Их любовь, трагическая и счастливая одновременно, пережила тягостные испытания. Мало кто способен вынести то, что выпало на долю Андрея и Марии Платоновых, про которых говорили, что они совсем не подходят друг другу.
Платонов с юности ощущал, что рожден «обреченным»: судьба постоянно загоняла в угол, но он упорно старался переломить ее. Однако весной 1938 года тридцативосьмилетний писатель вынужден был признать, что потерпел полное поражение. В конце апреля прямо на улице арестовали его сына Тошу, еще школьника, обвинили в измене Родине и приговорили к десяти годам лагерей.
Услышав страшную новость, Мария Александровна издала истошный вопль и начала биться головой о стену, потом шатающейся походкой пошла на кухню и открыла газ. Платонов покорно сел рядом с женой на деревянный табурет, без слов согласившись, что им и в самом деле лучше вместе вот так умереть. Через несколько минут он опомнился, вскочил, перекрыл газ, распахнул окно и силком выволок с кухни голосившую и отчаянно сопротивлявшуюся Машу. А когда та затихла, опустился перед ней на колени, стал целовать ноги и просить прощения.
Марии Александровне не надо было напоминать, что во всем виноват только он, Платонов и сам это знал: сломал жене жизнь, обрек на нищету, а теперь еще лишил обожаемого пятнадцатилетнего сына — ведь из-за него забрали Тошу, вернее вместо него... А ведь о том, чтобы сделать эту женщину счастливой, он мечтал больше всего на свете. «Маша, клянусь, я найду выход, я все улажу», — беспомощно твердил Платонов, прекрасно понимая, что ничего уладить не может, ему никогда не искупить вины перед женой.
Недавно были найдены два письма, прежде не известные, которые написал вождю отчаявшийся Андрей Платонович: «15-летнего мальчика нельзя считать политическим преступником и подвергать его полному и суровому наказанию как врага народа. <...> Мать сына — он у нас один — по естественным материнским причинам дошла до очень тяжелого душевного состояния. Два раза я предупреждал ее попытки к самоубийству. Может оказаться, что не смогу уберечь ее. Сам я еще держусь и не отчаиваюсь, т. к. верю в человечность советской власти и в Вас, и никогда большое горе не перейдет в мелкое ожесточение. Верящий в Вас А. Платонов». В другом письме он умолял Сталина забрать и расстрелять его вместо сына. Разумеется, писателю не ответили.
Все те страшные дни Платонов находился рядом с женой, опасаясь, как бы что-нибудь с собой не сотворила, даже стоял под дверью уборной, требуя, чтобы не запиралась. Он смиренно сносил жестокие упреки Марии во всех смертных грехах, убитая горем женщина однажды даже заявила, что проклинает тот день, когда впервые его увидела.
...Они познакомились в Воронеже в конце 1920 года. Пареньку в застиранной гимнастерке шел двадцать второй год. Андрей был невысоким, ладным, с яркими синими глазами, писал страстные статьи в местные большевистские газеты и считал революцию главным событием во вселенной.
«Фи, какой...» — юная Машенька Кашинцева, увидев Платонова в университетской библиотеке, даже не нашла слов, чтобы выразить свое пренебрежение. А тот вдруг замер, уставившись на нее, и растерял все свои хваленые бойкость и красноречие. Вскоре он явился к Кашинцевым в гости в сопровождении приятеля Жоржа Малюченко, считавшегося кавалером Марии. В гостях Андрей переминался с ноги на ногу, молча мял в руках картузик и грустно смотрел на барышню. Сразу понял, что они из разных миров. Машенька-то, дочь врача Александра Семеновича Кашинцева, ведет свой род от графов Шереметевых, интеллигентка и даже не провинциалка: родилась в Петербурге, училась там в гимназии. В Воронеж семья Кашинцевых перебралась, спасаясь от голода. Платонова поразил их дом в центре города: большие комнаты, пианино в гостиной. И мать, и Маша, и ее сестра Валентина — все поочередно усаживались за него, пели и музицировали — у Марии голос оказался просто превосходным. Да что голос! Андрей никогда не видел столь безупречного девичьего лица: темные глаза, тонко очерченные брови, красиво уложенные пышные волосы. А руки, а плечи, а походка... Какой контраст с простыми девчонками-работницами, среди которых он привык вращаться!
Конечно, Андрей понимал, что не пара Маше. Старший из одиннадцати детей слесаря железнодорожных мастерских Платона Фирсовича Климентова (псевдоним Платонов будущий писатель возьмет много позже) родился в бедности, семья его ютилась в деревянном бараке в Ямской слободе. Спали все на полу вповалку. Мать — Мария Васильевна Лобочихина — происходила из семьи бывших крепостных, не обученная грамоте простая баба, крикливая, горячая на руку. Андрей долго стыдился знакомить Машу с матерью, хотя в первый же вечер признался дома, что «навсегда влюбился».
Удивленная страстью рабочего паренька, барышня Кашинцева пару раз согласилась чинно пройтись с новым ухажером вокруг местного театра, и вот уже он принялся забрасывать ее пламенными письмами, подобных которым юная докторская дочка никогда не читала: «Мария, я Вас смертельно люблю. <...> Восемь дней мое сердце в смертельной судороге. Я чувствую, как оно вспухает во мне и давит душу. Я живу в каком-то склепе, и моя жизнь почти равна смерти. Днем я лежу в поле, в овраге, под вечер прихожу в город и иду к Вам. А у Вас я как-то весь опустошаюсь, во мне все стихает, я говорю великие глупости, я весь болею и хожу почти без сознания. <...> Не жалости и не снисхождения я хочу, а Вас и Ваше свободное чувство. <...> Простите меня, Мария, и ответьте сегодня, сейчас. Я не могу ждать и жить, я задыхаюсь, и во мне лопается сердце. Я Вас смертельно люблю. Примите меня или отвергните, как скажет Вам Ваша свободная душа». Да кто же он такой, этот Платонов? Откуда в нем такая образованность и начитанность? — недоумевала Мария.
Андрей учился рывками, его постоянно бросало из стороны в сторону. Окончив городское училище, работал в железнодорожных мастерских, потом вдруг поступил на историко-филологический факультет. Но и года там не продержался, перевелся на физико-математический. Затем ушел и оттуда — на электротехническое отделение открывшегося в Воронеже рабочего железнодорожного политехникума. Платонова всегда влекла техника, электричество, механизмы, инструменты, он вечно с чем-нибудь возился — ремонтировал, улучшал. С другой стороны, как рассказали Марии знакомые, он — местная знаменитость, профессиональный журналист, много печатается, выступая с острыми статьями.
Самобытный литературный талант проявился у него очень рано. Позже Андрей расскажет Марии, что в семь лет начал писать стихи и поначалу считал себя поэтом, даже посылал свои «сырые опусы» в Москву в серьезные журналы. Всюду получал отказ, но не отчаивался. «Я же электромонтер, — пояснял смиренно. — Пишу плохо, но... — тут глаза Платонова загорались огнем. — Я хочу и буду писать. Как умею». Маша, которая интересовалась литературой, в прошлом и сама баловалась сочинительством, вдруг с изумлением обнаружила, что этот удивительный электромонтер пишет не плохо, а невероятно, образно, мощно, и сравнить-то не с кем. Скорее всего, именно его талант окончательно покорил девичье сердце. Все прочие ухажеры вроде Малюченко были веселыми симпатичными балагурами, обыкновенными дамскими угодниками, не то что этот русый синеглазый парень, не вышедший ростом и не красавец вовсе.
Впрочем, Мария так просто не собиралась сдаваться на волю этой нелепой любви. И решила от Платонова бежать. В начале двадцатых годов в стране развернулась кампания по ликвидации безграмотности, и студентка Кашинцева согласилась учительствовать в глухом селе Верхнее Волошино верстах в шестидесяти от Воронежа. Подальше от Андрея и его неимоверной страсти. Через два дня в сумерках он постучался в покосившуюся избенку, где поселилась беглянка. Усталый, валящийся с ног, но счастливый, что видит ее, юноша виновато улыбался:
— Я всего на полчаса, не задержу вас.
— Как вы сюда добрались? — изумилась Маша. — Темень, глухомань.
Андрей, оказывается, брел пешком через лес, по которому рыскали волки, и чтобы было не так страшно, всю дорогу бормотал себе под нос стихи.
«Я шел по глубокому логу. Ночь, бесконечные пространства, далекие темные деревни и одни звезды над головой в мутной смертельной мгле. Нельзя поверить, что можно выйти отсюда, что есть города, музыка, что завтра будет полдень, а через полгода весна. <...> От вздоха в таком просторе разрывается сердце, от взгляда в провал между звезд становишься бессмертным...» — писал он Марии. «Это выдуманная любовь, — твердила она себе, в десятый раз перечитывая его письма. — Обычный человек не может так чувствовать. Не верю!» И писала в ответ: «Вы любите меня тогда, когда есть луна, ночь или вечер, — когда обстановка развивает Ваши романтические инстинкты. Муся».
Но как ни сопротивлялись ее душа и разум, вскоре Маша сдалась под напором его чувства, и в ту зиму, когда Платонов вот так наматывал километры к любимой, они зачали своего первого ребенка. Платон, или Тоша, как все его называли, родился осенью 1922 года, тогда же стихийно началась их общая жизнь. Брак они зарегистрируют только годы спустя, и хотя Платонов настаивал сделать это сразу, Мария, равнодушная к такого рода формальностям, долго отмахивалась: «Не сейчас. Позднее. Зачем это вообще нужно, когда у нас уже есть ребенок?» Платонову же постоянно будет мерещиться, что Маша не целиком принадлежит ему и в любой момент может исчезнуть из его жизни. Даже через двадцать лет он волновался об этом.
Поначалу молодые жили у Кашинцевых (родители Маши как раз расходились), Андрей переехал к ним с одним чемоданчиком — как оказалось, набитым не вещами, а рукописями. Тесть с тещей души не чаяли в зяте-пролетарии, мать Марии, которая проживет с семьей дочери практически до своей кончины, будет защищать Андрея перед женой как родного сына. Тот, по мнению Марии Емельяновны, всегда был прав: и трезвый, и пьяный, и при деньгах, и нищий. Женщина всем повторяла, что у зятя «золотая душа, словно не от земли он». Однажды Мария в шутку спросила, что бы мать сделала, разойдись она с мужем. И услышала в ответ: «Отказалась бы от тебя, дуры. А Андрюшу бы усыновила».
Редкая и совершенно удивительная теплота к людям, его вечные порывы улучшить жизнь других, так подкупавшие тещу, Машу, напротив, даже раздражали. Андрей, например, построил вместе с тестем мельницу и пригласил всех желающих бесплатно молоть зерно. В другой раз практически один засадил молодыми яблонями сад в ближайшей деревне, и когда созрел первый урожай, пригласил окрестных крестьян, чтобы те собрали фрукты и взяли себе кто сколько хочет совершенно бесплатно. Они и налетели как саранча, переломали деревья... Но в этом был весь Платонов.
Мария совершенно не понимала его поступков, вот в чем беда. Она была благоразумной, рациональной, холодноватой даже, ей казалось, что жизнь должна быть прямой дорогой к цели: если хочешь быть писателем — так пиши. А что вытворяет муж? Однажды пришел домой сам не свой, сел за стол, голову свесил и вдруг стал в бессильной ярости кулаком по столу лупить: в Поволжье голодают двадцать пять миллионов человек! У Платонова губы дрожали, словно там голодали его близкие: «...Какая скука только писать о томящихся миллионах, когда можно действовать и кормить их. Большое слово не тронет голодного человека, а от вида хлеба он заплачет, как от музыки, от которой уже никогда не заплачет».
Голод в Поволжье привел к тому, что Платонов разочаровался в партии: в его понимании она предала и обрекла на смерть столько людей. А партийные товарищи, соответственно, разочаровались в писателе — им не нравились яростные платоновские статьи против бюрократии, лени и бездействия «иных коммунистов». Поэтому его исключили из кандидатов в члены РКП(б).
В ответ несостоявшийся коммунист Платонов фактически бросил литературу, добровольно превратился в мелиоратора и, засучив рукава, занялся строительством плотин и прочисткой рек. В автобиографии 1924 года он пишет: «Засуха 1921 г. произвела на меня чрезвычайно сильное впечатление, и, будучи техником, я не мог уже заниматься созерцательным делом — литературой».
Мария теперь почти не видела мужа, он постоянно колесил по губернии, писал мало, урывками, в основном по ночам. Тем не менее в середине 1924 года его рассказ «Бучило», опубликованный в журнале «Красная нива», вошел в десятку лучших из присланных на конкурс, объявленный журналом, и впервые был отмечен серьезной критикой. Однако жена не верила в литературный успех Андрея, она внутренне смирилась с тем, что стала супругой передового мелиоратора, и ждала, когда же наконец по достоинству оценят его колоссальный труд и неуемный энтузиазм. Должна же быть справедливость?
И вот свершилось. Сияющий Платонов сообщил жене, что его переводят на повышение в Москву! Они будут жить в столице, наверное и квартиру приличную дадут, и платьев он ей накупить сможет, и хороших игрушек Тоше. Мачеха-Москва. Никогда не полюбит ее Мария Платонова. Блеск, пафос, грандиозность, дома высокие, проспекты широченные, все люди важные. Будет ли здесь счастливой их новая жизнь? «А как же, Маша, конечно будет! Я же большой человек теперь!» — убеждал Андрей жену.
Его ведь выдвинули на руководящую должность в ЦК Союза сельского хозяйства и лесных работ. В документе, который привез с собой в Москву, значилось черным по белому: «Удостоверение дано предъявителю сего Платонову Андрею Платоновичу в том, что он состоял на службе в Воронежском Губземуправлении в должности губернского мелиоратора. <...> За это время под его непосредственным административно-техническим руководством исполнены в Воронежской губернии следующие работы: построено 763 пруда... 315 шахтных колодцев (бетонных, каменных и деревянных)... 16 трубчатых колодцев; осушено 7600 десятин; орошено (правильным орошением) 30 десятин; исполнены дорожные работы (мосты, шоссе, дамбы, грунтовые дороги) — и построено 3 сельские электрические силовые установки. ...Спроектирован и начат постройкой плавучий понтонный экскаватор для механизации регулировочно-осушительных работ...»
Но, видимо, перечисленных заслуг оказалось недостаточно и судьба снова показала Платонову кукиш. Через четыре недели на его место назначили другого человека. Напрасно Мария допытывалась: что же такое случилось, что он там натворил, за что его выгнали? Пьяным приходил? Буянил? Оскорблял начальство? Андрей тряхнул русой головой и отвел глаза: «Да небольшой я, Маша, дипломат, правду им говорил». Результатом платоновской правды стало то, что коллеги-сельскохозяйственники начали его травить, гнали с женой и ребенком из крошечной комнатки в Доме специалистов неподалеку от Лубянки, писали доносы.
Увы, напрасно Мария мечтала о сытой жизни в столице, о приличной квартире, вместо этого Платоновы скитались по случайным холодным комнатенкам, одно время снимали каморку на чердаке в Покровском-Стрешневе в каком-то стройтресте, ютились то в сарайчике, то в узеньком коридорчике. Иногда Платонову что-то перепадало за случайные публикации, но это были жалкие крохи. Чтобы прокормить семью, он чуть не ежедневно бегал к Китайской стене продавать любимые книги, буквально от сердца их отрывал.
А когда возвращался в очередной съемный угол, изводили тяжелые, полные невысказанного упрека взгляды жены. Уложив сына, Мария подолгу молчала, а он мучился, думая, что она не любит его больше. Платонов и сам себя постоянно пилил: мол, неудачник, обманщик, не смог обеспечить любимой женщине и обожаемому сыну хоть сколько-нибудь сносной жизни! «Маша, клянусь, я заработаю для вас деньги! Только подожди, не бросай меня!» — молил он в отчаянии.
Из более поздних писем Платонова к жене видно, как писатель страшно переживал, считая себя, «непрактичного идеалиста с темной волей к творчеству», недостойным ее. Маше бы красавца под стать себе, настоящего мужчину при деньгах. В это время урывками он уже писал «Чевенгур», но никогда Андрей Платонович не узнает, что его роман назовут классикой русской литературы ХХ века и поставят вровень с Достоевским и Толстым.
Ему хотелось писать не отрываясь, не отвлекаясь, но на первом месте всегда были Маша и сын, а значит, надо где-то найти заработок, чтобы прокормить семью. Платонов умолил снова принять его провинциальным мелиоратором, ведь он знает дело. Просьбу удовлетворили, и оставив жену с сыном в Москве, он отправился в Тамбов. Снял там самую дешевую комнатенку и все, что зарабатывал, до копейки посылал Марии. «Обстановка для работ кошмарная, — жаловался в письмах жене. — Склоки и интриги страшные. <...> Возможно, что меня слопают и выгонят из Тамбова. <...> Меня ненавидят все, даже старшие инженеры <...> Ожидаю или доноса на себя, или кирпича на улице».
Втайне Андрей Платонович надеялся, что жена приедет навестить его, побудет рядом хоть два-три дня, но она не спешила, и он мучительно терзался ревностью и тоской, изливая горечь в письмах: «...Во мне ты разочаровалась и ищешь иного спутника...», «Мне тяжело, как замурованному в стене... <...> Ты могла бы быть счастливой и с другим, а я нет».
Мария Александровна много лет спустя после смерти мужа признавалась, что в те годы была слишком молода, чтобы до конца разобраться, что за человека послала ей судьба. Иногда с головой накрывало чувство, что она совершила чудовищную глупость, выйдя за «чудика Платонова», как многие звали его в Воронеже. Однажды, досадуя, заявила, как повезло подруге Пироговой, у которой муж — начальник верфи. И платьев у нее много, и деликатесы на столе. Услышав это, Платонов побледнел, схватил в охапку лежавшую на стуле рукопись, сунул за пазуху и выкрикнул уже из-за двери:
— Я больше никогда не вернусь. Ты свободна!
У них как раз гостила мать Марии. Услышав грохот захлопнувшейся двери, она вскочила и набросилась на дочь:
— Быстро одевайся! Беги за ним!
Маша упрямо поджала губы:
— Вот еще, не побегу.
Мария Емельяновна, наспех накинув платок, сама кинулась за зятем. Но того и след простыл. Через час она обнаружила Андрея в питейном заведении неподалеку, он сидел за грязным столом, взъерошенный, с красным лицом, и дрожащей рукой наливал в стакан водку. Пару часов понадобилось, чтобы убедить пьяного Андрюшу, что жена любит его, просто характер у нее не сахар.
Разумеется, Платонова выгнали и из Тамбова и больше не подпускали ни к мелиорации, ни к сельскому хозяйству. Снова встал вопрос заработка, и тогда ради семьи он стал ездить, как в ранней юности, в журналистские командировки — на Волгу, в Туркмению, на Медвежью Гору. Сочные платоновские очерки кое-как печатали. Скопив денег, отправлял любимую Машу с сыном в Крым: им же необходимо отдыхать!
Но беда была в том, что Платонова отлучили не только от мелиорации. В столице на него сразу ополчились критики — как стервятники накидывались на его рассказы и повести, которые иногда удавалось-таки пристроить в журналы. При этом Александр Фадеев, любимец вождя, втайне зачитывался Платоновым. Шолохов рассказывал, что читая в рукописях его рассказы и повести, Фадеев начинал нервничать, срывался с места и повторял: «Как же он это сказал, сукин сын! Как он так составляет слова?!»
В 1929 году в журнале «Октябрь» Фадеев все-таки напечатал рассказ Платонова «Усомнившийся Макар», который попался на глаза Сталину. «Наши учреждения — дерьмо, — читал Ленина Петр, а Макар слушал и удивлялся точности ума Ленина. — Наши законы — дерьмо. Мы умеем предписывать и не умеем исполнять. В наших учреждениях сидят враждебные нам люди, а иные наши товарищи стали сановниками и работают, как дураки...» За этот рассказ Фадеев получил нагоняй от Сталина. Однако через два года, не удержавшись, напечатал в «Красной нови» повесть Платонова «Впрок» — сатиру на коллективизацию. Сталин, прочитав ее, взбесился не на шутку и якобы начеркал поперек первой страницы: «Талантливый писатель, но какая сволочь!» Отношение вождя к Платонову было этим определено раз и навсегда.
Легко представить себе, как струхнул Фадеев: он тут же взял под козырек и написал разгромную статью. Следом на Платонова накинулись и Селивановский, и Ханин. Можно считать огромным счастьем, что роман «Котлован», ходивший по знакомым в рукописи, оказался при жизни автора мало кому известен, а те, кто его читал и рецензировал по долгу службы, не побежали доносить на автора. Когда через несколько лет начнутся репрессии, Андрей Платонович будет, разумеется, ждать, что его непременно арестуют. Но ни в каком страшном сне ему не могло присниться, что Сталин отомстит самым иезуитским способом: у писателя заберут пятнадцатилетнего сына и сошлют в Норильск.
Ходили слухи, что Шолохов был влюблен в жену Платонова и часто навещал семью опального писателя. Возможно, именно поэтому он откликнулся на их мольбу и пообещал обратиться к Сталину с просьбой отпустить Тошу. Теперь доподлинно известно, что автор «Тихого Дона» действительно два раза обращался по этому вопросу к вождю. Заступились за сына Платонова и некоторые другие писатели — Андрея многие любили, зная, что окажись ты в нужде, тот отдаст последнюю рубашку.
Что подействовало на отца народов — неизвестно, но через два с половиной года, незадолго до войны Тоша вернулся из лагеря. Когда он вошел в дом, родители не узнали сына: худой как жердь, серый... Мать неделю не отпускала сына от себя, не веря, что ее любимый ребенок и в самом деле дома. И не было бы предела ее счастью, если бы не известие, что у Тоши туберкулез. Андрей Платонович страстно уверял жену, что мальчика они обязательно вылечат, ружье ведь дважды не стреляет: провидение уберегло их сына от смерти в лагере не для того, чтобы погубить сейчас. После его чудесного избавления Платонову, возможно, впервые показалось, что наконец-то судьба к нему благоволит. Может, он искупил страданиями свои грехи и теперь начнется счастливая полоса в жизни?
Тоша, которому не исполнилось и девятнадцати, как-то на вечеринке случайно столкнулся со своей первой школьной любовью Тамарой Турулько-Тарновецкой. Между юношей и девушкой с новой силой вспыхнуло прежнее чувство. Прекрасно понимая, что родители воспротивятся его скоропалительному браку, Тоша в один из дней просто попросил Тамару захватить паспорт и привел ее в ЗАГС на Миусской площади, где влюбленных сразу и расписали — в те годы с регистрацией не было никаких проволочек.
Встал вопрос: где жить? У родителей Тамары всего одна комната, у Платоновых — две крошечные смежные, в одной из которых обитает мать Марии Александровны. Тоша, зная непростые характеры родителей, оставил жену внизу на лавочке, а сам позвонил в дверь и попросил бабушку позвать отца. Надеялся, что с ним сумеет быстрее договориться. Андрей Платонович, услышав новость, хлопнул сына по плечу: «По любви женился? Ладно, молодец! Надо это скорее отметить!» Однако Мария Александровна решительно не желала впускать невестку в квартиру. Битый час писатель уговаривал жену остыть, мол, пусть у нас живут, уступим им свою кровать. Мария в свою очередь твердила, что тогда сама уйдет из дома.
Как всегда, вмешалась теща Платонова и принялась стыдить дочь, да так громко, что слышали соседи. Напомнила, что когда сама ребенка в подоле принесла, они с отцом разве выгнали их с Андреем? Словом, после бурной перепалки молодых приняли. И это событие — скоропалительную женитьбу сына — Платонов счел еще одним благоприятным знаком: его семья растет, разве это не счастье? Глядишь, у ребят появится наследник. Платонов давно и сам мечтал о том, чтобы пока они с Машей еще нестарые, завести второго ребенка.
Все планы и надежды перечеркнула война. Андрей Платонович обивал пороги военкомата, просил немедленно отправить его воевать за родину, но на фронт попал только осенью 1942 года в должности военкора. Сына по болезни от мобилизации освободили. В конце декабря 1942-го, будучи на Калининском фронте, Платонов получил телеграмму от жены: «Срочно приезжай. Умирает Тоша».
Выхлопотав короткий отпуск, он помчался в Москву. Оказалось: сын сильно простудился, обострился туберкулезный процесс, его положили в больницу. Несмотря на все усилия врачей, пациенту становилось все хуже. Беременной невестке, которая в это время находилась у матери в Свердловске, Маша решила не сообщать о грядущей трагедии. Когда стало ясно, что сын не поднимется и дни его сочтены, мать забрала его домой и вызвала мужа.
Весь последний день Тошиной жизни они сидели у его постели. Вдруг он попросил завести на патефоне песню «Прощай, любимый город». Отец выполнил просьбу. «А теперь я тихо-тихо усну, — слабым голосом прошептал их мальчик. — Только вы оба поцелуйте меня, как в детстве». Родители встали на колени, поцеловали сына, он тихо улыбнулся, отвернулся к стене и умер. Ему был двадцать один год.
Вечером после похорон Платонов, не глядя на жену, произнес: «Маша, завтра уезжаю на фронт». Она не поверила своим ушам. Неужели собирается оставить ее наедине с таким горем? Андрей Платонович был готов ко всему: что сейчас закричит, накинется на него, а потом сделает самое страшное — уйдет. Потеря сына и трагический опыт войны надломили его — он больше не ждал ни счастья, ни удачи, ни покоя, ни справедливости. Вообще ничего не ждал. Фронт был его долгом, жене он помочь не мог — сына не воскресишь. С другой стороны, писатель потом вспоминал, что если б тогда хоть на день задержался, покончил бы с собой и жену следом увлек. Горе рвало сердце так невыносимо, что хотелось только смерти, хотелось как можно скорее вернуться под пули и навлечь на себя гибель, чтобы прекратились страдания.
«Не возвращайся!» — вот что крикнула тогда Маша ему в спину. После смерти сына она будет ежедневно ходить на Армянское кладбище, где похоронили Тошу, и часами лежать рядом с могилой. Спасение явилось в лице невестки — Тамара приехала в Москву с двухмесячным Сашкой, и Мария Александровна оставила внука у себя.
Тем временем военный корреспондент Андрей Платонов, по рассказам очевидцев, очертя голову лез под пули, но смерть обходила писателя стороной, словно он был заговоренным. Отчаянного фронтового журналиста невозможно было встретить в теплом штабе, он вечно прорывался в окопы и блиндажи, чтобы из первых рук узнать, увидеть и понять жизнь солдат, их настроение, быт, страхи, надежды. Рассказывали, что Платонов мог отдать бойцам все — последний глоток водки или воды, шинель, шапку... Однажды перед наступлением вручил молодому офицеру свои сапоги, а сам пошел в бой в портянках. При этом он беспрерывно писал: по ночам, в землянках, в окопах. В газетах появилось множество его блестящих военных очерков. Столичные журналы понемногу публиковали его рассказы: «Крестьянин Ягафар», «Одухотворенные люди», «Старик».
Пару раз Платонов вырвался домой на побывку: сердце терзалось последней ссорой с женой, страхом за нее, любовью, которая с годами нисколько не уменьшилась. Глядя на Машу, он отмечал, что пережитое горе ее не ожесточило, а наоборот, растопило сердце. Способствовал этому и маленький внук.
Мария Александровна впоследствии вспоминала, как в ней «перевернулась душа», когда увидела, с какой страстью рванулся к ней приехавший с фронта муж, небритый, изможденный, постаревший. Как совал деньги, неловкими руками выворачивая карманы шинели, проверяя, не завалялось ли там еще рублика. Как все три дня приводил в порядок хозяйство, чинил стулья, вкручивал лампочки, как каждый вечер неизвестно откуда приносил ей цветы — клумбы, что ли, соседние обдирал? Сашку не спускал с рук, внук полюбил деда с первого взгляда. Провожая мужа, Мария впервые в жизни шепнула, что ждет, любит и теперь верит, что у них впереди только хорошее.
В конце лета 1944 года на медосмотре выяснилось, что у Платонова запущенный туберкулез — кашлял он страшно, и военкора комиссовали. Андрей вернулся домой и увидев жену, расплакался на пороге от счастья: она была беременна! Одиннадцатого октября 1944 года сорокаоднолетняя Мария Александровна родила дочку, которую назвали, как и всех девочек в ее семье, Машей. Благодаря хлопотам влиятельных друзей Литфонд выделил наконец Платоновым квартирку во флигеле на Тверском бульваре, в этих корпусах сейчас располагается Литинститут.
Казалось, теперь-то уж точно в жизни писателя наступила полоса удачи, а на свою болезнь он старался не обращать внимания, не сомневаясь, что обязательно выздоровеет. Впервые Андрей Платонович сидел за настоящим письменным столом, которым страшно гордился, писал карандашом на белой бумаге, а исписанные листы бросал в большую бельевую корзину из ивовых прутьев, стоявшую под ногами. Подросшие Саша и Маша то и дело подползали к ней и таскали листы, а порой и вовсе переворачивали корзину вверх дном. Но Платонов не сердился — только смеялся над проделками маленьких шкодников. Вечерами приходили друзья-писатели Василий Гроссман, Рувим Фраерман. Выпивали тайком, когда Мария выходила в кухню: она этого не терпела и муж побаивался ее гнева. Гроссман шутил: «Что-то, Андрюша, тебя уже целую неделю в прессе не ругают».
Но затишье оказалось временным — Платонова все так же травили в печати. После того как «Новый мир» опубликовал рассказ «Возвращение» (тогда он назывался «Семья Иванова»), критик Ермилов разнес его в пух и прах. За что поэт Ярослав Смеляков прилюдно влепил Ермилову пощечину, заявив: «Вот тебе, подонок, за Платонова».
Внешне писатель старался держаться оптимистом, но частенько накатывало беспросветное отчаяние. «Дела мои в литературе плохие, будущее мое темно, а от меня зависят маленькие прелестные существа — Кхы (так называли в семье дочку. — Е. Г.) и Сашка», — жаловался он Гроссману. Внук с согласия Тамары, Тошиной вдовы, жил с ними...
При этом чудесного исцеления не случилось, болезнь Андрея Платоновича быстро прогрессировала, и он очень боялся заразить кого-то из домашних. Жена позвала плотника и попросила сделать высокий порожек в комнату, где лежал больной, чтобы туда не могли добраться дети. Платонов смотрел на отчаянно штурмующую преграду дочку, и в глазах его стояли слезы.
Мария Александровна вспоминала, что за месяц до смерти мужа за ним пришли трое из МГБ — арестовывать. Она с яростью распахнула перед непрошеными гостями дверь его комнаты и показав на совершенно истаявшего, еле живого Андрея, гневно выкрикнула: «Забирайте!» Те посмотрели, махнули рукой и ушли.
Последние три дня жизни Платонов не отпускал руку жены, поминутно целовал ее и все каялся, что принес Маше столько горя, а теперь вот бросает в самый трудный момент.
Умер великий русский писатель пятого января 1951 года в возрасте пятидесяти одного года. Хоронили его в воскресенье на православное Рождество на Армянском кладбище. Некролог подписали, кажется, все видные советские писатели, в том числе Александр Фадеев, Михаил Шолохов, Константин Федин, признав, по крайней мере посмертно, исключительное место Платонова в литературе.
Мария Александровна пережила мужа на тридцать два года, она умерла девятого января 1983-го. Их старший внук после смерти писателя воспитывался матерью Тамарой Зайцевой (она вторично вышла замуж и взяла фамилию супруга). Александр Зайцев прожил тихую и незаметную жизнь и скончался в 2006 году.
Дочь Платонова стала художником-оформителем, работала в издательстве. Когда его закрыли, стала заниматься только наследием отца. Благодаря ей было принято решение о выходе в свет полного собрания сочинений писателя. После кончины Марии Андреевны в 2005 году ее сын Антон, родившийся в 1985-м и внешне очень похожий на своего деда, продолжил дело матери. Знакомые говорят, что Антон, как и дед, совмещает в себе таланты писателя и инженера. Как и мечтал Андрей Платонов, род его продолжается...
Подпишись на наш канал в Telegram