкой знакомой дамы. Детство Эльзы прошло во дворце Корсини, под присмотром гувернанток, мать подыскивала ей подходящую партию — но своевольный характер и отцовская кровь поставили на этих планах жирный крест.
Синьор Скиапарелли, брат знаменитого астронома, открывшего марсианские каналы, ученый-востоковед, был человеком с причудами: он не отпускал жену на королевские балы, потому что там ей пришлось бы носить декольте. Пожелав изучить язык племени банту, он вверил дочку попечению черной как смоль негритянки. Та ее полюбила. Это можно было заключить из того, что перед сном гувернантка Эльзы приходила в ее спаленку, чтобы всласть порыдать:
—…Я растила многих, и все они умерли. Я так их любила, так любила! Когда ты умрешь, я стану плакать и по тебе…
Эльза была необычным и своевольным ребенком, ритуалы дворца Корсини ее бесили. Забравшись под стол, девочка подсыпала под длинные платья собравшихся на раут дам вызывающий чесотку порошок. Подростком она написала эротическую поэму, за которую схватился издатель, решивший, что ему удалось открыть нового д’Аннунцио. Он напечатал произведение Эльзы, поэма произвела фурор. Когда открылось имя автора, семейство Скиапарелли пришло в ужас, и Эльзу отправили в монастырский пансион, под строгий присмотр директрисы.
Кормили в пансионе бурдой, зимой температура в дортуарах не поднималась выше пятнадцати градусов, теплые ванны были запрещены. Эльза не захотела ложиться в холодную воду и нагрела ее на плите — это вызвало первый скандал, впереди их было много. В конце концов отец забрал ее из пансиона, такой же как она была: нераскаявшейся, своевольной и упрямой — разве что чуть-чуть притихшей. Назвать ее хорошей девочкой было нельзя, но написанное в поэме существовало исключительно в ее воображении, а теперь Эльза влюбилась. С первого взгляда, смертельно, и, как ей казалось, на всю жизнь.
Вильгельм де Керлор был последователем Блаватской, изучал древние религии и оккультные науки. Он был очень хорош собой, а кроме этого, в нем чувствовалось странное, болезненное обаяние: чуть инфантильный, непрактичный, похожий на средневекового рыцаря с гравюр Бердслея, он нравился женщинам. Но чем его привлекла она, еще не созревшая, не блещущая красотой? Наверное, любовь с первого взгляда все-таки есть, и она ходит своими путями, где места логике нет… Но даже если это и было так, то потом его чувства быстро остыли.
В их первые месяцы ничто не предвещало беды: они поженились, преодолев слабое сопротивление ее родителей, и зажили на небогатое приданое. А когда деньги стали подходить к концу, Вильгельм решил отправиться в Соединенные Штаты – он собирался читать лекции и верил, что они принесут миллионы. Но все вышло по-другому.
Его теософские штудии оказались чересчур изысканными для Америки, английский был небезупречен. Оскар Уайльд вернулся из лекционного турне по Штатам богачом, но у Вильгельма не было громкого имени, и билеты на его лекции продавались плохо. Он начал пить, целыми днями пропадал неведомо где. Женщины по-прежнему его любили, и Эльза слышала, что знаменитая танцовщица Айседора Дункан поклялась соблазнить ее мужа. Она вроде бы заманила его к себе в дом и танцевала для него обнаженной… Однажды Вильгельм исчез, ни о чем ее не предупредив, не оставив записки. Полицейские разводили руками, знакомые ничего не знали, но она и так обо всем догадалась: он ее бросил, бросил, несмотря на то что до родов осталось всего три месяца. На переживания не было ни времени, ни сил, она должна была выжить и спасти ребенка. И начались изматывающие скитания по дешевым гостиницам, поиски заработка. Она прошла все круги ада, но сумела пробиться, а через несколько месяцев, идя по нью-йоркской улице, увидела своего мужа: Вильгельм был хорошо одет, но его плечи поникли, а под глазами были мешки. Он ее не заметил, и Эльза, не раздумывая, юркнула за угол и пошла в обратную сторону. Вильгельм стал ей не нужен, хотелось выбросить его из головы и забыть. Вскоре она подала на развод, а потом до нее дошли слухи о том, что он умер.
Ее дочка родилась в США и по закону была гражданкой Америки — но тогда она и не подозревала, что это может пригодиться. США чересчур большая страна, Нью-Йорк слишком огромный, тут легко затеряться и пропасть. Надо возвращаться — если не в Италию, то в Европу: это ее мир, обжитой и понятный, там она найдет себе применение. Но дома ее больше не увидят, хоть там ей и не грозит бедность. За это время она поняла, как хороша свобода, и не променяет ее на обеспеченное будущее и материнские нотации.
Эльза перебивалась, как могла: была компаньонкой, воспитательницей, когда приходилось совсем плохо, рыскала по лавкам старьевщиков, покупала приглянувшиеся ей вещицы и с выгодой перепродавала их антикварам. И однажды в Париже ей бросился в глаза хорошо связанный свитер. Они только-только входили в моду, но такой вязки — крупной и в то же время аккуратной, не растягивающейся —Эльза не видела. Зато расцветка и фасон были ужасными. Ей удалось выяснить имя и адрес вязальщицы-армянки, и она решила рискнуть.
Первые три свитера по ее эскизу армяне сделали плохо, зато четвертый удался на славу — черный, с белым воротником-шарфиком и бантом. Она надела его на званый вечер и произвела фурор — многие дамы захотели такой же: почему же им не помочь? От нее — посредничество и эскизы, а армянское семейство вязало не покладая рук. Фасоны множились, тогда же родился свитер со знаменитым узором в виде омаров, чуть позже ставший классикой жанра. Париж полнился слухами, начали поступать заказы и из магазинов, а потом — это было настоящим чудом — ее свитеры захотели продавать в США. Пришел заказ из-за океана, к свитерам добавились трикотажные юбки. Армянское семейство было разветвленным и многочисленным, к этому времени все его женщины вязали свитеры по ее эскизам, но переварить такой большой заказ не могло даже оно. Предприимчивые армяне тут же нашли выход: все женщины местной диаспоры взялись за спицы. Заказ был выполнен в срок, маленький кустарный бизнес разросся до процветающей трикотажной фабрики, а Эльза неожиданно для себя оказалась во главе модного дома — тогда еще скромного, разместившегося в мансарде на улице Мира. При этом она не умела кроить, вязать и шить, не знала азов портновского ремесла. Ее козырями были дерзость, безупречный вкус, чувство формы и понимание современного искусства. С кем она только не сотрудничала! Сюрреалисты создавали новую живопись, а она переводила их находки на язык высокой моды. На картине Дали растекались часы, а она заставила парижских модниц носить шляпы, сделанные в виде туфель.
А если бы Вильгельм не вырвал ее из привычного мира и не бросил, заставив бороться за выживание так, что обострились ее таланты, до крайней степени развилась цепкость, она бы, пожалуй, вышла замуж за скучного и богатого немолодого маркиза, которого ей прочила в мужья мать, и прожила бы жизнь в сытой и унылой безвестности. Страдания пошли ей на пользу: расставшись с мужем, она вытянула счастливый билет… Вот только полюбить другого Эльза Скиапарелли так и не смогла.
Успех пришел к ней со сказочной быстротой, так же быстро он превратился в триумф. В 1930 году Эльза еще работает в мансарде, где водятся крысы, но вскоре уже покупает прекрасный дом на Вандомской площади — бывшие Королевские конюшни, спроектированные и построенные великим Мансаром, и оформляет его с такой изобретательностью, что бутик Скиап становится одной из достопримечательностей Парижа. В его витринах выставлены свитеры, блузки, юбки — все, что до сих пор отвергала высокая мода. Она ввела в обиход понятие «прет-а-порте».
Ее дочка учится в дорогом швейцарском пансионе, она покупает особняк на улице Берри — небольшой, уютный, с собственным садом и террасой на втором этаже, откуда открывается прекрасный вид. Бизнес занимает всю ее жизнь, но оставляет время для дружбы и путешествий: она объехала полмира, побывала и в дальних уголках Латинской Америки, и в сталинской Москве: в гостинице «Метрополь» антикварные серебряные пепельницы были прикованы к стенам цепями, отделанные со старомодной роскошью купе международных поездов скрипели от старости, но столы в вагонах-ресторанах ломились от водки и икры. У нее было много романов, но ни к одному из его героев Эльза так и не смогла привязаться. После того как она увидела Вильгельма де Керлора на чикагской улице и сбежала от него, в ней что-то надломилось, она больше никому не доверяла… Докуривая последнюю сигарету из пачки, Скиапарелли подумала, что дело не только в этом: другие могут думать все, что угодно, но себе надо говорить правду.
В Вильгельме была такая магия, что другие мужчины по сравнению с ним кажутся скучными и пустыми: с мужем она летела в пропасть, зажмурив глаза, ужасаясь неизбежной гибели, и не разбилась каким-то чудом. Больше ей ничего подобного не надо. Беда в том, что добропорядочные, обладающие солидным банковским счетом и добрыми намерениями мужчины вызывают у нее смертельную тоску…
Она выбросила смятую сигаретную пачку в мусорное ведро, потянулась, зевнула и отправилась в спальню — отделанную тиснеными обоями кордовской кожи, с кроватью под балдахином, сделанной в начале XVIII века для герцога Ришелье. Через два дня Эльза отправилась в аэропорт встречать лорда Роберта, прилетающего в Париж на американском «Дугласе». Ей так и не удалось получить права, машину вел шофер, а она сидела, откинувшись на спинку заднего диванчика, и с изумлением изучала город, меняющийся на глазах.
На регулировщиках — каски военного образца. Некоторые парижане носят через плечо сумки с противогазами. Посреди перекрестка устанавливают зловещего вида длинную зенитку и обкладывают ее мешками с песком… Все это казалось сном, декорацией к какому-то дурацкому спектаклю: Париж так прекрасен, неужели его будут бомбить? По пути в аэропорт они наткнулись на кажущуюся бесконечной колонну военных грузовиков и чуть было не опоздали: Эльза вышла из здания аэропорта, когда «Дуглас» садился. Ее настроение бесповоротно испортилось, и сияющее от радости честное лицо Роберта Кросби его не улучшило.
Много позже, после войны, вспоминая те странные дни, Эльза часто спрашивала себя, почему она отказала Роберту и в третий раз? Он ее любил, он был предупредителен и мил и старался, как мог. Они несколько раз были у «Максима», в знаменитом парижском ресторане: Эльзе он был не в диковинку, а Кросби восхищался роскошными, в духе Второй империи интерьерами с позолотой и красным бархатом. Роберт был невыносимо провинциален, и она не могла представить себя его женой. Предложение он сделал после скучнейшего спектакля в «Комеди Франсэз», и Эльза Скиапарелли в третий раз ответила «нет», чувствуя себя так, как будто убивает хорошего человека. На следующий день Роберт вернулся в Лондон, а она принялась готовить новую коллекцию.
Платья, которые Эльза придумала — и с велосипедом, и с большими карманами, и предназначенное для бомбоубежища, — были хорошо встречены прессой, понравились коллегам, но продавались плохо. Париж не бомбили, автомобили не конфисковывали — продолжалась прежняя жизнь, а война придала ей особую остроту. Старые друзья устроились в военные учреждения и надели форму. Заглядывая «на огонек» в ее бутик, они пили виски с видом старых вояк и рассуждали о том, что война не продлится и месяца…
А потом вермахт прорвал фронт, обошел французские укрепления, и Париж обратился в бегство — все, кто мог, бросились к португальской и испанской границам. Городом овладел великий страх, люди думали, что, войдя в Париж, немцы начнут убивать и грабить. У нее были свои причины бояться: однажды она приехала к родным в Италию, и ее захотел принять правивший страной фашистский вождь Муссолини. Она отказалась от визита к дуче, а вернувшись в Париж, с удовольствием пересказывала анекдоты, которые привезла из Рима: коротышка-де занимается любовью со своей подругой Клареттой Петаччи в сапогах и форменной фашистской шапочке, иначе у него ничего не получается, а во время длинных, многочасовых выступлений впадает в эротическое возбуждение. Что-то из этого попало в газеты, и Муссолини разозлился: в начале войны французская контрразведка выяснила, что одна из манекенщиц бутика Скиапарелли была итальянской шпионкой и следила за ней.
Муссолини тоже объявил войну погибающей Франции, бог весть что может прийти ему в голову после победы — и Эльза бежала из Парижа на автомобиле друзей, взяв с собой сумочку с драгоценностями да зашитые в шляпку деньги. Огромный «кадиллак» медленно тащился вперед, вокруг было месиво из крестьянских телег, велосипедов, дорогих лимузинов и допотопных колымаг — у машин то и дело закипали радиаторы, те, которые больше не могли ехать, оттаскивали к обочине. Страна снялась с места и двинулась неведомо куда: в их автомобиле ехал молодой человек, сын подруги Эльзы, — мать-американка хотела увезти его из Франции, а отец, французский граф, не желал отпускать. Мальчика надо было спрятать в машине и провезти через границу…
Мир рушился на глазах, а у нее почему-то вертелись в памяти слова старой цыганки: с прошлым все понятно, покойный муж цепко держит ее и с того света, рядом с ней никогда не появится постоянный мужчина… Но что ей останется, если мир катится ко всем чертям и то, чем она занимается, больше никому не нужно?
Над дорогой проносились «Мессершмитты», и люди бросались в канавы и под машины, но немцы не стреляли. У них кончилась еда, а в пути ее нельзя было купить ни за какие деньги — до границы они доползли чудом, еле живыми. На пограничном пункте юного графа поджидала тетушка, собиравшаяся вернуть его домой, но мальчика удалось спрятать: Эльза села ему на колени, закрыла его своими пышными юбками и манто, и пограничники ничего не заметили. В Испании они остановились в гостинице при казино, битком набитой беженцами, кокотками и шпионами всех мастей: за номер пришлось заплатить бешеные деньги, в постели Эльза прижимала к груди сумочку с драгоценностями. Она не знала, что будет с ней и с ее Домом моды, как она переберется в США и не депортируют ли ее испанцы во Францию, а то и в Италию. Думала она и об ужасном конце, который цыганка посулила одной из ее несуществующих внучек…
Впереди были эмиграция, жизнь в Америке, лекции, благотворительность — к работе в своем Доме моды она вернется только после освобождения Парижа. И самое страшное будет в том, что в изменившемся после войны мире ее искусство окажется ненужным, восторжествуют минимализм и лаконичность ее соперницы Коко Шанель. В начале пятидесятых ее Дом моды начнет приносить убытки, в 1954-м закроется, а Эльза проживет до 1973 года, понемногу превращаясь в памятник навсегда ушедшей эпохе и самой себе. Ее радостью были внучки, актриса и манекенщица Мариса Беренсон, игравшая у Висконти, Фосса и Кубрика, и Берри Беренсон, фотомодель, актриса и талантливый фотограф, снимавший для Life, Glamour, Vogue и Newsweek. 11 сентября 2001 года Берри окажется в самолете, который исламские террористы направят на Всемирный торговый центр в Нью-Йорке... Ее настигла «огненная смерть», как и предсказала однажды старуха...
Подпишись на наш канал в Telegram