Май 1982-го, дом № 63 на Кингсвуд-роуд, в пригороде Нью-Йорка: старая женщина сидит и слушает джаз... Перед ней — полупустой стакан виски, в ее руке сигарета. Крутится заезженная виниловая пластинка, звучит мелодия, изменившая всю ее жизнь, — когда-то она пошла за ней, как гаммельнские дети за дудочкой Крысолова. На стене фотография — это она 30 лет назад, и человек со стороны ее не узнал бы: тогда старая дама была прекрасна.
Еще один глоток, и она переставляет иглу — пусть эта музыка звучит, не кончаясь, сегодня она прощается с прошлым. Алкоголь берет свое: стены комнаты расплываются, сквозь них проступает другое — забитый людьми ночной клуб, потасовка перед эстрадой.
У нее большое состояние и громкий титул — баронесса де Кенигсвартер, урожденная Ротшильд, жена французского посла в США. Еще недавно они считались самыми богатыми людьми мира. А она стоит в какой-то забегаловке и смотрит, как огромный негр метелит парня, назвавшего его «тупым торчком»: взяв обидчика за грудки, встряхнул, приподнял, подержал в воздухе пару секунд и поставил на пол.
— …Закрой рот, скотина!..
Баронесса попятилась:
—Ну и свинья этот громила!
И услышала в ответ:
— А что еще ждать от Телониуса Монка?
Панноника де Кенигсвартер не поверила своим ушам: Монк был ее любимым композитором, а у этого типа кулаки, как у вышибалы, он не похож на музыканта. Месяц назад она оставила мужа и перебралась в Нью-Йорк, только-только начала открывать для себя джазовый андерграунд, и тот ей нравился. А сегодня она встретила Монка, человека, изменившего ее судьбу, — разве это не чудо? Собрав в кулак всю свою храбрость, Панноника подошла к громиле и похлопала его по плечу:
— Оставь парня в покое. Давай лучше выпьем. Я угощаю…
Негр повернулся, снял темные очки и уставился ей в лицо большими, выпуклыми, похожими на сливы пустыми глазами. Тут баронессе де Кенигсвартер показалось, что она заглянула в бездну, у которой нет дна, и ее тянет в головокружительную, темную, сулящую гибель пустоту.
Сейчас она знает, что первый шаг к ней был сделан гораздо раньше, еще до Нью-Йорка. Началось все с мелочи, маленькой виниловой пластинки, которую ей подарил старый приятель. На ней была композиция Монка Round Midnight. Она прослушала ее, а потом переставила иглу. Пластинка крутилась полночи — мелодия ее заворожила. После очередной ссоры муж разбил пластинку, и она решила, что нынешняя жизнь никуда не годится и ее надо менять.
Женщина затягивается сигаретой, трет виски, и морок рассеивается. Она встретилась с Монком 30 лет назад, а теперь на дворе февраль 1982-го, и Телониуса больше нет. Нынешним утром Панноника стояла возле церкви и смотрела, как подъезжают машины: друзья и поклонники Монка собирались, чтобы проводить его в последний путь. Во время отпевания она разрыдалась и выбежала из церкви: ей не хотелось, чтобы люди видели ее слезы. Когда все закончилось, на церковном пороге появились знаменитости: великий трубач Майлз Дэвис, гениальный аранжировщик Диззи Гиллеспи, вокалист Билли Экстайн, старые соратники Монка. На похороны Телониуса собрались чуть ли не все джазмены Нью-Йорка, гребущие деньги лопатой звезды и те, кто ничего не добился, вышедшие в тираж и новички. Дэвис обнимал за плечи невысокую хрупкую женщину, и у Панноники непроизвольно сжались губы. Перед ней Нелли Монк, законная вдова Телониуса и ее давняя соперница. Всю жизнь он разрывался между ними, и только под самый конец, несколько лет назад, ей удалось увести его из семьи. Это стало достойным завершением катастрофы, в которую она превратила свою жизнь, — Панноника, как тот сказочный принц, долгие годы искала замок, где спит зачарованная принцесса, а когда нашла, оказалось, что красавица давно превратилась в жабу и не желает расколдовываться.
Во время их первой встречи Монк не сказал ни слова. Взглянул ей прямо в глаза, мотнул головой и отошел — за столиком его ждали друзья. Старые пиджаки, вытертые джинсы — на вид типичные лузеры. Среди них был и Гиллеспи — теперь он стал миллионером. А к ней подскочил Лу Данзигер, ловкий продюсер, ищущий инвесторов: ему сказали, что по джазовым клубам Нью-Йорка ходит сумасшедшая миллионерша, которой некуда девать деньги. Он представился и начал рассказывать о том, что ребята, получающие по 25 баксов за концерт, — настоящее золотое дно, среди них есть таланты и даже парочка гениев.
— …Все дело в раскрутке, мадам, а она стоит небольших денег. Сотня-другая на концерт, полторы тысячи на гастроли, тысячу журналистам — лучше платить прямо в руки, это заменит рекламную кампанию. Вы получите звезду, которая принесет вам больше денег, чем нефтяная вышка!
Она спросила его о Монке, но Лу лишь пожал плечами — этот парень не стоит внимания. Он сочиняет странную, рваную, ни на что не похожую музыку, да к тому же и псих. У Монка то и дело бывают неприятности с полицией. Недавно его арестовали за хранение наркотиков и лишили лицензии: теперь он не может выступать и живет на деньги жены. Та перебивается бог весть чем, работает в магазине, прибирает квартиры — денег едва хватает на еду. К тому же Монк — аутист, странно, что сегодня он решил появиться на людях. У него бывают вспышки ярости, этот придурок просто опасен: год назад он повздорил с одним журналистом и выбросил его из окна — хорошо, что был первый этаж.
— Как вы думаете, мадам, может ли такой человек добиться успеха?!..
Панноника дала Лу сотню, сказав, что это задаток, и попросила его раздобыть адрес Монка: он чем-то ее зацепил, к тому же ей захотелось стать добрым гением, спасительницей не понятого людьми музыканта. На следующий день она поднялась на пятый этаж жалкого, давно не ремонтировавшегося дома. Дверь открыла Нелли, Телониус лежал в соседней комнате: накануне он перепил, и у него была депрессия. Подниматься он не хотел, и когда Нелли растолковала ему, в чем дело, послал незнакомую благодетельницу ко всем чертям. Так состоялось их официальное знакомство.
...За эти тридцать лет случилось многое, у пропасти, в которую она рухнула, была масса закоулков, а дно обнаружилось лишь сегодня. Сперва она была спасительницей семейства Монк. Затем у них был брак втроем, потом Телониус достался ей одной… И сегодня Нелли чуть было не вцепилась ей в горло:
— …Похоронную процессию должна возглавлять семья!
— Черта лысого! Я посвятила ему всю жизнь, таскалась с ним как с писаной торбой — значит, и похороны мои!..
Когда-то Панноника их спасла: после ее первого визита на столе, под вазой с цветами, Нелли обнаружила чек. На эти деньги они могли жить месяц, но дня через два Панноника наведалась к ним снова: на этот раз Монк вышел в гостиную и приветствовал ее неразборчивым рычанием. Он был непричесан и небрит, его ломало, оттого что незнакомая, не нужная ему тетка вцепилась в него как клещ. Панноника сказала, что ведет переговоры с английскими продюсерами — почему бы ему не съездить на гастроли в Лондон? Нелли не верила своим ушам: ее родители были против этого брака, Монк казался им опасным психопатом, кандидатом в неудачники, его музыка — бредом. Он зарабатывал гроши, потеряв работу, сидел дома, пил, кололся, она тянула семью из последних сил… И вдруг к ним приходит холеная, элегантно одетая белая леди — раньше она таких и в кино-то не видела — и говорит, что ее муж — гений и вскоре об этом узнает весь мир.
Панноника казалась ей богиней, спустившейся с небес и каким-то чудом заглянувшей в их жалкую халупу, ревновать она и не думала: что общего между грубияном Телониусом и лощеной дамой из высшего общества? А нынешним утром Нелли готова была ее убить.
Утром они орали друг на друга, Панноника едва ей не врезала, но теперь, оставшись наедине с собой, она понимала, что конечно же Нелли ни в чем не виновата. Они обе были жертвами. Монк приворожил их и превратил их жизнь в ад. Панноника слушала его музыку, пила и пыталась понять, как это ему удалось. Огромный, мрачный, аутичный. Безмерно одаренный, эгоистичный, надменный. Нотам Телониус учился в школьном оркестре, играл на танцульках в дешевых клубах, сочинял для самого себя без надежды на успех — ему было плевать на то, что о нем думают. Телониус Монк существовал вне времени и цивилизации, он жил, подчиняясь желаниям, остановить его могло только приставленное ко лбу дуло. Ему нравились забытье, которое приносили наркотики, драйв от выступлений, хорошая драка и красивые женщины. Музыка была его судьбой, и она вела его за собой бог знает куда: во время коммерческих выступлений он забывал о том, где находится, и слушатели крутили пальцами у висков, а потом начинали свистеть.…
Ее и Нелли разнял сын Монка, Телониус-младший. Было решено, что во главе процессии они с Нелли поедут вместе, и за рулем будет Панноника. Семейство Телониуса разместилось в ее огромном «Бентли», она показала Нелли язык в зеркале заднего вида и нажала на газ. Впереди была процедура, заранее внушавшая ей ужас: речи над гробом, рыдания вдовы. Придется говорить и ей, волей-неволей она будет лгать. Не скажешь же, что музыка Монка ее заворожила и ей захотелось переиграть свою жизнь, что погоня за иллюзией привела ее в постель Телониуса, что ей так и не удалось спасти его от саморазрушения и гибели, и платой за ошибку стала ее собственная судьба.
…Панноника налила в стакан еще на три пальца виски и взглянула вокруг: скромная мебель, выцветшие обои, заваленный старыми журналами исцарапанный стол. Увидев ее берлогу, матушка пришла бы в ужас. Она сказала бы, что это напоминает ей бедный и тесный дом Ротшильдов во франкфуртском гетто — место, откуда они разлетелись по миру.
...В начале XIX века Майер Ротшильд, банкир, сколотивший состояние в смутные времена наполеоновских войн, отправил четверых сыновей на четыре стороны света. Соломон поехал в Вену, Натан — в Лондон, Калман — в Неаполь, а Джейкоб — в Париж. Проведенные в гетто века, когда при встрече с христианином евреям полагалось отступать к стене, сняв шляпу и опустив глаза, выработали в Ротшильдах волю к победе, острый ум и бесконечное терпение. Они стали главными банкирами своих стран, в XIX веке в Британии восторжествовал самый прозорливый из них. Натан Ротшильд распространил слухи, что Наполеон побил англичан при Ватерлоо, и сорвал огромный куш, воспользовавшись биржевой паникой. Он финансировал строительство Суэцкого канала, королева пожаловала его сыну баронский титул, внук Натана стал членом палаты лордов.
Английские Ротшильды облюбовали долину Эйлсбери в Бакингемшире — там выросли усадьбы Ментмор, Халтон, Халкотт и Астон-Клинтон. Драгоценные картины для них закупались сотнями, севрский фарфор и бронза — вагонами. В имении одного из дядей Панноники была цирковая арена, другой ездил в Виндзорский замок, к королеве, в коляске, запряженной четырьмя зебрами и пони. В их собственном парке, раскинувшемся на 80 гектарах, жили лани, кенгуру, страусы эму и казуары. В детстве она страшно боялась страусов, в поисках угощения преследовавших кареты и засовывавших внутрь экипажей жуткие головы с огромными клювами и выпученными глазами.
Отец Панноники Чарльз был прямым потомком Натана Ротшильда, и ее детство прошло в огромном замке. На кухне работал целый штат поваров, среди слуг был человек, разжигавший камины, и человек, горячим утюгом проглаживавший газеты, чтобы типографская краска не пачкала руки. Специальный слуга гладил цилиндры, другой заводил часы, третий полировал решетки — в усадьбе и парке, в конюшнях и в теплицах хлопотали сотни людей — это было маленькое государство. Жизнь в нем шла своим, раз и навсегда заведенным чередом. За Панноникой присматривали полтора десятка бонн, во время еды за ее спиной стоял лакей, купаться ей помогала горничная, в спальне ночевала гувернантка, на прогулках Паннонику сопровождал грум — она никогда не оставалась одна. Судьба девочки была расписана от начала и до конца: домашнее образование — выезд в свет — удачное замужество — заботы о детях и доме… Но этот сценарий дал сбой: Чарльз Ротшильд сошел с ума, и в их доме все пошло наперекосяк.
Чарльз всегда пытался поступать по-своему. По семейной традиции Ротшильды брали в жены женщин из своего рода, и их потомство постепенно вырождалось, а он женился на 37-летней бесприданнице, дочке австрийского офицера. Она была красива и благовоспитанна, и матушка Чарльза смирилась с его выбором, куда труднее было принять то, что его совсем не интересовал семейный бизнес. Чарльз Ротшильд обожал энтомологию (Паннонику он назвал в честь открытого им мотылька), а вот работа в банке его тяготила. Но у него были способности к бизнесу, семья ждала от него многого, и Чарльз старался оправдать ее ожидания. Он хотел вложить деньги в новое изобретение — граммофон, но совет директоров решил, что у этой игрушки нет будущего, его предложение построить первый в Англии автомобильный завод тоже было отвергнуто. Роль главы семейного дела оказалась Чарльзу не по плечу, это кончилось шизофренией. Приступы, которым был подвержен отец, пугали детей, умер он в швейцарской клинике для нервнобольных.
Близкородственные браки сказывались и через несколько поколений: сестра Панноники, Либерти, тоже сошла с ума. Зато другие дети Чарльза выстроили свою жизнь так, как хотели. Его дочь Мириам стала всемирно известным энтомологом, сын Виктор преуспел в биологии: он сделал блестящую научную карьеру в Кембридже, а во время Второй мировой войны работал на английскую разведку. Семейным делом не занимался никто из них, и гигантское состояние Ротшильдов понемногу растаяло: в начале века они были самыми богатыми людьми в мире, к концу Второй мировой — обычными миллионерами. Виктор увлекался современным искусством: фамильные сокровища Ротшильдов — картины Дега, Рубенса и Мурильо он пустил с молотка. Мириам Ротшильд щеголяла в брючном костюме, тогда как в Лондоне тридцатых годов это казалось верхом неприличия, и ошарашивала близких рассуждениями о том, что брак — всего лишь вредный предрассудок. А Панноника ортодоксальную родню до поры до времени радовала.
Английские Ротшильды так и не перешли в христианство: они стали частью высшего света, получили титулы, но при этом добросовестно исполняли иудейские обряды. Они постоянно наведывались друг к другу в гости и зорко следили за тем, чтобы у родственников все было так же, как и у них. В Паннонике их тревожила только любовь к современным танцам и то, что она брала уроки пилотирования. Девушки из их семейства никогда не управляли самолетами, нечего и начинать — это неженственно и вульгарно…
Барон Жюль де Кенигсвартер начал ухаживать за Панноникой сразу же, как их познакомили. Он ей понравился: Жюль был обаятелен и красив, к тому же имел диплом профессионального пилота. Их роман с Жюлем начался с того, что на его самолете они улетели в Париж, а оттуда перелетели в Амстердам: скандализованное семейство Ротшильд не могло за ними угнаться. Барон Жюль де Кенигсвартер не был завидной партией, больших денег у него не водилось, но семья дала свое согласие. Панноника стала хозяйкой огромного замка в Нормандии и утонула в тысяче забот, ничего веселого в этом не было… А потом началась война и вместе с ней совсем другая жизнь: скучать не приходилось. Ей и детям удалось перебраться в Англию, к родне, муж встал на сторону отказавшегося признать капитуляцию Франции де Голля и отправился сражаться в Африку. В Лондоне она вступила в армию «Свободной Франции» — и затосковала: настоящего дела не было, тратить жизнь на работу машинистки при штабе смысла не имело.
Зато в Африке, куда вскоре перебралась Панноника, все пошло по-другому: оказалось, что Жюль де Кенигсвартер идеальный офицер, кандидат в герои, его пунктуальность и бесстрашие на войне оказались кстати. А его жена научилась управлять бомбардировщиком, без промаха стреляла из пистолета, ей довелось быть и медсестрой, и шифровальщицей.
Когда война кончилась, она словно очнулась ото сна: все вернулось на круги своя, и ей надо было вновь вживаться в роль жены делающего отличную дипломатическую карьеру аристократа. Жюлю не нравилось, что супруга слишком увлекается беседами с гостями и подолгу засиживается за столом. Все должно идти своим чередом, как заведено в хороших домах: хозяйка уходит вместе с дамами, мужчины остаются пить портвейн. Для того чтобы не страдал ритуал, он вмонтировал в стену напротив ее места электрическую лампочку и в нужный момент нажимал на спрятанный в подлокотнике своего стула выключатель. Жизнь шла ни шатко ни валко, ей хотелось чуда, приключений и большой любви…Тут Паннонике и попалась позвавшая ее в другую жизнь пластинка Телониуса Монка.
Известие о том, что она устала от семейной жизни и уезжает в Америку, для того чтобы посвятить себя джазу, муж принял стоически: Жюль решил, что это дамский каприз, век которого будет недолог. Барон был волевым человеком и никогда не обнаруживал эмоции. Так же хладнокровно Жюль выслушал жену, когда та предложила развестись, — а через неделю с ним случился инфаркт. Дети были ошарашены и не могли взять в толк, что происходит: «Ты уезжаешь? Зачем? А как же мы?..» Сейчас все это кажется сущим безумием — она разрубила не только свою жизнь, но и жизни близких, а о том, чем это может обернуться, не думала.
…До кладбища она так и не доехала: «Бентли» чихнул, затрясся, из-под капота повалил дым. Панноника включила аварийку и медленно подъехала к обочине. Монки пересели в другую машину, а она решила, что на этот раз Телониус обойдется без нее. Если бы у нее хватило мужества, она сказала бы над гробом, что придумала свою любовь к Монку, и это чувство погубило не только ее, но и одну из ее дочерей. Янка была ее любимицей, часто у матери гостила, ее интересовал джаз. Дочка тусовалась в их компании и в конце концов стала подругой рокера-наркомана. Теперь она пьет и колется с ним на пару — Панноника твердо знает, что это ее грех и прощения ей нет.
Она вспоминала, как Телониус в первый раз ее поцеловал, как он встречал журналистов, нагрузившись наркотиками, и отвечал на вопросы, танцуя, как оскорблял ее и Нелли. Ее завораживал дар Монка, то, что он был ни на кого не похож, она чересчур вошла в роль спасительницы… А может, ее затянула съедавшая его тяга к саморазрушению? И ради чего ей жить теперь, когда его нет? Панноника подошла к бюро, достала пистолет, повертела его в руках и положила на место. Будет глупо, если Телониус утащит ее за собой, к тому же в их семье считают, что самоубийство — трусость…
Этот люгер был ее любимой игрушкой: когда она перебралась в Нью-Йорк и обосновалась в лучшем в городе отеле Stanhope, администрацию больше всего беспокоила ее манера стрелять из пистолета в гостиной — по электрическим лампочкам, чтобы не утратить меткость. Директор не мог выставить на улицу даму из семейства Ротшильд и пытался сделать хорошую мину при плохой игре, пробуя шутить:
— …Мадам, если хотите, стреляйте в портье, но только не по канделябрам, умоляю вас, только не по ним! Они же серебряные!
Бедняга не знал, что это не самая большая из связанных с ней проблем и дальше будет только хуже.
Черных в Stanhope тогда не пускали, а к Паннонике негры-музыканты заходили с парадного входа и оставались в ее номере на несколько дней. Терпение дирекции лопнуло, когда в ее апартаментах скончался от передоза гениальный Чарли Паркер. Позже его назовут гордостью американской музыки, но тогда он был никем — опустившимся дилетантом, городским фриком. Эта смерть наделала много шума, и Паннонику попросили съехать. Она обосновалась в другом отеле, давнем конкуренте Stanhope, а когда неприятности начались и там (Телониус расхаживал по этажам в красных шортах, темных очках и с белой тростью в руках, распахивал двери номеров и протяжно выл: «Панноника! Нелли! Где вы?»), в Нью-Йорк примчался по уши занятой, ценивший каждую свою секунду брат Виктор.
Он решил проблему радикально: у нее появилась вилла, которую брат купил у режиссера Джозефа фон Штенберга, любовника Марлен Дитрих, — квадратный трехэтажный дом с потрясающим видом на Гудзон и манхэттенский Вест-Сайд. Теперь она могла делать все, что хотела, и это никого не беспокоило. Черные музыканты дневали и ночевали в ее доме, вслед за ними особняк заполонили кошки: число хвостатых подопечных росло, и теперь их не меньше трехсот. Кошек никто не считает, но на глаз дела обстоят именно так…
Ее хлопоты подействовали: продюсер Лу дал комиссии взятку, и Телониусу вернули лицензию, он выступал, о нем вспомнили критики и меломаны. В 1958 году она повезла его и саксофониста Чарли Роуза на гастроли — по границе с южными штатами. Времена тогда были другими, провинциальные штаты оставались крайне расистскими, и жители придорожных городков изумленно смотрели на летевший с огромной скоростью роскошный автомобиль: за рулем — белая дама, на пассажирских сиденьях — трое черномазых. Проблемы начались, когда на середине пути Телониусу захотелось пописать.
Панноника дала ему возможность выступать, обеспечила хорошую прессу, организовывала гастроли, но не могла справиться с ним самим: Монк убивал себя алкоголем и наркотиками. Его здоровье стало сдавать, у него был непорядок с сосудами, сердцем и простатой. Мочевой пузырь мучил его и во время концертов, а тут ему стало невтерпеж. В городке Ньюкасл она притормозила около магазинчика, и Телониус пошел в туалет. Сидевшая на кассе тетка глядела на него, выпучив глаза и приоткрыв рот: по местным меркам это было сверхъестественной наглостью — в туалеты для белых здешние негры не наведывались. Телониус попросил у нее воды — ему было дурно, у него болела голова, он не говорил, а бормотал, кассирша ничего не поняла и испугалась. Как только Монк вышел из магазина, женщина принялась названивать в полицию. Патрульный Литтел оказался тут как тут: он проверил у них документы да и отпустил с богом, но потом, как видно, передумал. На выезде из городка их автомобиль прижали к обочине несколько полицейских машин, и Монк впал в ступор.
Панноника показывала его психиатру, но тот так и не понял, в чем тут дело: в минуты большого душевного напряжения Телониус цепенел и переставал реагировать на то, что происходит вокруг. Копы вытащили его из машины, несколько раз врезали ему дубинками по рукам и надели на него наручники. Она боялась, что ему переломают пальцы, но Монку повезло. А вот как следует заныкать пакетик с марихуаной он не сумел, и полицейские откопали его среди носовых платков. У него уже были неприятности с наркотиками, по второму разу это означало приличный тюремный срок и пожизненное лишение лицензии. И Панноника отреагировала мгновенно: сказала, что марихуана принадлежит ей, а мистер Монк ни при чем. Так началась долгая, вымотавшая Паннонике все нервы судебная маета: теперь тюрьма грозила ей, а потом ее как иностранку ждала высылка из страны. В конце концов ее приговорили к трем годам тюрьмы, штрафу в три тысячи долларов и депортации.
Брат Виктор нанял для нее одного из лучших адвокатов США, тот подал апелляцию. В Ньюкасле не любили не только негров: там терпеть не могли европейских аристократов, еврейских миллионеров и бездельников, проносящихся через городок на огромных автомобилях. Процесс «Штат Делавер против Телониуса» стал для городка событием века, в здании суда было не протолкнуться: все хотели увидеть, как судья Хэттон отправит за решетку мировое зло. Но адвокат Кенигсвартер придрался к оплошности патрульного Литтела: ее машина была обыскана с нарушением законной процедуры, а значит, и вещественное доказательство недействительно.
Газетчики вываляли ее имя в грязи, но это не имело никакого значения. Она спасла Телониуса, теперь Монк принадлежал ей по праву… А то, что он быстро старел и его разрушали болезни, не имело никакого значения. Прежде ее завораживала его дикая сила. Теперь она ушла, но Телониус стал ей еще дороже. Он задыхался при ходьбе, его терзали фобии — Монк боялся, что его вот-вот арестуют и на всю жизнь отправят в тюрьму.
Паннонике казалось, что у нее появился еще один ребенок: она была опекуншей, помощницей, стражем Монка и не хотела от жизни ничего другого.
Он всегда был немного не в себе, наркотики довершили дело. Когда Панноника подарила ему машину, он сразу попал в аварию. Вышел на улицу из разбитого «Бьюика» и застыл, будто превратившись в камень, — таким его и увезли в психушку. Во второй раз он туда угодил после пожара в своей квартире; тогда сгорели его рукописи, и с тех пор он всегда носил собственные сочинения при себе. Затем Монка увезли туда после скандала в Ньюкасле — это был самый серьезный случай, после него он так и не оправился.
В конце жизни к Монку наконец пришла слава, но его это не сильно обрадовало. За деньгами он никогда не гнался, шумихи не любил, выступать ему мешала простата — Монк боялся описаться за роялем. Жена доставала его постоянными поучениями, она приставала к нему с требованиями выпить то одно, то другое лекарство, пичкала собственноручно выжатыми соками. А Телониуса все больше пугал окружающий мир с его суетой и шумом: он не навещал свою смертельно больную мать — «ей это не поможет, а я расстроюсь», посвятившая ему жизнь Нелли казалась невыносимой. Монку надо было спрятаться, забиться в самую неприметную щель, укрыться за спиной той, кто защитит его от всего на свете… И он ушел к Паннонике. Перебрался в бывшую виллу фон Штенберга, занял спальню на втором этаже, водворил свою огромную тушу на роскошную двуспальную кровать и провел в ней следующие 6 лет, почти не вставая и все меньше разговаривая — ближе к финалу он обходился несколькими словами в день.
Панноника опять поставила на проигрыватель старую пластинку, удобно расположилась в кресле, налила себе добрую порцию виски и закрыла глаза. Ей было все равно, что будет дальше: сердечный приступ, во время которого она не сумеет дотянуться до лекарства, или ночной приступ удушья — какая разница? Пластинка остановилась, музыка умолкла, но Панноника этого не заметила: стакан с неразбавленным виски опустел, она уснула и увидела Телониуса Монка — таким, каким он был в 1952-м. Монк подошел к ней, положил руки ей на плечи, и старая женщина улыбнулась во сне.
Панноника понимала, что эта любовь — иллюзия, фантом, который она придумала, чтобы убежать от жизни, которая казалась ей невыносимо скучной. Она бросила мужа, оставила четверых детей, посвятила свою жизнь аутисту — в их отношениях было много муки и мало красоты. Стоило ли ей пускаться по этому пути? Но мелодия по-прежнему звучала в ее ушах, и она улыбалась: здорово, когда ты ставишь на карту все, что тебе дорого, не важно, что выигрыш оказался призрачным. И все же ей многое удалось: благодаря баронессе Ротшильд о Телониусе узнали. В мытарствах тоже есть свой смысл: не будь в ее жизни Монка, она вспоминала бы о раутах и приемах, нравоучениях мужа и нерадивых слугах — жить ради этого не стоит… Round Midnight ее обманула, и все же она ей благодарна — лучше гнаться за миражом, чем стоять на месте.
Она прожила еще немало лет и считалась доброй богиней джазменов, одной из великих меценаток ХХ века, о ней писали журналисты, Клинт Иствуд сделал ее героиней одного из своих фильмов. А она только пожимала плечами: все это суета сует, на самом деле важно другое. К примеру, композиция Монка Round Midnight, под звуки которой ее прах впоследствии развеяли над Гудзоном.
Подпишись на наш канал в Telegram