Я, тогда неопытный актер, снялся в картине «День счастья» с уже знаменитым Баталовым. Конечно, страшно робел, часто спрашивал у Алексея: «Как играть?» — «В этой сцене играй так, будто продаешь женские лифчики!» Я расплылся в смущенной улыбке, камера заработала, и оказалось — это именно то, что нужно!
Мне повезло — я работал со многими потрясающими актерами: Олегом Далем, Володей Высоцким, Олегом Борисовым, Павлом Луспекаевым, Сашей Демьяненко, Олегом Басилашвили, Сашей и Мишей Боярскими, Мариной Нееловой, знал Василия Шукшина и Булата Окуджаву. Причудливым образом их судьбы переплелись с моей. Я видел и трагедии, и комедии. Успехи и неудачи товарищей переживал как свои. И когда кто-то уходил из жизни, долго не мог поверить, что это правда. Я был старше многих коллег и считал их потерю несправедливой. Да и сказать по-честному, я не собирался быть актером, а они посвятили этой профессии жизнь.
...В детстве я сидел на руках у Сергея Мироновича Кирова. Того самого кумира пролетариата, которого боготворили ленинградцы и знали люди во всем СССР. Но сам этого не помню, мне тогда было примерно два года, про Кирова с гордостью рассказывал отец. Сергей Миронович жил неподалеку от нас, мы занимали семнадцатиметровую комнату в коммуналке на улице Красных Зорь, которая до начала девяностых называлась Кировским проспектом.
Отец говорил, что Мироныч (так Кирова звали в народе) был общительным и простым человеком. С ним папа познакомился в сквере недалеко от дома, где часто со мной гулял. Несмотря на то что отец не занимал высоких постов, а трудился на заводе «Электрик», Киров любил с ним побеседовать. Поэтому убийство Сергея Мироновича отец переживал как личное горе.
А вот войну я помню хорошо. Когда она началась, мне было девять лет.
Отца не взяли на фронт из-за немецкой фамилии, но оставили в тылу, ведь он трудился на стратегическом оборонном предприятии. А меня, младшего брата Сашу, маму и бабушку отправили в эвакуацию в Башкирию. Пока мы добирались до села Надеждино, где пробыли всю войну, я пережил свой первый шок. Эшелон перед нами разбомбили. Все вокруг было усеяно трупами — не просто телами, а оторванными руками, ногами, головами. Мама закрывала мне глаза, но я все равно успел увидеть эту страшную картину и запомнил ее навсегда.
В Надеждино Калтасинского района нам дали угол в избе Бишаровых. Они помогали во всем как родственники, я быстро подружился с сыном хозяина дома — Гришей. Вместе мы пахали и сажали картошку, собирали вилами сено. В десять лет меня поставили за соху. Вместо лошади ее тянули женщины, а я шел сзади и направлял.
За пять лет эвакуации были разные случаи: однажды я отморозил пальцы рук и ног. Нас послали в лес за дровами, сани перевернулись, и пока Гриша бегал за помощью, я уснул. Если бы помощь пришла позднее, просто замерз бы насмерть. Конечно, всем тогда было трудно. Несмотря на то что мама устроилась на работу кассиром, мы голодали. Летом ели крапиву и лебеду, сушили черемуху и делали из нее муку, добавляя кору вяза. Собирали ягоды, сушили. В аптеке нам давали за них муку. Но вспоминаю и много хорошего: в Башкирии я научился кататься на самодельных лыжах, зимы там были снежными. Сделал коньки из ухвата.
Недавно я снова побывал в Надеждино и будто вернулся в военное детство. Меня там до сих пор помнят. В местном краеведческом музее мне посвятили целую экспозицию, на память подарили картину: на ней вид села с Барьязинской горы. Невероятно, но встретился со своим другом детства Гришей, с которым не виделся столько лет! Познакомился с его семьей, мы обнимались, долго говорили. Пока жила мама — она писала Бишаровым из Ленинграда. Ну а после ее ухода эта связь надолго прервалась.
...Мы вернулись из эвакуации в 1945 году. Я окончил восемь классов и решил стать летчиком, но провалил (вот ирония!) экзамен по немецкому языку. Не знаю, почему так получилось. Ведь я неплохо говорил и по-немецки, и по-польски, сказывались мои корни с папиной и маминой стороны. Тогда я сдал экзамены в мореходку, но вылетел оттуда за драку. Помню, после зачисления нас отправили в Архангельск. Там я впервые попробовал спиртное вместе с ребятами: выпил пива и немного водки. Захмелел сразу и сильно. И тут какой-то парень в компании вдруг заявил:
— Да Ленинградская блокада — это все преувеличение, не так страшно и было, наверное.
— Ну ты и гнида! — я встал и дал ему в лицо.
За это меня «депортировали» — взяли за руки и за ноги и перебросили через забор. В общем, уехал домой, год проучился в машиностроительном техникуме, бросил его и ушел в техникум физкультурный — тогда я увлеченно занимался спортом, а особенно любил бокс.
Если честно, и не собирался становиться актером. Думал, буду тренером. Но со второго курса техникума меня призвали в армию. Служил в Калининграде, в ВВС. Наша часть под номером 49722 называлась ЗОС — земное обеспечение самолетовождения. Именно в армии я впервые вышел на сцену. Поспособствовали этому отец и командир части. Папа прислал мне книгу с миниатюрами Аркадия Райкина. Он ведь сам был артистом народного театра в свободное от завода время. И так много играл, что его называли «Заслуженный артист завода «Электрик».
Был какой-то праздник, по-моему, Седьмое ноября. Накануне командир построил нас и выбрал несколько человек, в том числе и меня: «Будешь, Штиль, участвовать в самодеятельности».
Я дико закомплексовал. Но деваться было некуда: решил подготовить пару монологов Райкина, какие-то рассказы, басни. Все заучил наизусть. Выступали в местном Доме офицеров. Я вышел на сцену, начал читать, и вдруг... мои стеснение и неловкость куда-то ушли. Все хохотали, хлопали, и я в тот момент понял, что не хочу больше быть тренером, а хочу поступить в театральный институт.
Но техникум я все же окончил. Мне было двадцать пять лет, весь год параллельно учебе бегал на занятия в молодежно-эстрадный коллектив Дома культуры. И вот после получения диплома узнал, что в Ленинграде проводят просмотр знаменитые актеры, в том числе Павел Массальский. Я решил попытать счастья, прочел перед своими кумирами басню и к моей великой радости был принят в Школу-студию МХАТ в Москву.
Приехал, мне дали комнату в общежитии на Трифоновской. Захожу и вижу за столом крепко пьяного парня. Поздоровался. Он поднимает мутные глаза и спрашивает: «А ты кто такой? Абитуриент?» Я не знал, что такое абитуриент, но на всякий случай отступил на пару шагов к дверям. А мой собеседник упал лицом на стол и захрапел. Как выяснилось позднее — это был один из лучших актеров страны Олег Табаков. А пил он с горя: после окончания Школы-студии его не приняли во МХАТ.
...Но Москва мне категорически не понравилась, я решил вернуться домой и отнес документы в Ленинградский театральный институт имени Островского. Курс набирала замечательный педагог Елизавета Тиме. Со мной учились Ваня Краско, Саша Боярский, Стас Ландграф, Ира Вознесенская и Таня Тарасова. Все они стали потом заслуженными и народными артистами.
Но и тут не обошлось без курьезов. Актерское мастерство сдал на отлично, но чуть не провалил сочинение. На самом деле я писал его первый раз в жизни. Тема была о творчестве Маяковского. Долго не мог выжать из себя ни слова, а потом нашел шпаргалку и благополучно все оттуда списал. Думаю, преподаватели это заметили, но не стали заваливать перспективного студента.
После зачисления мы поехали в поселок Волосово — на картошку. Там-то я и подружился с Сашей Боярским, старшим братом Миши. Работали мы ударно, убирали картошку, морковку и турнепс, к вечеру еле доползали до кроватей. Но после отбоя болтали, хохотали, на гитарах играли.
И вот лежим как-то травим байки: я, Сашка Боярский, а между нами девчонка со второго курса. Заходит в барак председатель колхоза и багровеет:
— У вас тут полный разврат!
— Так она у нас травести, — пошутил Сашка.
— Такая молодая, а уже травести?! — рявкнул председатель.
Это была ныне народная артистка РФ Александра Назарова. Она популярна, до сих пор много снимается. Конечно, никакого разврата у нас и в помине не было. С Сашей мы общались как со «своим парнем» и вместе играли театральные отрывки в институте.
А лучшего друга я однажды чуть не убил. Играли мы с Сашкой отрывок из спектакля о войне. Он был раненым бойцом, а я выносил его из-под обстрела. Показывали эту сценку педагогам в первой аудитории — той самой, с историческими колоннами. Несу я Сашку на плече, держу руками за ноги. Подхожу к столу, где сидит Тиме, и объявляю: «Вот и все!» Отрывок понравился, Елизавета Ивановна одобрительно улыбнулась. Я от радости и забыл, что друг-то у меня на плече болтается. Резко развернулся к дверям и... со всего размаху ударил его головой о колонну. Боярский потерял сознание. Вызвали скорую, оказалось — у него сотрясение мозга. Я страшно переживал, но, слава богу, у Сашки не было последствий этой травмы.
Окончил я вуз почти в тридцать и вытянул счастливый билет: еще во время учебы нас с Ваней Краско взяли в Большой драматический театр. С тех пор я так и служу здесь, больше пятидесяти шести лет. В наш театр влюбился сразу и бесповоротно. Еще третьекурсником попал на репетицию знаменитого спектакля «Идиот» с Иннокентием Смоктуновским в главной роли. Наш преподаватель Игорь Горбачев провел человек шесть студентов мимо охраны и посадил на галерке, чтобы Товстоногов не заметил. (Он не выносил присутствия посторонних во время работы.)
Удивительно, но у Смоктуновского князь Мышкин не получался. «Это не артист! — кипятился Товстоногов. — Найдите мне другого!» Спасла будущую звезду наш педагог Роза Сирота. «Дайте мне две недели», — попросила она Георгия Александровича. Не знаю, как она смогла перевернуть роль за такое короткое время. На следующей репетиции режиссер был уже доволен и игрой, и артистом.
БДТ открыл многих моих коллег и сделал их звездами. На наши спектакли люди ехали со всей страны. Билеты раскупались в день продажи. Это и сейчас так. Меня Товстоногов тоже воспитывал. На первых спектаклях постоянно ругал: «Жора, я вас не слышу». Тогда микрофоны на сценах театра не использовали, и мы должны были постоянно тренировать голос.
Придя в БДТ, я ловил каждое слово старших коллег. Вокруг были звезды: Луспекаев, Копелян, Полицеймако, Лавров, Стржельчик, Лебедев, Макарова, Шарко. Иногда суждения моих кумиров были вовсе не о театре. Виталий Павлович Полицеймако любил выпить. Ему однажды сказали:
— Надо бросить. Пообещай, что больше не будешь.
— Слово даю. Больше не буду. Но и меньше тоже, — засмеялся артист.
Я так ими восхищался, что каждому готов был бегать за водкой, и они этим пользовались. Но Товстоногов любил дисциплину. Поэтому строго наказывал тех, кого видел на сцене подшофе. Со мной этого, правда, никогда не было.
А моя личная жизнь сложилась не сразу. Я женился поздно — в тридцать пять лет. С Риммой познакомился у редактора с «Ленфильма» Светы Пономаренко. В шестидесятые у нее собирался весь цвет литературы, кино, телевидения Ленинграда и Москвы. Она была очень гостеприимной и настоящей интеллектуалкой. Света приятельствовала с Василием Шукшиным и поддерживала тесную связь со всеми молодыми талантливыми авторами.
В гости к Свете захаживал и я. Компания была интереснейшая — выпивали, спорили, обсуждали премьеры, книги, спектакли. Не скрою, там было на кого засматриваться: на посиделки приходило много красивых женщин. На одном из таких вечеров увидел будущую жену и сразу на нее, что называется, запал. Но я был скромным и подойти к ней постеснялся. Потом оказалось, что и Римма обратила на меня внимание и стала расспрашивать у Светы, что это за мужчина. Римма работала на «Ленфильме» художником-декоратором.
Однажды Света пригласила меня в дом отдыха «Ленфильма» в Репино. А чтобы ехать мне было не скучно, дала телефон Риммы: мол, захвати мою подругу с собой. Я ликовал! Нашел свою симпатию, договорился о встрече. Римма опоздала на полчаса. Ужасно расстроился и уже собирался уходить, но она появилась передо мной, помахивая сумочкой, и я облегченно выдохнул. Мы отправились на вокзал и всю дорогу до Репино проговорили. Римма поразила меня не только красотой, но и своими знаниями. Она работала с лучшими художниками студии, а по образованию была архитектором и много рассказывала об истории дворцов и особняков Ленинграда.
А Первого мая я пригласил ее... на футбол. Ничего лучше придумать не мог. Да еще после первого тайма оставил даму одну: вечером у меня был спектакль. Этот ляп Римму не остановил. Потом я поехал в Ригу и привез для нее какие-то сувениры. В общем, дело пошло. И уже первого июня 1967 года — ровно через месяц после похода на стадион — мы решили пожениться. Тогдашний директор «Ленфильма» Илья Николаевич Киселев договорился с ЗАГСом на Петроградской стороне, через пару дней нас расписали. Надо сказать, я даже не помню, кто первым предложил стать мужем и женой — я или она. (Римма была старше на полтора года, и к ее мнению я прислушивался.) У нас все было естественно, без драм и выяснения отношений. Свидетелем на свадьбе (как мы шутили — «понятым») был мой друг Саша Демьяненко.
В нашу семнадцатиметровую комнатку на Кировском проспекте набилось столько гостей, что нам с Шуриком и его женой Мариной Скляровой пришлось сидеть на подоконнике. Еще год мы с Риммой жили в этой комнате вместе с моими родителями и братом. Потом я купил двухкомнатную квартиру на проспекте Смирнова, которая казалась нам настоящими хоромами. Но мебель в ней появилась не сразу — диван, к примеру, мне подарил на сорокалетие Булат Окуджава. У нас все было так хорошо, что я не заметил, как пролетели сорок совместно прожитых лет. С Риммой мы вместе работали на картинах, и жена, как ни избита эта фраза, была моим надежным тылом.
Жаль, что счастья отцовства я так и не испытал. Римма не могла иметь детей, несмотря на это никогда не думал уйти от нее. Конечно, мне очень хотелось сына или дочку, думаю, каждый человек мечтает о своем продолжении. Но я смирился.
С Риммой мы жили душа в душу, но последние пять лет она тяжело болела. Сначала лечилась от онкологии, потом грянул инсульт, от которого супруга так и не оправилась. Первое время жена еще вставала, выходила на улицу, могла сама добраться до кухни и ванной. Потом ей стало хуже. Последний год она уже не поднималась. Я ухаживал за Риммой: мыл ее, научился стирать, готовил еду. Жены не стало в 2006 году, ей было семьдесят шесть. Оставшись один, я страшно затосковал. Я вообще, наверное, не могу жить без семьи. И судьба смилостивилась надо мной: послала еще одну прекрасную женщину — Лиану. Удивительно, но по характеру она очень похожа на Римму.
Познакомила нас ее подруга Алла, с которой я тоже общался. Когда Римма еще болела, Алла порекомендовала мне Лиану как врача-остеопата, она осмотрела жену, дала рекомендации. Потом мы долго не виделись, и я почти забыл о ее существовании. Через какое-то время после смерти жены Алла, чтобы отвлечь меня, пригласила к себе на дачу под Лугу. А довезти на машине попросила Лиану — та забрала меня вместе с чемоданом прямо от порога.
Время на даче мы проводили великолепно: загорали, купались, ходили за грибами. Я ведь вообще страстный грибник, обожаю блуждать по лесу и наполнять корзину рыжиками, белыми, маслятами. Постепенно мы с Лианой сблизились, появились чувства. Я мужчина старой закалки, поэтому сделал официальное предложение. Расписались мы в день моего рождения — четвертого марта. Мне исполнилось семьдесят шесть, жена моложе на четырнадцать лет, у нее есть взрослая дочь, с которой мы очень дружны. Лиана замечательный врач, она избавила меня от мучительного радикулита. А еще помогла мне открыть Финляндию, где мы не так давно купили небольшую квартирку.
Вместе с женой часто ездим в страну Суоми, нам очень нравится северная нетронутая природа, покой, грибы и ягоды, чистые озера. Как только появляются выходные, сразу садимся в машину — и туда. С Лианой мы вместе уже девять лет, мне нравится в ней все. А как готовит — пальчики оближешь! Одним словом, грузинка. Спустя несколько лет мы обвенчались, так что теперь будем вместе до конца, в горе и в радости.
Лиана горячо поддержала мою идею написать мемуары. Прошлой весной, в мой день рождения, книга «У меня все роли — главные!» вышла в свет. Это важное дело, ведь я дружил и общался с такими людьми, рассказывать о которых хочется часами.
Вот многие говорят, что Саша Демьяненко был сложным человеком. Я этого не замечал. Когда купил кооперативную квартиру рядом с домом, где он жил, мы стали близкими друзьями. Часто забегали в гости друг к другу. Саша развелся с Мариной и женился на Люде, с которой тоже познакомился на «Ленфильме», когда озвучивал очередную картину. Сашка же был еще и мастером дубляжа, а Люда работала режиссером на озвучании.
У него был пунктик по поводу Шурика. Ему казалось, что после знаменитой комедии Гайдая все относятся к нему несерьезно. А Демьяненко был прекрасным актером — ему хотелось играть драматические роли. Очень сильно надломила его смена руководства в Театре комедии в середине девяностых, где он служил. Новый режиссер Татьяна Казакова заявила Саше: «Как актера я вас не знаю. Видела только в кино». Он был в шоке и ушел из театра. Вскоре Демьяненко умер.
Да, он выпивал, но это была разрядка. Ведь мой друг редко кому жаловался, все держал в себе. Только иногда вздыхал в разговорах: «Теперь я вечный Шурик...» От депрессии его спасало телевидение, где Сашка много участвовал в постановках и даже играл моноспектакли. Зрители помнят его работы: «Голый король», «Кумир» Дюрренматта, «Чародейная ночь», «До самой сути» и «Семь крестиков в записной книжке». Я старался ободрить друга: «Что ты переживаешь, елки-палки?! Такая роль выпадает не каждому актеру. Твоего Шурика будут помнить еще сто лет. Ты себе памятник воздвиг нерукотворный, радуйся!» Но тот только вздыхал. Жаль, что рано умер. Перед его кончиной мы уже меньше общались: он совсем ушел в себя и редко с кем виделся. Мне кажется, Демьяненко по сути своей был одиночкой.
Совсем другое дело — Булат Окуджава. Общительный, открытый, веселый. Мы познакомились на юбилее Товстоногова, где я пел романсы. Для меня до сих пор существуют кумиры: Булат и Василий Шукшин. С Шукшиным мы встретились на съемках «Комиссара», кстати, мою роль потом из фильма вырезали. Я к тому времени уже был знаком с его творчеством, и в институте мы инсценировали один рассказ Василия Макаровича. А еще года через три столкнулись на съемках другой картины, «Даурии», вот тогда и сблизились окончательно. Не то чтобы мы дружили «в десны», но Вася со мной иногда советовался. Однажды позвонил, говорит: «Жора, я написал пьесу». Принес почитать, это были «Энергичные люди». Мы показали ее Товстоногову, он решил ставить пьесу в БДТ. Перед читкой Шукшин опять разволновался:
— Жора, да как же я прочту? Там же будут Стржельчик, Лебедев сидеть и другие известные актеры.
— Да все будут слушать, не волнуйся.
Действительно, все хохотали до слез. А он перед читкой попросил купить ему две пачки «Примы» и все выкурил за два часа, так волновался. Этот спектакль со сценой, где Лебедев-алкоголик с трясущимися руками ругается с женой и называет ее «чумичкой», стал знаменит на всю страну. Отрывок из него показывали в передаче «Вокруг смеха».
В кино мне тоже везло. Роли доставались небольшие, зато какие партнеры были! В 1962 году я, тогда неопытный актер, снялся у Иосифа Хейфица в картине «День счастья» с уже знаменитым Баталовым. Он — в главной роли, я — в эпизодической, играл его шофера.
Конечно, страшно робел, часто спрашивал у Алексея:
— Как играть?
Тот однажды ответил оригинально:
— В этой сцене играй так, будто продаешь женские лифчики!
Я расплылся в смущенной улыбке, камера заработала, и оказалось — это именно то, что нужно!
Когда ему дали квартиру в Ленинграде рядом с ЦПКиО, мы часто собирались у Алексея компанией. Помню, дом у него был удивительный: с корабельным штурвалом, настоящими склянками, все оформлено в морской тематике. Баталов оказался гостеприимным хозяином — за столом у него перебывала половина артистов города. Всех подкупали его простота и искренность. Популярность у этого актера была бешеной, но звездной болезнью он не заразился. Пару раз мы встречали вместе Новый год. Рассказчиком Баталов был отменным, травил анекдоты, умел рассмешить компанию. Иногда от хохота мы сползали со стульев. Я про себя звал его тамадой. Жаль, что когда он уехал в Москву, мы стали редко видеться. Но я поздравил его с недавним юбилеем, хотя и не смог поехать в столицу.
Баталов помог мне освоиться в БДТ, ведь я пришел туда уже взрослым, сформировавшимся человеком. Именно он пригласил меня в свою картину «Три толстяка», где в массовке снимались ведущие актеры Ленинграда. Дело было так: в сцену на площади, где герой Алексея идет по канату, сначала набрали обычную толпу — из народа. Люди должны были стоять внизу и с замиранием сердца следить за полетом канатоходца. Но отсмотрев материал, Баталов понял: «горожане» не тянут. Тогда он обратился к коллегам: «Ребята, помогите мне!» Я тоже согласился сыграть маленькую роль — там всего пара фраз. А за мной стояли заслуженные и народные артисты РСФСР, у которых даже не было слов. В спину дышал Сергей Боярский, отец Саши и Миши.
«Три толстяка» снимали в основном на «Ленфильме». Там построили шикарные декорации дворца. По сценарию на одном из праздников толстякам выносили огромный торт. Торт был самым настоящим. А так как присутствовал он не в одной сцене, в перерыве от многоярусного роскошного красавца оставалась половина. Времена были дефицитные, и съемочная группа потихоньку подъедала бисквит с кремом, приходилось заказывать новый тортик. В конце концов Баталову это надоело, торт облили керосином, чтобы никто на него не покушался. Запах был таким, что в павильоне мухи дохли.
В то время никто из великих артистов не считал зазорным сняться в эпизоде. Приглашают — а почему бы и нет? А уж тем более я — характерный актер, не дефицитный, таких много. Потому каждую крошечную роль старался сделать яркой, что-то придумывал. Я всегда любил сказки и с удовольствием на них соглашался. Ведь в сказке можно было «протащить» даже самые смелые мысли и идеи. И никакая комиссия или худсовет не придерутся. В обычном фильме отрицательный герой не мог нравиться зрителю, а рабочий не мог быть дураком. Помню, как на закрытом просмотре фильма с Леней Быковым «Зайчик» первый секретарь обкома партии орал: «Почему у вас трактор такой грязный?!» Эти слова щедро перемежались матом.
Я снимался в фильме «Зайчик» в опасной сцене. На стрелке Васильевского острова нас с Леней бросали в Неву, в которой плавали два водолаза, чтоб поддерживать актеров снизу в воде. Был ноябрь, все промерзли до костей, мы с Быковым были еще и абсолютно мокрыми. В перерывах нас сушили феном и поили лимонным ликером для сугрева. В итоге последний дубль мы играли совершенно пьяными, как не потонули — загадка.
Так вот, во «взрослом» фильме могли придраться к чему угодно, а в сказке было можно все. Взять хотя бы «Новогодние приключения Маши и Вити». И мой Леший, и Кот Матвей, и Баба-яга получились симпатягами. К тому же всем сшили ультрамодные костюмы, Миша Боярский ходил в рваных джинсах и пел рок. В каком серьезном фильме это возможно?
Когда режиссер Игорь Усов предложил роль Лешего, я очень обрадовался. До этого уже снимался в нескольких его фильмах, и опыт игры сказочных героев у меня тоже был. На телевидении я перевоплощался и в водяного, и в прочую нечисть. Я и Мишу Боярского в картину пристроил. Поначалу-то в роли Кота Матвея должен был сниматься известный комик Алексей Смирнов (он в «Приключениях Шурика» прославился). В последний момент Смирнов заупрямился, не захотел играть кота. А я Усову говорю: «У Саши Боярского брат есть! Ты его возьми. Он на кота очень похож — с черными усами. И музыкант вроде неплохой».
Я хорошо знал Мишку, так как бывал дома у своего друга Саши. Тот тоже пропадал у нас. Оставался ночевать, даже жил по несколько дней, мама считала его третьим сыном. Это был потрясающий актер, к сожалению, рано погиб — утонул во время болгарских гастролей. А у Боярских я видел такую картину: Мишку привязывали к стулу и придвигали к пианино. Учиться музыке он страшно не хотел, парень был классным футболистом. Но в итоге родители победили, за что им большое спасибо.
На съемках «Новогодних приключений...» было много ЧП. С ужасом вспоминаю, как во время одного трюка, когда Леший должен был загореться, меня ударило током. С Мишей тоже произошел дико комичный случай. В один из дней, когда работа подходила к концу, Кот Матвей должен был стрелять в Витю яблоком из рогатки. Камера стояла от Мишки на расстоянии десяти метров, все уже устали, но эпизод стоически решили доснять. Он посмотрел на яблоко, на резинку и резонно спросил:
— А в какую сторону стрелять?
Рогатка была дурацкая, бутафорская, держалась на соплях, а яблоко достаточно тяжелое.
— Стреляй в сторону камеры, — скомандовал оператор.
Думаю, потом он очень пожалел о своем решении. Боярский выстрелил как Робин Гуд и попал... точно в объектив. Голова оператора отлетела от оптики, он с удивлением присвистнул и тихо сказал:
— Съемка закончена.
Объектив разбили очень дорогой, японский. И все потом долго думали, как это выставить производственной потерей, чтобы с Миши не высчитали денег. Когда этот эпизод переснимали, Кот уже стрелял в сторону. А вообще атмосфера была веселой: Мишка все время на гитаре бренчал, шутки, анекдоты, чаепития! Кстати, фильм «Новогодние приключения Маши и Вити» в своем роде шедевр. В нем же практически нет натурных съемок. И печка, и яблоня, и елка — сплошь декорации, все было снято в павильоне.
Когда я увидел детей, игравших главные роли, просто обомлел — такие они были хорошенькие и сообразительные! Юра и Наташа, по-моему, верили во все происходящее всерьез. Меня звали «дядя Леший». Мне с ними было очень легко репетировать.
За съемочный день я получал шестнадцать рублей пятьдесят копеек и параллельно работал в любимом БДТ. К слову, все мои фильмы снимались «без отрыва от производства».
Эта сказка — одна из моих любимых работ. Я могу ее хоть каждый день пересматривать. После премьеры на меня обрушилась настоящая слава. Дети узнавали в метро, на улицах. «Мама, смотри, Леший идет», — слышалось со всех сторон. Меня часто просили выступить в этой роли на вечерах и утренниках.
А вот взрослые постоянно с кем-то путали. Помню, однажды на гастролях за мной по пятам шел какой-то подозрительный тип. У него было такое лицо, что я думал: сейчас зарежет. Поймал он меня только у гостиницы.
— Здорово, — говорит, — кореш, ты чего от меня бегаешь?
— Да я не знаю вас, я артист!
Но тот не унимался:
— Как же, мы сидели вместе. Друзей не признаешь?!
На мое счастье из гостиницы вышел Владислав Стржельчик. Его бандит, конечно, узнал. Владислав Игнатьевич подтвердил, что я актер БДТ. Мужчина остолбенел, а я ретировался. На следующий день после спектакля мне передали две бутылки шампанского и корзину роз. Я понял — это извинения от бывшего зэка.
Но вернемся к съемкам. Есть еще один детский фильм, о котором я вспоминаю с большим трепетом, — «Старая, старая сказка». Начиналась работа непросто. Марину Неелову, которой было тогда двадцать лет и она еще училась в театральном институте, не хотели утверждать на роль Принцессы. Мол, финтифлюшка какая-то, никто ее не знает. Но режиссер Надежда Кошеверова не отступала: «Только она, и точка!» Мы с Олегом Далем тоже сказали, что без Марины сниматься не будем. И в итоге начальство сдалось: «Под вашу ответственность». Даль ей помогал и был ею доволен. Марина сообразительная была.
С Далем я работал тогда не в первый раз. Мы познакомились на «Жене, Женечке и «катюше» Владимира Мотыля. Олег был уже известным артистом, хотя и младше меня. Мы подружились, вместе играли в футбол. Съемочная группа просила: «Жора, ты как старший товарищ смотри за Олегом». Не секрет, что он много пил. А меня Даль немного побаивался — я был крепким, окончил физкультурный техникум и мог запросто врезать. Конечно, никогда с ним не дрался, старался переключить друга на тот же спорт. Выпьет Олег рюмочку, посмотрю на него со значением — он выходит из-за стола.
А спиртного ему было нельзя категорически: Даль не мог остановиться, поэтому и попадал в разные истории. Но в группе был один провокатор — Мишка Кокшенов, он его постоянно соблазнял. Нальет и поднесет, а Олег был мягким, не умел отказать. В итоге однажды так накуролесил, что угодил в милицию, ему светил настоящий срок. Не скажу, что там было: коллеги нет, а его память пусть остается светлой. Но мы все чуть ли не на коленях умоляли секретаря обкома партии Калининграда, где проходили съемки, отдать нам Даля на поруки. Дело замяли с большим трудом.
Я не вправе осуждать Олега. Жизнь его здорово надломила. Он настороженно относился к людям, был молчаливым. Уход любимой жены Нины Дорошиной и то, что его недооценили как актера, что он не пришелся ко двору в «Современнике» — все это сказывалось. А фильм «Женя, Женечка и «катюша» вообще прошел вторым экраном. Таково было решение чиновников от культуры. «Это пацифистское кино», — сказали нам. Ну не мог главный герой картины про войну быть недотепой в очках! Это только потом выяснялось, что в хрупком мальчике есть и смелость, и сила духа, и любовь.
А вообще, я всегда был задиристым парнем и при знакомстве подрался с Владимиром Высоцким. Вернее, что это Высоцкий, я сразу не понял. Идет мимо какой-то мужик с гитарой и по ходу дает мне пинка. Дело было в Театре на Таганке, куда я пришел на спектакль к приятельнице Зине Славиной. Но я здорово опоздал, в фойе вбежал после третьего звонка. За это мне и поддал обиженный артист. Наглости я не потерпел и схватил обидчика за грудки. Драка могла бы перерасти в скандал, но вмешался Золотухин и увел Володю на сцену.
Это уже потом, на съемках «Интервенции», мы познакомились заново. Узнали друг друга, посмеялись, Володя извинился. Он не был моим близким другом, но общались мы часто. Однажды, когда я сказал, что не люблю столицу, Высоцкий устроил мне прогулку по старой части города. Он возил меня на машине по дворикам, где проходило его детство, мимо двухэтажных домов, маленьких скверов. Взял свои слова обратно, в старую Москву я влюбился.
Но самым главным актером всех времен и народов был для меня Павел Луспекаев. Такие гении рождаются раз в сто лет. В нем было все: и мощь, и сила, и боль, он мог играть и трагедию, и комедию. Да он и не играл — жил. Даже когда уже сильно болел, все равно снимался. Я счастлив, что сосватал его в «Белое солнце пустыни». Роль Верещагина стала его лебединой песней.
Помню, лежу с простудой, ко мне пришла Галя, ассистент Владимира Мотыля, и дала сценарий. Мне предлагали небольшую роль офицера. Читаю про Верещагина, а перед глазами стоит Паша. Он тогда жил в доме напротив. Я позвонил, попросил его тоже прочитать. А его только-только выписали после ампутации стоп. Во время войны Паша сильно обморозил ноги, потом это сказалось, развился атеросклероз сосудов. Мы с женой постоянно ходили в больницу, навещали, помогали. У Луспекаева был редкий недуг, он мучился от диких болей. После операции ему долго кололи наркотики, чтобы хоть как-то облегчить состояние. И такая у него была сила характера, что он избавился от зависимости, не стал наркоманом, научился ходить на протезах.
Мотыль жил в гостинице «Октябрьская» у Московского вокзала. Я дал Луспекаеву его телефон. Паше режиссер отказать не смог.
— Я тебя возьму, только как же твои ноги? Нужно, чтобы с тобой обязательно кто-то поехал.
— Так Жора Штиль и поедет!
Но как я ни уговаривал Товстоногова, он меня не отпустил на три месяца на съемки. В «Белом солнце пустыни» я так и не сыграл, зато там сыграл Паша, с которым поехала в экспедицию жена Инна.
Коллеги рассказывали, что Луспекаев работал на износ, через каждые полчаса садился на стульчик, отдыхал: шаги давались ему непросто. Но упорно продолжал дубль за дублем. Он понимал, что финал близок. Незадолго до смерти врачи осмотрели его сердце и сказали, что сосуды похожи на ниточки, «ткань» вот-вот расползется. Паша умер через полтора года после съемок у Мотыля от разрыва аорты, ему было всего сорок два.
...Когда меня спрашивают, не обидно ли играть в эпизодах, я отвечаю: «Нет!» Артист остается артистом, даже если роль без слов. Тем более что за полвека работы я не только снимался в эпизодах, но и участвовал в знаменитых постановках БДТ: «Король Генрих IV», «Ханума», «Макбет», «История лошади», «Тихий Дон», «Борис Годунов», «Блажь!» — перечислять их можно долго.
Конечно, бывало и грустно. Я тайно мечтал о роли Генриха IV, которого великолепно играл Сергей Юрский. Но какой из меня король? Типаж и рост не поменяешь. Были и трудные голодные времена, в девяностые актерам практически не платили. Утром я, выгуливая собаку, всегда имел при себе сумку, чтобы бутылки собрать. Так и жили.
Но уйти из профессии никогда и не думал. Видимо, за эту верность судьба до сих пор награждает меня ролями, концертами, поездками. Я бываю на кинофестивалях, выступаю не только перед обычным зрителем, но и в тюрьмах перед заключенными. (К слову, они задают самые интересные вопросы.) В 2001 году я получил звание народного артиста России. И в современном кино тоже пригодился. Снимался в новом «Шерлоке Холмсе» с Андреем Паниным. Мне очень нравилось играть тестя Васи Рогова в сериале «Убойная сила».
В театре уже лет двадцать все зовут меня дядей Жорой. Мне приятно, ведь это звучит по-семейному, а БДТ мой второй дом. Четвертого марта мне исполнилось восемьдесят пять лет, к юбилею выпустил спектакль «Люксембургский сад». Я счастлив, полон сил, планов и радуюсь жизни. Солидного возраста не ощущаю. Иногда ноет колено, но это не такая уж и проблема. Лет с семидесяти пошаливает сердце, раньше я лечил его спортом — играл в теннис. Теперь во мне «тикает» кардиостимулятор, и я к этому легко отношусь.
Мой телефон звонит все время, у меня уютный дом, любящая жена и столько воспоминаний, что хватит еще не на одну книгу. Я по-прежнему выхожу на сцену театра, общаюсь с друзьями, которых, увы, стало заметно меньше. Я прожил интересную жизнь. Впрочем, почему прожил? Никто не знает, сколько ему отмерили наверху и что он еще должен сделать до своего ухода.
Подпишись на наш канал в Telegram