Мария Воробьева-Стебельская по прозвищу Маревна — одна из самых колоритных фигур так называемой Парижской школы живописи. Ее страстный роман с мексиканским художником Диего Риверой в свое время наделал немало шума, став одной из легенд Монпарнаса эпохи расцвета.
...Жарким июльским полднем 1920 года в студию Маревны громко постучали. «Открой, это я!» — пробасил знакомый голос. Ривера застал ее врасплох, Маревна болела на пару с дочкой — обе надрывались от кашля, при этом она, как всегда, не выпускала из рук папиросу. «Хочу, чтобы мы снова были вместе! — заявил с порога Диего. — Я понял: ты моя самая большая любовь», — и словно потеряв равновесие от этого невиданного признания, рухнул на единственный неустойчивый стул. Маревна протерла глаза — ей казалось, что она спит.
Ривера вручил немного шоколадных конфет и целых пятьдесят франков — «все, что есть», поведав свой грандиозный план: завтра он едет на родину, в Мексику, отец очень болен, а через пару месяцев вернется, женится на Маревне, и они заживут семьей либо здесь, либо в Мексике, если пожелает. Ведь когда-то она мечтала увидеть его родину, разве не так? Даже книги и альбомы специально изучала.
Эта последняя перед его отъездом ночь была, наверное, самой лучшей, самой страстной их ночью. Наутро Ривера крепко прижал ее к себе, поцеловал дочку, невероятно похожую на него, и дверь за ним закрылась.
Весь день Маревну не покидало какое-то восторженное возбуждение: Диего все-таки поверил ей, он любит ее и теперь у них есть будущее. Конечно, она выйдет за него, конечно, отправится за ним в Мексику, это ведь интереснейшая страна, открытая новому искусству! Да они вдвоем там горы свернут! Наверняка судьба направила ее сюда, в Париж, только для того, чтобы встретить в лице Диего свою судьбу. Что ж, встреча состоялась, и теперь она снова готова тронуться в путь.
Мария Брониславовна впервые увидела Риверу весной 1915 года в монпарнасском кафе, где обычно собирались художники. Сидящий за столиком гигант в голубых рабочих штанах, заляпанных краской, не походил на европейца, был грузен, некрасив и напомнил ей сарацина из какой-то давней театральной постановки. Тем более что рядом с ним стояла внушительная резная трость, которой незнакомец начинал размахивать, стоило появиться официанту. Маревна поначалу испугалась, как бы странный тип не раскроил гарсону череп, но нет, он, судя по всему, не собирался никого лупить — просто так развлекался. Как поняла Маревна, «сарацину» нечем было заплатить за кофе и он ждал, пока кто-нибудь из приятелей его выручит. «Это Ривера», — пояснил сопровождавший Марию Илья Эренбург, перехватив ее заинтересованный взгляд.
Маревна уже слышала от друзей это имя: Диего Ривера, мексиканский художник. В «Улье» — знаменитом общежитии художников, где она снимала студию, — его считали очень талантливым и часто обсуждали его работы.
С первого взгляда Маревна почему-то поняла, что между нею и этим великаном с плохим французским определенно существует родство, черт его знает какое, и они будут близки... Наверное, она влюбилась в Риверу практически с первого взгляда. Он и вправду сильно отличался от ее богемных приятелей, словно в стране лилипутов появился великан.
Ривера удивился, узнав, что Мария русская. «А ты что, много их тут встречал?» — поинтересовалась она. Мексиканец неопределенно пожал плечами. Давно ли Маревна в этом оазисе свободного искусства — на Монпарнасе? Несколько лет, попала сюда двадцатилетней девчонкой еще в 1912 году. В Москве немного поучилась в Строгановском училище, потом пару месяцев поболталась по Италии, успела погостить у Горького на Капри, чуть не вышла там замуж за его пасынка Юрия... Ясно, что Диего никогда не слышал об этих персонажах. (К слову, именно Горький придумал Марии такой сказочный псевдоним — Маревна.) В Париж она приехала из-за разлетевшейся по миру легенды, что только здесь можно стать настоящим художником. Да, собственно, и Ривера за тем же сюда явился, он тоже успел немного поучиться в Мехико в Академии Сан-Карлоса.
В первый же вечер знакомства Ривера, разжившись где-то деньгами, пригласил Маревну в кафе и угостил настоящими итальянскими пирожными. Ее сердце и желудок таяли от удовольствия. Как же давно она не ела ничего подобного! Когда добрели до «Улья», Диего достал бутылку вина, налил его в бокал и выдавил туда несколько капель крови, проткнув свой палец булавкой. Потом потребовал руку Маревны. Не моргнув глазом, она позволила уколоть себя и сцедить кровь в тот же бокал. «Для вечности, — кратко пояснил Диего. — Это свяжет нас навек. Индейский обычай». Глядя в глаза друг другу, Маревна и Ривера по очереди выпили из бокала. Торжество момента нарушил некстати заглянувший Максимилиан Волошин. Увидев их возбужденные лица, он посерел от ревности.
Маревна уже давно стала на Монпарнасе королевой, труднее было назвать тех, кто к ней равнодушен, ибо большинство мужчин непременно влюблялись в эту женщину. Она не отказывала себе в утехах, нравы в «Улье» царили весьма свободные, однако глубоких чувств ни к одному из своих воздыхателей пока не испытала, поскольку решительно не видела вокруг того, кому могла бы отдать свое сердце. Пока на горизонте не возник исполин Диего Ривера со своей недюжинной силищей и громовым голосом, перекрывавшим гомон любого ресторана. Кого вообще, кроме мексиканца, в ее богемной среде можно воспринять как мужчину? Хаима Сутина, щуплого, сутулого, в подвязанных грязной бечевкой штанах, который, стоя рядом, не может отвести взгляда от выреза ее блузки? Или Макса Волошина?.. Да, могучее сложение, львиная грива, борода, но в душе он — нежнейшее и тишайшее создание, всеобщий миротворец, неспособный прихлопнуть комара, впившегося ему в руку! Про Илью Эренбурга и говорить нечего, этот сутулый носач страшное трепло, хуже любой бабы, за глаза — одно, в глаза — другое. Остальные? Модильяни не в счет, высокая, крупная Маревна никак не вписывалась в каноны красоты Амедео.
За спиной друзья прозвали ее помесью тигрицы с дьяволицей, чьи голубые, как ясное небо, глаза яростно вспыхивали, стоило Маревну вольно или невольно задеть. С обидчиками она не церемонилась, наорать или дать сдачи ей ничего не стоило. Воспитывали эту бестию явно не в институте благородных девиц. Сама она рассказывала, что росла без матери, родительница — Мария Воробьева — служила актрисой в глухомани на краю света, в Чувашии, и согрешила с заезжим польским шляхтичем инженером Брониславом Стебельским. От ребенка скоро отказалась, позволив пану Стебельскому забрать двухлетнюю малышку с собой. Все детство Маревна кочевала по разным городам, где отцу предлагали работу. Дольше всего они задержались в Тифлисе. Бронислав Стебельский лез из кожи, чтобы быть хорошим отцом: заметив художественные способности дочери, отправил ее учиться в Москву, потом одобрил поездку в Париж и до самой своей смерти в 1914 году поддерживал небольшими деньгами. Отца Маревна боготворила. В воспоминаниях признавалась, что Ривера чем-то напомнил ей отца, тот, как и Диего, был крупным, с брюшком, зычным голосом и очень добрым.
В отличие от витавшей в облаках монпарнасской богемы, готовой голодать ради своего искусства, спать на улице, укрываясь собственными холстами, как Хаим Сутин, Ривера оказался не только бесспорно талантливым художником, но и очень земным человеком: хороший обед из трех блюд с мясом и вином входил в его непременные требования удачного дня. Среди условных мужчин, как Маревна называла своих приятелей по «Улью», ей наконец попался мужчина безусловный, у которого к тому же водились деньги. Диего говорил, что небольшую сумму присылает семья.
Маревну единственную Ривера пустил в свою мастерскую на улице Депар и разрешил смотреть, как он работает. В то время его целиком захватил кубизм. Примостившись в углу, Маревна с восторгом наблюдала, как Диего порывисто смешивает краски и стремительно бросает их смелыми мазками на холст. Казалось, он излучает такую мощную энергию, что подобно костру может обогревать студию, в его присутствии ей всегда становилось жарко.
Скоро всем вокруг было ясно, что неистовый мексиканец влюбился в королеву «Улья». Стоило теперь кому-нибудь бросить на Маревну похотливый взгляд, как его резная трость, словно карающий меч, тут же угрожающе поднималась над головой обидчика.
Диего баловал свою возлюбленную шоколадом, который вечно голодная Маревна, неделями не видевшая ничего кроме дармовой похлебки в благотворительной столовой, считала поистине королевским подарком, она уже почти забыла, каков он на вкус. Принес в ее ледяную мастерскую обогреватель, дарил охапки пионов, ободрав все окрестные клумбы.
Что и говорить, эти двое выглядели живописной парой: огромный смуглый нелепый Диего, вышагивающий рядом с красивой рыжеволосой девицей в розовой широкополой шляпе, отцовской накидке, велосипедных бриджах, белых носочках и черных туфельках.
А уж когда Маревна вплетала в волосы цветные ленты, наряжалась в любимые цыганские юбки и блузки с глубоким вырезом, открывавшие ее белую шею и пышную грудь, Ривера просто сходил с ума от желания и восторга. Оба они были натурами эмоциональными, отношения выясняли всегда громко, часто переходя на крик, бурно жестикулируя. Диего любил повторять, что темпераментом Маревна удивительно похожа на мексиканок — те такие же горячие. Буквально через месяц после начала их романа ночью возле кафе «Ротонда» собралась толпа, зрелище было невероятное: Маревна, повиснув на Ривере, остервенело колотила его кулаками, пинала ногами и истошно орала. Мексиканец пытался ее сбросить и одновременно подцепить своей тростью бледного, перепуганного Эренбурга. Илья посмел сегодня утром открыть рот и сообщить Маревне то, о чем не знала только она одна: Диего женат.
Услышав новость, Маревна поначалу удивленно вскинула красивые брови: женат? Небось какие-то бумаги были нужны, пустая формальность, что с того? Любит-то он ее. Однако Эренбург объяснил, что супруга Риверы тоже русская, ее зовут Ангелина Белова, обожает мужа, не собирается расставаться с ним, более того, она ждет ребенка. Поначалу Маревна впала в такое бешенство, что хотела убить Риверу прямо там, у «Ротонды». Когда гнев ее несколько поостыл, Диего сгреб Марию в охапку и поволок домой. Там он принялся горячо заверять любимую, что бросит Ангелину, как только та родит: «Ну не сейчас ведь ее бросать, не дай бог, еще что-нибудь сотворит с собой и ребенком!» Гигант с трудом опустился на колени перед сидящей на колченогом стуле Маревной, как верный пес преданно смотрел в глаза и бесконечно повторял ласкавшие слух слова: «Ты сказка, ты царевна, ты моя... Откуда же я знал, что тебя встречу?»
Маревну распирало любопытство, ей непременно захотелось взглянуть на соперницу. Она настояла, чтобы Ривера пригласил ее вместе с друзьями в свое семейное гнездышко. После недавней бурной ссоры мексиканец не смел отказать: в конце концов Маревна придет с компанией, вряд ли Ангелина что-нибудь заподозрит. Она вошла в квартиру Риверы на четвертом этаже очень приличного дома и застыла на пороге: это было самое настоящее теплое уютное жилье с занавесками на окнах, цветами на подоконнике, стол накрыт белой скатертью, стулья... Почему ее так поразили эти стулья? Не колченогие, а с мягким сиденьем и высокой спинкой. Сколько лет Маревна не бывала вот в таких, самых обыкновенных квартирах? Поселившись на Монпарнасе, она окунулась в крайнюю нищету, здесь все художники так жили, и обычный мир, в котором обитают обычные люди, отодвинулся далеко, словно его отделяли от Маревны несколько световых лет.
Ангелина Белова — маленькая, худенькая — не говорила, а шептала, не ходила, а кралась как мышка, стараясь быть как можно менее заметной. Будучи весьма высокого мнения о своей персоне, Маревна презрительно вздернула брови: да какая она ей соперница, эта серость? Не понравилось Маревне однако, с какой заискивающей интонацией в голосе обращался к жене Ривера.
Стол был обильным, и Диего, не успели все рассесться, жадно набросился на еду. Гости, хоть у них и сводило от голода животы, стеснялись выказывать неумеренный аппетит. Маревне очень хотелось взять еще один, уже шестой по счету пирожок, но было неловко, и она толкала в бок Волошина, чтоб тот протянул руку к блюду... Естественно, ее очень интересовал вопрос: откуда такое богатство? Она что, буржуйка, эта Ангелина? Макс Волошин пояснил, что Белова работает в издательстве книжным иллюстратором, а еще подрабатывает гравером. «Я так и знала, что она не художница», — пренебрежительно протянула Маревна, с аппетитом уплетая очередной пирог.
Ангелина показала гостям комнату, оборудованную под мастерскую: несколько аккуратно натянутых холстов, банка с отточенными карандашами, палитра, кисти всех возможных размеров — глаза разбегались от такой роскоши.
— Кто здесь работает? — удивилась Маревна.
— Я, конечно, это моя мастерская, — поспешно сообщил Диего и красноречиво сжал ее руку. Она осеклась.
Оказалось, мастерскую на улице Депар, где Маревна последнее время дневала и ночевала, Ривера снял тайно от жены. До нее мексиканец водил туда любовниц, натурщиц, приятелей, а наивная Ангелина все ждала, когда же муж наконец переберется в чудесную чистенькую студию в собственной квартире и станет работать у нее под боком.
Поначалу Маревна в сердцах обозвала Ангелину набитой дурой, но со временем начала кое-что понимать. Что-то ей подсказал тот же Волошин: «Ривере удобно с Ангелиной, — втолковывал ей Макс, — он очень ценит уют, любит чистоту и хороший обед. Зная это, жена Риверы надрывается на двух работах, создавая Диего комфортные условия, и он, когда хочет, не без удовольствия пользуется ими».
И если раньше Маревна таяла от счастья, когда он приносил ей шоколад и печенье, то теперь, зная, что это — подачки от жены, чувствовала себя униженной. «Не возьму, забирай! Пока от нее не уйдешь — ничего от тебя не приму!» — кричала Маревна, вышвыривая в окно конфеты. Ривера, обозвав ее щепетильной дурой, немедленно метнулся вниз и, тяжело пыхтя, ползал по мостовой, собирая сласти: не пропадать же добру!
Мучась от ревности, Маревна что ни день требовала, чтобы Ривера признался жене в том, что любит другую и у них серьезные планы жить вместе. Разумеется, Диего обещал, но обещания не выполнил. Чтобы утихомирить Маревну, он пошел на хитрость и написал крайне эмоциональное письмо Эренбургу, якобы желая поделиться с другом своим тяжким положением: знал ведь, что Илья все ей передаст. «Я люблю Маревну, и Ангелина знает. Я говорил ей об этом несколько раз. Больше не могу вынести жизни со своей женой — так или иначе она мне уже не жена. Ребенок, которого Ангелина ждет, это несчастье, я никогда его не хотел. Она сделала это специально, чтобы удержать меня. Ангелина согласна на развод».
На самом деле Ангелина не то что не подозревала ни о каком разводе, напротив, надеялась, что с появлением ребенка семейная жизнь с Диего наладится. Конечно же, она знала, что Ривера ей изменяет, и до поры мирилась с этим, убеждая себя, что муж просто развлекается иногда со своими натурщицами, как это принято в среде художников. Да, неприятно, но не смертельно, в конце концов ведь натурщицы — по большей части необразованные девицы: прачки, цветочницы, уборщицы, Диего возле них не задержится!
Одиннадцатого августа 1916 года в госпитале Нотр-Дам Ангелина благополучно разрешилась от бремени сыном. Ривера не пришел ее навестить ни в этот день, ни на следующий, ни даже когда мать с ребенком выписывались — их забрал друг, добрейший Борис Савинков.
Маревна хорошо знала слабые места своего мексиканца — он был бешено ревнив. Узнав, что с Ангелиной все в полном порядке, она решила подзадорить любовника, дав ему понять, что отныне связь с женой терпеть не намерена. Разве не было у них уговора, что Диего остается с Ангелиной до родов? Все, срок истек...
Итак, пока Ангелина находилась в больнице, ревнивец Ривера, совершенно забыв про жену, пытался вытащить Маревну из мастерской Пикассо. Перед походом в студию Пабло она вырядилась в любимую цветастую юбку, в волосы воткнула алую розу на манер Кармен. «Чего это ты так разоделась? — кипятился Ривера. — Ах, пришла позировать Пабло?» И тут Диего услышал, как проклятый испанец, который охотился за женщинами как ловкий лис за курами, уговаривает Маревну раздеться: «Ну же, давай снимай с себя тряпки, я жду...»
Доводить приятеля до белого каления Пикассо обожал и никогда не упускал случая подначить его, тем более что любовница мексиканца Пабло нравилась. Они оба видели в окно подходившего Риверу и решили его позлить. Тот выхватил трость и бросился на Пикассо. Пабло, будучи маленьким и юрким, ловко уворачивался от ударов, но в итоге потасовка закончилась печально: в порыве бешенства Диего выхватил из кармана перочинный нож и полоснул Пикассо по затылку. Слава богу, рана оказалась неглубокой и кровь удалось быстро остановить.
Зато ультиматум Маревны был наконец услышан: или Ривера съезжается с ней и живет как с женой или пускай валит на все четыре стороны! Впоследствии Диего писал в мемуарах, что бесподобное тело Маревны всегда казалось ему «золотистым деликатесом и сводило с ума», ни одно другое женское тело больше так не притягивало. Лишиться ее в пору сильной влюбленности он был не в силах. Напрочь забыв об Ангелине и о новорожденном сыне, на последние деньги, которыми собирался оплатить роды жены и больницу, Ривера снял Маревне приличную мастерскую на улице Асселин и поселился там вместе с любовницей. Весь «Улей» высыпал проводить свою королеву. Угрюмый Сутин помогал грузить на извозчика холсты, Брак пытался втиснуть в повозку колченогий табурет и пару убогих кастрюль, которые Ривера королевским жестом швырнул на тротуар. Маревна посмотрела на свои прокопченные горшки, лежащие на земле, на своего Риверу и самодовольно улыбнулась: она уже видела себя приличной дамой в уютной, благоустроенной квартире. Боже, как же она устала от вечной нищеты! С каким облегчением покидала чертов «Улей» с его клопами и тараканами, столами вместо кроватей, холстами вместо одеял, дармовой похлебкой, испортившей ей желудок!
Совместная жизнь Маревны и Диего продолжалась чуть больше года. Бедной Ангелине Ривера бросил унизительную кость — сто франков на ребенка, и все. Однако при этом Диего почему-то не спешил, как ни торопила его Маревна, разводиться. Он опять пошел на хитрость: убедил жену в том, что творческому человеку иногда необходимо полное одиночество. Ангелина верила и терпеливо ждала, пока у мужа не закончится творческий кризис. В это время ни о чем не ведающая Маревна с нетерпением ждала, когда же начнется бракоразводный процесс, и не понимала, отчего Диего тянет.
Много лет спустя Ривера напишет об их попытке совместной жизни: «Это был неизбежно несчастный союз, наполненный мучительной напряженностью, которая иссушила нас обоих». Тем не менее пусть и очень короткий, период умиротворения и счастья у них все же был. Впервые в жизни после отца кто-то полюбил Маревну так же сильно. Диего с удовольствием готовил для нее, и когда она видела своего мексиканца на кухне в фартуке, колдующего над пловом — настоящим, с чесноком, жгучим перцем, у нее на глаза наворачивались слезы и она чувствовала себя по-настоящему счастливой. Не беда, что плов обжигал гортань, она, давясь и мучаясь, все равно ела, нахваливала и просила добавки. А вот тягучая карамель каджета и впрямь была настоящим лакомством! Маревна тоже баловала Диего, ощутив непривычную для себя потребность о ком-то заботиться! Продав по случаю несколько своих работ, она поспешила на рынок, чтобы купить Диего костюм, — он обожал обновки. Оказалось, они оба любят детские книги... Порой Маревна и Ривера напоминали больших детей, вслух читающих друг другу или самозабвенно игравших в нарды.
Но как бы ни было хорошо и уютно с Диего, после того как Маревна покинула опостылевший «Улей», ее порой тянуло навестить старых друзей. Это страшно злило Диего, за каждым таким визитом неизменно следовала ссора: Ривера не выносил богемных пьянок, сквернословия, наркотиков. Если бы Диего мог, он посадил бы у двери цепных псов, чтобы не выпускать Маревну за порог вообще никогда. Незатухающая ревность мешала до конца поверить, что рыжая бестия любит только его, Ривере постоянно мерещилось, что она стремится улизнуть из дома и пуститься во все тяжкие. Как раньше. Для мнительного мексиканца ведь не было секретом, что до их встречи у Маревны в кровати перебывал чуть ли не весь «Улей». На самом деле к жизни с Диего Маревна относилась очень трепетно и не испытывала ни малейшей потребности изменять ему: она Риверу действительно любила. Ей просто иногда хотелось развеяться, выпить бокал вина с прежними друзьями, обсудить новости.
Как же она проклинала тот вечер, когда Модильяни угостил ее гашишем, а потом она выпила едва ли не литр коньяка. Сначала-то держалась, слушала стихи приглашенных поэтов — Кокто, Аполлинера, затем, когда алкоголь шибанул в голову, вместе со всеми драла горло по поводу искусства. В пылу спора пьяный Модильяни начал раздеваться и, тыча пальцем в свое обнаженное тело, орал, как всегда, одно и то же: «Смотрите на великолепный образец Возрождения!» Возбужденная Маревна, тоже уже не вязавшая лыка, вслед за Амедео стащила с себя юбку и, крутя ею над головой, вопила: «За мной, поклонники красоты!»
Вся ватага тут же ринулась на улицу, где Маревна немедленно залезла в фонтан. Длинные золотистые волосы струились по ее плечам, мужчины-художники с ума сходили, глядя на это чудесное видение, кто-то уже лез за ней в воду, кто-то хватался за карандаш. В разгар веселья подоспел Ривера. Потом говорили, что он искал револьвер — хотел застрелить любовницу на месте. Диего орал, чтобы эта шлюха не смела являться домой. Испугавшись его гнева и как-то враз протрезвев, Маревна притихла. На улицу Асселин она явилась на следующее утро и обнаружила дверь незапертой, а студию пустой. Ривера не возвращался три дня, Маревна плакала, винила себя, металась по улицам, не понимая, где его искать, пока кто-то из друзей не сказал ей, что у Диего умер четырнадцатимесячный сын и он у Ангелины. Это случилось двадцать восьмого октября 1917 года. Мальчик сгорел от воспаления легких.
Испытав острый укол жалости, Маревна тем не менее убедила себя в том, что судьба, отняв у Ангелины ребенка, таким, пусть и жестоким образом вступилась за них с Риверой... окончательно освободив Диего от жены. Однако сам он воспринял это иначе, вдруг обнаружив, что за время, проведенное с Маревной, почти ничего не написал — все караулил ее, ревновал, боялся, чтобы кто-нибудь не умыкнул его сокровище. А ведь он в первую очередь художник... Кроме того, после смерти сына Ангелина была очень слаба и Ривера всерьез опасался за ее жизнь, совесть у него все же имелась: не может он сейчас бросить жену. Собрав вещи, Ривера переехал вместе с Ангелиной на улицу Десе, подальше от Маревны и от Монпарнаса.
Глядя, как Диего выносит из мастерской подаренные ею костюмы, Маревна тихо плакала. Даже последнюю пачку риса для плова и ту забрал: мол, все равно не умеешь готовить! На прощание заявил: «Давай поживем немного отдельно, но будем время от времени видеться. Если сумеешь убедить меня в том, что способна хранить мне верность...»
В своих воспоминаниях Ривера признается, что к тому моменту уже успел пресытиться Маревной, испытав первые признаки охлаждения.
Не зря Волошин, давно уехавший в Россию, когда-то говорил Марии, что русская женщина всегда чувствует себя виноватой — и с виной и без вины, это ее национальная черта. Возможно, Макс был прав, поскольку оставшись одна, Маревна вспоминала свой короткий роман с Риверой и не могла себе простить, что вообще выходила из дома. Даже на десять минут. Маревна не желала поверить в то, что Диего ее бросил, по-прежнему любя этого увальня, такого, как ей казалось, надежного, теплого — ему вечно жарко, того, к кому можно прислониться, за кого спрятаться. В воображении она невольно наделяла Риверу отцовскими чертами, в сущности совершенно не понимая, с кем на самом деле имеет дело.
Маревна осталась одна в крайне тяжелое время — шла Первая мировая война, летом 1918 года немцы подошли совсем близко к Парижу, город бомбили, около сотни человек были убиты осколками. Люди в панике бросали дома и бежали из столицы кто куда мог. Пришел конец и беспечной жизни на Монпарнасе: художнили паковали свои холсты и уезжали, «Улей» стремительно пустел, в «Ротонде» по вечерам стало безлюдно и непривычно тихо. Модильяни, Брак и Грис отправились в Авиньон, Матисс — в Ниццу, куда-то пропали Эренбург и Савинков. Каждый спасал себя, и о Маревне как-то забыли, привыкнув к тому, что она «принадлежит» Ривере.
Покинутая всеми, она замерзала в своей ледяной студии. Не на что было купить дрова, хлеб, холсты, друзей рядом не осталось... Ривера изредка появлялся у своей любовницы, продолжал клясться в любви, иногда оставался на ночь, просил позировать ему. Но прежней близости между ними не было, Маревна с горечью осознавала это.
Обнаружив, что беременна, она ликовала: теперь-то уж точно Диего никуда от нее не денется! Если она родит ему ребенка, как посмеет этот ревнивец усомниться, что она любит его? Маревна, видимо, забыла историю с Ангелиной...
Марика появилась на свет в ноябре 1919 года. В больнице Маревна каждую секунду нетерпеливо выглядывала в окно: не идет ли за ними Ривера? Медсестры тщетно убеждали не нервничать — может пропасть молоко! Диего так и не объявился, за больницу и роды заплатил Эренбург, который вместе с Савинковым к этому времени вернулся в Париж, он же отвез мать с младенцем в нетопленую мастерскую Маревны. Оказавшись дома один на один с крошечным орущим созданием, Маревна ужаснулась тому, что наделала. Зачем друзья натащили какого-то тряпья? Она ведь ничего не умеет: ни пеленать, ни вообще обращаться с ребенком! Тут-то ей и вспомнилась Ангелина: вот так же вернулась в пустой дом с ребенком, а в это самое время ее муж развлекался с Маревной.
Почему ей раньше никогда не приходило в голову, что грудного ребенка не оставишь дома одного? Разве это неочевидно? А как же друзья, выставки, вечеринки, работа, наконец?! Ей что, теперь сойти с ума в четырех стенах нетопленой студии? Она не может ни спать по ночам, ни подойти к холсту! Иногда верные Савинков и Эренбург соглашались часок посидеть с Марикой и покормить ее из бутылочки, пока Маревна проветрится, но что за час успеешь — разве что выпить чашку кофе!
Маревна раскачивала большую бельевую корзину, в которой мирно посапывала Марика, и сердце молодой матери исходило горечью: зачем рожала, зачем оказалась такой дурой, ведь Ривера давно охладел к ней? По ночам она строчила письма Диего, умоляла вернуться, но ни разу не получила ответа. В отчаянии даже всерьез подумывала подкинуть ребенка знакомым и отравиться. В один из дней, когда тоска стала особенно невыносимой, схватила ножницы и порезала свои последние холсты. Борис Савинков, который с трудом нашел для Маревны покупателя, чуть не плакал, когда, придя за картинами, застал на полу среди страшного бедлама полубезумную художницу с ножницами в руках. «Ее надо спасать, — в тревоге говорил он друзьям, — она опасна и для себя, и для ребенка!» Но спасать ее было некому...
Весной 1920 года маршан Леопольд Зборовский устроил благотворительный бал, чтобы хоть как-то поддержать нищенствующую парижскую богему. Столы, расставленные в саду одного из ресторанов, ломились, в ожидании начала трапезы у голодных гостей сводило скулы. Разоделись они кто во что горазд, даже Хаим Сутин где-то раздобыл свежую рубашку, Пикассо явился в тройке, Ривера — в каком-то дичайшем костюме индейца, широкополой соломенной шляпе и с неизменной тяжелой тростью в руках.
Когда в зал вплыла Маревна с короной в пышных, красиво уложенных волосах, все ахнули от восторга — она собственноручно сшила себе костюм морской царевны, оправдывая свое прозвище, украсив его бусинами и цветочными гирляндами. Зная неукротимый норов своей подруги, Диего на всякий случай старался держаться от нее подальше. И как в воду глядел: уже через час Мария напилась и принялась надрывно голосить, скорбя о недавно умершем Модильяни. Потом, видимо, ей захотелось веселья, и подобравшись к накрытым столам, она рывком сдернула с одного скатерть, и вся снедь, лежащая на блюдах, с грохотом посыпалась на пол. Начался переполох, но изрядно захмелевшая Маревна и тут не успокоилась. В разгар учиненной ею суматохи подскочила сзади к русской поэтессе Марии Цетлиной и укусила ее за обнаженное плечо. Эта томная изящная красавица держала светский салон, покупала картины Риверы и, как недавно Маревне донесли друзья, переспала с ним. Поэтесса истошно завопила, к женщинам подскочил Диего, желая понять, что происходит. Маревна проворно выхватила у него из рук трость и принялась изо всех сил колотить мексиканца. Его глаза налились кровью, присутствовавшая тут же Ангелина упала в обморок.
«Я любила тебя, ублюдка! — надрывно кричала Маревна, и по ее лицу ручьем текли пьяные слезы, размывая яркий макияж. — Тебя заждался твой ребенок!»
Разъяренный Ривера тоже за словом в карман не лез и в ответ орал: дескать, всем известно, какая Маревна шлюха и ребенка могла прижить от любого из присутствующих здесь мужчин. Разве не позировала она обнаженной Модильяни как раз в период зачатия? Всегда восхищалась его чудесными кудрями! Разве черт Пикассо, встречая беременную Маревну, не гладил ее живот, приговаривая: «Это мое»? Разве Савинков не оплатил ей роды? Какого черта Борису оплачивать роды не своего ребенка?
Народ потихоньку расходился, а Ривера все орал и орал. Неожиданно Маревна молча стащила с себя платье, оставшись в чем мать родила. Опешив на секунду, Диего кинулся на нее как дикий зверь, повалил, и они сплелись в длинном непристойном объятии. Вокруг возмущенно кричали, кто-то требовал вызвать полицию, но в конце концов этих двоих, занятых исключительно друг другом, так и оставили одних на полу среди перебитой посуды, опрокинутых блюд и перевернутых свечей.
В тот вечер их страсть ненадолго вспыхнула с новой силой, Ривера приходил к Маревне почти каждый день, даже иногда соглашался поиграть с ребенком. А потом вдруг на месяц пропал... И вот в июле 1920 года снова постучал в ее дверь, чтобы сообщить, что уезжает в Мексику, но скоро вернется и женится на ней.
— Ангелина согласна на развод, — затянул Диего старую песню.
— Можно тебя проводить? — спросила Маревна.
— Нет-нет, — возразил Ривера, провожать его ни в коем случае нельзя, она увидит его слезы, а это позор для идальго.
Месяц спустя до Маревны дошло известие, что, оказывается, Ангелина проводила Риверу на вокзал Сен-Лазар. Садясь в поезд, он обнял жену, а когда поезд тронулся, безудержно плачущая Ангелина долго-долго махала вслед платком. Ривера тоже обещал за ней вернуться и забрать в Мексику, уверяя, что она единственная любовь его жизни. Более ни Маревна, ни Ангелина никогда Диего не видели.
Ангелине Беловой исполнится сорок пять лет, когда она наконец наскребет денег и переедет в Мексику, чтобы жить в одной стране с единственным в жизни мужчиной, которого любила. Пусть и не видя его... На родине Ривера стал знаменитым художником-монументалистом. Ангелина, прожившая в Мексике до самой смерти, следила за жизнью мужа, из газет узнавая о его романе с Фридой Кало и со многими другими женщинами.
Маревна тяжело переживала разлуку с Диего Риверой, ставшую вечной. Больше ей не удалось никого полюбить, и замуж она так никогда и не вышла. Подросшая Марика забрасывала отца письмами и фотографиями, пытаясь вернуть его в свою жизнь, однако Ривера долго не отвечал на зов дочери. В середине пятидесятых годов, уже тяжело больной, он написал Марике, прося навестить его в Мексике. «Приеду, если пригласишь и маму тоже», — ответила Марика. Ответа не последовало. Тем не менее в последние годы жизни отца Марике все-таки удалось установить с ним контакт и они часто встречались. Марика стала известной танцовщицей и киноактрисой, много работала в Мексике. Ривера умер в 1957 году, пережив самую большую, как оказалось, любовь своей жизни — мексиканскую художницу Фриду Кало.
После разрыва с Диего, чтобы как-то прокормиться, Маревна занялась прикладным искусством, расписывала шали, плела пояса, и это приносило неплохой доход: она сотрудничала с известным домом моды IRFE, который возглавляла жена князя Феликса Юсупова Ирина, выполняла эскизы для знаменитого кутюрье Поля Пуаре.
В 1929 году в галерее Quotidien состоялась первая персональная выставка художницы, в 1936-м — следующая. Маревну все-таки признали одним из полноправных и ярких представителей Парижской школы, известной уникальным синтезом кубизма и пуантилизма.
В 1948 году Маревна переехала с дочерью и ее семьей в Англию, до последнего занималась живописью, писала мемуары. На закате дней она призналась Марике, что «главная и самая важная часть ее жизни закончилась с исчезновением Риверы».
P. S. Maрия Брониславовна Воробьева-Стебельская умерла в Лондоне четвертого мая 1984 года в возрасте девяноста двух лет.
Подпишись на наш канал в Telegram