«Твой долг как христианина изгнать всякое чувство касательно Маши, кроме родственного! Нет, и кончен разговор», — Протасова покинула комнату столь стремительно, что край платья зацепился за косяк. Раздался треск рвущейся материи. Жуковскому показалось, что это рвется его сердце...
Шел декабрь 1819 года. Василий Андреевич расставлял книги на полках петербургской квартиры, предоставленной ему в Аничковом дворце как учителю будущей императрицы. Маша тем временем в Дерпте подрубала простыни и вышивала наволочки — чтобы скрасить казенный быт обожаемому Базилю. Оба знали, что быть вместе им не суждено. Жуковский нес тяжкий груз отцовского греха и всю жизнь платил по счетам.
...Шестнадцатилетняя Сальха выскользнула из гарема и поминутно оглядываясь, поспешила в сторону отчего дома. За побег неразумная жена поплатилась бы жизнью, но сегодня все иначе. Турецкий городок Бендеры осадили русские войска, страшно грохотали пушки, муж беглянки убит.
— Сальха! — услышала она сдавленный шепот из-под карагача.
— Фатьма! — девушка прижала к себе младшую сестренку.
— Отец грузит подводу, мама послала за тобой, — выпалила девочка.
Они взялись за руки и побежали кривыми переулками Бендер, таясь в тени глинобитных стен. Среди деревьев мелькнула родная крыша, и сестры припустили со всех ног, забыв об осторожности...
«Стоять! Аваст! — дорогу преградил русский офицер. — Куда бежим, красавицы? — осведомился на ломаном турецком. — Красавицы молчали, вцепившись друг в друга и дрожа от страха. Военный мельком глянул на одиннадцатилетнюю Фатьму, взял Сальху за подбородок, откинул чадру и удовлетворенно хмыкнул. — Со мной пойдете. Плен. Тутсаклик. Ясно?» — ловко связал сестер веревкой и легонько ткнув прикладом в спину Сальху, куда-то повел обеих.
В официальных документах записали: «Турецкоподданная Сальха взята при осаде города Бендер с прочими таковыми же в полон и досталась майору Муфелю, и того же году оным майором по выезде в Россию отдана Бунину на воспитание».
...В барском доме усадьбы Мишенское Тульской губернии расположился в удобном кресле богатый помещик, отставной секунд-майор Афанасий Иванович Бунин. У окна за пяльцами выпрямилась на жестком стуле законная супруга Мария Григорьевна. В дверях толпились их многочисленные дети и домочадцы. Посреди гостиной стояли две отмытые и переодетые в сарафаны смуглые кареглазые пленницы. Бунин с удовольствием рассматривал неожиданный подарок приятеля Карла Муфеля. Украдкой покосился на жену и молвил: «На кухню обеих, Василисе в помощь. Ты как, согласна ли, барыня?»
Мария Григорьевна посмотрела мужу в глаза, еле заметно усмехнулась, но промолчала. Бунин схватил трубку, начал ее набивать, просыпая табак на колени. Сальху и Фатьму увели в людскую.
Мария Григорьевна, родив одиннадцать детей, из которых к 1770 году выжило лишь четыре дочери и сын Иван, оставила супружеское ложе и предоставила Афанасию Ивановичу свободу в удовлетворении его мужских надобностей. Сальху поселили в отдельном домике в саду, специально для нее роскошно обставленном. Барин частенько захаживал к юной турчанке, а потом вовсе отринул условности и переселился к ней из господского дома. Фатьма умерла через год, ей едва сравнялось двенадцать...
Сальха с самого начала спокойно воспринимала свое положение: если в Турции господин имеет несколько жен, то и в России наверняка все так же — мужчины везде одинаковы. Как ни странно, поначалу ситуация устраивала и Марию Григорьевну — Афанасий при деле, не шалит, наложница покорна старшей жене, ведет хозяйство, каждый день являясь за распоряжениями, нянчит младших господских детей, усердно учит русский. Помещица даже крестила турчанку, после чего той выдали вид на жительство в Российской империи: «Сальха по изучении российского языка приведена в веру греческого исповедания, при чем восприемниками были жена Бунина Мария Григорьевна и иностранец, восприявший же веру греческого исповедания, Дементий Голембевский». Теперь она звалась Елизаветой Дементьевной Турчаниновой.
Когда Афанасий Иванович открыто стал сожительствовать с любовницей, все изменилось: Мария Григорьевна запретила пускать басурманку в господский дом. Елизавета покорно сносила опалу. Двадцать девятого января 1783 года после трех умерших девочек она родила барину сына. Единственного — к тому времени наследник Буниных Иван скончался.
Мальчика крестили в усадебной церкви и записали в церковной книге: «Вотчины надворного советника Афанасия Ивановича Бунина у дворовой вдовы Елизаветы Дементьевой родился незаконнорожденный сын Василий». Крестной матерью стала младшая дочь Буниных Варвара, в замужестве Юшкова — любимая сестра Васи, много сделавшая для устройства его судьбы.
Сальха понимала: истинная глава семьи Мария Григорьевна — от нее зависит жизнь Васи в доме. По семейной легенде, турчанка поступила так, как поступали младшие жены на ее родине: вошла в барский дом и положила сына к ногам старшей жены. Та долго молчала. Малыш заплакал. Мать не шевельнулась. Бунина не выдержала: «Подай младенца! — Елизавета с поклоном положила Васю на колени Марии Григорьевне. Та обняла малыша, вытерла слезки, прижала к себе: — Что ж, Лисавета. Ты ни в чем не виновата, а дитя — дар Божий. Васеньку воспитаю как родного. Поди, обнимемся».
Так малыш обзавелся второй матерью, а позже и вторым отцом: для придания законности Васю усыновил друг Бунина обедневший дворянин Андрей Жуковский, давно живший в усадьбе. Василий получил его отчество и фамилию, а вместе с тем право на дворянское звание. Впрочем, пожаловано оно было поэту указом императора лишь в 1839 году.
Бунина сдержала слово — мальчик рос, окруженный всеобщей заботой, ни в чем не зная отказа. Однако разница между законными детьми и незаконным отпрыском все же имелась. Когда семидесятипятилетний Афанасий Иванович отошел в мир иной, выяснилось, что он завещал все свое состояние четырем дочкам, не упомянув ни восьмилетнего сына, ни его мать. Но вдова не обидела Лисавету и выделила ей десять тысяч.
После смерти Бунина воспитанием Васи с удовольствием занялся приемный отец. Мария Григорьевна обожала мальчика, видя в нем замену умершему Ивану. Сестры, которые были намного старше, с радостью возились с хорошенькой черноглазой игрушкой в свои редкие приезды в Мишенское. Вася подолгу жил в доме Юшковых в Туле, занимался с преподавателями вместе с дочерьми сестры Варвары, ставил с ними домашние спектакли. Но вот любил ли его кто-нибудь по-настоящему?
Сам он впервые влюбился в семнадцать. В 1797 году Мария Григорьевна отвезла Васю в Московский университетский благородный пансион. Здесь юноша начал писать стихи, приобрел привычку вставать в пять утра и лучших друзей — Андрея и Александра Тургеневых. После окончания пансиона в 1800-м Василий пару лет служил мелким клерком в Главной соляной конторе. Часто с друзьями он посещал гостеприимный дом своего товарища Соковнина — там царили шум, веселье, молодые люди вслух читали книги... В компании были и девушки, среди них Мария Вельяминова — дочь единокровной сестры Жуковского. Вася и Маша обсуждают Руссо, мечтают о будущем Отечества и, конечно, увлекаются друг другом. Все невинно и очень трогательно, но... Девушку выдают замуж за некоего Свечина, муж увозит ее в Петербург, а Жуковский бросает опостылевшую конторскую службу и бежит подальше от Москвы в Мишенское — чтобы зарыться в книги и страдать.
Там он с головой уходит в работу: переводит «Дон Кихота», упражняется в немецком, делает выписки из трудов по архитектуре, искусству и философии. По пансионной привычке встает в пять утра и до завтрака работает в тишине. Потом дом оживает, усадьба полна народу — сестры Василия, их мужья, дети. Живет в Мишенском и единокровная сестра Жуковского Екатерина Афанасьевна Протасова. Недавно овдовев, она с дочерьми Машей и Сашей поселилась в имении матери. Скромные милые девочки быстро привязались к дяде Базилю, так они называли на французский манер Василия, который стал их гувернером и учителем. Именно в Мишенском проявился его педагогический дар.
Втроем часами гуляли по усадебному парку, собирали гербарии, рисовали, читали сентиментальные романы графини де Жанлис. Рассудительную Машу, которая делилась с наставником сокровенным, Жуковский уговорил вести дневник — записывать в нем свои мысли и чувства. И девочка охотно последовала совету.
Размышляя над переводами, Василий подолгу сидел на холме между парком и Васьковой горой. Высокий, худой, смуглый, с длинными черными кудрями, он задумчиво смотрел на усадьбу, пруд, деревню за лугом, Оку, золотые купола далекого Белевского монастыря. Здесь так хорошо думалось, что Жуковский попросил построить для него на этом месте простую сосновую беседку. В ней и происходит первое чтение перевода «Сельского кладбища» Грея. С восторгом и обожанием слушает Базиля двенадцатилетняя Маша Протасова.
Жизнь закипела — по литературным делам Жуковский теперь часто ездит в Москву и Петербург, но неизменно возвращается в Мишенское. Он мечтает о собственном гнезде: «Дал бы Бог найти верную жену...» — и задумывает перестроить доставшийся от тетки домик в Белеве, на высоком берегу Оки. Мария Григорьевна и Елизавета Дементьевна не возражают. Бунина даже выделила деньги на прихоть дорогого Васеньки.
— Базиль, — задумчиво говорит Маша, вертя в руках еще пахнувший типографской краской томик, — а ты ведь сам подобен Дон Кихоту.
— Чем же, милая Маша? Такой же худой и длинный?
— Нет, ты тоже добр, беден и полон фантазий...
Тогда ли обратил особое внимание на Машу Жуковский? Или читая ее дневник, полный искренних мыслей и глубоких рассуждений, в который она позволяла ему заглядывать? А может, разбирая с ней романтические стихи Шиллера? Так или иначе, но неожиданно для себя Василий с ужасом осознал, что влюбился в свою двенадцатилетнюю Галатею.
«Что со мною происходит? Грусть, волнение в душе, какое-то неизвестное чувство, какое-то неясное желание! Можно ли быть влюбленным в ребенка? Ребенок! — в страхе перед запретной страстью пишет он в дневнике и тут же оправдывается, — но я себе ее представляю в будущем!.. Это чувство родилось вдруг... Я им наполнен, оно заставляет меня мечтать, воображать будущее... Я был бы с нею счастлив, конечно!»
К зиме дом в Белеве закончен. Елизавета Дементьевна активно помогает сыну в обустройстве, но живет в Мишенском — за много лет хозяйка и приживалка, старшая и младшая жены стали неразлучны, так рядом и сидели часами за рукоделием. Василий стоял в кабинете, еще пахнувшем свежими сосновыми досками книжного шкафа, и неотрывно смотрел в окно на тропинку, по которой утром спешили на занятия девочки Протасовы, — их зимний дом тоже в Белеве, совсем недалеко. «Вот она позавтракала, оделась, дождалась сестру. Взявшись за руки, они выходят из калитки», — представлял Жуковский. Наконец вдали показываются две тонкие фигурки. Василий поправляет учебные пособия, тетради, напускает на себя строгий вид, а внутри все ликует от восторга — она сейчас будет здесь!
Саша рисует, весело щебечет на уроках, ничего не замечая. Маша тиха, робка, подолгу задумывается над книгой, встретится взглядом с обожаемым Базилем — и заливается краской. Наставник старался обращаться с сестрами одинаково — и не мог. Ему просто с Сашей и сладко-мучительно с Машей.
В 1806 году на волне патриотического подъема — Россия поддержала Пруссию, вступив в антинаполеоновскую коалицию, — к Василию Андреевичу приходит настоящая слава. Его «Песнь барда над гробом славян-победителей» становится всенародно известной. Маша переписывает «Песнь» в альбом и не расстается с ним, храня под подушкой.
На волне успеха Жуковского приглашают в Москву — выпускать популярный журнал «Вестник Европы». От такого предложения невозможно отказаться. Накануне отъезда он решает открыться в своем чувстве матери Маши. Всю ночь не спит, ворочается в душной постели. Наутро идет к Протасовым.
— Любезная сестрица Катерина Афанасьевна. Позволь сказать... Объясниться... — красноречие покидает Василия, он чувствует себя гимназистом.
— Что с тобой, друг мой? — встревожилась сестра.
— Выслушай меня, Катя, не перебивая. Твоя дочь Маша, она... она... замечательная...
— Саша не хуже, — недоумевает Екатерина Афанасьевна.
— Да, да, несомненно. Но Маша — мы с ней Богом созданы друг для друга, — Василий отошел к окну и прижал к стеклу пылающий лоб. Главное сказано, Рубикон перейден. — Я бы хотел просить ее руки. Не сейчас, в будущем...
Повернулся к сестре и замер.
— Никогда! Она еще дитя! — в гневе крикнула Протасова.
— Ей четырнадцать, подождем два-три года... Четыре...
— Нет! Ты обманул меня! Допустил в себе чувства, которые не пристало иметь дяде по отношению к племяннице!
— Но я же не родной брат тебе. У нас разные фамилии, разные матери.
— И один отец! Твой долг как христианина изгнать всякое чувство касательно Маши, кроме родственного! Нет, и кончен разговор, — Протасова покинула комнату столь стремительно, что край платья зацепился за косяк. Раздался треск рвущейся материи. Жуковскому показалось, что это рвется его сердце...
В Москве он с головой погрузился в работу над «Вестником Европы». Весь день правит, переводит, вычитывает, ездит в типографию. А вечерами пишет в дневнике: «Маша не поступит против воли матери, это не в ее характере. Да и я не пойду против воли старшей сестры... Как убедить Катерину в моих чувствах, в чистоте намерений? Нет и не будет у меня другой возлюбленной, другой супруги, кроме милой Маши...»
А в далеком Белеве Маша перед сном поверяет свои мысли бумаге: «Не вижу своей жизни без Базиля... Но маменька, раз приняв решение, никогда его уж не изменит... Милый мой Базиль, когда приедешь ты к нам?..»
К пятнадцатилетию Маши Жуковский публикует в «Вестнике» две аллегорические сказки — «Три сестры» и «Три пояса». Минвана в первой и Людмила во второй — это Маша, обеим героиням тоже «минуло пятнадцать лет». «Какая привлекательная скромность, какой невинный взгляд, какая нежная, милая душа изображается на лице ее», — пишет Жуковский, мечтая о ней. В следующем году выходит «Марьина роща», и снова между строк — Маша, «душистая фиалка», о которой грезит автор, находясь за двести верст от своей возлюбленной.
В мае 1809 года Жуковский, не выдержав разлуки, возвращается в Мишенское. Ему — двадцать шесть, ей — шестнадцать. Маша уже не ребенок, и Василий надеется, что Екатерина Афанасьевна передумает... Но Протасова с дочерьми спешно уезжает за сто верст в орловское имение Муратово и решает там обосноваться, поселившись в крестьянской избе, пока строится господский дом. Жуковский едет в гости, его встречают радушно, вот только с Машей разрешено общаться лишь в присутствии матери. И никаких разговоров о любви! Ни единого намека!
Он старается быть полезным — вызывается проектировать барский дом и следит за ходом работ. Но что будет, когда усадьбу достроят и Протасовы навсегда поселятся в Муратово? Поэт надеется на чудо — и оно случается: Елизавета Дементьевна и Мария Григорьевна по его просьбе в складчину покупают для любимого Васеньки деревушку Холх прямо напротив Муратово, на другом берегу Орлика.
Жуковский перевез туда избу, в которой жили Протасовы до постройки господского дома. Устроил кабинет в той части, где спала Маша. Сидя за книгами, гладит деревянные стены, представляя, как этих бревен касались тонкие Машины пальцы... Подолгу смотрит в окно на Муратово — вот Маша вышла на крыльцо, глядит в его сторону, щурится, приставив ладонь ко лбу. Василий не выдерживает, бежит по тропе через плотину — и вот он уже у Протасовых! Бесконечно готов сидеть рядом с Машей за самоваром и впитывать любимые черты.
К 1811 году дом в Холхе обустроен, Жуковский планирует перевезти сюда мать и наконец-то зажить с ней вместе. Но тринадцатого мая в возрасте восьмидесяти трех лет умирает Бунина, а через десять дней — Елизавета Дементьевна. Жуковский осиротел вдвойне.
Маше меж тем уже восемнадцать. Он видит девушку в Муратово ежедневно, издает с ней и Сашей домашнюю газету, они гуляют, играют на фортепьяно, но их никогда не оставляют наедине. Василий делает вид, что любовь прошла, но Протасова не верит ни ему, ни дочери и зорко бдит. Маша становится все печальнее, бледнее, начинает покашливать. Друзья зовут Жуковского в Москву, Петербург, предлагают необременительную службу, но он не видит смысла в жизни вдали от Маши.
В июне 1812 года в Россию вторгается Наполеон. Жуковский как раз заканчивает свою «Светлану». Балладу цитирует наизусть вся страна: «Раз в крещенский вечерок девушки гадали», а ее автор записывается добровольцем в ополчение.
В 1814 году герой войны, участник Бородинской битвы, всенародно признанный поэт возвращается в Холх, снова просит у Екатерины Афанасьевны руки дочери и вновь получает отказ.
— Неужели вам, сестрица, важнее принципы, нежели наше счастие? Ведь мы с Машей любим друг друга! — почти кричит Жуковский.
— Не допущу беззакония. Ни за что!
В тот день у Маши впервые пошла горлом кровь. Мог ли Василий увезти девушку и тайно обвенчаться с ней? Нет, он не допускал мысли жениться без благословения матери своей возлюбленной.
Тем временем Протасова выдала младшую дочь за приятеля Жуковского — тридцатипятилетнего литератора Александра Воейкова. Много старше Саши, рябой, пьющий, с узкими калмыцкими глазками, небогатый, он почему-то казался Екатерине Афанасьевне подходящей партией. А красавец поэт, издатель, всенародный любимец Жуковский для второй дочери — нет.
На свадьбу Жуковский подарил Саше особенный подарок — посвятил ей поэму «Светлана». С тех пор девушка в кругу друзей получила второе имя — Светлана. После свадьбы молодые уехали в столицу Лифляндской губернии Дерпт (ныне Тарту. — Прим. ред.) к месту службы Воейкова — Жуковский исхлопотал ему в университете кафедру русской словесности. Туда же, в сырой балтийский климат, увезла Протасова чахоточную Машу. Жуковский продает Холх — к чему он, если там нет любимой? — и назначает деньги от продажи деревни Саше в приданое.
Весной 1815 года вопреки запрету Екатерины Афанасьевны он наведался к ним. Сестрица всячески выказывает свое неудовольствие, Машу спрятала в дальних комнатах, так что виделась девушка с Базилем буквально урывками. Из Лифляндии Жуковский отправился в Петербург, куда давно звал Александр Тургенев. Столичная жизнь — обеды, встречи с литераторами, представление ко двору — немного рассеяли тоску по Маше. Еще несколько раз он наведывался в Дерпт, просил ее руки, но натыкался на решительный отказ.
Очередным ударом стало письмо от Маши с просьбой благословить ее брак с Иваном Мойером. Жуковский был знаком с этим господином, прекрасным хирургом, пианистом-виртуозом и благотворителем. Поэт метался, не веря, что любимая идет замуж добровольно, просил ее отсрочить свадьбу на год. Но Маше невыносимо находиться в доме Воейковых: зять пьет и третирует ее, требуя отказать Мойеру — чтобы не давать за ней приданое.
Четырнадцатого января 1817 года состоялось венчание. «Свадьба кончена, и душа совсем утихла. Думаю только об одной работе, — пишет Жуковский Александру Тургеневу, — что из меня будет, не знаю. Поэзия молчит. Для нее еще нет у меня души. Прошлая вся истрепалась, а новой еще не нажил. Мыкаюсь, как кегля». Растерянный, оглушенный потерей Маши, Жуковский собрался было жениться на симпатизирующей ему графине Анете Менгден. Однако дело не сладилось — привыкшая блистать в свете аристократка не разделяла мечты поэта осесть в Мишенском.
Неожиданно Василию Андреевичу предложили должность учителя русского языка при супруге наследника престола Николая прусской принцессе Фридерике Луизе Шарлотте Вильгельмине, в православии получившей имя Александры Федоровны. Жуковский в восторге пишет друзьям: «3.000 жалованья от государя и 2.000 от великого князя, с квартирою во дворце великого князя... Занятие: один час каждый день. Остальное время свободное...» В 1819 году он ненадолго приезжает в Дерпт. Маша с Мойером живет в ладу, ведет хозяйство, рисует, читает, воспитывает нескольких сирот. Встреча с дорогим Базилем радует, но оба понимают — все кончено, совместного счастья не будет уж никогда.
Кажется, тридцатишестилетний поэт смирился с этой мыслью. Живя при дворе в Павловске, он увлекся фрейлиной императрицы юной Софьей Самойловой. Посвятил кроткой миловидной красавице стихотворение «Платок графини Самойловой». И вдруг — письмо от Маши: «Милый друг, полно так безжалостно молчать... Когда мне случится грустно, то я скажу громко «Жуковский!» — и всегда станет легче...» Чуть подернувшееся пеплом забвения чувство вспыхнуло вновь, и двадцатидвухлетней Софье дана отставка.
Маша извещает милого Базиля, что для него есть место в Дерптском университете, приглашает жить в их доме, обещает отвести лучшие комнаты. Но везде в письме про них с Мойером: «мы, у нас, с нами». Каждый день видеть возлюбленную и знать, что она принадлежит другому... Нет, невозможно!
Вместо Лифляндии в составе свиты великой княгини Александры Федоровны в 1820 году он едет в Германию. Однако не выдерживает и заезжает в Дерпт — повидаться с Машей перед долгой разлукой. «Жуковский спит под моей горницей!» — пишет Маша в дневнике. Но спал ли он, зная, что любимая совсем рядом?
И вот уже Германия — страна мечты, родина любимых Шиллера и Гете! Василий сопровождает свою царственную ученицу на званые вечера, увлеченно переводит Шиллера, посещает оперу, осматривает старинные немецкие городки — и чувствует себя свободным и счастливым. Из Дерпта приходит известие — Маша родила дочь. Кажется, она тоже счастлива! Но через несколько месяцев он вскрывает конверт: «Ангел мой Жуковский! Где же ты? Все сердце по тебе изныло. Ах, друг милый! Ты мое первое счастие на свете...» И позабыв про все, он мчится в Дерпт. Маша расцветает в обществе Базиля, смеется, кокетничает. Четыре дня, что Василий живет у Мойеров, в дом потоком идут делегации студентов, учителей, художников, литераторов — пообщаться со знаменитым поэтом, выразить свое почтение. А он мечтает: только бы видеть Машу, ее одну.
Вернувшись из Германии в Петербург, Жуковский по просьбе Саши поселился с Воейковыми в доме Меншикова на Невском, напротив Аничкова дворца. Из-за систематического пьянства Александр лишился места в Дерптском университете, и Василий Андреевич принялся хлопотать о его устройстве в столице. Саша жаловалась, что ее муж очень вспыльчив и гневлив, но в присутствии друга тот сдерживал свой норов. В квартире на Невском сразу образовался литературный салон, здесь часто бывали Карамзин, Гнедич, Крылов, Греч, Федор Глинка, братья Тургеневы, Булгарин. Звездой салона была Саша-Светлана, очаровательная, умная, приветливая, красивая женщина. Неудивительно, что в нее влюбился Александр Тургенев. Василий пытался увещевать друга, дескать, узы брака священны, пусть Воейков и нелучший муж. От притязаний Тургенева и собственных искушений Саша-Светлана в 1823 году сбежала в Дерпт, к сестре. Василий отправился с ней — навестить Машу, она снова беременна. Опять долгие взгляды, разговоры, уверения в вечной дружбе.
Маша умерла в родах... Жуковский три дня провел на могиле любимой, сажал молодые деревца. Набросок последнего ее пристанища повесил в своем петербургском кабинете над письменным столом, рядом с портретом юной Маши.
У него новый ученик — шестилетний наследник престола, будущий царь Александр II. Поэт составляет для великого князя «План учения», где подробно расписывает его занятия вплоть до двадцати лет. Скучные таблицы и грамматические тетради помогали не думать о постигшем горе, запрятать страдания на самое донышко души. «Все время посвящает сочинению азбуки. Для каждой буквы рисует фигурку, а для складов картинки. Он исполнен великой идеей: образовать, может быть, царя», — пишет о Жуковском Дельвиг.
Василий Андреевич, «пользуясь своим служебным положением», оказывал поддержку друзьям: хлопотал о лечении Батюшкова, о пенсии для Карамзина, о возвращении из Михайловской ссылки Пушкина. Благодаря Жуковскому и Крылову был освобожден от крепостной зависимости Тарас Шевченко.
В 1829 году в Италии умерла Саша-Светлана, последняя ниточка, связывавшая поэта с его вечной любовью. Жуковский взял на себя заботы об устройстве судьбы ее детей, Воейкову было не до них — он вновь женился.
Екатерина Афанасьевна пережила дочерей. Понимала ли она, что помешав их счастью, возможно, приблизила раннюю кончину обеих? Жуковский жил воспоминаниями, бесконечно перечитывая письма Маши и Саши и мечтая о том, как сложилась бы его жизнь, не будь Протасова столь непреклонной. Переводил, сочинял и не замечал того, что лирика, самая нежная часть его поэзии, умерла вместе с дорогими сердцу девочками.
Женился Василий Андреевич уже пожилым, нездоровым человеком на двадцатилетней Елизавете Рейтерн, дочери своего друга, художника Герхарда-Вильгельма фон Рейтерна (на русский манер ее звали Евграфовной). Вряд ли это был брак по большой любви, скорее — очарование юностью, желание обрести покой и заботу, родить и воспитать детей. Обрел ли он наконец счастье? Сам поэт писал об этом так: «Того, что называется обыкновенно счастием, семейная жизнь не дала мне; ибо вместе с теми радостями, которыми так богата, она принесла с собою тяжкие, мною прежде не испытанные тревоги, которых число едва ли не перевешивает число первых почти вдвое».
Семья с разрешения государя поселилась в Германии, под Дюссельдорфом. Елизавета часто мучилась от недомоганий, тем не менее подарила мужу двоих детей. На Александру и Павла отец обрушил всю свою нерастраченную любовь. Писал для них сказки — «Кот в сапогах», «Тюльпанное дерево», «Об Иване-царевиче и Сером Волке», сочинил цикл «Стихотворений, посвященных Павлу Васильевичу и Александре Васильевне Жуковским». Для азбуки нарисовал более пятисот картинок акварелью.
Василий Андреевич мечтал вернуться в Россию, однако сначала это было невозможно из-за болезненности жены, потом он и сам захворал — ослеп на один глаз и в 1852 году скончался... Через четыре года умерла и Елизавета Евграфовна, четырнадцатилетняя Саша и одиннадцатилетний Павел осиротели.
Любопытно, что в жизни детей Жуковского так или иначе присутствовал воспитанник поэта — будущий император Александр II. Павел, став художником, спроектировал памятник царю, который был установлен в Московском Кремле и впоследствии уничтожен большевиками.
У Саши случился тайный роман с сыном императора, и она родила от великого князя Алексея Александровича ребенка. Так по иронии судьбы учитель и его венценосный ученик породнились благодаря Алексею Алексеевичу Белевскому-Жуковскому — их общему внуку. После революции он остался в России, работал ученым-биологом и был расстрелян в Тбилиси в начале тридцатых.
Подпишись на наш канал в Telegram