Наблюдая за Лелей, дающей журналистам интервью, я поражался, как ее тонкие наблюдения и мудрые суждения, излагаемые прекрасным русским языком, не сочетаются с экранными героинями бабушки, да и с той, кем она была в жизни.
Мое детство прошло в коммунальной квартире дома на пересечении улиц Лесной и Миусской, где жили бабушка с дедушкой. Родители частенько ссорились, сходились-расходились, а меня, чтобы не травмировать неокрепшую психику, отдавали «старикам». У отца я был первенцем, от женщин, к которым он прибивался во время очередного разрыва с мамой, имелось еще две дочери, но так получилось, что с внучками бабушка общалась гораздо реже, чем со мной.
Только научился ходить, бабка стала брать с собой на съемки. Как же мне там все нравилось! Похожая на праздничную суета, бегающие туда-сюда костюмеры с ворохами платьев и пиджаков, гримеры, парой движений поправлявшие прически, крики режиссера. Но прежде всего — собственная исключительность в качестве внука Елены Александровны Максимовой (впрочем, по имени-отчеству ее мало кто величал — для коллег и друзей она была Лелей), которую знал каждый: актеры подходили к ней, здоровались, спрашивали о самочувствии, а внука гладили по головке или делали козу. Думал про себя: «Вот повезло-то!» Напитавшись творческим духом, в детском саду, где бывал во время бабкиных дальних киноэкспедиций, устраивал целые представления, изображая по очереди всех персонажей сказок, которые читала воспитательница.
В 1967 году бабушка взяла меня, восьмилетнего, в кинотеатр «Ударник» на премьеру фильма «Цыган», где Евгений Матвеев снялся в роли Будулая и дебютировал как режиссер. Елена Александровна играла в картине Лущилиху — ненавидимую всей деревней сплетницу и шантажистку. То ли понимая, что меня вряд ли заинтересует сюжет отнюдь не детского кино, то ли опасаясь потрясения, которое может вызвать у внука гнусный персонаж в ее исполнении, баба Леля, миновав зрительный зал, отвела меня на второй этаж, где стояли накрытые по случаю премьеры банкетные столы. Отвела и оставила наедине с множеством вкусностей, среди которых были и особенно любимые мною коржики. Нисколько не сомневаясь, что имею право угоститься, я взял коржик и откусил от него добрую треть. В то же мгновение рядом возникла невесть откуда взявшаяся суровая тетенька в строгом костюме, похожая сразу на всех администраторш и билетерш, и угрожающе сдвинув брови, принялась отчитывать: «Мальчик, как тебе не стыдно! Ты взял то, что тебе не предназначено!»
Я готов был провалиться и ничего не мог сказать в свое оправдание — недожеванный коржик встал поперек горла. Остаток так и держал в руке (не класть же объедок обратно на блюдо!), пока не появилась бабушка. Поняв, что я вовсе не посторонний мальчик, случайно забредший в банкетный зал, строгая тетенька вмиг расцвела доброй улыбкой. С момента истории с коржиком прошло полвека, но нелюбовь к контролерам, вахтерам и иже с ними сохранилась у меня по сей день и я ничего не могу с ней поделать.
Известность к бабушке пришла с первой же ролью в немой ленте «Бабы рязанские». Двадцатидвухлетняя Елена Максимова сыграла Лукерью — скандальную, наглую и в то же время глубоко несчастную женщину, которая, живя в богатом доме и не зная ни в чем недостатка, вынуждена терпеть измены мужа. А спустя три года, в 1930-м, на экраны вышел легендарный фильм Александра Довженко «Земля». Великий режиссер доверил Елене Максимовой главную женскую роль — деревенской девушки Наталки, которая теряет жениха. Узнав, что Василя убили кулаки, она будто в помешательстве срывает с себя одежду и мечется по дому — простоволосая, обнаженная. Эпизод получился пронзительным.
Слышал, как однажды во взрослой компании баба Леля рассказывала о съемках знаменитой сцены: «Александр Петрович попросил покинуть площадку всех кроме оператора Демуцкого. Народ послушно удалился, и только пожарный заявил, что не уйдет: «По инструкции я должен присутствовать во время всего процесса съемок. А вдруг лампу разорвет или штангу осветительного прибора заденете — и он рухнет? Что хотите делайте — я остаюсь!» Сначала Довженко пожарного уговаривал: мол, контроль за безопасностью мы с оператором берем на себя, обещаю, что ничего не случится, но когда тот заупрямился, страшно рассердился и пригрозил позвонить в партийные верха. Только тогда огнеборец сдался».
Премьера картины «Земля» состоялась восьмого апреля 1930 года. Зрители были настолько ошеломлены увиденным, что после появления на экране надписи «Конец фильма» в зале несколько секунд висела мертвая тишина. Потом, как взрыв, — шквал аплодисментов и крики «Браво!». По воспоминаниям бабушки, Довженко был счастлив. Только совсем недолго — пару дней. На третий едва ли не во всех партийных изданиях появились разгромные рецензии, режиссера обвинили в излишнем натурализме, сползании в порнографию (в первую очередь, конечно, имея в виду эпизод с мечущейся по горнице обнаженной Наталкой), языческом любовании природой и неправильном понимании сути коллективизации. После того как фильм раскритиковал Горький, а Демьян Бедный написал язвительный памфлет, Довженко поседел за одну ночь и стал думать о добровольном уходе из жизни. Отказаться от трагического решения его заставило самоубийство Маяковского, случившееся спустя шесть дней после премьеры картины — четырнадцатого апреля. Позже Довженко вспоминал, что именно стоя у гроба друга, понял: наложить на себя руки — не выход, нужно жить и работать несмотря ни на что.
В том же 1930 году «Земля» была отмечена премией Национального совета кинокритиков США как лучший зарубежный фильм, а спустя почти тридцать лет, в 1958-м, на Всемирной выставке в Брюсселе включена в число двенадцати лучших картин за всю историю кинематографа. Довженко уже полтора года покоился на Новодевичьем кладбище, и за наградой в бельгийскую столицу пригласили исполнителей главных ролей, в том числе актрису Елену Максимову. Однако партийное и кинематографическое руководство сочло поездку актеров за рубеж излишней — премию за фильм получил кто-то из чиновников.
Кроме Довженко бабушке повезло поработать еще со многими замечательными режиссерами: в «Первокласснице» Ильи Фрэза она играла цветочницу, у Сергея Герасимова в «Молодой гвардии» — мать Вали Борц, в «Чужой родне» Михаила Швейцера — председателя колхоза Варвару Степановну. Главные роли в последнем фильме достались тогда еще совсем молодому Рыбникову и Мордюковой, которая была старше партнера на пять лет. С Нонной Викторовной у бабы Лели сложились чисто рабочие отношения (из-за непростого характера с той даже приятельствовать оказывалось сложно), а вот с Николаем Николаевичем они подружились на всю жизнь. Помню, как Рыбников и Ларионова с дочками Аленой и Аришей приходили к бабушке в гости и как мы с ней наносили в их дом ответные визиты.
Однажды бабе Леле пришлось сопровождать меня, Алену и Аришу на Кремлевскую елку. Помню, ехали на автобусе, а когда вышли на остановке, я потерялся. Причем бабушка заметила пропажу внука не сразу, а уже в очереди в гардероб. К Кремлю со всех сторон двигались толпы детей с мамашами и бабками, и оглядываясь назад, моя видела знакомую шапку с помпоном и была уверена, что это я. Оставить девчонок одних и броситься на поиски не могла — и тихо сходила с ума все два часа, пока шло представление. А самостоятельный восьмилетний пацан без проблем добрался до дома и там ждал подарка от Деда Мороза. На следующее утро бабка «во искупление вины» напекла своих фантастически вкусных пирогов, которые я обожал. Впрочем, не меньше любил ее борщи, котлеты, пельмени, вареники, салат оливье. Честное слово, до сих пор даже в лучших ресторанах ничего подобного не ел!
Мне не приходило в голову спросить, когда и у кого баба Леля постигала поварскую науку, — понятно, что уж точно не в детдоме, где оказалась в четырнадцать лет.
Отец бабушки владел небольшой булочной в районе Сокольников, в 1916 году закрыл переставшую приносить доходы лавочку и устроился бухгалтером в вагонное депо. Спустя четыре года его не стало, и моя прабабка, не имевшая никакой профессии, занимавшаяся исключительно домашним хозяйством, отдала всех трех дочерей в детдом. К слову, ни Леля, ни младшие Зоя с Ларисой никогда за это мать не осуждали. Отлучая от себя девочек, несчастная женщина понимала, что рядом с ней они просто умрут от голода. К тому же в 1920-м прабабушка уже наверняка чувствовала себя не совсем здоровой, в 1922 году ее не стало.
В середине двадцатых кино казалось чудом из чудес, конкурс в актерскую студию при Межрабпоме был сумасшедшим — более трехсот человек на место. Но бабушка чем-то зацепила набиравшего курс Константина Эггерта — звезду немого кино, актера, режиссера, сценариста — и оказалась в числе избранных. Первый год умудрялась совмещать учебу с работой прессовщицей на пуговичном комбинате, а второкурсницей начала сниматься.
На момент знакомства с дедом Георгием бабушка уже сыграла в пяти или шести фильмах. Можно не сомневаться: если бы не революция, их пути никогда не пересеклись бы. Георгий Николаевич Лукьянов происходил из дворянского рода. Получив инженерное образование, работал в теплотехническом НИИ имени Дзержинского. К слову, при царе Лукьяновым в доме на пересечении Лесной и Миусской улиц принадлежал целый этаж, но в результате «уплотнения буржуйского элемента» семье остались две комнаты. Новый, 1929 год Георгий и Леля встречали в одной компании (представитель голубых кровей и бывшая детдомовка — конечно, при прежнем режиме такое было просто невозможно), а утром первого января дед сделал едва знакомой девушке предложение. Бабка любила рассказывать, что всю новогоднюю ночь кавалер хватал ее под столом за коленки, но это как-то мало вязалось с моим представлением о деде-аристократе.
Спустя неделю, шестого января, они расписались и прожили вместе более полувека. Будь моя воля, я бы за каждый год семейной жизни ставил деду по памятнику, поскольку характер у бабки был — мама не горюй! Случалось, день начинался и заканчивался ее криками — бабушка распекала деда за малейшую провинность, а то и вовсе без повода. При этом не выпускала изо рта папиросу — дымила как паровоз. Пачки забористого «Севера» и куски ваты, которой баба Леля набивала мундштуки, лежали везде: в изголовье кровати, на комоде, на обеденном столе. Как никогда не куривший дед это терпел, диву даюсь. Однажды, уже взрослым, я спросил бабу Лелю, где она заполучила вредную привычку, и услышал: «В детдоме. Там все курили, чтобы голод приглушить».
С Георгием они были полными антиподами: шумная, крикливая бабушка и дед — выдержанный, интеллигентный, в чем-то даже рафинированный. Большой книгочей, собравший гигантскую библиотеку. Как мужа Лели Максимовой его знали администраторы всех сценических площадок Москвы, и мы вдвоем не пропускали ни одной премьеры. Первое время уговаривали присоединиться бабушку — и нарывались на крик: «У меня дел по горло! Надо постирать, погладить, приготовить! Идите уже — не путайтесь под ногами!»
Я действительно не помню, чтобы бабка дома отдыхала. Ей приходилось руками (машинка по типу «ведро с мотором» появилась много позже) перестирывать горы белья, убираться в комнатах и местах общего пользования (по графику), утюжить наши с дедом рубашки и брюки. Фарш на котлеты она прокручивала на старой мясорубке, когда намечались гости — чуть ли не в промышленных масштабах. Параллельно с домашними делами бабушка умудрялась учить роли. Сначала сама то и дело заглядывала в сценарий, в советском варианте напоминавший расчетную книжку за электроэнергию, а как только я научился читать, отдавала мне — чтобы следил, правильно ли запомнила реплики.
В гостях у Лели Максимовой любили бывать все: мало того что накормит вкуснятиной, так еще и веселье за столом организует. С дедом у них был прекрасный дуэт — пели на два голоса так чисто и душевно, что мало кто отваживался подпевать. К сожалению, в кино этот талант актрисы Максимовой был почти не востребован. Одно из семейных торжеств — редчайший случай! — праздновали в ресторане. Это была годовщина свадьбы бабки и деда, совпавшая по времени со съемками фильма «Безотцовщина». Поскольку приглашена была вся киногруппа, места в квартире точно не хватило бы. Помню, с каким уважением и нежностью говорили о бабушке Драпеко, Семина, Федосова, Прыгунов, Куравлев... С Надеждой Капитоновной и Леонидом Вячеславовичем эта картина подружила бабу Лелю до конца ее дней. Федосова часто бывала у нас в гостях, а Куравлев поздравлял со всеми праздниками. Отвечая на телефонный звонок, я слышал голос, который нельзя спутать ни с каким другим: «Здравствуйте! Это Леня Куравлев...»
Наверное, пора рассказать, какие окольные пути привели меня, дипломированного юриста-правоведа, в кино. Благодаря бабушке моей школой стала не рядовая по соседству с домом, а как бы сегодня выразились, «элитная», № 31 — прямо за МХАТом, что на Тверском бульваре. В разное время ее окончили внук Хрущева, Виктор Пелевин, Миша Ефремов, Федя Бондарчук. Многие из моих одноклассников писали стихи, новеллы и рассказы. Я тоже «баловался» поэзией, но хотел стать только актером.
Незадолго до выпускных экзаменов баба Леля отвела меня на смотрины к Тамаре Макаровой, с которой была знакома еще с конца сороковых, когда вместе снимались у Герасимова в «Молодой гвардии». Я с большим воодушевлением прочел стихи собственного сочинения и ждал если не восторгов, то хотя бы одобрения. Но Тамара Федоровна сказала:
— Леля, мальчик явно не Смоктуновский и даже не Лоуренс Оливье, это видно. Так зачем же портить ему жизнь? Сама знаешь про зигзаги актерской судьбы: сегодня есть работа, а завтра и послезавтра ее нет.
— Но он так хочет стать артистом! — с мольбой в голосе воскликнула бабушка. — С детского сада лицедействует.
— Если очень-очень хочет, значит, своего добьется. Не сейчас, так после. Сам. Только мы с тобой не будем принимать участия в водворении мальчика в нашу проклятую профессию, чтобы потом не поминал дурным словом.
Потеряв надежду поступить на актерский факультет ВГИКа, подал документы на киноведческий, но и там потерпел фиаско. На семейном совете было решено «отдать Андрюшу на юриста». Так я стал студентом ВЮЗИ, а чтобы не угодить в армию, по протекции мамы устроился на работу в «почтовый ящик» — одно из подразделений Курчатовского института.
В двадцать четыре года мне удалось получить заветный белый билет — убедил руководство военкомата, что не могу служить, поскольку должен ухаживать за престарелыми бабушкой и дедушкой. Дед Георгий действительно болел и вскоре умер.
Став обладателем белого билета, я тут же уволился из «почтового ящика» и отправился в редакцию «Советской культуры». Руководство отдела кино поручило мне вести рубрику с незатейливым названием «Новые фильмы — новые роли». Я писал короткие заметки о картинах, выходящих в прокат. Потом мне стали поручать статьи и интервью. И первый же опыт едва не вышел комом.
С Николаем Афанасьевичем Крючковым нужно было сделать передовицу об испытании новой ядерной бомбы в американском штате Невада. Легендарный актер сам пришел в редакцию (возможно потому, что со времен съемок картины «Море студеное» дружил с Лелей Максимовой и хотел сделать приятное ее внуку), поручкался со всеми, закурил «Беломор» и принялся рассказывать какую-то байку. С таким матом-перематом, что у меня от неловкости перед коллегами (артист голливудского масштаба, сто раз лауреат всяких премий, а из литературных слов — только союзы!) запылали уши. Предложил гостю:
— Николай Афанасьевич, может, вы сами в спокойной домашней обстановке напишете, как возмущены происками американской военщины?
— Чего ж не написать, если (дальше непечатное) в самом деле возмущен?!
Попрощался со всеми и ушел. А старшие товарищи принялись надо мной хохотать:
— С ума сошел?! Николай Афанасьевич ничего писать не будет! Сейчас начнет скрываться от тебя.
Коллеги оказались правы — мне самому пришлось писать за Крючкова передовицу: мол, я постоянно думаю о взрывах на полигоне Невады, даже на рыбалке, куда езжу с внучкой. О ней-то в первую очередь и болит душа — какое будущее ожидает Катеньку, в каком мире ей предстоит жить?
Позвонил Крючкову:
— Статья готова. Могу сейчас прочитать по телефону или приехать с напечатанным текстом.
— Давай ко мне домой. Статью можешь не везти — и так знаю, что все нормально. А вот доверенность не позабудь.
Кинолегенды вроде Крючкова, Меркурьева, Глебова всегда очень внимательно следили за тем, чтобы писавшие за них журналисты получали гонорар. Для того и нужна была доверенность с автографом актера. Особую щепетильность проявлял еще один друг и партнер бабушки — Глузский: они вместе снимались в «Тихом Доне» Герасимова и в фильме «Дожди». Так вот, Михаил Андреевич несколько раз переспрашивал: «Я могу быть уверен, что вы получите деньги? Не случится так, что их пришлют мне? Не смущайтесь, молодой человек, я знаю — профессия журналиста не из хлебных».
Большинству актеров было абсолютно наплевать, что я там писал от их имени (знали: крамолу редактор не пропустит — и ладно), но однажды экспресс-метод сильно меня подвел. Сочинив интервью с Ириной Алферовой, с легким сердцем набрал ее домашний номер и нарвался на Абдулова. Узнав, что в завтрашнем номере «Советской культуры» выйдет интервью с женой, Александр подозрительно поинтересовался:
— А когда вы разговаривали? Она уже неделю как в Германии.
— Да мне и не пришлось ее тревожить, — весело объяснил я. — Сам сочинил и вопросы, и ответы, но счел себя обязанным поставить в известность...
Что тут началось!
— Безобразие! Я буду жаловаться! Вашему главному редактору, в Госкино, в Министерство культуры! — кричал Абдулов.
Мои жалкие оправдания:
— Я же только о хорошем... — потонули в лавине его гнева.
Положив трубку, пошел с повинной к завотделом кино Льву Александровичу Парфенову — образованнейшему и интеллигентнейшему человеку, у которого самыми ужасными ругательствами были слова: «Андрей, ну как же так?!» Выслушав рассказ о журналистском хулиганстве, милейший Лев Александрович схватился за сердце, но увидев мое потерянное лицо, принялся успокаивать: «Ничего, все поправимо. Сейчас бежишь в магазин, покупаешь две бутылки водки — и с ними в типографию. Там просишь наборщиков поменять прямую речь на косвенную — из интервью получится заметка за твоей подписью».
Пустив глубокие корни в отделе кино «Советской культуры», я получил право самостоятельно выбирать героев для интервью. И тут уж было без дураков: приходил с магнитофоном, все записывал, готовый текст приносил на визу. Как-то, роясь в архивах, заметил, что не видел ни одного интервью со всенародно любимой Татьяной Ивановной Пельтцер. Нашел в справочнике кинематографиста ее домашний номер:
— Добрый день! Будьте добры Татьяну Ивановну.
— Здравствуйте, это я.
— Меня зовут Андрей Лукьянов, я корреспондент газеты «Советская культура»... — Секундная пауза и частые гудки. Набираю опять: — Татьяна Ивановна, это снова Лукьянов. Видимо, произошел какой-то сбой...
— Милый Лукьянов, это не сбой, это я вас с вашей газетой послала (и уточнила куда).
Трубка снова часто запиликала. Матерный адрес в устах Пельтцер прозвучал настолько миролюбиво, что я расхохотался. А потом надо мной потешались коллеги: оказывается, всем давно было известно, куда Татьяна Ивановна неизменно посылает журналистов.
Вечером рассказал бабушке о неудавшейся попытке пообщаться с любимицей зрителей и услышал:
— Ах, она (тут бабуля тоже беззлобно, но все-таки с обидой за любимого внука произнесла еще одно непечатное слово). Ну, Танька, я тебе щас устрою!
Передаю текст, который произносила бабушка, говоря по телефону с Татьяной Ивановной, что отвечала Пельтцер, я, разумеется, не слышал: «Танька, ты? Здравствуй, это Леля... Какая, какая — Максимова. Ты зачем послала (бабушка повторила адрес) моего внука? А-а, понятно... Только это ж до него было — Андрей всего два года журналистом работает. Могла бы объяснить парню по-человечески, а не посылать сразу. Ну ладно, как у тебя вообще дела?»
Дальше они говорили о чем-то своем, а когда бабуля положила трубку, я спросил:
— Ну, и что Пельтцер ответила?
— Сказала, надо было объяснить, что ты мой внук.
— И тогда она согласилась бы дать интервью?! — воодушевился я.
— Нет, просто послала бы тебя не туда, а в другое место.
Интервью у Пельтцер я так и не взял.
Бывает, ловлю себя на мысли: а ведь у Елены Максимовой совсем не было актерского тщеславия! Ее путали с Валентиной Телегиной, Надеждой Федосовой и даже с Валентиной Владимировой, несмотря на то что та была на двадцать с лишним лет младше. Бабушка по поводу путаницы нисколько не расстраивалась — напротив, смеялась: «Если считать все их роли моими, а мои приписать им — так каждая в мировые рекордсменки по киноудоям выйдет!»
Я сам не раз разубеждал знакомых, довольно искушенных в кинематографе, что роль Алевтины-самогонщицы в картине Станислава Ростоцкого «Дело было в Пенькове» играла Телегина, а не Максимова, а роль матери Борьки Берестова в ленте Александра Зархи «Высота» исполнила как раз бабушка, а не Валентина Владимирова.
Будь бабка хоть немного честолюбивой, ей было бы чем погордиться — скажем, новаторством. Кроме того что первой предстала на экране обнаженной, сыграла одну из главных ролей в первом цветном отечественном фильме «Груня Корнакова», так еще — подобных случаев в мировом кино наперечет! — снялась в двух экранизациях одного литературного произведения. В фильме «Тихий Дон» режиссера Ольги Преображенской в 1931 году сыграла Дарью, а в картине Сергея Герасимова в конце пятидесятых — мать Мишки Кошевого.
Допускаю, что в начале карьеры профессия была у бабы Лели в приоритете, но после появления на свет единственного ребенка — моего отца Глеба — точно отошла на второй план. Бабка родила сына в двадцать девять и буквально растворилась в нем.
Отцу было семь лет, когда началась война. Дед Георгий в это время служил в Кенигсберге, в автомоторизованной части, к которой его приписали, вызвав из запаса. И мой папа рванул к нему, чтобы «вместе воевать». Перепутав город, сел в состав, шедший за Урал. В дороге умудрился подхватить грипп, и на другой день его с высоченной температурой сняла с поезда милиция. Бабушка, по ее признанию, за эти сутки чуть не сошла с ума.
Когда в июле 1941 года детей сотрудников киностудии отправили в эвакуацию под Уфу, она, чтобы не расставаться с сыном, устроилась в интернат поваром. А через несколько месяцев, в ноябре, вместе с детским лагерем переехала в Душанбе (тогда — Сталинабад), где уже весной 1942-го «Союздетфильм» и местная киностудия, объединившись, начали снимать кино. В первой же картине — «Принц и нищий» — бабушка сыграла маленький эпизод.
Дед не любил рассказывать о войне — знаю только, что его часть попала в окружение, из которого вышли единицы. По словам бабы Лели, фронт сильно изменил характер мужа, оставив, однако, непоколебимой его страсть к женщинам. Здесь я вынужден признаться, что был не совсем искренним, рассказывая, как деду доставалось от бабки «за малейшую провинность». Отринув мужскую солидарность, скажу по совести: Георгий Лукьянов, случалось, заводил романы на стороне и самые громкие скандалы были в доме как раз из-за его походов налево. К счастью, сумасшедше взрывной темперамент бабы Лели компенсировался ее абсолютной незлопамятностью. Уже на второй день бабушка не помнила о причине страшной ссоры, после которой, казалось, развод неминуем.
Одна из излюбленных тем в их спорах — кто раньше умрет.
— Ты меня в могилу сведешь! — кричала бабка.
— Да это я из-за твоих скандалов там первым окажусь, — не повышая голоса, парировал дед.
В 1981-м его положили «на профилактику» в госпиталь ветеранов. В один из дней — звонок из ординаторской: «Георгий Николаевич Лукьянов скончался несколько минут назад. Примите соболезнования...» Бабушка с криками «Я грешница! Грешница!» заметалась по квартире и не слышала повторного звонка: «Простите, произошла ошибка — это другой Лукьянов умер». Я было рванул к рыдающей бабке с утешениями, но отец, движимый все той же мужской солидарностью, остановил: «Не торопись. Пусть покается».
И все-таки спор кто раньше умрет «выиграл» дед: его не стало в 1983-м, а бабушка ушла в сентябре 1986-го, не дожив два месяца до восемьдесят первого дня рождения. О последних годах бабы Лели еще расскажу, а сейчас вернусь к теме «Мой путь в кино». Работая в «Советской культуре», я начал писать тексты для эстрадных исполнителей. Группа «Альфа» под руководством Сергея Сарычева первой исполнила песню «Театр не мода», которую потом включила в репертуар Ирина Понаровская. «Рыжего кота» пел Володя Пресняков-младший, «Жду и верю» — Алексей Глызин, «Самолеты» — Валентина Толкунова, «Пионера Федотова Митю» и «Капитана» — Владимир Кузьмин. Со второй, написанной в стиле баллады, он вышел в финал «Песни года-88». А я к тому времени уже создал как продюсер свою группу «Окно». Нас приглашали на сборные концерты и фестивали, вот только публика встречала прохладно. Очередной «сборник» проходил в Липецке, куда также приехали Игорь Тальков, Жанна Рождественская и «Бригада С». Сидим с Сукачевым за кулисами, я ему жалуюсь на жидкие хлопки зрителей.
— Так иди на сцену и сам пой! — советует Гарик.
— Я не умею!
— А этого и не требуется. Надо только, чтобы все в твоем исполнении было по правде — и публика примет.
И тогда я сказал гитаристам, что первой исполним недавно написанную мною песню «Иван Ильич — участник перестройки», и вышел к пятитысячному залу. От лавины драйва, которая поднялась внутри, порвал на себе рубашку — и пошел-почесал речитативом: «Иван Ильич — участник перестройки, / Он перестроил дачу под Москвой...»
Мой кураж передался слушателям, и я впервые понял, что такое «горячий зал», ощутил свою власть над ним. Со сцены публика провожала нас шквалом оваций. С тех пор многие из написанных песен я исполнял сам, проигрывая каждую как маленький спектакль. Мой друг Володя Матецкий, с которым сейчас сочиняем много песен для кино и сериалов, однажды сказал: «Андрей, ты был основоположником русского рэпа».
Еще один комплимент несколько лет назад прозвучал из уст Елены Мизулиной — в своем интервью тогда еще депутат Госдумы привела цитату: «Как поется в народной песне, «Вчера опять от имени народа в стране подорожала колбаса». Большей похвалы для меня как автора текста быть не могло.
Дебют в кино состоялся в 1990 году. Свердловская киностудия запустила проект «Бердяев» — документальный фильм, где главным рассказчиком был протоиерей Александр Мень, а меня и актера Бориса Бреславского пригласили прохаживаться по местам, связанным с именем великого философа, и рассказывать о том, что видим. Тогда же я получил и приглашение от Дыховичного — сыграть в фильме «Прорва» бутафора Большого театра, «превращающего» кобылу в коня, на котором Буденный должен принимать парад.
В сериале «Дело гастронома № 1», где главную роль блистательно исполнил Сергей Маковецкий, сыграл адвоката директора Елисеевского магазина. Помню, как в один из первых съемочных дней Маковецкий подошел ко мне и сказал: «Найди на YouTube и обязательно посмотри документальный фильм «Елисеевский. Казнить. Нельзя помиловать». Это о директоре Елисеевского Юрии Соколове, но там есть и о твоем герое. Я пересмотрел ленту несколько раз».
Спустя какое-то время актер поразил всю группу. До окончания смены оставалось время, и режиссер предложил:
— Сережа, давайте снимем еще одну сцену.
— Нет, не могу! — запротестовал Маковецкий. — Потому что еще не репетировал этот эпизод дома.
Ну кто еще из артистов репетирует дома? Кто еще так уважительно относится к профессии? Никто! У моей бабки и актеров ее поколения подобное было в правилах, но сегодня считается излишним.
Для меня самой сложной оказалась сцена суда, где герой Маковецкого начинает «сдавать» всю московскую верхушку, получавшую от него взятки, и тем самым подписывает себе смертный приговор. По моей реакции подзащитный должен был прочесть: «Ты как последний идиот сам вырыл себе могилу! Я умываю руки...» Первый дубль, второй, третий — чувствую, опять неорганично, неестественно. И тут у меня начинается тик. Оператор берет крупным планом лицо, где дергается глаз. Звучит команда «Снято! Здорово!». Режиссер Сергей Ашкенази подлетает ко мне и потрясенно спрашивает: «Как ты это сделал?!» Не признаваться же, что «вышло само», — принялся рассказывать о якобы имевшемся в моем актерском арсенале особом приеме.
Сейчас подумал: у бабушки ведь тоже многое получалось по наитию. И будь у нее другая, более аристократическая внешность, Елена Максимова могла бы играть и графинь, и княгинь. В детстве, наблюдая за Лелей, дающей журналистам интервью, я поражался, как ее тонкие наблюдения и мудрые суждения, излагаемые прекрасным русским языком, не сочетаются с экранными героинями бабушки, да и с той, кем она была в жизни — маленькой, круглой, крикливой — тоже.
Вскоре после «Прорвы» мы с Ваней Дыховичным тесно сошлись на съемках программы «Домашний театр», где известные политики играли классику: Жириновский и Боровой — пушкинскую трагедию «Моцарт и Сальери», Хакамада — шекспировскую комедию «Двенадцатая ночь»... Ваня был режиссером, я — продюсером.
Кино в то время почти не снималось, и я хоть и горел желанием играть что угодно и кого угодно, впрягся сразу в несколько бизнес-проектов: открыл пару ресторанов, салон красоты, туристическое и рекламное агентства. Одновременно продолжал писать тексты для популярных исполнителей. Группа «Окно» к тому времени канула в Лету, и я с легким сердцем отдавал их на сторону. Однажды раздался звонок: «Андрей, вас беспокоит Сергей Парамонов. Возможно, вы меня помните — когда-то я был солистом Большого детского хора Всесоюзного радио и Центрального телевидения... Хотел попросить, чтобы вы написали слова для нескольких песен. Музыку я сочинил сам, — и смущаясь, добавил: — Попробую вернуться на эстраду».
Я пригласил его домой. Когда Парамонов перешагнул порог, не сразу узнал. Передо мной стоял человек, нисколько не похожий на задорного мальчика, певшего «Пусть бегут неуклюже пешеходы по лужам...». На момент нашего знакомства Сергею было чуть за тридцать, а выглядел на пятьдесят.
«Представь, мне одиннадцать лет, а я накоротке с Толкуновой, Лещенко, Кобзоном, Магомаевым, — рассказывал Сергей. — Популярность сумасшедшая: после каждого выступления — горы цветов, игрушек. Гастроли по всему миру. А через три года после первого триумфа с «Песенкой крокодила Гены» начал ломаться голос и я стал никому не нужен. Такой удар и взрослому мужику выдержать не под силу, а мне было всего четырнадцать. Несколько лет жил затворником, а потом стал пить. Работал грузчиком, санитаром в морге. Зарплаты на водку хватало — и хорошо, и ладно. Потом одумался. Хочу начать жизнь заново — вдруг получится?»
Сергей держался молодцом, даже улыбался, но было в его лице, взгляде что-то отрешенное, фатальное. Я написал ему текст для песни «Ветер», которую Сережа спел на одном из московских телеканалов, потом познакомил с Сашей Шагановым, автором стихов для песен Аллы Пугачевой, Софии Ротару, групп «Любэ», «На-На», «Иванушки International».
Парамонов продолжал бывать у меня в гостях, мы подружились. В мае 1998-го, в командировке, я прочел в газетах о внезапной кончине «русского Робертино Лоретти». Мне кажется, Сергей был «зашит» — и развязал. Я не смог с ним проститься, о чем до сих пор жалею.
В начале нулевых вернулся к мечтам о кино. И вот в 2004-м получаю предложение сняться в роли президента банка в сериале «Не родись красивой». Эпизодический персонаж подарил знакомство с множеством продюсеров, которых я доставал просьбами: «Дайте сняться в будущих проектах! Готов работать бескорыстно!» В первых двух десятках фильмов и сериалов играл бесплатно, а когда порядком примелькался, стал брать гонорары.
После смерти деда бабушка быстро сдала. Начались серьезные проблемы с памятью: ей все время казалось, что нужно срочно ехать на съемки. Но когда действительно звонили с киностудий, от ролей отказывалась. В 1985-м баба Леля заявила, что хочет перебраться в Дом ветеранов кино, где живут многие ее подружки. Это место меньше всего напоминало богадельню — скорее хороший санаторий с круглосуточным медицинским обслуживанием, ресторанной кормежкой и своим кинотеатром, где фильмы показывали на другой день после премьеры в Доме кино.
Бабушке выделили большую комнату, куда мы с отцом перевезли часть мебели из ее квартиры и в которой сама хозяйка расставила дорогие ее сердцу безделушки. К слову, в Доме ветеранов свои последние годы провел Григорий Чухрай, а Юлий Райзман, Сергей Юткевич, Евгений Габрилович, Николай Крючков, Рина Зеленая подолгу жили, поправляя здоровье. Мой любимый тандем Александр Миндадзе — Вадим Абдрашитов приезжали, чтобы работать над сценариями будущих картин.
Мы с отцом поочередно навещали бабушку почти каждый день. Я приехал к ней накануне недельной командировки в Ленинград — пятнадцатого сентября. Посидели, поговорили, выпили чаю. Бабуля выглядела молодцом, я даже порадовался, что прохладная осень так ободряюще на нее действует. Вернулся в Москву двадцать второго и узнал от отца, что ночью бабушку срочно увезли из Дома ветеранов в больницу. На следующий день ее не стало.
Папа выполнил волю своей матери и развеял ее прах в Подмосковье, над речкой Черной. Давным-давно, когда я был маленьким и мои родители еще жили вместе, вся большая семья Лукьяновых летним днем устроила пикник. Сели на речной трамвайчик и отправились в путешествие — сначала по Москве-реке, потом по Пехорке. Вышли на пристани «Речка Черная». Ощущение счастья от того пикника, где никто не ругался, где любимые дед и бабка, мама и папа смеялись, пели, рассказывали веселые истории, осталось во мне до сих пор. Бабушка потом тоже часто говорила, что это был лучший день в ее жизни.
Как все-таки витиевато переплетаются порой судьбы людей! В жизни актрисы Максимовой раскритиковавший фильм «Земля» Горький едва не сыграл трагическую роль, а отца моей мамы беспризорника Пашу Железнова он же привел на «Олимп пролетарской поэзии». Стихи дед писал разные, но большей частью — на требуемые большевистской властью темы. Вскоре после рождения дочери Маргариты Павел Ильич ушел из семьи, и у моей мамы фамилия от отца — Железнова, а отчество от отчима — Михайловна.
Мой папа, которого, к сожалению, уже давно нет в живых, был кинооператором «Моснаучфильма» и творческого объединения «Экран» на Центральном телевидении. А мама по профессии технарь, окончила Полиграфический институт и большую часть жизни проработала начальником отдела вычислительного центра при Госбанке СССР. Похожие характерами невестка и свекровь между собой не очень ладили. Порой бывало, что волевая, прямолинейная, не знающая оттенков (только черное и белое) Маргарита Михайловна не слишком приветствовала мое общение с бабушкой — как правило, это случалось в периоды, когда отец заводил новую семью, — но разве она могла запретить мне любить бабу Лелю?
В середине девяностых мои родители снова поженились, официально оформив брак. Я купил им квартиру в Ялте, куда «старики» стали уезжать на время московского слякотного межсезонья. Папы не стало в 1999 году, а мама, слава богу, жива, хотя в свои восемьдесят уже плохо передвигается даже по квартире.
...У бабы Лели была примета, что срезанные цветы приносят несчастье, ведут к разлуке. На подоконниках стояли герани, примулы и гортензии в горшках, но букеты в дом не приносили. Когда их дарили на встречах со зрителями, премьерах, бабка тут же передаривала. Спустя годы стал замечать, что примета распространяется и на меня. Со всеми девушками, которым дарил цветы, я расставался. Как, впрочем, и с двумя предыдущими женами. И лишь с третьей, Татьяной, которой не преподнес ни цветочка (именно потому, что не хотел потерять), мы живем вместе больше тридцати лет. В моей песне «Я сделан из такого вещества» есть строчка: «Я сделан из недареных цветов». Так и есть на самом деле.
С Таней мы познакомились в 1986-м, через два месяца после смерти Лели и ровно в день ее рождения — двадцать третьего ноября. Наша встреча никак не могла состояться — к ней привел ряд случайностей. Я и мои друзья поэты-песенники придумали фестиваль «Рок и поэзия». Проходил он в концертном зале Высшей партийной школы. Для победителей приготовили дипломы и букеты. Вручать цветы должны были сотрудники Гагаринского комитета комсомола, но то ли их об этом не оповестили, то ли «беспокойные сердца» куда-то свинтили — только во всем райкоме в то воскресенье оставалась одна дежурная. Моя Татьяна.
Между нами вспыхнул роман, в результате которого на свет появился замечательный парень Георгий Лукьянов, удивительно похожий на прадеда походкой, жестами, манерой говорить, мимикой. Никуда не денешься — гены! Когда сыну исполнился месяц, отправились в ЗАГС получить свидетельство о рождении и заодно расписались. Поскольку свадьбы как таковой не было, все тридцать лет отмечаем день знакомства.
О совпадении двух дат — нашей первой встречи и дня рождения бабы Лели — прочухали не сразу. Сидели как-то за праздничным столом по поводу очередной годовщины, и мне вдруг в голову пришло:
— Сегодня бабушке исполнилось бы...
В этот момент мы с Таней посмотрели друг на друга и чуть ли не дуэтом выдали:
— А это ведь она нас свела!
После Георгия у нас с женой родились близнецы — сын Александр и дочь Татьяна. Танечка — единственная, кто продолжает актерскую династию. Окончила школу Тиша при Нью-Йоркском университете, сейчас пробует себя в качестве бродвейской актрисы, а также продюсера и режиссера.
В детстве я мечтал, что когда-нибудь мы вместе снимем фильм, где я буду режиссером, папа встанет за кинокамеру, а бабушка исполнит главную роль. Этого не случилось, но сейчас есть новая мечта — сыграть в хорошей картине вместе с дочкой.
Подпишись на наш канал в Telegram