После банкета Евстигнеевы, я, еще кто-то из актеров и Ефремов поехали к его бывшей жене Аллочке Покровской. Там он мне и сказал: «Сейчас закончу этот роман, а следующий будет с тобой!» Я была в шоке, ушла в другую комнату. Аллочка за мной: «Люда, что такое?» — «Представляете, Олег Николаевич сказал, что его следующий роман будет со мной! А я-то люблю мужа! Борю!»
На просмотре фильма «Ищите женщину» собралась вся киногруппа во главе с режиссером Аллой Суриковой: Юрский, Куравлев, Чиаурели, Абдулов, Соловей... Я начала рыдать сразу, как только моя героиня появилась в кадре, и прорыдала до финала. Готова была умереть от стыда: «Я хуже всех! Какой ужас!» Сергей Юрский сидел рядом, и когда зажгли свет, сказал: «Людочка, поздравляю! У тебя прекрасная работа!»
Я подумала: видел мои страдания и теперь утешает. И не поверила ему. На премьеру в Дом кино для моральной поддержки взяла с собой подруг — актрис Катю Васильеву и Женю Попкову. Как они обе хохотали! Катя то и дело восклицала: «Ну, Людка!» Ей вообще понравился фильм, не только мой образ. Но я и подругам не поверила. Долго не могла привыкнуть к своей героине и только сейчас, когда прошло столько лет, смотрю фильм как зритель и тоже смеюсь. А тогда и в голову не приходило, что Сюзанна Бриссар может стать моей визитной карточкой в кино!
Алла Сурикова не видела ни одного фильма с моим участием, я была для нее темной лошадкой. На мадемуазель Бриссар пробовались полтора десятка известных актрис, но что-то не складывалось. Все персонажи распределены между блистательными исполнителями, и только с «церковной крысой, сухарем в шляпе» — полный швах. На киностудии Алла Ильинична вкратце рассказала сюжет, парой фраз обрисовала героиню и дала страничку из сценария — с эпизодом, который нужно подготовить для проб.
С «Мосфильма» вылетела пулей, потому что еще во время разговора с Суриковой в голове родилась гениальная идея: «Моя героиня — француженка, а все француженки ходят с химией! Надо успеть до спектакля в парикмахерскую!»
Кроме умопомрачительной химии придумала для Бриссар еще один аксессуар — огромные очки в толстой оправе. Их даже покупать не пришлось — отыскались дома среди старых вещей. Персонаж сразу был понятен — абсолютно мой! Пробу проходила без партнера, мне просто подавали реплики. Сыграла маленькую сценку. Оператор Миша Агранович о чем-то пошептался с режиссером, и Алла Ильинична велела гримерам принести короткий парик. Сняли еще одну пробу и отправили меня восвояси...
Через пару дней я со МХАТом, в котором тогда служила, отбыла на длительные гастроли в Прибалтику. Вернувшись в Москву, не успела распаковать чемодан — звонок от ассистента Суриковой: «Вы утверждены. Приезжайте к костюмерам — нужно снять мерки».
Первый съемочный день начался в гримерке, где я лишилась своей «химической красоты». Когда пришла, в соседнем кресле уже сидела бесцветная незнакомка с тонкими тусклыми волосами. Моя короткая стрижка была почти готова, когда ей принесли шикарный парик — цвета благородной платины, с изысканно уложенными локонами. Поворачиваюсь к соседке и теряю дар речи. Передо мной — роскошная красавица, в которой сразу узнаю знаменитую актрису Елену Соловей, звезду фильмов Никиты Михалкова «Раба любви», «Неоконченная пьеса для механического пианино», «Несколько дней из жизни Обломова». Леночка, заметив мою реакцию, улыбается и первой протягивает руку: «Давайте знакомиться...»
Две серии были сняты за месяц. И звук писали сразу, и дублей — по минимуму. Съемки шли удивительно легко благодаря замечательной атмосфере веселья и доброжелательности, которая царила на площадке, а также идеально подобранному актерскому составу. Каждый был на своем месте и знал, что делать. Поэтому Аллочке было с нами легко, она просто разводила мизансцены и давала какие-то подсказки.
Владимир Басов вообще на ходу придумал рисунок своей роли. Его поймали в коридоре «Мосфильма», спросили: «Вы не могли бы нам помочь — сыграть эпизод?» Басов согласился. Режиссер обрисовала ситуацию, актер повторил свою задачу — и вошел в кадр. Эпизод с его участием — просто фантастика!
Я была в восторге от всей нашей компании. Какой юмор! Какая легкость! Леня Ярмольник и Саша Абдулов беспрерывно шутили, а мы хохотали. Бесконечное веселье царило и во время съемок. Каждый играл настолько тонко и точно, что я засматривалась на партнеров. Да все засматривались! И опять хохотали! Не то чтобы в поддержку друг другу, просто такая реакция была — живая, непосредственная. Картину показали под Новый год. Первого января я пришла в театр играть детский спектакль, и мне устроили овацию актеры МХАТа, коллеги. Им так понравился фильм! Всем! А Саша Калягин сказал: «Людка, ты ж наша! Наша!» «Наша» — то есть щукинская. Образ Бриссар действительно получился совсем не мхатовский.
А потом праздник закончился — сразу после премьеры. Сначала не позвали на банкет, а потом про меня вообще забыли. За несколько лет не было ни одного приглашения в кино. Звездного статуса я не приобрела. Так и осталась неизвестной артисткой, эксцентричная характерность которой удачно вплелась в образ персонажа — нелепой, немного чокнутой мадемуазель Бриссар.
Выступать на сцене мечтала, наверное, с детского сада. Но когда однажды, уже в выпускном классе, заикнулась, что хочу подать документы в театральное училище, мама отрезала: «Нет! Сначала получи нормальную профессию, а уж потом иди куда угодно — хоть в артистки!» И я поступила в Текстильный институт на вечернее отделение. Работала в проектном НИИ, а после смены бежала на занятия.
В текстильном была своя театральная студия, которой руководил актер Театра Советской армии Леонид Николаевич Персиянинов. Два года я бегала мимо, а на третий решилась туда зайти. На прослушивании так проникновенно читала монолог Катерины из «Грозы», что сама не удержалась от слез. И получила приглашение. Мечта о сцене стала приобретать реальные очертания. В этой студии началась моя профессиональная и, как потом оказалось, личная жизнь. Читки, репетиции, романы... Однажды мой тогдашний кавалер пригласил на репетицию друга. Тот пришел и весь вечер смотрел только на меня. А я — на него. Пронзило сразу. Так бывает. Это был актер Театра Советской армии Борис Ардов.
У нас начался головокружительный роман, который привел меня в квартиру на Ордынке, где Боря жил со своими родителями. Там я попала в другой мир. У Ардовых бывали Тарковский, Бродский, Раневская... В комнате, которую выделили нам с Борей, останавливалась и подолгу жила Анна Андреевна Ахматова, когда приезжала из Ленинграда в Москву...
Виктор Ефимович Ардов был известным писателем-сатириком, драматургом, сценаристом, его жена Нина Антоновна Ольшевская служила в театре — играла и ставила спектакли. К слову: мою первую свекровь до сих пор чтут и помнят в городе Бугульме, где во время войны она возрождала местный театр. Открытый радушный дом был заполнен учениками Виктора Ефимовича, многочисленными друзьями и родственниками, которые даже перейдя в категорию бывших, на самом деле таковыми не становились. Каждый день забегали Алексей Баталов, сын Нины Антоновны от первого брака, его жена Гитана, могла заглянуть на чашку кофе Мика, бывшая жена Бори, которая жила с актером Игорем Старыгиным в том же дворе. И сам Гоша тоже часто заходил. Всех принимали, привечали, угощали.
Такой уклад царил в этом удивительном доме — все жены от всех сыновей общались и дружили. Нина Антоновна, прожив безумно сложную жизнь, никому не показывала своих переживаний, никогда не жаловалась, никого не осуждала и не обсуждала. Если человек не нравился, просто о нем не говорила. Бывало, ночью, когда ей не спалось, втроем — Нина Антоновна и мы с Борей — сидели и рассматривали фотографии в семейных альбомах. Свекровь и муж рассказывали о людях, которые на них изображены, а я слушала, слушала...
Я вообще в первое время больше помалкивала. Да и что могла поведать мудрой Нине Антоновне и умнейшему Виктору Ефимовичу? Не то чтобы была необразованной деревенщиной — у бабушки (папиной мамы) имелась большая библиотека, состоящая преимущественно из зарубежной классики. И в ней я, кажется, прочла все книги. В доме Ардовых мне открылась русская литература — ее глубина, духовность. Что касается современной отечественной прозы и поэзии, то этих авторов Ардовы знали лично и могли рассказывать о них часами.
От скованности и неловкости, которые я постоянно испытывала в новом доме, вела себя как совершенная растяпа: постоянно била посуду (однажды грохнула целый сервиз!), теряла деньги... Но не слышала ни слова упрека. По утрам Виктор Ефимович вручал мне трешку или пятерку: «Купи докторской, сыра, масла. Сегодня опять молодые писатели придут». В магазине, уже у кассы, обнаруживаю, что денег нет. Видимо, вылетели из кармана. Возвращаюсь домой в слезах.
— Что случилось? — спрашивает Ардов-старший.
— Деньги потеря-я-яла!
— Тоже мне, горе! Держи еще пятерку. Только не плачь.
У Виктора Ефимовича было больное сердце, но несмотря на это, работал он с утра до ночи. В какую рань ни проснись, уже сидит за печатной машинкой. А с полудня в его кабинет нескончаемым потоком тянулись молодые дарования. Через приоткрытую дверь кабинета я слышала, как хозяин рассказывает гостям о сюжете, композиции, диалогах. Многие подопечные Виктора Ефимовича состоялись как писатели, публицисты и в своих интервью никогда не забывают сказать слова благодарности учителю за науку, вспоминают хлебосольный дом на Ордынке и его замечательную атмосферу.
Я знала, что Ардов был женат и у него две дочки. Боря рассказал об этом в первый же вечер знакомства. О Мике (так звали Миру в семье) говорил с уважением: добрая, умная, талантливая актриса. Дочки Ниночка и Анечка — вообще два маленьких чуда. Важно то, что на момент встречи со мной Ардов был свободен, а его бывшая жена жила с другим мужчиной.
Дочки Бори большую часть времени проводили в квартире Ардовых. Понятно, что я хотела завоевать их расположение. Получилось не сразу. Старшая, Ниночка, понимала, что я заняла мамино место, и относилась ко мне сдержанно. А младшая, Анечка, увидев меня рядом с Борисом, устраивала истерику: «Тетя, уходи! Это мой папа!» Концерты будущая звезда телевидения устраивала с раннего детства. По большей части — бабе Нине. Ложилась на пол и орала. Нина Антоновна Анечку не ругала, она вообще никогда не повышала голос — хотела, чтобы дети и внуки запомнили ее доброй. Бабушка Нина была единственной, кто верил, что внучка станет актрисой, и всячески это стремление Ани поддерживала. Став взрослой, та трогательно заботилась о бабуле — постоянно навещала, мыла ее, готовила еду. Они очень любили друг друга.
Мы с падчерицей тоже вскоре подружились и до сих пор остаемся близкими людьми. Когда у меня родилась внучка Маша, Аня стала ее крестной. Сейчас с улыбкой вспоминаю сцены ревности, которые устраивала младшая дочка Бориса, и как они меня расстраивали, иногда доводя до слез. Мика утешала: «Ну что ты обращаешь внимание? Анечка еще глупенькая!» Мика действительно оказалась замечательной женщиной, и мы по-настоящему подружились. Кстати, замуж за Борю я выходила в наряде его бывшей жены. Накануне торжественной церемонии Мика и Игорь по традиции заскочили к Ардовым и застали меня в расстроенных чувствах.
— По какому поводу грустим, невеста? — принялась тормошить меня Мика. — Завтра такое событие, и вдруг — уныние! Непорядок!
— В ЗАГС не в чем идти...
— Спокойно. Встань-ка. Так, фигуры и размер у нас одинаковые. Сейчас сгоняю домой за новым костюмом. Только что купила и еще ни разу не надевала. Белый, красивый — как раз для невесты.
...Из ЗАГСа поехали на Ордынку, где был накрыт праздничный стол. Поздним вечером к гулянью присоединилась Мика — приехала после спектакля в ТЮЗе. Ее пожелание «Здоровья и счастья молодым!» было абсолютно искренним. За многое могу сказать спасибо этой женщине, но главное — за то, что благодаря ее поддержке родила свою замечательную дочку Машу...
Ну вот, как всегда перескакиваю через события, не соблюдая хронологии и забывая, о чем обещала рассказать! Возвращаюсь к теме «Как я попала в актрисы». Сразу после знакомства Боря стал готовить меня к поступлению в театральный институт: составил список литературы, которую обязательно должна прочитать, подбирал басни, отрывки из прозы. И не уставал повторять: «Ты очень талантливая и обязательно поступишь!» Он же познакомил меня с преподавателем ГИТИСа Платоном Владимировичем Лесли. Его жена актриса Галина Кожакина служила с моим мужем в одном театре. Платону Владимировичу я показала монолог Катерины из «Грозы», поскольку упорно считала, что мое амплуа — героини. Однако Лесли сказал: «Деточка, ты — характерная актриса. Возьми отрывок из «Воительницы» Лескова». Я послушалась совета и в 1971 году поступила в Школу-студию МХАТ.
Преподаватели по актерскому мастерству, сценическому движению, технике речи меня хвалили, а вот с другими дисциплинами порой возникали проблемы. Однажды схлопотала тройку по литературе и осталась без стипендии. Дома Виктор Ефимович стал допытываться:
— На билет не ответила или на дополнительных вопросах завалили?
— На дополнительных.
— А преподаватель кто?
— Правдина.
— Еврейка?
Я изумленно вытаращила глаза:
— Вы что?! Нет!
— Зовут как?
— Инна Соломоновна!
Ардов расхохотался:
— Ну конечно русская! Чистых славянских корней! Дура ты, Людка, дура! Но чего не отнять — талантливая!
На «дуру» я совсем не обижалась, потому что довольно часто именно таковой себя и ощущала. Да и привыкла со временем, что острый на язык свекор не очень подбирает выражения, даже общаясь с незнакомыми людьми. Вот Ардов сидит за печатной машинкой, работает. Раздается телефонный звонок. Виктор Ефимович раздраженно хватает трубку.
— Але! — и через паузу: — Чего молчишь, жопа? Клади трубку!
Выхожу из кухни.
— Виктор Ефимович, а если это бабушка звонит? Она же там сейчас, наверное, в обмороке...
— Как-то я об этом не подумал. Ничего, у деревенских нервы крепкие. Скоро придет в себя — и перезвонит.
Через пару секунд дом снова оглашался стрекотом печатной машинки — Виктор Ефимович умел мгновенно включаться в работу. Большой трудяга, он, по сути, кормил всю семью: пенсия Нины Антоновны была крошечной, Боря пошел учиться на Высшие курсы сценаристов и режиссеров, я — студентка. Непростая финансовая ситуация и заставляла меня прерывать беременности. А еще то, что Борис не очень-то стремился в третий раз становиться отцом. В конце концов, две дочери у него уже были.
В тот раз все развивалось по знакомому сценарию. Вернувшись из женской консультации, сказала:
— Борь, я снова забеременела.
— Ну и...
— Отвезешь меня завтра в больницу?
— Хорошо, отвезу.
Следующим утром во время завтрака делюсь с Микой:
— Мы с Борей должны ехать в больницу, а я не хочу.
— Ну и не надо! Не езди! Рожай — вырастим!
В эту минуту в кухню входит Виктор Ефимович. Встает надо мной, гладит по голове:
— Вырастут, все вырастут...
Вскоре появляется заспанный Боря, которому с ходу объявляю:
— Мы никуда не едем. Буду рожать!
— Ну хорошо, — спокойно отвечает муж. — Рожать так рожать.
Забегая вперед, скажу: когда Мике пришло время рожать, а Игорь Старыгин был на съемках, именно я отправляла ее в роддом. Такая вот у нас с бывшей женой моего мужа Бори случилась взаимовыручка.
Беременность я переносила легко и училась наравне со всеми, не пропуская ни лекций, ни репетиций. На третьем курсе уже готовят отрывки для дипломных показов, и я была занята сразу в пяти или шести. Но когда стал заметен живот, руководитель курса Виктор Карлович Монюков отовсюду меня убрал. К диплому подошла с единственной работой — ролью миссис Пирс в отрывке из «Моей прекрасной леди», который ставил другой мастер курса, народный артист Виктор Яковлевич Станицын. Обидно было до слез: ведь знала, что могу достойно показаться и в драме, и в комедии, и в фарсе.
Профессор Монюков в ту пору собирался создавать свой театр и забирал туда весь курс. Я идти в его труппу не хотела. Не только потому что отношения не сложились, главное — мечтала работать с Ефремовым. Мы были знакомы: довелось играть в ученических постановках студентов Олега Николаевича — в Школе-студии МХАТ он вел экспериментальный режиссерский курс. Едва Ефремов входил в репетиционный зал, со мной начинало твориться нечто невообразимое: руки-ноги отнимались, язык прилипал к гортани, щеки полыхали. Олег Николаевич был для меня мэтром номер один. Я его боготворила. А теперь представьте, какой решимости нужно было набраться, чтобы прийти к богу и сказать: «Хочу у вас работать!»
Тот визит в кабинет худрука МХАТа помню до мелочей.
— Здравствуйте, Олег Николаевич!
— Здравствуйте.
И дальше — тишина. Ефремов смотрит на меня и молчит.
Начинаю лепетать:
— Понимаете, какая ситуация... Мой руководитель в Школе-студии хочет создать из курса новый театр, а я туда не хочу.
— Почему? — мрачно спрашивает Ефремов.
— Так получилось, что у нас не сложились отношения... — набираю в грудь воздуха и выпаливаю: — Олег Николаевич, вы не могли бы меня посмотреть?
Все с тем же каменным лицом худрук роняет:
— Мы вас смотрим. Мы всех смотрим.
И опять — гробовое молчание.
Не дождавшись более определенного ответа, в совершеннейшем шоке, пятясь, вышла из кабинета. За мной еще дверь не успела закрыться, а слезы по щекам уже текли ручьем. Так всю дорогу до дома и прорыдала. Сухую интонацию и краткие ответы Ефремова я, конечно, приняла за отказ. К вечеру немного успокоилась и, уложив Машеньку спать, села с гостями старших Ардовых играть в покер. В середине очередной партии — звонок. Нина Антоновна взяла трубку и позвала меня: «Люда, к телефону!»
То, что я услышала, показалось самой прекрасной музыкой на свете: «Это звонят из МХАТа. Олег Николаевич предлагает вам главную роль в спектакле «Нина» по Кутерницкому. Приезжайте завтра за пьесой». Минуты три не могла прийти в себя — так и сидела, прижав к уху трубку, из которой неслись короткие гудки. В голове — одна мысль: «Мне дали главную роль! Во МХАТе!» Потом выяснилось, что терзалась напрасно — Ефремов решил взять меня, как только услышал, что не собираюсь идти к Монюкову. Это развязало ему руки. А тут кстати и роль для меня нашлась.
У Ефремова была особая манера работы над спектаклем. Новую пьесу он сначала отдавал кому-то из режиссеров, тот распределял роли, репетировал. Потом наступал день «Ч», когда худрук приходил в зал и смотрел то, что сделано. Зачастую это заканчивалось полным обновлением состава. Мой визит к Ефремову как раз и пришелся на такой день «Ч», и за пять минут, что провела в его кабинете, худрук увидел во мне новую исполнительницу роли Нины. Кто-то скажет: «Судьба», а кто-то: «Его Величество Случай».
У меня было много общего с героиней пьесы: романтичность, непосредственность, наивность. Вероятно, поэтому вживание в образ проходило легко. Евгений Евстигнеев, который играл отца Нины, первым разглядел нашу схожесть. Помню, перед одной из сцен худрук начал меня наставлять, а Евгений Александрович его прервал: «Не трогай девочку — сама все сделает». Ефремов замолчал и изобразил приглашающий жест: мол, сама так сама. А после того как сцена была пройдена, обращаясь к Евстигнееву, сказал: «Ты прав». Конечно, я продолжала относиться к Ефремову с пиететом, но в ступор уже не впадала и краской не заливалась. Немного, правда, смущалась, когда Олег Николаевич вдруг ударялся в воспоминания: «Как ты краснела, когда я в зал к вам входил, а?! Разве что в обморок не падала!» Улыбалась и старалась быстрее перевести разговор на другую тему...
А с Евстигнеевым мы крепко сдружились. Работать с ним было сказкой! Евгений Александрович мог отыграть сцену, потом повернуться ко мне и подмигнуть. Он обладал фантастической органикой и непревзойденным мастерством. Я попала в компанию к артистам высочайшего класса.
Евстигнеев был удивительно добрым и очень ранимым. Мы уже много лет играли на одной сцене, когда однажды нас пригласили поучаствовать в сборном концерте, который проходил в Доме журналиста, — показать небольшой отрывок из спектакля. Евстигнеев согласился, но перед выходом на сцену чувствовал себя не в своей тарелке. Я спросила:
— Евгений Александрович, что-то не так? Вы не любите выступать в сборных концертах?
— Понимаете, Людочка, играть в театре — это одно, а вот так, на эстраде... В молодости у меня был печальный опыт. Вышел к зрителям, начал что-то рассказывать, а из зала голос: «Уйди со сцены, сука!» Я ушел и до нынешнего дня не возвращался. Одного раза хватило...
— Почему же сейчас не отказались? Поняла бы и не обиделась!
— Как я мог вам отказать? А потом, здесь все-таки Домжур, а не эстрада в городском парке.
На банкете после премьеры «Нины» рядом со мной сидели Евгений Александрович и его жена Лиля Евстигнеева. Я была уверена, что в торжественном застолье примет участие вся труппа, но позвали только оба состава и нескольких чиновников из Моссовета. Во главе стола, естественно, восседал худрук. То ли от того, что хотела снять напряжение, то ли от разочарования (думала, новый спектакль — это общий праздник, а тут какие-то кулуарные посиделки) очень быстро напилась. И стала говорить тосты. Вставала, роняя стул: «Можно скажу?» — и признавалась в любви к театру, режиссеру, партнерам. И к своей бабушке. В середине страстного монолога меня усаживали на место, однако через несколько минут я снова вставала под грохот падающего стула: «Можно сказать?»
После банкета многие отправились по домам, а Евстигнеевы, я, еще кто-то из актеров и Ефремов поехали к его бывшей жене Аллочке Покровской — продолжать отмечать. Там Олег Николаевич мне и сказал: «Сейчас закончу этот роман, а следующий будет с тобой!»
Я была в шоке. Заплакав, ушла в другую комнату. Аллочка Покровская появилась там следом за мной.
— Люда, что такое?
— Представляете, Олег Николаевич сказал, что его следующий роман будет со мной! А я-то люблю мужа! Борю!
Возможно, надо было как-то по-другому к этому отнестись. Отшутиться. А я стала плакаться бывшей жене Ефремова в жилетку и рассказывать, как люблю мужа. Кстати, Алла хорошо знала Борю — впрочем, семью Ардовых в московской творческой среде знали все.
Что, утешая меня, говорила Аллочка, помню смутно. Возможно, советовала не переживать: мол, завтра Олег Николаевич и не вспомнит ни о своих планах, ни о том, как я на них отреагировала. Но надо знать Ефремова, который если любит, то наотмашь, а если что-то не по нему — «закрывает». Вот и меня «закрыл» на долгое время. После «Нины» я не получила ни одной роли в его спектаклях. Более того, когда другие режиссеры хотели занять меня в своих постановках, Олег Николаевич говорил: «Нет-нет, у Дмитриевой не будет времени на репетиции».
Однажды в вестибюле театра меня остановил Кама Гинкас:
— Простите, вы ведь Людмила Дмитриева? Я очень хочу, чтобы вы сыграли у меня в спектакле «Вагончик»... Вы действительно очень заняты?
— Нет. Я вообще ничего не делаю...
— Тогда выручайте!
Спустя несколько лет Кама пригласил в еще одну постановку, которая, как и «Вагончик», стала большим театральным событием. В его спектакле «Тамада» я играла невесту.
Похожая история случилась и с Виктюком, который ставил на сцене МХАТа пьесу Михаила Рощина «Муж и жена снимут комнату». Ефремов все время твердил Роману, что я занята. В результате меня ввели в спектакль перед самой премьерой.
Во МХАТе я играла в замечательных детских спектаклях: наследника Тутти в «Трех толстяках», Тильтиль в «Синей птице». Были и другие интересные роли: Софи Карамзина в «Медной бабушке», Любовь в «Последних», Саша в «Дачниках»... На первый взгляд немало, но если распределить эти работы на пятнадцать лет службы в театре — получится всего ничего.
Невостребованность для актера (а особенно для актрисы, когда число потенциальных ролей с каждым годом катастрофически уменьшается) — вещь страшная, трагическая. Но если вы спросите «Пожалела ли хоть на миг, что отказалась стать «следующей» в списке всесильного худрука?» — отвечу как на духу: «Нет!» Я очень любила Борю и лучше умерла бы, чем изменила ему.
Коллеги над моими чувствами к мужу подтрунивали: «Люда, нельзя так обожать благоверного! Даже как-то неприлично!» Подруги ругали: «Опять всю зарплату на Боречку потратила? Зачем его балуешь? Себе бы лучше что-нибудь купила!» А как я могла не обожать и не баловать, если Боря был для меня всем?.. Любовь и вправду слепа. Потом выяснилось, что многие знали о легких увлечениях Ардова на стороне и только я пребывала в полном неведении. Более того: даже когда получала «железные» подтверждения, находила мужу оправдания.
Однажды возвращаюсь из театра домой, а там — гулянка. Боря, который в ту пору вел актерское мастерство на курсе Алексея Баталова во ВГИКе, отмечает со своими студентами сдачу сессии. Прохожу в кабинет Виктора Ефимовича — посидеть в тишине, отдохнуть после спектакля — и вижу на столе фотографию одной из Бориных студенток. На обороте надпись: «Моему любимому мужчине». У меня просто крышу снесло! Ворвалась в гостиную с криком: «Вон отсюда, проститутки!» Боже мой, сколько эмоций! Недаром покойная Женя Попкова часто меня урезонивала: «Люд, забрало-то закрой!»
Если бы не была привязана к мужу так сильно, эти «звоночки» насторожили бы. Но я даже думать себе не позволяла, что кто-то может нас разлучить.
Машеньке было три года, когда у Бориса, работавшего после окончания Высших режиссерских курсов на студии «Мульттелефильм», случился служебный роман с Ольгой, дочерью известного питерского оператора Эдуарда Розовского, снявшего «Белое солнце пустыни» и «Человека-амфибию». Поначалу Ардов скрывал, что у него появилась возлюбленная. Поздние возвращения домой объяснял завалами на работе. Признался лишь тогда, когда новые отношения уже нельзя было держать в тайне. Я плакала дни и ночи напролет. Нина Антоновна, сразу принявшая мою сторону, сердилась: «Не смей лить слезы! Пусть Борис уходит, а ты и Машенька останетесь со мной!» Свекровь всегда меня любила, а смерть Виктора Ефимовича еще больше нас сблизила. Кроме того, в ее жизни случилась подобная история и она хорошо меня понимала.
Полтора года Борис жил на два дома: то, повинившись, возвращался, то снова исчезал. Его отношение ко мне и дочке не изменилось: он не был с нами сух или резок, проявлял заботу, но как только у меня появлялась надежда, что все наладится, — уходил. Эта неопределенность сводила с ума. И однажды, не помня себя от отчаяния, я отправилась в любовное гнездышко — забрать мужа домой. До сих пор об этом жалею: зачем так унизилась? Неужели и вправду на что-то надеялась?
Дверь открыла Ольга. Смерила меня взглядом с ног до головы, ухмыльнулась: «Ну и зачем вы приехали? Что хотели увидеть? Как нам с Борей хорошо?» К горлу подкатила тошнота, перед глазами побежали черные точки. Кое-как справившись с дурнотой, развернулась и шагнула за порог. Всю дорогу домой видела перед собой лицо Бориса, который во время моего визита не вымолвил ни слова. Я заметила, как он смотрел на Ольгу, и поняла: между нами все кончено.
Вскоре папа-оператор купил Розовской крошечную «однушку» на «Академической», которую предложили нам с Машей. А Борис с новой женой вернулся на Ордынку. С Ниной Антоновной мы продолжали общаться. Внутренняя интеллигентность не позволяла ей злословить и жаловаться на третью невестку, но по интонациям, по оброненным вскользь фразам становилось понятно: отношения между ними не складываются.
С Ольгой Боря прожил несколько лет, в этом браке у него родилась дочь. После развода Розовская уехала в Америку, Ардов снова женился. В четвертой по счету семье появились на свет еще три дочери. Девочки рано осиротели — сначала умер Борис, следом за ним ушла и жена Екатерина.
Расставшись, мы с Борей не порвали отношений, ведь у нас был общий ребенок. Когда он женился на Кате, а я вышла замуж за Юру, даже начали встречаться семьями. И одним из первых, кому сообщила, что у меня родился сын, стал Ардов. Этот телефонный звонок отнюдь не был продиктован желанием уколоть — отец семи девчонок, он мечтал о наследнике. Просто Борис навсегда остался для меня близким человеком, и я хотела поделиться счастливой новостью.
Услышав в трубке мой голос, Ардов обрадовался:
— Люда, привет! Как дела?
— Боречка, поздравь — у нас с мужем родился мальчик!
— Поздравляю... — голос сразу сник. — Очень рад за тебя.
Испытания, беды всегда даются для чего-то. Чтобы человек стал сильнее и мудрее, научился состраданию, а еще поверил: за черной полосой обязательно будет светлая. Испытания, которые посылает судьба, редко обходятся без компенсаций с ее стороны. Не было бы горького и мучительного расставания с Борисом, я не встретила бы Юру, который стал моим вторым мужем и с которым мне довелось узнать, что это такое — быть бесконечно любимой, единственной, светом в окошке. Не родила бы сына, которого обожаю и которым горжусь не меньше, чем дочкой. И может, сегодня у меня не было бы проверенной годами дружбы с Катей Васильевой.
Мы вместе репетировали постановку «Муж и жена снимут комнату» и уже сыграли несколько премьерных спектаклей, однако все наше общение вне сцены сводилось к «здравствуйте» и «до свидания». Васильева была звездой труппы, супругой драматурга-классика Михаила Рощина (кстати, автора и той пьесы, которую ставил Роман Виктюк), знала себе цену и как актриса, и как женщина. А я в ту пору чувствовала себя никому не нужной: ни театру (по большому счету), ни мужу, который обзавелся дамой сердца.
Ардов в очередной раз упорхнул в любовное гнездышко, и я прорыдала всю ночь и весь день. А вечером — спектакль. Постановка начиналась со сцены, где моя героиня звонит человеку, с которым у нее был роман и который сейчас женится на другой. Звонит, чтобы поздравить и пожелать счастья. Беру трубку, набираю номер, начинаю говорить и понимаю, что голоса нет. Пропал. Напрягаю связки — из горла вырывается сдавленный шепот. И тут же крик из зала: «Не слышно!» Едва сдерживая слезы, ухожу к заднику и сажусь на стул.
Дальше звучит музыка, под которую Катя и ее партнер движутся навстречу друг другу и встают лицом к лицу на авансцене. Васильева произносит первую фразу диалога, потом поворачивается к публике и своим сильным, пробивающим зал до последних кресел балкона голосом спрашивает: «Ну что? Слышно?!» На несколько секунд водворяется звенящая тишина. Дальше спектакль идет своим чередом, и к следующей сцене, в которой я участвую, голос возвращается. Когда закрылся занавес, подошла к Кате, стала благодарить за поддержку, а она притянула меня к себе и крепко обняла. С этого момента началась наша дружба. Васильева словно встала за моей спиной — я чувствовала ее мощную поддержку.
Екатерина Сергеевна — уникальный человек. Всю жизнь кого-то опекает, спасает, о ком-то хлопочет. Во МХАТе молодые актеры бегали к ней перехватить денег до получки, просили помочь, если руководство театра долго не выделяло комнату. Васильева никому не отказывала. Без малейшего трепета относясь к деньгам и вещам, легко раздавала подругам привезенные Рощиным из-за границы модные наряды. Помню один забавный случай. Заглядываю в Катину гримерку в подаренном ею джинсовом костюмчике, а там сидит Михал Михалыч. Подруга делает огромные глаза и подает знак исчезнуть. Через секунду выскакивает за мной в коридор: «Людка, с ума сошла?! Он же мог узнать костюм, который мне привез!»
После развода с Рощиным Катя, пожив некоторое время с сыном Митей в общежитии МХАТа, получила квартиру на Беговой. Там дверь вообще никогда не закрывалась. Однажды я была в районе ипподрома по делам и решила на минутку заглянуть к подруге. Позвонила — никто не ответил. Легонько толкнула дверь — та распахнулась. Хозяйки нет, одежда, обувь на виду — бери не хочу, и в довершение картины на столе валяется раскрытый кошелек, из которого торчат купюры. Пришлось сидеть и два часа охранять добро, пока Катя не вернулась. И даже после того как однажды ее квартиру обчистили воры, Васильева своим привычкам не изменила. Замки, запоры, страх лишиться нажитого добра — это не про нее.
Секретов друг от друга у нас не было. Я какое-то время продолжала страдать по Боре и выплескивала на подругу свои переживания. Потом, немного успокоившись, стала замечать других мужчин. В кавалерах с изысканными комплиментами, букетами и прочими знаками внимания недостатка не было. Могла пофлиртовать и даже слегка увлечься, но не более. Мне просто нравилось нравиться. Катя, заметив блеск в моих глазах, радостно всплескивала руками: «Ну наконец-то начала избавляться от своей зависимости под названием «Боречка Ардов»! И кто наш очередной поклонник?»
О своих романах она тоже рассказывала. Причем каждый раз я слышала одни и те же слова:
— Все! Влюбилась по-настоящему! Этот мужчина создан для меня!
Поскольку в нашей дружеской паре у меня была роль ведомой, возражала не очень решительно:
— Катюша, мне кажется, через два-три месяца это пройдет...
— Нет! Нет! На сей раз все по-другому!
А спустя пару месяцев — привычный финал: «Знаешь, Люд, он оказался совсем не тем человеком, которого я себе придумала».
Все мы в молодости совершали ошибки, увлекались, разочаровывались. Большое счастье, когда тебе — пусть даже во второй половине жизни — удается найти главный ориентир и узнать истинные ценности. Катя пришла к Богу раньше, чем я, а потом и мне помогла ступить на верную дорогу. Как это было — речь впереди, сейчас хочу рассказать о встрече, которой судьба компенсировала страдания, причиненные Борей Ардовым.
Мы познакомились на свадьбе моего младшего брата. Володя и Юра учились в одном классе и не теряли связи после школы. Когда братишка представлял друга: «Люда, это Юрий Сенчишин. Пишет стихи, замечательно рисует», — молодой человек как-то странно на меня смотрел. Будто не верил своим глазам. После свадьбы попросил разрешения проводить. Пока ехали до «Академической», рассказал, где и когда впервые меня увидел: «Был март. Вы шли по Ордынке — в черном кожаном пальто и с букетом мимозы в руках. Подумал тогда: «Как Маргарита у Булгакова». Огромные синие глаза, будто не замечающие ничего вокруг, и печать безнадежной отрешенности на лице — вот такой вы и вошли в меня навсегда. Когда сегодня Володя представлял нас друг другу, не мог поверить, что снова вас вижу».
Я его, конечно, не помнила. Но у меня — да, был черный кожаный плащ, и весной, случалось, покупала мимозу. Безнадежность и отрешенность... Наверное, это был один из дней, когда душа разрывалась от Бориной измены. А может, даже тот, когда, решив, что незачем жить, хотела броситься под колеса проезжавших мимо машин.
В первый вечер не стала рассказывать Юрию о личной трагедии, которую пережила несколько лет назад. Зачем грузить милого, романтичного юношу такими историями? Разница в возрасте у нас небольшая, всего пять лет, но на момент знакомства Сенчишин выглядел мальчишкой-первокурсником. Мне мои тридцать пять тоже никто не давал, однако за плечами уже были и замужество, и рождение ребенка, и развод. А в Юрином прошлом — пара скоротечных романов.
Прощаясь у подъезда, кавалер спросил, когда снова сможет меня увидеть. Встретились через несколько дней, долго гуляли по Москве, Юрий читал свои стихи, рассказывал про книги, от которых не мог оторваться, про любимых художников, режиссеров. Потом — еще свидание, и еще одно. С каждым разом я все больше убеждалась: Юрий глубокий, образованный и главное — очень чуткий человек. А еще — он меня обожает. Я для него (точно так же, как когда-то Боря для меня) — весь мир. Юра посвятил мне сотни стихов, но первое, написанное сразу после знакомства, со мной всегда:
Ты появилась так внезапно
Из широко открытой двери.
И расстоянье выпив залпом,
Мы шаг за шагом время мерим...
Вскоре мы стали жить вместе. Я принимала любовь Юры, его заботу, но платить той же монетой пока не могла. Отмечала, что у него сложились хорошие отношения с Машей, радовалась, что могу со спокойной душой уехать на спектакль: Юрий накормит дочку вкусным ужином и уложит спать.
Мы прожили вместе уже три года, когда я безумно влюбилась в другого мужчину — фотографа и режиссера. Он несколько раз снимал Машеньку, потом стал бывать у нас в доме. И не думала скрывать от Сенчишина вдруг вспыхнувшие чувства. А Юра как настоящий мужчина не стал требовать объяснений, не умолял одуматься — молча собрал вещи и ушел. Роман с фотографом закончился едва начавшись, и я остро ощутила, как мне не хватает Юры. Его внимания, нежности, бережности. Каждый день и каждую ночь думала, как мне плохо без него, ругала себя за то, что все разрушила. Спустя полгода мы случайно встретились в метро. Юра проводил меня до дома и остался. Теперь уже навсегда.
Мне было тридцать девять, когда в один прекрасный день поняла, что беременна. Когда сказала об этом Юре, он растерялся:
— Людочка, а как же театр? Ты же актриса, без сцены не сможешь. И у нас уже есть дочка!
— Знаю, как ты любишь Машу, но у тебя должен быть свой ребенок.
Алешку носила тяжело — видимо, сказывался возраст. Но в театре до поры до времени новость никому не сообщала. И все-таки накануне гастролей в Германии кто-то стукнул в министерство, что я в положении.
Мне позвонил Ефремов:
— В общем, так — мне не разрешают отправлять тебя за границу. Завтра принеси справку, что не беременна.
— Хорошо, Олег Николаевич.
Пообещала и тут же испугалась: мало ли что на гастролях может со мной случиться! И Ефремова подведу — ему же, если произойдет что-то непредвиденное, влетит в первую очередь!
На следующее утро набираю номер худрука:
— Олег Николаевич, я не принесу справку, потому что очень боюсь вас подвести.
— Ну нет так нет!
Вопрос был закрыт, на гастроли поехала другая актриса. И перед выходом на сцену ей, игравшей в «Вагончике» мою роль, делали на живот накладку! Это распоряжение отдал Кама Гинкас — видимо посчитав, что мое «беременное состояние» придавало образу секретарши суда особый колорит.
Конечно, переживала, что окончательно испорчу отношения с Ефремовым, но ребенок был дороже. По той же причине отказалась и от главной роли в фильме «Две стрелы...». Алла Сурикова, с которой мне так замечательно работалось на картине «Ищите женщину», позвонила домой:
— Людочка, для тебя шикарная роль!
— Аллочка, спасибо, но я жду ребенка.
— И что? Это даже лучше!
— Нет, прости, не смогу. Не хочу рисковать.
Предназначенную мне роль сыграла Наталья Гундарева. Больше предложений от Аллы Ильиничны не поступало. Другие режиссеры тоже долгое время мной не интересовались...
Юра работал в «Останкино» конструктором декораций. Зарплата у мужа была небольшой, поэтому через два месяца после родов пришлось вернуться в театр. И тут же труппа отправляется на гастроли в Челябинск. Я ехать отказываюсь, поскольку кормлю сына грудью. Это и решило мою судьбу в театре. Обо мне будто забыли. На все прежние роли были найдены замены, а в новых постановках мое имя не значилось даже в массовке.
В тот период я ждала двухкомнатную квартиру — взамен своей однокомнатной. Вместе со мной по инстанциям ходил Петр Щербаков. Ефремов должен был подписать ходатайство от театра. Секретарь передала слова Олега Николаевича: «Подпишу, если она положит на стол заявление об уходе». Сделала это не раздумывая, а Ефремов подмахнул заявление об увольнении по собственному желанию, что называется, не глядя. Стало ли это ударом по моему самолюбию? Нет. Олег Николаевич ко всем актерам относился как к материалу, который можно заменить. Что я, если даже с гениальным Олегом Борисовым, звездой лучших спектаклей МХАТа, худрук расстался в полминуты?!
Театр Советской армии, где Борисов в качестве приглашенного актера играл главную роль в постановке «Павел I», собирался на гастроли. И Олег Иванович в связи с поездкой попросил Ефремова перенести его спектакли во МХАТе на другие дни. «Пожалуйста, езжайте на свои гастроли, — ответил худрук, — а сюда вообще можете больше не приходить». Борисов ушел и не вернулся.
Знаю, многие не могут простить Ефремову и ранней смерти Юры Богатырева. Мы с Юрочкой не были дружны, но очень тепло друг к другу относились. Однажды встретились перед зданием театра, и когда разговор зашел о Ефремове, я сказала:
— Боюсь его до дрожи в коленках.
Юрочка понимающе кивнул:
— Люд, если б ты знала, как я его боюсь!
Юрочка был очень мягким, неуверенным в себе человеком. Не представляю, чтобы он кому-то сказал «нет». Вот и Ефремову, который вытащил его с больничной койки на спектакль «Перламутровая Зинаида», не смог отказать. По рассказам коллег знаю, что Олег Николаевич позвонил прямо в палату. Юра пожаловался: «Ночью был приступ, давление сильно подскочило. Очень плохо себя чувствую...» Но Ефремов настоял на том, чтобы он приехал.
В тот вечер на Богатырева было больно смотреть. Я играла его секретаршу и не успевала подавать сухие салфетки. Пот по лицу Юры лился ручьями. Могу ошибаться, но, кажется, той же ночью Богатырева не стало. Остановилось сердце. Помню, как плакал на гражданской панихиде Никита Михалков. И как в прощальном слове бросил обвинение Ефремову: «Это вы его погубили!»
Жестоким ударом ранний трагический уход Богатырева стал и для Ии Саввиной, которая относилась к Юре как к младшему брату: опекала, заботилась, убеждала гнать подальше прилипал, на застолья с которыми актер спускал все гонорары.
А мы с Ией Сергеевной сблизились после того, как посмотрев спектакль «Спокойной ночи, мама», я пришла к ней за кулисы. Эта драма — о сложных отношениях матери и дочери, а по сути — о том, что даже самые близкие люди могут быть очень жестоки друг к другу. В финале дочь кончает жизнь самоубийством. Я так много хотела сказать Ие Сергеевне: как меня потрясла ее игра, что такого пронзительного спектакля давно не помню в театре — но не смогла вымолвить ни слова. Разрыдалась. Тронутая моей непосредственностью и искренностью, Ия Сергеевна принялась меня успокаивать.
Уже работая в театре Александра Калягина Et Сetera, как-то поехала отдыхать в пансионат ВТО «Щелыково». И там узнала, что в последние годы Ия Сергеевна вместе с сыном Сережей проводят летние месяцы в соседней деревне. Когда сказала, что хочу ее навестить, коллеги принялись отговаривать: «Люда, она ни с кем не общается!» Но я все-таки рискнула. Увидев меня, Ия Сергеевна искренне обрадовалась.
Мы пили чай, говорили о новых постановках в московских театрах, вспоминали о Юрочке Богатыреве и других друзьях-партнерах по МХАТу, к сожалению, уже ушедших. Иечка читала любимые стихи Ахматовой. Несколько раз, извинившись, оставляла меня ненадолго одну — ходила в дом проведать сына. Потом возвращалась, и мы снова разговаривали. На минутку заглянул сосед: «Давайте вас сфотографирую!» Сбегал домой, принес камеру и сделал несколько кадров. Я очень люблю эти фотографии — от них исходит тепло.
Когда пришла пора прощаться, Ия Сергеевна попросила:
— Людочка, умоляю: не позволяйте больше никому меня навещать! Вас всегда рада видеть. Ах да, вы же сказали, что скоро уезжаете... Тогда осенью жду в гости в Москве. Ебж, конечно...
— Простите, не поняла. Что такое «ебж»?
— Если буду жива...
К сожалению, это была наша последняя встреча.
Не хочу быть неблагодарной: МХАТу я многим обязана. Прежде всего знакомством и дружбой с замечательными актерами и не менее замечательными людьми. И все-таки по-настоящему моя театральная судьба сложилась только в Et Сetera.
Уйдя от Ефремова, несколько лет сидела дома. Занималась хозяйством, детьми. И просто умирала без работы. Однажды в проезде Художественного театра встретила Сережу Тонгура, с которым вместе служила во МХАТе. Он очень обрадовался:
— Люда, как здорово, что мы пересеклись! Ты что сейчас делаешь? Где-то играешь?
— Ничего не делаю. Сижу дома.
— Саша Калягин создает театр. Велел тебя разыскать и позвать к нам. Пойдешь?
— Конечно!
С Сашей мы работали во МХАТе, играли вместе в нескольких спектаклях, дружили. Моей первой работой в Et Сetera стала Мария Васильевна Войницкая в «Дяде Ване». Возрастная роль, которых прежде не играла. Но все сложилось: и сам спектакль, и моя «маман» имели успех. Премьеру смотрел Ефремов, слова которого потом передали коллеги: «А наша Людка — молодец!»
У Калягина я сыграла два десятка интересных ролей в пьесах Шекспира, Чехова, Островского, Мольера, Вампилова. Спектакль «Конкурс» (пьеса и режиссура Александра Галина), где у меня была главная роль, десять лет кормил театр. А накануне шестидесятилетия уже Et Сetera сделал мне подарок — бенефисный спектакль «Компаньоны» по пьесе того же Александра Галина. Он идет по сей день, собирая полный зал. Не так часто, как хочется, но все-таки получаю приглашения от создателей телесериалов. В «Ворониных» на канале СТС сыграла маму Верочки — Людмилу Васильевну Золотареву. Рада, что съемки продолжатся: на площадке собралась замечательная компания актеров, по которым очень скучаю.
А моим первым сериальным опытом была роль классной дамы Аллы Леопольдовны в комедии «Кафе «Клубничка», которую поставил Юрий Беленький. Во второй половине девяностых, когда и театры, и кинематограф дышали на ладан, эта работа стала спасением для многих актеров. В «Клубничке» снимались Мария Аронова, Галина Польских, Наталья Крачковская, Александр Демьяненко, Сергей Никоненко... Сериалы тогда были делом непривычным, неотлаженным, приходилось дневать и ночевать в павильоне. Я буквально разрывалась между съемками, репетициями, спектаклями в Et Сetera и домашними делами. Тогда-то и начала пилить Юру:
— Все на мне: и деньги зарабатываю, и по магазинам бегаю, и готовлю, и убираю, и детьми занимаюсь! Когда уже ты начнешь обеспечивать семью?! Сколько мы можем жить вчетвером в однокомнатной квартире?
К слову: уйдя из МХАТа, квартиру я так и не получила. Осталась и без работы, и без нормального жилья.
— Со временем у нас все будет, — отвечал муж. — Потерпи немного.
Предложение потерпеть приводило в бешенство. Ночами, лежа без сна, думала: «Ну почему все так несправедливо? Юра — замечательный человек, очень любит меня и детей, но совершенно лишен тщеславия, не хочет делать карьеру. Жизнь за моей спиной его абсолютно устраивает». Бессонные ночи отбирали последние силы, вынимали душу. В какой-то момент поняла: все, больше так жить невозможно. А как иначе — не знаю. Поехала к Кате Васильевой, начала рассказывать, что меня гложет, и плачу:
— Так тяжело! Невыносимо! Словно потерялась в этом мире — ни опоры, ни ориентиров.
Катя улыбнулась, обняла:
— Все, Люда, ты созрела. Слава Богу! Тебе нужно поговорить с отцом Владимиром, настоятелем храма Софии Премудрости Божией, моим духовником.
В первое же воскресенье отправились к батюшке (отцу Владимиру Волгину) домой. Я нарядилась в белое пальто, надела сапоги на высоком каблуке, сделала макияж — такая вся артистка до кончиков ногтей! Сели обедать, и из меня полилось: «Я... я... я...» Отец Владимир слушал, сокрушенно качая головой. Когда вышли на улицу, Катя сказала: «При первых же твоих словах я схватилась за сердце: «Боже мой, что она делает?! Какая огромная гордыня раздирает ее душу!»
Спустя какое-то время пришла в церковь. И там у нас с батюшкой состоялся уже совсем другой разговор. Я каялась в своих поступках, мыслях, словах. После первой же исповеди почувствовала огромное облегчение. Стала ходить в храм постоянно. Слушала проповеди отца Владимира, потом мы снова говорили с глазу на глаз. Духовник помог расставить жизненные ориентиры, убедил, что причина всех моих домашних неурядиц в том, что ставлю себя выше мужа.
Как только душой приняла истину, что лишь мужчина может быть главой семьи, Юра сразу получил повышение. Его взяли в несколько перспективных проектов, увеличили зарплату. Он не уставал удивляться: «С чего это?» А я, улыбаясь в ответ, думала: «Да с того, что я тебя отпустила и позволила быть тем, кем должен. Мужчиной, главой семьи». Сейчас, проработав сорок два года в «Останкино», муж занимает должность главного специалиста по художественно-декоративному оформлению.
Спустя некоторое время я и Юру привела в храм, познакомила с отцом Владимиром, который вскоре нас обвенчал. Оглядываясь назад и вспоминая себя прошлую, понимаю: я стала другой. Это замечают и домашние, и подруги, и коллеги по театру. Из характера ушли жесткость и бескомпромиссность, их место заняли умение прощать и желание понять другого человека. А еще я, прежде рыдавшая по любому поводу, теперь почти не плачу. Разве что над хорошей книгой. Или могу прослезиться от умиления, когда обнимаю внуков и целую их в теплые макушки...
Подпишись на наш канал в Telegram