Уходил от первой жены в никуда. Жить было негде. Пытался звонить друзьям — безуспешно. Первую ночь провел на Киевском вокзале. Сдал полупустой чемодан в камеру хранения, лег на лавку, как бомж...
— Вы родились в Ташкенте, как ваша семья пережила страшное землетрясение, случившееся в 1966-м?
— Мне тогда было два года, и я не мог запомнить это событие. Знаю лишь по рассказам родных. Весь город лежал в руинах, в том числе и наш двор. Мы жили там, где сейчас в Ташкенте Красная площадь, то есть в эпицентре землетрясения. У дома обвалилась стена, когда мама вытаскивала меня из-под обломков, кирпич упал ей на спину. Но, слава богу, все остались целы!
Сразу после трагедии обитали в палаточном городке, поэтому моими первыми словами были «палятка» и «трясение». Сестру Лену на лето отправили в пионерский лагерь в Подмосковье. Потом нас приютили родственники. Тогда в город съехались люди со всего Союза, отстраивали его заново. За год восстановили!
Наша семья жила в Ташкенте с давних пор. Прадед и прабабушка по отцовской линии служили еще у великого князя Николая Константиновича Романова, он — стременным, она — поварихой. Дед Генрих Генрихович Штарклофф — из поволжских немцев, вместе с бабушкой сражался с врагами революции.
Елена Георгиевна Самойленко была потрясающим человеком: воевала с басмачами, в Великую Отечественную курировала детские дома в Узбекистане, потом руководила крупнейшей кондитерской фабрикой, стала депутатом Верховного совета УзССР. Кроме русского знала еще несколько языков: узбекский, туркменский, киргизский, таджикский. Сыну бабушка дала свою фамилию, потому что с дедушкиной немецкой во время войны жить было небезопасно. Мой папа Валериан Генрихович — доктор геолого-минералогических наук, профессор, преподавал в университете. Мамочка Светлана Александровна — учительница химии и биологии в интернате для детей, переболевших полиомиелитом. Туда съезжались ребятишки со всей Средней Азии.
— Родители не имели отношения к искусству и были решительно против вашего актерства. Как же вы это провернули?
— Лет в десять я впервые вышел на сцену — в пионерском лагере мы ставили сказку — и получил от лицедейства такое огромное удовольствие, что сразу захотел стать артистом. Целыми днями пропадал в студии драматического искусства. Наш любимый педагог Ольга Карловна Фиала, которую знал весь театральный Ташкент, фанатично любила театр, привила эту любовь и мне. Сегодня ее ученики разбросаны по всему свету: они и в Израиле, и в Америке, и в Европе. И конечно в Москве: Игорь Золотовицкий, Виктор Вержбицкий.
Мальчишки, девчонки... Самая несчастная любовь, как положено — в четырнадцать лет, случилась именно в студии. И первый поцелуй, который мне не понравился: не понял, зачем во рту языком ковыряются. Влюбился я в девочку старше себя. А потом узнал, что служил ширмой, которой она прикрывалась, чтобы заставить ревновать другого парня. Ольга Карловна поняла это, вызвала меня на разговор и раскрыла все карты. Тогда я осознал, что влюбленности не так безопасны, как кажется.
После девятого класса тайком от родителей прошел все туры конкурса в Ташкентский театрально-художественный институт имени Островского. Дальше — экзамены, для допуска к которым требовался аттестат. Мастер предложил перейти в вечернюю школу, совмещать ее неофициально с институтом, а через год обещал сразу взять на второй курс. Дома я получил категорический отказ: мол, вечерняя школа для лузеров! А я неплохо учился — все-таки выходец из преподавательской семьи. Тогда заявил родителям: «Хорошо, доучусь, но через год поеду поступать в Москву». К счастью, все произошло именно так.
Авторитет отца в семье был непререкаем: если бы запретил, я бы не поехал. Родители меня отпустили в надежде, что провалюсь и успею вернуться к экзаменам в технический институт. Мне купили билет на самолет, я соврал, что в Москве есть где жить. На самом деле было негде. Знакомая училась во ВГИКе, она как раз уезжала на каникулы домой, и я остановился у нее в общаге нелегально. Вечером карабкался по канату на третий этаж, рискуя жизнью, а утром спокойненько выходил через вахту. Так прожил все вступительные туры.
Конкурс в театральные вузы в том году был четыреста пятьдесят человек на место. Я одновременно поступал в «Щуку», ГИТИС и Школу-студию МХАТ, где уже учился Игорь Золотовицкий. Взяли в «Щуку», чему был несказанно рад. Первые несколько месяцев не давали общежития, тетя помогла снять заводскую коммуналку. В комнате жили три совершенно незнакомых человека, как в хостеле. Умыться — очередь, в туалет — очередь, в холодильник тоже очередь! Меня там однажды чуть не убило током: кто-то разобрал выключатель — наверное хотел починить, но не смог. Я потянулся, чтобы погасить свет, и меня шарахнуло.
По сравнению с заводской коммуналкой общага «Щуки» показалась раем, тем более что поселили одного. Теперь уже я поднимал девочек к себе на третий этаж на канате. Жаль, прожил там недолго...
Сначала чуть не выгнали в связи с государственным трауром. Когда умер Леонид Ильич Брежнев, для меня, как и для многих, это стало настоящей трагедией, да что там — концом света, казалось, завтра начнется война. Похороны генсека все училище смотрело по телевизору. И когда гроб, пошатнувшись, с грохотом провалился в могилу, все как один выдохнули: «Плохая примета!» Услышав траурные залпы, студенты побежали на Новый Арбат. Там совсем безлюдно, редкие пешеходы остановились, смотрят в сторону Красной площади. Только три иностранца идут болтают, смеются. Все на них оглядываются с немым укором.
На следующий день занятия отменили, сидим с однокурсником в общаге, режемся в карты. Вдруг заглядывает без стука женщина-комендант, осматривает комнату, нас, и оскорбленная до глубины души, восклицает: «Ка-арты? В траур?!» Дверь захлопывается. Мы в ужасе. Что за это будет? Выпрут из института, из комсомола, а может, вообще тюрьма? Бегом вниз, к комендантше:
— Поймите, мы не хотели ничего такого!
Она:
— Нет, нет, нет! Карты в траур? Вы что? Да за это...
В панике берем тачку и едем к нашему мастеру Татьяне Кирилловне Коптевой, старейшему педагогу училища. У нее такая же реакция: «Карты в траур? Да как вы могли!» Пошли к режиссеру, который курировал общежития, он тоже: «Ёпрст, карты в траур! Сидеть в общежитии, ждать меня!» Сутки не ели, не пили — траур же! Наконец нас вызвала Татьяна Кирилловна: «Все уладили, вы репетировали «Игроков» Гоголя!»
Но на третьем курсе из общаги меня все-таки поперли, торжественно объявив: «Самойленко, у вас самая грязная комната!» Ну не любил я убираться! Однако на улице не остался. Лучший друг и однокурсник Максим Суханов предложил: «Хочешь — живи у меня». Точнее у бабушки Максика, прекрасной Верыванны.
Чудесное было время. Ранним утром на метро до «Площади Ногина», далее в такси за рубль — огромные по тем временам деньги! — до училища, целый день удовольствия от процесса творчества, и обратно в том же порядке. Вераванна кормила нас на убой: каждый вечер полбатона хлеба и сковорода жареной картошки. А потом хороший портвейн и до двух-трех ночи шахматы, которые Макс очень любил. Итог: за полгода я поправился на десять килограммов!
— Наверняка у вас с Сухановым тогда было много приключений?
— Не считая связанных с девушками, мы всячески пытались заработать. Хотя я не бедствовал: папа регулярно высылал деньги плюс стипендия. Но хватало только на первую половину месяца, поэтому подрабатывали где только могли. Однажды попробовали с Максом стать контролерами на транспорте. Штрафные квитанции нужно было выкупить у автобусного парка, после чего выдавали ксиву — и можно брать по рублю с каждого безбилетника. Ух, думали, ща как заработаем! Но в первый же день не повезло: безбилетники уперлись, пришлось вызвать милицию, а нарушители напали на стражей порядка с ножом. И вот всех доставили в отделение. Там сотрудник объявляет:
— Сейчас будете давать свидетельские показания.
Мы киваем:
— Да-да, конечно. Только сначала покурим.
Остались на крыльце отделения, и стоило двери закрыться — нас с Максом как ветром сдуло. Ничего не заработали, только в минус ушли.
Потом Максик с однокурсником Игорем Минаевым (он впоследствии принял постриг, сейчас настоятель храма в Питере) придумали себе бизнес: разводили на продажу рыбок. Называли друг друга Гуппи.
— А кто еще с вами учился? Курс был дружным?
— Из известных — Алена Яковлева, Коля Стоцкий (он сыграл главные роли в фильмах «Валентин и Валентина», «Левша»), Даша Михайлова, Таня Яковенко. Наш мастер очень всех любила, заботилась, но мы тогда этого не осознавали, считали, что нас не понимают, заставляют делать не те отрывки, которые сами бы хотели. Заявляли, что не желаем быть серой массой, мы все индивидуальности. На четвертом курсе даже собрание устроили — требовали, чтобы ректор дал вместо Коптевой другого мастера. Такое проявление идиотского юношеского максимализма. Никто нас не послушал, и слава богу! А Татьяна Кирилловна, мудрая женщина, потом за все простила.
Но студенческая жизнь, конечно, вспоминается не только глупыми выходками, но и веселыми розыгрышами. Играли учебный спектакль по «Прощанию в июне» Вампилова, сцена на троих — я, Игорь Минаев и Суханов. А мы с Максом знали, что Минай раскалывается «на раз», и вот в момент драматического монолога Игоря я как бы невзначай кладу себе на грудь ладонь, на которой красным фломастером написано: «Пошел...» Следом Макс делает тот же жест — Игорь читает на его руке: «...в жопу», не выдерживает и падает под стол от смеха. Занавес.
Перед следующим спектаклем просит: «Ребята, не делайте так больше!» Мы пообещали, писать на руках ничего не стали, но во время его монолога повторили тот же жест. Игорь снова в ауте! Все занятые в спектакле тоже хохотали за кулисами.
После второго курса отправились на гастроли от Росконцерта с программой «Нам 20 лет» — такая существовала ежегодная традиция у второкурсников. Пятьдесят выступлений за месяц провели. Максика выбрали бригадиром, он же был старостой курса. Концерт состоял из студенческих этюдов, наблюдений, танцев, отрывков из пьес. Зарабатывали по четыре с половиной рубля за концерт, ночевали в спортзалах, ели тушенку, пили водку, играли на гитарах.
Нашу бригаду возил пазик с водителем-заикой дядей Сашей. Проехали вдоль и поперек замечательную Еврейскую автономную область. С трудом нашли одного еврея. С Израилем у СССР были плохие отношения, и когда случился очередной конфликт с Палестиной, наша страна обвинила Тель-Авив. Мы случайно увидели по телевизору, как партийный деятель из Биробиджана делал заявление, обращаясь к народу Израиля: «Ми, советские евреи, говорим вам, евреям, которые находятся там... Шо же вы делаете, чиорт побьери?» Его речь так понравилась, что разложили ее как пионерскую речевку — на слова — и произносили, все время убыстряя темп. В финале взрывались мелодией «Семь сорок», почему-то приходя в страшное веселье. Это стало своеобразным гимном всей биробиджанской поездки.
В дороге частенько выпивали и как-то попросили дядю Сашу притормозить на обочине — девчонки захотели в туалет. Водитель: «Я в-вам н-не с-советую. М-м-много к-комаров». Но куда деваться? У мальчиков-то все по-быстрому, у барышень сложнее. А на улице выставляешь руку — моментально вся черная от комаров становится. Через минуту — дикие крики!
— Вам помочь? — орем девчонкам.
Они в ответ:
— Не-е-е-т!
Потом рассказывали, что сначала было ужасно больно, комары жалили во все места, затем приспособились работать в парах: одна штаны снимает, вторая комаров отгоняет. Бригадный подряд!
Приехали в какой-то городок — душа нет, горячей воды нет. Баня работает сегодня для мужчин, завтра для женщин. Наша очередь первая. Заходим в парную, которая почему-то выложена белым кафелем, из стены кран торчит, по полу таракан ползет. Холод собачий. «Где тут угольки, на которые воду подбрасывать, чтобы пар шел?» — спрашиваем у работника. Тот молча подходит к крану, открывает вентиль — и из него валит пар! Вот такая «парилка»!
— У вас и у Максима Суханова первые жены были однокурсницами... С чего же все началось?
— Во время тех веселых гастролей у меня закрутился роман с Инессой, который в конце третьего курса благополучно отпраздновали шумной свадьбой. У Макса с Дашей Михайловой отношения начались еще за два года перед этим, они, можно сказать, стали первой парой. Потом как у всех молодых пошли ссоры-расставания, примирения-сближения... Короче, свадьбы состоялись с разницей в месяц. Было шумно, пьяно, весело. А вот наш мастер ни на одну свадьбу не пришла — в «Щуке» не поощряли отношений между студентами, чтобы не отвлекались от занятий.
— В Щукинском запрещали сниматься, как вам удалось получить первые роли в кино?
— Во время учебы я и не снимался. Просто на дипломные спектакли тогда часто приходили ассистенты режиссера по актерам, заглядывали и сами режиссеры. А у нас шел потрясающий спектакль «Двенадцатая ночь», который поставил замечательный педагог Владимир Владимирович Иванов, и попасть на него было практически невозможно: как у «взрослых» театров, спрашивали «лишние билетики».
И вот на него пришел режиссер Александр Панкратов — посмотреть Дашу Михайлову, которую собирался снимать в фильме «Проделки в старинном духе», а заодно пригласил и меня — на Наполеона в комическом эпизоде. Я долго готовился, учил французский. У меня там монолог, который произносил стоя на коленях. Все-таки ростом Бонапарт до меня не дотягивал.
Потом утвердили на эпизод к Эльдару Рязанову в «Забытую мелодию для флейты» — его ассистент Тамара Одинцова тоже приметила меня в училище. Играл телохранителя Евгения Воскресенского, с которым мы пугаем Леонида Филатова и Таню Догилеву. Сначала пугать должен был только Женя, но Рязанов засомневался: «Какой-то он хиленький, недостоверно! Дайте кого-нибудь покрупнее». Так появился я.
Наша сцена выпала на первый съемочный день, режиссер разбил тарелку на счастье, как положено... Помню, был зажат чертовски. Такие мэтры рядом! Элегантный Филатов, смешная Догилева и сам Рязанов. Эльдар Александрович, правда, матерился как сапожник, но я с благоговением думал: «Так и должен работать великий мэтр!»
После съемок нас развозила одна машина, и Филатов рассказывал про «Таганку», про эмигрировавшего Любимова, про Анатолия Эфроса, недавно возглавившего театр, и как он ему не нравится, был взволнован и неистов. Я слушал с трепетом.
Позже Рязанов собрался экранизировать книгу Войновича о солдате Иване Чонкине. На небольшую роль позвал меня. Хотел, чтобы Чонкина играл Владимир Стеклов. И когда вот-вот должны были начаться съемки, выяснилось: так как права на роман принадлежат английской компании, она выставила условие — в главной роли только Михаил Барышников! Рассчитывали на международный прокат. И Рязанов отказался.
После окончания училища везение закончилось. Хотя когда учился, казалось — все театры мои, я буду нарасхват, я лучший! Но... показывался всюду: Моссовета, Вахтанговский... Раз семь — в «Ленком», так хотел туда! Нигде не брали. Пригласили только в областной драматический театр (теперь у него свое помещение, называется Губернским, и руководит им Сергей Безруков). На дворе стояли перестроечные годы — зритель в театры не шел, актерских заработков ни на что не хватало. А между тем мне надо было обеспечивать семью, у меня уже родился сын.
Степан появился на свет через два года совместной жизни. Жена с этим не спешила, собиралась в театре работать. Уговорил ее уж не помню как. Наверное жестко сказал: «Хочу ребенка!» И она решилась. Мечтал о сыне и не думал, что может быть какой-то другой вариант. Едва выяснилось, что Инесса беременна, сразу придумал имя — Степа. И уехал на длительные гастроли. Приезжаю — у жены уже небольшой животик. Я его радостно поглаживаю, а Инесса говорит:
— Чувствуешь? Степка дерется, рвется наружу.
— Какой Степка? — удивляюсь я.
— Сань, ты что, забыл — сам же нашего сыночка Степкой назвал!
— Да-а?! Забыл... но мне нравится!
И вот на руках у нас маленький ребенок, а с деньгами катастрофа: я пытался спекулировать, что-то продавать. То, за что в Союзе была статья, теперь стало предметом гордости. Сидел на телефоне и пытался перепродавать вагоны с компьютерами, маслом, курами... Тогда так многие делали: не умели торговать, но торговали, не умели петь, но пели, не умели играть, но играли! Смешно и трагично.
При этом торгашом никогда не был. Предпринимательская жилка скорее имелась у Суханова. Как-то попросил его: «Научи зарабатывать!» Макс через день привозит импортные сапоги:
— Саня, вот продай и верни сто рублей!
— А как? — спрашиваю.
— Не знаю. Импровизируй...
Легко сказать «импровизируй», но сам же напросился! И я как-то... не помню как, импровизировал, но оговоренную сумму Максу отдал, при этом не выгадав ни копейки сверху. А был счастлив так, будто заработал миллион!
Потом купил бороду, одолжил расписной халат, посох — и три года «дедморозил» (потом еще шесть лет звонили в новогодние праздники — приглашали). Теща служила в санэпидстанции и устроила по блату в несколько детсадов. За праздники приносил домой полугодовую зарплату. И очень этим гордился.
Однажды своего Степку решил поздравить с Новым годом. Нарядился в костюм, а про сапоги забыл, остался в домашних тапочках. Все как положено: позвонил в дверь, сынок встретил, рассказал стишок, я вручил подарок и ушел. Потом сидим за праздничным столом, и он мне по секрету:
— Пап, а я понял, что это ненастоящий Дед Мороз!
— Почему ненастоящий?! — спрашиваю.
— А почему на нем были твои домашние тапочки?
Так я разрушил сыночке зимнюю сказку.
В конце восьмидесятых по причине «плохого поведения» из областного театра меня уволили, и трудовая книжка запестрела новыми записями: я руководил детской театральной студией, выступал на фабриках и заводах от Москонцерта, служил актером в нескольких театрах-студиях, а потом поступил в Вахтанговский главным администратором. Тогда казалось: хватит актерствовать, пора зарабатывать настоящие деньги!
Да-а-а, был еще наивным мальчиком. Зарплаты администратора на жизнь все равно не хватало. Но было интересно оказаться, что называется, по ту сторону рампы. Узнал, каким образом существует театр до и после спектаклей. Понял, что это своя жизнь, где работает огромное количество цехов: пошивочный, костюмерный, гримерный, еще уборщицы, монтировщики, электрики, бухгалтеры — и все для того, чтобы зритель каждый вечер мог прийти на спектакль!
Но самым сложным для меня в этой работе оказалось зайти за кулисы и сказать помрежу, что пора начинать спектакль. Видел друзей и вчерашних однокурсников на сцене, а сам оставался за кулисами. Это было мучительно. Но я продержался целых два года.
— Может, из-за такой нервной ситуации и разрушилась первая семья?
— Сейчас понимаю, что просто был тогда еще маленьким мальчиком. Все-таки женился в девятнадцать, никакого опыта. Увлекся другой, начался роман. На неделю ушел из дома. Потом понял, что это не любовь вовсе, вернулся в семью. Однако решил быть правдивым с женой: «Влюбился, но уже разлюбил, хочу, чтобы ты об этом знала». Что сказать — ребенок! Но Инесса не поняла моих честных побуждений. Через некоторое время огорошила: «Я тебе тоже изменила! Мы квиты!» И она оказалась не слишком взрослой... Позже размышлял: не был бы тогда таким честным, может, и прожили бы с Инессой всю жизнь.
Уходил от первой жены в никуда. Жить было негде. Пытался звонить друзьям — безуспешно. Первую ночь провел на Киевском вокзале. Сдал полупустой чемодан в камеру хранения, лег на лавку, как бомж... Мало того что у меня трагедия, еще и менты гоняли до утра.
Приютила наша общая с Инессой подруга, Галечка Иванова, они работали в одном театре. Тогда Галя меня просто спасла. «Приезжай...» — сказала просто. И я месяцев на пять-шесть у нее остался. Жили так: Галя со своим другом и я — один. Правда, периодически меня посещали девушки, когда хозяйка давала добро.
Потом снял комнату у какого-то алкаша в коммуналке, где-то далеко-далеко. От конечной станции метро еще автобусом минут пятнадцать добирался. В общем, провалился на самое дно.
Год еще пытались наладить отношения с Инессой, но ничего не получилось. Остались друзьями. Для Степки же я стал воскресным папой. По выходным забирал его, мы ходили куда-то, гуляли, но чаще всего просто оставались во дворе...
Позже в жизни Инессы появился новый мужчина, она родила дочь. К Степке он относился хорошо. Все шло своим чередом. Но однажды гуляли с сыном по парку, и вдруг:
— Пап, дядя Леша вчера подарил мне велосипед!
Я про себя: «А-а-а! Сам же ему обещал!» Но денег-то не было.
— Здорово, — говорю. — Тебе понравился?
— Очень! — и через паузу: — Пап, а можно я его тоже буду называть папой?
Просто так сказал, а меня как обухом по голове огрели, да что там обухом — кувалдой, притом несколько раз!
— Нет, сынок, — говорю как можно спокойнее.
— Почему?
— У тебя же есть уже папа. А двух иметь не разрешается...
Это все, что на ум тогда пришло, — все-таки кувалдой по голове... И понимаю вроде: Степка не хотел меня обидеть, ребенку казалось естественным сделать приятное человеку, который подарил ему велосипед. А я вдруг явственно осознал, что нужно срочно зарабатывать. Сам хотел подарить сыну велосипед. И не только!
— С этого и начался ваш с Сухановым знаменитый ресторанный бизнес?
— Ну уж знаменитый! И ресторанным его тоже сложно назвать. Идея была проста: хорошо и дешево накормить артистов и работников Театра имени Вахтангова и попытаться заработать на зрительском буфете. Получилось. Потом открыли кафе в Театре Маяковского. Называлось оно тогда «Замори червячка». Высокие столы без стульев, длиннющая барная стойка, за ней огромный жарочный шкаф, где крутились куры. Когда открывали кафе, с трудом где-то через кого-то достали продукты, алкоголь, зарядили этот шкаф курами, и они стали крутиться, шипя и скворча. Макс посмотрел и сказал:
— Знаешь, на кого похожа эта конструкция?
— Нет.
— На гинекологическую карусель.
Смешно! Очень! Я ржал... Но если вдуматься, это похоже на нашу жизнь: крутимся, вертимся, пытаемся куда-то вырваться, а нас все время поджаривают... и съедают!
Середина девяностых. На улицах творится беспредел. Сидим с Максом и думаем — а вдруг придут бандиты и скажут: гоните бабки, не то мы вас... Дальше понятно! Решили найти себе «крышу». Без этого тогда никак! «Крыша» оказалась ничего, денег брала немного, при этом в бизнесе помогала, познакомила с «коммерсами». Проходили с Сухановым в их тусовке под кодовым названием «Артисты».
Пытались, как всегда, заработать. Покупали, продавали, сводили людей. Помню, пришли в крутую контору. Требовалось достать фуру шампанского. Дело было под Новый год. А там сидит огромный человек метра два ростом с лицом убийцы. Мы с Максом сначала сдрейфили: вдруг что не так — убьет же не моргнув глазом. Начали разговор, просим продать шампанское. Битюг ни в какую — дефицит. Случайно упоминаем рынок на Киевском вокзале (тогда самый крупный во всей Москве, а мы с ним сотрудничали), и вдруг человек меняется в лице: превращается в маленького, тщедушного, начинает лебезить перед нами. Минуту спустя поняли, что он принял нас за бандитов с Киевского. Мы выросли в собственных глазах, стали говорить по-другому, голос окреп, плечи расправились... Но сделка не состоялась. Видимо все-таки перегнули палку. Артисты, одним словом!
Кафе «Замори червячка» со временем пришлось закрыть — очень не понравилось название худруку театра. Чуть позже появился «Маяк». Такой элитарный клуб только для своих, по карточкам. В девяностые подобных заведений были единицы, и клуб стал неким центром светской жизни. Первый концерт на открытии «Маяка» играл «Несчастный случай» — Леша Кортнев тогда еще с Валдисом Пельшем, народу было... немного! Но это только начало. Потихонечку-полегонечку — и «Маяк» стал популярен, уже все хотели туда попасть, но нужны были рекомендации друзей.
Вначале работали один день в неделю, затем три, а через полгода уже без выходных, с вечера и до утра. И почти каждый день полный зал. На входе висела камера, а на двери звонок. Звонишь, охранник смотрит на монитор и вежливо так: «Вы кто?» Однажды в дверь позвонил Березовский, его спрашивают:
— Вы кто?
Он через паузу:
— Я — Березовский Борис.
— Вы член клуба?
Опять пауза.
— Нет...
В ответ:
— Тогда не можем вас пустить.
Березовский, думаю, чуть не поперхнулся. В этот момент на голос вышла известная актриса и успокоила охранника: «Впусти, это ко мне!» И так бывало...
— «Маяк» свел много семейных пар: Ивана Охлобыстина и Оксану Арбузову, Мишу Ефремова и Соню Кругликову. И вы свою вторую жену Лену там встретили. Она ведь была замужем за актером Олегом Фоминым?
— Нет, я был единственным и неповторимым! Шучу. Да, мы были знакомы. Кажется, даже симпатизировали друг другу. И когда Лена с Олегом расстались, начали общаться больше. И как-то незаметно, «словно в сказке», у нас появился Санька. К тому времени я купил квартиру. Жизнь вроде налаживалась. А потом начались семейные проблемы. Я потихонечку начал играть в театре, сниматься в кино, реже появлялся дома. Лене это не очень нравилось, стала ревновать, пошли скандалы. К тому же ей хотелось узаконить отношения.
Я придерживался другой точки зрения: брак меняет психику женщины — для нее мужчина становится собственностью, она его присваивает и старается полностью контролировать все действия. А я мальчик свободный! Но все же не устоял: была свадьба, гости, банкет. А через пару месяцев мы развелись. Что называется —не сошлись характерами... Хотя очень благодарен Лене, которая буквально выходила меня, подняла на ноги, когда в девяносто девятом я попал в страшную аварию и был на волосок от смерти.
С сыном Санькой у нас прекрасные отношения. Он очень творческий, тонкий, талантливый парень. В детстве еще решил стать фокусником. И стал. Для фокусов требовался английский — выучил. Будучи школьником, играл в театре. После премьеры его поздравляют и говорят:
— Саша, иди получи деньги за спектакль.
Вдруг у сына наворачиваются слезы на глаза:
— Как, за это удовольствие еще и деньги платят?
В одиннадцатом классе он сыграл в сериале «Родители», мы с Машей Порошиной там исполняли роли его папы и мамы. Сыну так понравилось, что решил стать актером. Игорь Золотовицкий взял Сашу к себе на курс в Школу-студию МХАТ. К сожалению, со Школой-студией не сложилось, пошел в Щукинское к Михаилу Семакову. Пока учится...
Старший, Степа, кстати, тоже иногда снимается в кино. Я его, что называется, «подсадил» на киношную иглу. Сыграл со мной большую роль в сериале «Судьбы загадочное завтра». Предлагал ему поучиться нашему ремеслу, но он в актеры не захотел. Работает юристом по защите интеллектуальной собственности в интернет-издании. Съемки для него — хобби. Засветился в полном метре по сценарию Охлобыстина про японского священника «Иерей-сан. Исповедь самурая» режиссера Егора Баранова.
Я часто давал своим детям возможность попробовать себя в актерстве, хотя и не желал им такой участи. Профессия наша жестокая и неблагодарная, а занимаются ею люди не совсем здоровые... У меня вот, когда ролей не было, всякое случалось: и депрессия накрывала, и выпивал больше, чем нужно. А вернул в профессию опять же ближайший друг Максим Суханов. Познакомил с режиссером Владимиром Мирзоевым, который ставил «Укрощение строптивой» в Театре Станиславского. И я начал репетировать.
Первый шаг на сцену дался с трудом. Раньше никогда перед спектаклями не волновался, а тут стою за кулисами после третьего звонка, смотрю в зал и понимаю: «Не хочу выходить! Не хочу, и все!» Наверное, профессия так мстила за то, что ее предал. Потом с Мирзоевым были и «Двенадцатая ночь», и «Хлестаков», и «Семеро святых из деревни Брюхо» по пьесе Улицкой. Однажды на спектакль пришел Дима Харатьян и познакомил с Сережей Белошниковым, режиссером и продюсером сериала «Маросейка,12». Так в моей жизни появились кино и телевидение.
Компания на «Маросейке...» собралась потрясающая: Дима Харатьян, Саша Балуев, Владик Галкин, Вера Глаголева. Одно сплошное удовольствие от общения с прекрасными актерами.
Дальше — больше. На сцене Театра Наций начали репетировать «Опыт освоения пьесы «Чайка» системой Станиславского», собрал всех Паша Каплевич, продюсер, художник, мой друг и просто человек-оркестр! И опять замечательная команда: Маша Миронова, Юлия Рутберг, Федя Добронравов, Таня Друбич, Толя Журавлев, Володя Симонов, опять же Саша Балуев, Дима Харатьян... Режиссером спектакля был Андрей Жолдак. Странный, непонятный для меня, но все равно очень интересный художник. На репетицию как-то заглянул Павел Семенович Лунгин, потом позвал на пробы, а дальше последовало приглашение на роль Мусы в картину «Олигарх».
Первый день съемок выпал на одиннадцатое сентября 2001 года. Погода чудесная. Снимаем в Архангельском: массовка человек двести, праздник, салют, слон — все прекрасно! В перерыве подбегает актер Сережа Фролов, а мы все в релаксе, болтаем, смеемся. И вдруг:
— Ребята, только что по радио передали: в Штатах самолет врезался в одну из башен-близнецов!
— Сереж! Нам о-о-очень интересно, но, плиз, не мешай, ладно? — отмахиваемся.
Проходит минут двадцать, Серега появляется вновь:
— Я не шучу — другой самолет во вторую башню-близнеца бахнул!
— Сереж, ну завязывай, мы же разговариваем...
Еще через пять минут:
— Ребята, я серьезно! Еще один самолет врезался в Пентагон!!!
Тут уж стало не до шуток. Все пошли искать телевизор. Нашли у водителя в машине с диагональю пятнадцать сантиметров!.. Смотрим на экран, идет повтор, и у меня дежавю: ощущение конца света, как после смерти Брежнева. Только теперь мы будто попали в блокбастер. Но страшно как в жизни.
Время работы в «Олигархе» было фантастическим. А какие артисты: Володя Машков, Марик Башаров, Андрей Краско... Кстати, Андрюша мне очень помог на съемках. В финале моего героя Мусу убивают за предательство. Предстояло лечь на каталку с биркой на ноге. Страшно не хотелось этого делать. Попросил Лунгина положить вместо меня статиста, но режиссер остался непреклонен.
И тогда Краско рассказал потрясающую историю. Во время ссоры с женой он случайно напоролся на нож и пережил клиническую смерть: «Видел, как моя душа отделилась от тела. Сначала очутился над своими родителями, слушал их разговор. Они всю жизнь хотели побывать в Мексике — и я вдруг перенесся туда. Такое странное чувство: сознание живо, но я летаю... А потом попал в тот самый тоннель — и меня вернули на землю. Бояться нечего, Саш...» Такое у Андрея было отношение к смерти — уже там побывал. Он был необыкновенным. Движения, взгляд, манера говорить — словно у человека с Марса...
— После «Маросейки...» вас стали узнавать на улицах. Эйфорию ощутили?
— Если бы это случилось в юности, то, думаю, конечно. А сейчас уже нет. Да и не до эйфории было — попал в страшную аварию. Ехал в шесть утра после съемок, заснул за рулем и врезался в милицейскую машину. Весь переломался. Но главное — жив остался и никто не пострадал. Суханов с моей Леной первыми примчались в больницу, но я их не видел, пришел в себя лишь на следующий день в реанимации. Потом депрессия началась: только вроде сниматься начал, в театре играть — и снова выпал из обоймы. Макс тогда очень поддержал морально.
— Но вскоре вас позвали в «Ночной дозор». Как отнеслись к необычному материалу?
— Прислали сценарий. Прочитал и ничего не понял, я в принципе не любитель фэнтези. Звоню на студию:
— Спасибо, что позвали, но что-то мне... не очень. А кто режиссер?
В ответ:
Конечно, тут же дал согласие. С Бекмамбетовым впервые столкнулся еще в Ташкенте, когда поступал в театральный, — он там учился на художника театра и кино. Потом надолго потеряли друг друга из виду.
Работать с Тимуром было очень интересно. Не все трюки в картине нарисованы, некоторые сами выполняли. Например когда Завулон перебрасывает грузовик через себя, нужно было снять нашу троицу магов, как вращаемся. Кабину посадили на специальное устройство вроде центрифуги. Внутри закрепили камеру — и мы там крутились. Радовался, что не поел накануне...
Главное, что трюк получился. Но бывает, что не все идет как надо. В недавно вышедшем фильме «Салют-7» о подвиге экипажа, оказавшегося на какое-то время без связи на орбитальной станции, Владимир Вдовиченков с Павлом Деревянко играют космонавтов, а я начальника Центра управления полетами. Весь накал страстей происходит вокруг взаимодействия Земли и космоса. В одном из эпизодов я по сюжету бросаю стул в бронированное стекло, и оно должно красиво «треснуть» при помощи компьютерной графики. Накал страстей был таков, что стекло не выдержало и по-настоящему разлетелось на множество осколков. Все перепугались, но именно этот кадр — без спецэффектов — и включили в картину.
Самое ужасное, когда происходит трагедия. Увы, такое тоже случается. Как на съемках сериала «Кобра». По питерским каналам устраивали гонки на катерах. Первый вылетел из-за поворота чуть раньше, и второй в него врезался. За рулем обоих были родные братья... Получилось, один убил другого.
В том же сериале на Мальте чуть не погиб мальчик-актер. Я несусь за ним по узким улочкам, он выбегает на дорогу, и у меня на глазах совсем не по сюжету его сбивает машина. Словно в замедленной съемке вижу, как с парнишки слетают ботинки... Через минуту-другую он встает и шатаясь бредет к тротуару. Чудо, что отделался ушибами. После этого очень боюсь каскадерских съемок и погонь в кино.
— В сериале «Кобра» вы снимались с Ольгой Ломоносовой, и у вас начался роман... Почему отношения не сложились?
— Честно — не знаю почему. Оля прекрасный человек. И я вроде ничего. Но... Может, просто не созданы друг для друга? А то, что два актера не в состоянии ужиться вместе, мне кажется, всего лишь легенда. На свете много примеров, когда творческие люди прекрасно сосуществуют долгие годы. С Олей у нас остались замечательные отношения. Уже шесть лет играем «Тартюфа» в Театре на Малой Бронной.
Стараюсь расставаться с женщинами мирно и сохранять теплые отношения. Не терплю только предательства — после него прекращаю всякое общение.
— Вы имеете в виду третью супругу Евгению? Со стороны казалось, что вы счастливы...
— Мы познакомились в том же «Маяке». Она моложе на девятнадцать лет, поэтому я не относился к роману серьезно, просто встречались. Но женщинам не нравится неопределенность, поэтому от нее поступило предложение жить вместе. Я отказался. Она ушла. Прошел месяц, два... Она довольно скоро начала встречаться с другим. А когда позвонила, чтобы вернуть ключ от квартиры, я предложил пожениться. Показалось, что теряю человека, который мне необходим. Она согласилась.
Мы очень хотели ребенка, но получилось не сразу, были проблемы. Когда она вновь забеременела, почти все время пролежала в больнице. После рождения Прохора я просто сошел с ума от радости! Захотелось построить дом, чтобы растить там сына. И построил. Потом задумался, как здорово было бы жить на море.
Побывал у друзей в Испании, под Аликанте. И место мне очень понравилось, может потому, что ностальгически напоминало Ташкент. Присмотрел там домик, купил машину. И последние два года они с Прохором жили там. Сын заговорил по-испански, по-английски... Я же постоянно летал на съемки, в последний год они длились почти восемь месяцев. К сожалению, женщин нельзя оставлять одних так надолго, у них начинают путаться мысли. И речь даже не об измене — это оказалось предательство другого уровня. Не хочу вдаваться в подробности, пусть останется интрига. Скажу одно: долго бился за наши отношения, за Прохора. Но в конечном итоге все развалилось.
После этой истории стал меньше доверять людям, женщинам — тем более. Но когда привык жить семьей с девятнадцати лет, не представляешь, как существовать одному. В моей жизни появилась Наташа Громова, они с ее мамой продюсируют детский кинофестиваль в «Артеке», где мы и познакомились. Наташу я встретил в период ожесточения — ей приходится непросто. Три года мы вместе, но жизнь до сих пор напоминает американские горки. Ух, аж дух захватывает!
— Между тем семья у вас большая — трое детей, старший сын уже и дедом сделал!
— Я стал дедушкой в сорок три года. И мне это очень нравится. Алиске десять лет, вполне себе взрослая барышня. Не удивлюсь, если в школе уже появились ухажеры. Высокая, красивая, умница-разумница. Вся в деда! Шучу. В мамочку и в папочку.
Жаль, Алиску не застал мой папа. Семью я помогал перевозить из Ташкента постепенно: сначала сестру с мужем и племянницей, потом родителей. В девяностые в Узбекистане стало тяжело — зарплаты отца хватало только на бензин от дома до университета. Увы, через полгода после переезда в Москву его не стало. Он очень переживал, что остался без любимой работы, — сердце не выдержало. А мамочке в октябре отметили юбилей — восемьдесят лет. Хочу пожелать ей только здоровья. Все остальное мы с сестрой Леной сделаем.
— Приятно чувствовать себя главой семейства?
— Здесь выдерживаю небольшую паузу и говорю: «Я действительно чувствую себя главой большого семейства, и мне от этого очень радостно!»
Подпишись на наш канал в Telegram