Мне нравится поколение, которым сейчас тридцатник. Работать с ними одно удовольствие. Можно сказать, между нами сложились любовные отношения, несмотря на то что я им всем гожусь в дедушки.
— В телесериале «Динозавр» вы сыграли колоритного уголовного авторитета и судя по всему, уже неплохо освоились в этом амплуа после «Черных кошек» и фильма «Как Витька Чеснок вез Леху Штыря в дом инвалидов». Что привлекло на сей раз?
— Сагитировал Сергей Жигунов, бывший там продюсером. Хотя, думаю, знакомые и друзья будут помирать со смеху, когда увидят сериал. Я играю медвежатника — специалиста по вскрыванию сейфов. По сюжету мой зэк большую часть жизни провел в лагерях и постоянно продлевает свое нахождение под стражей, поскольку ему некуда идти, у него нет дома. Раз в три года бьет по морде кого-нибудь из начальства и получает дополнительный срок. При этом пользуется уважением, живет и работает на маяке. Согласился: решил, это интересно.
Поскольку с прототипом героя жизнь меня никогда не сводила, просил, чтобы на съемках сцены, где я вскрываю сейф, присутствовал консультант — либо бывший уголовник, либо мент, который знает, как это делается. Но по-моему, на экране все равно видно, что пальцы у меня не такие ловкие.
Парня, про которого я думаю, что он мой сын, сыграл Женя Миллер из «Табакерки». А в роли настоящего сына-уголовника снялся мхатовец Юра Чурсин. Оба — замечательные артисты. Мне нравится поколение, которым сейчас тридцатник. Работать с ними одно удовольствие. Можно сказать, между нами сложились любовные отношения, несмотря на то что я им всем гожусь в дедушки. Наша неласковая земля с завидной регулярностью рождает таланты и красавиц.
«Динозавра» запустили два года назад, потом прервались из-за финансовых проблем. Но Жигунову удалось их решить и завершить проект. Что-то снимали в Москве, что-то — на Черном море. Главная трудность была в одном: лето начали снимать в октябре. Холод собачий, все моментально попростужались, ходили в соплях. Конечно, утеплялись как могли, но не спасало, согреться было нереально. Объем работы большой, с площадки возвращался полумертвым, а назавтра спозаранку снова заступал на суровую сериальную вахту. За два года поменялось три режиссера.
— Учитывая сложные обстоятельства, не было соблазна самому порежиссировать?
— Самый послушный актер на свете — режиссер. Когда он работает артистом, ни за что не полезет на территорию постановщика, если нормальный человек. Мало того, постарается как можно точнее выполнить поставленную задачу, поскольку на собственном опыте знает: будущая картина в голове только у одного человека, не надо ему мешать. Мне довелось сыграть множество ролей, но никогда не возникало конфликтов с режиссерами. А те, которых пригласил Сергей, были вполне профессиональными людьми: начинал Женя Серов, у которого я снимался лет двадцать назад, потом пришел Сева Аравин, заканчивал Олег Компасов.
— Вы снялись в «Истории одного назначения» Авдотьи Смирновой. Каков взгляд отца на фильм дочери?
— У меня нет отцовского взгляда на фильмы детей. Смотрю на их творчество как коллега. У Дуни снимаюсь не первый раз, играл Павла Петровича в экранизации «Отцов и детей». С удовольствием вспоминаю. Прежде всего как всякий русский интеллигент я очень люблю Тургенева, да и собрались там изумительные артисты. Анатолий Васильев играл моего брата, чудесно справились с ролями Катя Вилкова, Саша Скотников и главный — Саша Устюгов в роли Базарова. А Юрский и Тенякова вообще забивали всех нас вместе взятых! Снимали в Спасском-Лутовиново, директор музея Николай Ильич Левин — старый друг, я просил, чтобы группу пустили в усадьбу. Музейщикам фильм, кстати, понравился.
Когда Дуня утвердила меня в «Историю одного назначения» на роль генерала Колокольцева, отца главного героя, которого сыграл мой сын Леша, я поинтересовался:
— Что ты хочешь? Более душевного персонажа или упертого солдафона?
— Упертого.
Такого и играл, а Дуня меня иногда корректировала. Это не первый мой персонаж из той эпохи, но впервые пошитый мундир сидел идеально, без единой складки. Спасибо художнику по костюмам Тане Патрахальцевой! У Дуни на площадке всегда царит нормальная профессиональная атмосфера, люди в группе понимают друг друга. Дуня заволновалась, когда во время нашей с сыном последней сцены ливанул дождь, но оператор Макс Осадчий соорудил над нами специальный навес, так что сняли все быстро и качественно.
— Алексей сыграл в фильме сестры, а Авдотья, в свою очередь, — в его сериале «Садовое кольцо»...
— Леша умудрился задействовать в «Садовом кольце» всю семью — трех сестер, мамашу и папашу. Аглая была на картине редактором и снялась в эпизоде. Александра тоже. Она живет в Англии, а тут на пару дней приехала в Москву, и Лешка ее дернул. В фильме есть сцена, где Маша Голубкина и Максим Виторган стоят на крыльце и разговаривают, а из подъезда выходит скандальная баба и орет на них: «Понаехали тут!» Это и есть Александра. У жены Лены Прудниковой, Лешиной мамы, в «Кольце» интересная роль, у меня — эпизодик. Сыграл сторожа штрафстоянки, который материализуется перед героиней Жени Брик, разыскивающей машину сестры. Лена сварила картошку в мундире, которую я и поглощал, направляясь к девушке шаркающей походкой.
— Авдотья и Алексей обращаются к вам за советом, когда снимают свои фильмы?
— Господь с вами! Показывают черновики, но вообще считают, что я из позапрошлого века. У Леши, по-моему, получился приличный дебют. В «Садовом кольце» грандиозная Ирина Розанова, прекрасный Толя Белый, а Маша Миронова сыграла, может быть, лучшую свою роль. Великолепен Илюша Мирошников в роли юного любовника матери главных героинь, а какой там Федор Лавров — следователь!
— Тем не менее пресса к сериалу была не слишком доброжелательна.
— Наплевать. Сын снял достойную картину, для дебюта очень приличную. Про нас, Смирновых, не раз и не два писали, что мы ушлая семейка, мафиозный клан от кинематографа, который осваивает бюджеты. Так вот, вынужден разочаровать: «Садовое кольцо» снималось на нищенские деньги. Два пацана (Лешке исполнилось двадцать три, оператору Сергею Медведеву — двадцать один год, ни у того ни у другого не было дипломов ВГИКа, да и сейчас нет) пахали как проклятые. Картина-то получилась. И успех был, и рейтинги хоть куда. Я снялся у Лешки бесплатно, так же как Лена. Дуня, у которой роль побольше, получила какие-то символические деньги и перевела в благотворительный фонд. Оператор тоже заработал сущие гроши.
Сериал ждал премьеры почти полтора года и дождался: его выпустили во время чемпионата мира по футболу. Похоже, это пошло на пользу — очередной матч оканчивался и начиналось «Кольцо». У сына очень удачно сложился дебютный год: сначала вышел его сериал, а теперь Дунина «История одного назначения». Знаю, как важно поскорее запуститься с новой картиной, но он вынужден ждать. В новом проекте по сценарию Насти Пальчиковой главные роли должны играть Юлия Высоцкая и Федор Бондарчук, который сейчас делает новую картину. Вот Лешка и мается, сидит без работы, что для молодого режиссера мучительно.
— Получается, что утверждение: в режиссуру должны приходить только люди с жизненным опытом, не совсем верно. Что подтверждает дебют Алексея, да и ваш «Белорусский вокзал».
— Да что за опыт у меня мог быть, если родился в марте 1941-го? Когда исполнилось три месяца, мы с двадцатишестилетней мамой уехали из Москвы в эвакуацию в Воронеж. Сестра бабушки была замужем за заслуженным артистом местного драмтеатра Василием Ивановичем Флоринским. Он, в частности, известен тем, что первым сыграл на сцене Ленина, раньше Щукина. Сейчас на доме, где жил мой двоюродный дед, висит мемориальная доска, я был на открытии. Мама устроилась в театр суфлером. Вскоре труппа уехала в эвакуацию в Башкирию, потом в пригород Челябинска Копейск. Я начал говорить за кулисами. В эвакуации провели три года и в 1944-м вернулись в Москву.
Когда началась война, отец был студентом Литинститута. Весь курс записался добровольцами, из них сформировали «истребительный батальон». Никого, конечно, этот батальон не истребил, занимались строевой подготовкой, гасили пожары от зажигательных бомб, разгружали эшелоны, рыли окопы. Потом студентов отправили доучиваться в Узбекистан. Отец мечтал попасть на фронт военным корреспондентом. По дороге в Москву заехал в Копейск навестить нас с матерью, а у военкома был недобор строевого состава. Отца взяли и отправили в артиллерийское училище в Уфу. Оттуда он ушел командиром зенитной батареи на Северо-Западный фронт. Через год стал корреспондентом газеты «Мужество» 27-й армии. У меня дома висит фотография — Девятое мая, отец в австрийском Граце. Кстати, Сергей Смирнов стал его почетным гражданином, потому что они с коллегой уговорили командира немецкого гарнизона сдаться без боя, чтобы предотвратить артиллерийский обстрел города.
— Сергея Сергеевича Смирнова знают как писателя и телеведущего, лауреата Ленинской премии, который рассказал о подвиге защитников Брестской крепости.
— Отец прожил не самую легкую жизнь. Моего деда инженера Сергея Алексеевича Смирнова первый раз арестовали в 1929-м в Харькове по «шахтинскому делу». Отцу было четырнадцать лет, пришлось бросить школу и пойти работать на завод — Харьковский электромеханический (ХЭМЗ), чтобы кормить мать и брата. По утрам мама не могла его добудиться, он хронически не высыпался, был еще слаб для мужской работы. Что такое стать сыном вредителя, познал на собственной шкуре. К счастью, дед просидел меньше года и был выпущен. Он получил приглашение на работу в Наркомтяжпром, семья перебралась в Москву. Деду дали отдельную квартиру на Сретенке, что по тем временам было немыслимой удачей.
Родители познакомились в столице, куда семья мамы сбежала из Краснодара, спасаясь от голода и безработицы. Виргиния Генриховна, дочь дирижера, была пианисткой. Необычное имя-отчество у мамы потому, что в ней намешано много кровей — армянская, еврейская, немецкая. Их с отцом свел самодеятельный Театр промкооперации на Триумфальной. Оба играли в чеховском «Предложении» и всю жизнь потом шутили, что отец позвал маму замуж по роли, а она восприняла его слова всерьез. Еще отец любил вспоминать другую забавную историю: после того как расписались, он пригласил жену отметить событие в ресторане. Но по ее краснодарским понятиям это было все равно что выйти на панель. Виргиния решительно отказалась. Молодые купили полкило сосисок, поехали домой, сварили их — это и был свадебный банкет.
В 1942 году, когда оба сына находились в училищах — Сережа в артиллерийском, Володя — в танковом, деда арестовали во второй раз то ли за «вредительство», то ли за «восхваление немецкой техники». Бабушке Марии Федоровне, выпускнице московского Екатерининского института благородных девиц, впервые в жизни в шестьдесят четыре года пришлось идти работать, чтобы дед не помер в мордовских лагерях без посылок. Он провел там пять лет, вышел только в 1947-м, а реабилитирован лишь в шестидесятых.
Между прочим напомню, что до 1965 года девятое мая оставалось будним днем. Накануне двадцатилетия Победы отец несколько раз писал в ЦК КПСС о том, что этот святой для нашего народа день должен широко отмечаться и стать выходным. Хорошо помню парад на Красной площади в 1965 году. Но главное, вышло постановление Совета министров, в котором инвалидам и участникам войны впервые предоставлялись существенные льготы: и скидки на лекарства, и первоочередность в получении жилья.
До этого отец потратил немало сил, чтобы те, кто пережили плен и раньше вообще ничего не получали, тоже считались ветеранами. Их, между прочим, насчитывалось почти пять миллионов. Фронтовики готовы были носить отца на руках. Мы с братом убеждены: главный христианский подвиг члена КПСС Сергея Смирнова в том, что он вернул гражданское достоинство миллионам несчастных, прошедших немецкий плен.
— У Сергея Сергеевича, секретаря Союза писателей, было множество общественных обязанностей. Удавалось находить время на сыновей?
— Конечно. Мы с братом росли достаточно вольно, нас никогда не били, не пороли. Я собирался стать артистом, может потому, что вырос в театре. В школе был сам себе и артистом, и режиссером. Помню, готовил вечер новеллы по рассказам О’Генри, Мопассана и Чехова. Проблема была с исполнителем главной роли в «Вожде краснокожих» О’Генри. Во время урока вышел в коридор и увидел, как рыжий пацаненок, которого выгнали из класса, пишет пальцем на морозном окне слово из трех букв. Он был немедленно утвержден на роль. Так дебютировал на сцене Александр Адабашьян.
Через десятилетия мы ехали со съемки сериала «Отцы и дети», где Адабашьян был соавтором сценария и художником-постановщиком. Когда я напомнил ту историю, Саша потребовал, чтобы автобус немедленно остановился, и вся группа на обочине дороги из Орла в Мценск отпраздновала годовщину его дебюта.
Сам я появлялся в образах Сатина, Сирано де Бержерака, не добрался только до Шекспира.
Последние три года учился во французской спецшколе. Тогда в Москве их насчитывалось всего три — французская, немецкая и английская. Отец, кстати, самостоятельно освоил пять иностранных языков. У него была шикарная английская библиотека. За год до смерти стал учить испанский, читал «Дон Кихота» в оригинале. На конгрессе писателей в Риме делал доклад на итальянском. Его принялся изучать, поработав с Джузеппе Де Сантисом на фильме «Они шли на Восток», где был соавтором сценария с русской стороны.
Когда родители переехали в Марьину Рощу, отец, узнав, что в квартале от дома спецшкола, сказал: «Надо быть дураком, чтобы не использовать такую возможность!» Я за лето выучил французскую грамматику, сдал экзамен, и меня зачислили. По языку с тех пор получал одни пятерки.
В старших классах меня приняли во французский любительский театр, существующий при московском Доме учителя со времен войны. Его создала переводчица Александра Павловна Орановская, ее литературный псевдоним был Алис Оран. Я ей многим обязан, она поставила нам приличное французское произношение. В общем, готовился в артисты, но в десятом классе вдруг решил, что это несерьезно, и засел за математику. Посоветовался с учителем Георгием Ниловичем:
— Как думаете, смогу сдать экзамены на мехмат?
— У тебя светлая голова. Но характер не для математики.
До сих пор удивляюсь, что такого он во мне увидел? Пару месяцев пропадал в библиотеке, по тригонометрии получал сплошные пятерки. А потом поставил задачник для вузов на полку и больше никогда к нему не прикасался. Решил все-таки поступать в театральное училище. Отец сказал: «Если уж идти, то не в театр, а в кино, и не актером, а режиссером». Я подал документы во ВГИК.
На первом экзамене объявили тему — случай из жизни. В коридорах среди возможных тем называлась и эта, поэтому я был готов. Идею подсказала мать: «Последняя ночь в Париже». В 1957 году десять французов из лицея Пастера по обмену приезжали к нам. Мы, ученики французской спецшколы, их обихаживали, развлекали, показывали Москву. А потом девять человек, в число которых попал и я, отправили во Францию. Десятый, ленинградец, умудрился опоздать на самолет. Две недели провели в Париже, потом нас вывезли в летний лагерь вроде наших пионерских.
Перед отъездом снова вернулись в Париж, нас разместили в общежитии лицеисток, в квартале от улицы Жака Оффенбаха, где в то время жила вдова Бунина Вера Николаевна. Надо сознаться, что я тогда даже фамилии Бунина не слыхал. В это же общежитие монахини привезли целую команду английских девчонок из протестантского колледжа. За одной я принялся ухаживать. В моде тогда был рок-н-ролл, который мы не умели танцевать, и девчонки нас учили. В последнюю ночь перед отъездом после отбоя я пробрался к любимой. Но бдительная воспитательница засекла меня прямо на пороге ее комнаты. Разразился страшный скандал. Я, конечно, испугался. Наутро мы улетели в Россию, что меня и спасло. Похоже, этот рассказ и позволил выделиться на экзамене — Париж, переживания семнадцатилетнего дурака и английская барышня.
Но самым важным оказалось собеседование с Роммом. Я был хитрым, принес фотографии спектаклей, в которых играл на французском. Михаил Ильич же переводил Мопассана. У Ромма никто не миновал вопросов по Толстому. Я Льва Николаевича знал плохо. На экзамене полагалось прочесть стихотворение, басню и кусок прозы. От греха подальше выучил стихи Баратынского и все про него прочел, ни одного вопроса по Толстому не получил и был принят. Стал единственным на курсе, пришедшим сразу после школы. Все остальные — старше: и рано ушедший замечательный режиссер Витя Трегубович, и Игорь Добролюбов, и Андрон Кончаловский...
Первые два года оказались мучительными. Я пребывал в убеждении, что абсолютно бездарен, надо уходить. К счастью, родители пересеклись с Роммом у кого-то в гостях. Мама перед ним извинилась и сказала:
— Сын сомневается в своих способностях, хочет бросить институт, уверен, что его отчислят.
Михаил Ильич засмеялся:
— Передайте этому дураку, что никто его выгонять не собирается.
И я остался.
На третьем курсе мы, четыре режиссера, сняли работу по рассказу Анатолия Кузнецова «Юрка — бесштанная команда», главную роль играл Шукшин. Получилась вполне связная ползуче-реалистическая вещь. Дальше я ходил королем и чувствовал себя уверенно. Наша дипломная работа называлась «Эй, кто-нибудь!», мы сняли ее с Борисом Яшиным по пьесе Сарояна, главные роли сыграли Оля Гобзева и Володя Ивашов. Диплом мы защищали в довольно нервной обстановке: Хрущев зашел в Манеж и крайне резко высказался о выставке современной живописи. На последовавшей за этим встрече с интеллигенцией из киношников под огонь критики генсека попали Ромм и Хуциев. А на защите Михаил Ильич — наш мастер, оппонент — Хуциев. Помню, набился полный зал, ждали скандала. Но благодаря Ромму все обошлось, мы получили свою пятерку. Нас с Яшиным взяли на «Мосфильм» и предложили кино по замечательной «Пяди земли» Григория Бакланова. Надо сознаться, картина наша конечно слабее, чем повесть.
Пришло время работать самостоятельно. Боря Яшин начал картину «Осенние свадьбы». Я же почти три года сидел без работы. Мне двадцать три, на «Мосфильме» никто не воспринимает всерьез. Сценарий, что написали для меня Зак и Кузнецов, закрыли, идеи, которые предлагал, отвергали. Наконец в 1967 году получил приглашение от Экспериментальной творческой киностудии Григория Чухрая. Студия эта была отважной попыткой развить коммерческую составляющую кинематографа, вывести его на хозрасчет и внедрить элемент капитализма, чтобы кинематографисты зарабатывали в зависимости от сборов с их картин. К пятидесятилетию советской власти затеяли альманах «Начало неведомого века». Предполагалось, что молодое поколение режиссеров, к которому принадлежал и я, прославит Октябрьскую революцию, экранизируя новеллы советских классиков. В итоге две ленты из трех легли на полку: «Родина электричества» Ларисы Шепитько по рассказу Андрея Платонова и мой «Ангел» по рассказу Юрия Олеши.
Я очень серьезно отнесся к первой самостоятельной постановке. А с чего начинается работа над фильмом? Конечно же с формирования съемочной группы, где главный человек оператор. Меня раздражало изображение в советском кино, мечтал, чтобы камера видела мир жестким, контрастным, с резкими перепадами света и тени, как у Бергмана и Годара. Поэтому принял бесповоротное решение: снимаем только на натуре без осветительных приборов. Когда озвучил требование Вадиму Юсову, а потом Герману Лаврову, оба, не сговариваясь, ответили: «Вот сам и снимай!» После их отказа возникла кандидатура вгиковского студента Паши Лебешева. Познакомились мы в спортзале, оба играли за институтскую баскетбольную команду на первенстве московских вузов, виделись на тренировках, не раз вместе сидели в пивной в Лужниках. Озвучил Пашке свое предложение: фильм надо снять без искусственного освещения. Он охотно согласился и произнес фразу, которая стала в кино без преувеличения легендарной: «Да (тут шло непечатное словцо) хоть без пленки!» Напророчил — киноизображение во всем мире теперь цифровое.
Почти все артисты были дебютантами. Георгия Буркова привела ассистент Эмма Сахарова. Он, будущий великий комик, здесь прекрасно сыграл драматическую роль. На человека с коровой утвердили питерского актера Овчинникова из Театра Комиссаржевской. Но буквально за три дня до начала съемок он позвонил и сказал, что не может участвовать. Катастрофа, что делать?! Тут я вспомнил про Губенко. Николай учился на курс младше меня. Мы дружили, выпивали в одной компании, за столом Коля нередко пел песню «Я иду, иду, иду, собаки лають на бяду», которую потом гениально исполнил в фильме. Он уже был знаменитым артистом, сыграл Блюхера в фильме Бориса Григорьева «Пароль не нужен». Звоню:
— Что делаешь?
— Ничего!
— Приезжай!
— А что играть?
— Приезжай, решим!
Мы уже сидели в экспедиции в Выборге. Коля приехал. Спрашиваю:
— А кого бы ты хотел сыграть?
Он задумался:
— Тосиро Мифунэ.
Два дня я сидел над сценарием вместе с редактором Экспериментальной студии моим другом Леней Гуревичем и придумал персонаж, у Олеши он совсем другой. Люмпен, вышибала из кабака, который купил корову и мечтает удрать в деревню от голода. Коля сыграл это замечательно.
Он тогда после актерского факультета поступил на режиссуру к своему мастеру Сергею Герасимову и приехав на съемки, попросил: «Можно мне сделать курсовую работу про то, как вы снимаете?»
Мы сначала делали собственные дубли, а потом Губенко просил повторить для него. Ради бога. Однажды процесс затянулся, мы долго ждем, а Коля все свое снимает.
— Ну сколько можно?!
Он как заорет на всю площадку:
— Да пошли вы! — и произносит куда. — Мне важна моя работа, а не ваше кино!
Я промолчал. Ждем, пока закончит. Наконец дождались, сняли, это был последний кадр его роли. Приехали в гостиницу. Вечер, Коля завтра уезжает, небольшая пьянка в ресторане. Звонит Пашка Лебешев:
— Ты где?
— Я не пойду. Он нам нахамил.
— Да ладно, перестань! Коля уезжает, сыграл отлично.
Спускаюсь. За столом моя очередь говорить: «Спасибо, дорогой Коля! Артистом ты уже стал, без сомнения, будешь режиссером. Уверен, ты далеко пойдешь. Станешь секретарем Союза кинематографистов. А может, и министром. Жаль, интеллигентом тебе не стать никогда».
Когда во времена перестройки Губенко назначили министром культуры, первым мне в истерике от смеха позвонил Лебешев: «Ты же это предсказал!»
Николай для меня всегда оставался великим артистом. Особенно в театре. Его Пугачева невозможно забыть. У меня в «Ангеле» Коля кричит реплику, которой у Олеши, конечно, не было: «Мы, слава богу, не буржуи какие-нибудь, а самые что ни на есть православные пролетарии!» Так что он в КПРФ неслучайно.
Когда пришел из проявки первый снятый Лебешевым материал, я схватился за сердце: на экране дрожала какая-то серая жижа. Подходит Пашка — убитый, бледный. Спрашиваю:
— Что написали в справке ОТК?
— Операторский брак.
Как я его тогда не заменил?! Но в итоге все у Паши получилось — и поезд с обожженными стенами, и портреты людей без грима, и грубый ворс серой шинели, и потная белая рубаха, и черный плюшевый бабий жакет. Шикарное изображение. Значит, можем. «Ангел» стал первой самостоятельной работой выдающегося оператора Павла Лебешева. И загремел на полку на двадцать лет.
Когда я узнал, что руководство Экспериментальной студии (худрук Григорий Чухрай и директор Владимир Познер — отец известного телеведущего) отправило картину в кинокомитет с рекомендацией положить на полку, взбесился. Случайно столкнулся с Чухраем на «Мосфильме» и при людях наговорил ему грубостей. С тех пор мы не разговаривали, даже не здоровались.
Прошло лет двадцать. Включил однажды телевизор, шло «Чистое небо», и не мог оторваться от экрана, досмотрел до конца, слезы текли рекой. Набрал номер Григория Наумовича... Мы стали вместе работать в мосфильмовском объединении «Дебют». К юбилею Чухрая Берман с Жандаревым сняли фильм. Это дало мне возможность с любовью разъяснить, какое место занимает в истории кино он сам и его «Баллада о солдате». К счастью, Григорий Наумович был жив, слышал это и позвонил мне.
Негатив «Ангела» исчез — то ли смыли, то ли потеряли. Единственная копия уцелела у покойной Люды Раевой, моей монтажницы. В прошлом году стукнуло пятьдесят лет с тех пор, как мы сняли «Ангела». На счастье, нашлась в Госфильмофонде лаванда (рабочая копия негатива), ее оцифровали, и теперь есть жесткий диск с изображением превосходного качества. Года два назад мы показывали фильм в Израиле, Одессе. Молодые смотрели с интересом, задавали вопросы. Картина жива.
— Ваш «Белорусский вокзал» непременно показывают в День Победы. К нему-то, наверное, претензий у киночиновников не было?
— Фильм закрывали четыре раза. Но это редкий случай, когда картина имеет свою судьбу. После того как «Ангел» и «Родина электричества» легли на полку, Леню Гуревича уволили как редактора, который утратил бдительность. Однажды сидели в компании, и Ленька обмолвился, что на Экспериментальной студии лежит заявка Вадима Трунина на сценарий: там четыре фронтовика пришли на похороны своего командира. Они давно чужие люди, но выпили и попытались найти утраченный общий язык. Потом поехали к фронтовой медсестре, а утром разошлись — снова как чужие. Я обалдел. Впервые в жизни ощутил: это касается меня лично и я просто обязан сделать эту картину. Может, потому что проходил все это, когда отец искал героев Брестской крепости? Помню, как мужики приезжали к нам в Марьину Рощу, ночевали. Одного надо было вытащить из тюрьмы, другого — восстановить в партии, третьему — добыть квартиру или пенсию, а всем вместе — вернуть доброе имя и уважение народа.
Пришел домой ночью. Кинулся к телефону. Разбуженная в три часа жена Трунина продиктовала номер. Оказалось, Вадим в партийном санатории под Фрунзе писал сценарий по заказу киргизского начальства. Он ухмыльнулся: «Да бери ради бога, заявка лежит уже давно». Утром я вхожу в кабинет Познера: «Нет, с нас хватит «Ангела», с вами мы больше дела не имеем».
Потащил заявку на «Мосфильм», Юлий Яковлевич Райзман говорит: «Андрюша, это слишком грустно. Ну кто же это запустит?» Тыкался-тыкался, все без толку. Вдруг узнаю: Экспериментальная студия отдала заявку Ларисе Шепитько. Она с Труниным и Лебешевым уехала в Репино писать сценарий. Когда он был готов, дали почитать — мы дружили. История начиналась не с похорон командира, а с его гибели от взрыва в научной лаборатории, которой руководил. Встретились в Доме кино с Ларисой и Вадимом, я раскритиковал: ерунда.
Через какое-то время Шепитько проект оставила. Я — опять к Познеру, тот снова отказал. Позвонил Марк Осепьян, прекрасный режиссер, сказал, что фильм предложили ему. Они с Труниным провозились над сценарием пару месяцев. А потом студия расторгла договор с Вадимом. Я обрадовался — наступил мой час. Мы оба сидели без денег, с трудом назанимали и уехали в Малеевку. В писательском Доме творчества отдыхал нейрохирург Эдуард Кандель. Выпили, рассказали ему историю, он придумал название — «Белорусский вокзал». Я не оценил, а Трунин обрадовался: то, что надо! Конечно, текст писал он, но я сидел рядом. В нашем сценарии фронтовики приходили в ресторан, их задирали молодые ребята, они их по-страшному поколачивали и попадали в милицию, потому что один из мальчишек — сын какого-то начальника. Главное, из милиции бывшие десантники вырываются собственными силами, уложив на пол все отделение, и герой Леонова кричит на всю улицу: «Да здравствует свобода!»
Сценарий приняли с существенными поправками. Кинокомитет мурыжил его год. Мы несколько раз что-то переписывали, запустились только благодаря Ромму, поручившемуся своим партбилетом, что я не сниму антисоветчину. Главный редактор Госкино вызвал нас с Труниным, и мы дали письменное обязательство, что картина будет прославлять советскую власть. Он забрал бумагу и спрятал в ящик стола.
Материал регулярно показывали худсовету, парткому. Каждый раз я слышал одно и то же: неустроенные судьбы, унылое, клеветническое изображение советской реальности, мы победили в войне, а у вас какая-то тоскливая мрачная жизнь — закрыть. Ромм снова вмешивался, съемки возобновлялись. Когда оставалось снять последнюю сцену, вызвал директор «Мосфильма» Сурин:
— Значит так, снимаешь Инну Макарову.
— Почему? У меня утверждена Нина Ургант.
— Потому что Макарову!
Беспрецедентный случай: в конце съемок меня заставили проводить кинопробы. Инна Владимировна не виновата. Разумеется, на пробе я был с ней вполне корректен. Но у Нины Ургант в отличие от Макаровой лился свет из глаз. Утверждение проб назначили на день, когда у меня проходила съемка. Говорю худруку объединения Райзману:
— Я же не смогу присутствовать.
— Иди снимай, все будет хорошо.
Возвращаюсь после смены вечером. Студия пустая, Райзман, к счастью, в кабинете: «Андрюша, мы утвердили Макарову».
Пошел к генеральному директору. Сурин уже уехал, в приемной еще сидела секретарша. Написал заявление: от картины отказываюсь, имя мое прошу убрать из титров. Купил водки и отправился к другу Сандрику Светлову на дачу в Красную Пахру. Не просыхал три дня. На четвертый приехала мосфильмовская машина. А я пьяный... Встал под душ, вернулся на студию и узнал, что сниматься будет Ургант. Но эпизод, где она берет гитару и поет «Здесь птицы не поют...», потом все равно пришлось переделывать. Герои сидели у нее дома голые по пояс, поскольку пришли грязными и их одежду Рая постирала. Сцена не понравилась новому директору «Мосфильма» Николаю Сизову: «Полностью переснять! Что это такое?! Герои войны — голые, как поросята!» Пришлось переснимать. Хотя откуда у одинокой бабы, живущей с дочкой, столько мужских маек, совершенно непонятно. Получилось хуже, чем в первый раз.
— У мелодрамы «Осень» тоже непростая судьба.
— Картина два года ждала выпуска на экран. В Москве ее не показали. Те, кто хотел посмотреть, ездили в Балашиху, Мытищи. На Украине фильм запретили по решению ЦК партии, Свердловский обком снял его с показа в области. У чиновников все в нем вызывало ненависть.
Надо сознаться, мои товарищи тоже кривили лица — и Паша Лебешев, и Илюша Авербах... Только Семен Лунгин сказал, что «Осень» ему понравилась. Больше ни от кого не удостоился услышать доброго слова. Гундарева с Фатюшиным сыграли там чуть ли не первые свои роли в кино, но из всех их интервью на протяжении двадцати лет упоминание «Осени» вычеркивалось, сами жаловались. Мне прислали воронежскую газету, где автор рецензии возмущался: какая же пошлость эта «Осень»! В девяностые в разных городах ко мне подходили сорокалетние женщины со словами: «Ваша «Осень» сыграла в моей судьбе огромную роль». Но лучшую рецензию я получил от одной дамы в Питере: «Я тогда училась в девятом классе, и у нас считалось, если мальчик приглашал в кино на «Осень», значит, у него серьезные намерения». А Ингмар Бергман написал мне: «Провели вчера потрясающий вечер. Смотрели с Ингрид твою «Осень» и получили огромное удовольствие. Спасибо за этот шедевр прекрасной камерной музыки».
— Никогда не возникало мысли попросить отца за вас вступиться?
— Об этом не могло идти и речи. «Ангел» вызвал у него ярость. Картина ему была омерзительна своим натурализмом, жестокостью. Мы даже поскандалили. Прочитав сценарий «Белорусского вокзала», отец сказал: «Я бы фильм закрыл. Мы победили в страшной войне, а у тебя сплошные неустроенные судьбы». Но когда «Вокзал» вышел и зрители его приняли, говорил в интервью: «Думаю, поиски героев Брестской крепости, свидетелем которых был мой сын-подросток, помогли ему снять эту картину». «Осень» ему не понравилась. А «Верой и правдой» он уже не застал.
Отец ушел рано, в шестьдесят. Врачи поставили диагноз «рак легких в четвертой стадии» и отвели всего три месяца жизни. Умирал он мужественно. Никаких жалоб, хотя страдал сильно. Мы с братом по очереди ночевали в больнице. За день до смерти я стал его перекладывать:
— Тебе надо подышать.
— Оставь. Кто помирает, ты или я?
Сегодня я пережил его уже на семнадцать лет...
— Почему прекрасная актриса Елена Прудникова, сыгравшая главные роли в «Двух капитанах» и «Варианте «Омега», не снялась ни в одном из ваших фильмов?
— Вообще-то красавицы в советском кино или сидели без работы, или играли мерзавок. Подлинной героиней была Надя Румянцева. Кого рядом с ней, к примеру, играла Света Дружинина? Конечно, воображалу и дрянь.
Когда я снял половину фильма «Верой и правдой», производство остановили, а директор «Мосфильма» Сизов на публичном заседании сказал: «Пока ты не переснимешь всю эту гадость, продолжения не будет». Началась пытка: сцену за сценой, эпизод за эпизодом пришлось переснимать в стиле ползучего повествовательного реализма вместо острого гротеска, который был задуман. И я решил: хватит, режиссура для меня закончилась.
Однажды на дружеской пьянке в Репино покойный Леша Герман произнес витиеватый тост за Лену. Кончался он фразой, мол, несчастная красавица-актриса легла с ним в постель, а наутро он ей заявляет: «Я бросил режиссуру». Народ за столом посмеялся. Французы говорят, что браки заключаются на небесах. Может, и не все, но наш — точно. Я был другим человеком, только рядом с Леной стал самим собой. Не понадобилось прикладывать никаких особенных усилий, счастье началось сразу. Мы вместе сорок три года. За это время ни одного серьезного конфликта не случилось, так, по мелочи. Лена и сегодня вызывает у меня такое же восхищение, как в день встречи.
Когда в горбачевские времена стали выпускать за границу, куда бы мы ни приезжали — в Италию, Францию, Америку, — везде жена была самой красивой. В «Комеди Франсез» я в 1997-м поставил тургеневский «Месяц в деревне». На премьеру собрался весь Париж. После нее — выпивка. Главный режиссер этого театра называется администратором, назначает его президент республики. Первым администратором, кстати, был Мольер. Имя его золотыми буквами означено на мемориальной доске. Тогдашний администратор Жан-Пьер Микель при актрисах, игравших в спектакле, произнес тост: «К сожалению, самая красивая женщина сидела в зале». И указал на Лену. Публика зааплодировала.
Для меня очень важно, что у Лены сложились прекрасные отношения с моими старшими детьми. Она человек бескорыстный, благородный. Сколько раз случалось: принесет зарплату из Театра на Малой Бронной и вся она уходит на алименты, которые я должен платить.
Помню, писал пьесу «Родненькие мои», поставил финальную точку, надо бы отметить, а денег нет. Лена достала кошелек, дочки выгребли мелочь из копилки, я сбегал за бутылкой портвейна. Случались в нашей жизни события и пострашнее безденежья. Алеше исполнилось шесть, когда он заболел, три года передвигался на костылях, в школу пошел только с третьего класса. Части тела ребенка растут с разной скоростью, у сына ухудшилось кровоснабжение тазобедренного сустава, он начал деформироваться. Ничего нет хуже, когда болеет ребенок! Зимой выходил во двор на костылях, садился на велосипед — единственное, что ему было разрешено, — и несся как сумасшедший по льду, а мать бежала следом с костылями. По четыре месяца Лена проводила с ним в санатории в Крыму, где работают лучшие ортопеды. Чего только не нахлебалась, пока Лешке не разрешили бросить костыли! А ведь она в то время была действующей актрисой, но ей приходилось многим жертвовать. И сняться могла бы в большем количестве фильмов, и в театре сыграть.
В титрах моей картины «Жила-была одна баба» Лена обозначена как генеральный продюсер — это правда, деньги считала она. На новом моем фильме «Француз» снова работает как продюсер, и еще будет отдельный титр: актерский тренинг — Елена Прудникова-Смирнова. Там три главных героя, их сыграли выпускник Школы-студии МХАТ француз Антуан Риваль, звезда Большого Женя Образцова и великолепный Евгений Ткачук. Последнему никакие тренинги не требовались. А у Риваля — первая главная роль, Образцова вообще балерина. Лена с ними занималась, на съемках постоянно присутствовала и помогала. То, что Женя Образцова играет как серьезная актриса, во многом заслуга Лены, ребята воспринимали ее как заботливую мамашу.
В актерскую профессию меня ведь тоже привела Лена. Ее утвердили в картину Нахапетова «Идущий следом», которую снимал Лебешев. Мужа играл Ивар Калныньш, а с любовником возникли проблемы, и Лена предложила: «Попробуйте Смирнова». Так я сыграл ее возлюбленного, а в ленфильмовской «Красной стреле», наоборот, обманутого мужа, роль любовника досталась Кириллу Лаврову. Сниматься с Леной легко, она прекрасная актриса с хорошей школой, мхатовской.
Мы с ней большие поклонники Звягинцева, с его первого фильма. Однажды Андрей позвонил:
— Вы у меня попробуетесь?
— Не смогу сниматься, монтирую свою картину!
— Ну хоть попробуйтесь.
Ладно, согласился. Проходит месяц, у меня разгар монтажа, снова звонит Звягинцев:
— Хочу, чтобы вы снимались.
— Я не могу бросить свою картину.
Андрей дождался воскресенья и заявился с бутылкой хорошего кальвадоса. Сели на кухне. Я снова завел старую песню: «Это все пустое, как бросить свою картину?» И тут на меня накинулись дети, Аглая и Леша: «Ты что пижонишь? Такими режиссерами, как Андрей, не разбрасываются!» В пол-одиннадцатого утра распили кальвадос и договорились. В «Елене» начал сниматься по выходным, а потом взял десять дней отпуска. Дети заставили. Однажды возился с Лешкой, сын-подросток сел на меня и сломал два ребра. Я не знал, что они сломаны. Приехал на площадку и — бац! — свалился в обморок. Отвезли к травматологу, сделали снимок. Стыдно было признаться, как все случилось, врал, что поскользнулся в ванной. Пошел в кадр. Снимали сцену, где я плыву в бассейне кролем и у героя случается инфаркт. Каждое движение левой рукой порождало зверскую боль. А там же не один дубль.
— Вы упомянули, что работаете над собственным фильмом. Это тот самый многострадальный «Француз»?
— Да, сценарий был написан в 2014 году, мы нашли на него деньги, но в 2016-м прямо накануне съемок лопнул банк, в котором лежало два миллиона спонсорских долларов и заодно все, что мы заработали с Леной. Так в семьдесят пять лет, при четырех детях и двух внуках, я остался буквально с голым задом. И только спустя два года нашлись люди, которые профинансировали проект.
Действие фильма разворачивается в 1957 году, в МГУ приезжают на стажировку французы — выпускники «Эколь Нормаль». Это реальный факт, многие из тех ребят стали выдающимися славистами, я их всех объехал, побеседовал с каждым. Не хочу раньше времени раскрывать детали сюжета. Для меня было важно создать портрет эпохи оттепели, поколения шестидесятников в момент его становления, когда после ХХ съезда атмосфера в культуре стала меняться, джаз вышел из подполья, появилась целая когорта художников-авангардистов. Я воспроизвел историю самиздатского журнала «Синтаксис», из-за которого Александр Гинзбург получил свой первый срок. У героев другие фамилии, а у журнала — название, но они узнаваемы, к примеру художника зовут Оскар. Его прототипом стал ныне здравствующий, слава Богу, Оскар Рабин, живущий в Париже.
Для меня принципиально, что картина черно-белая, это дает возможность точнее воспроизвести эпоху. Уже сейчас могу сказать: во «Французе» есть выдающиеся актерские работы Натальи Теняковой, Нины Дробышевой, Михаила Ефремова, Романа Мадянова. Роль отца, которого ищет герой, была специально написана для Александра Балуева. К слову, все согласились на довольно скромные гонорары, которые мы смогли предложить.
— Когда с 1986-го по 1990 год вы с Элемом Климовым возглавляли Союз кинематографистов, нажили больше врагов или друзей?
— Сразу и не ответишь. Это очень странный период жизни. Я же привык находиться в глухой оппозиции. А тут оказалось, что в моей душе дремал чиновник. По номенклатурным понятиям должность приравнивалась к союзному министру. Я расцвел, с утра до вечера пропадал на службе, иногда прихватывал и выходные. Не знаю, как у других, но мой водитель заканчивал работать в шесть, а я сидел часов до одиннадцати. Решал массу хозяйственных, социальных вопросов. Мы сняли с полки опальные фильмы. С огромным трудом организовывали гильдии, никто ведь не хотел объединяться, зато сегодня благодаря гильдии операторы многократно повысили свои заработки.
Мы тогда собрались в Америку, набрали тридцать сценариев молодых режиссеров, надеялись на помощь американских продюсеров. Ехали от Союза целой командой. Покойный Говорухин, который в нее входил, буквально перед нашим отъездом дал интервью, где заявил, что мы намеренно повернули советский кинематограф в выгодную для себя сторону и думаем только о том, как, сняв за госсчет убыточный фильм, умудриться хорошо заработать. Ко всему прочему, получили еще и борзыми щенками, за рубежом будем представлять советское кино на фестивалях. Газета попала мне в руки перед секретариатом. Говорухин на нем присутствовал. Я сказал: «Не знаю, что заставило тебя так плохо о нас думать, но руки тебе больше не подам». Меня поддержал Рустам Ибрагимбеков: «Я тоже разрываю с тобой общение». Наш обличитель весь побелел, но от поездки не отказался. И мне несколько раз пришлось представлять его американцам, рекламировать, говорить добрые слова. По приезде Станислав Сергеевич говорил, мол, Смирнову надо было свозить в Америку жену, вот поэтому мы и поехали, денег там не достали...
Действительно, денег не достали, но завели массу полезных знакомств. Почему он был настолько на меня озлоблен, не знаю. Но таких случаев немного. В Союзе все-таки преобладала дружеская, нормальная атмосфера.
На очередном съезде кинематографистов Климова и меня снова выдвигали. Оба отказались. Устали... Я вернулся домой в первом часу ночи. Телефон, который постоянно трезвонил, не давал спокойно поесть, замолчал навсегда.
— Трудно было снимать «Жила-была одна баба», вернувшись в режиссуру после двадцатидевятилетнего перерыва? Тем более что фильм исторический — о Тамбовском восстании крестьян против большевиков.
— Третий день съемок, город Задонск Воронежской губернии. Берег Дона, в километре от Задонского монастыря в степи стоят шестьсот человек массовки. Вдруг раздается звонок из Лондона, в трубке голос Андрона Кончаловского:
— Ну как ты?
Я ухожу в степь, чтобы никто не слышал.
— Андрюша, ужас нечеловеческий!
— Что такое?
— Снимаю третий день, прихожу домой, смотрю на экран и понимаю: все так бездарно. Как все переснять, когда, не представляю!
Андрон кричит:
— Мать твою, сколько ты не работал?
— Лет тридцать.
В ответ — поток нецензурной брани и совет:
— Возьми себя в руки! Уверяю, позвоню через неделю и у тебя все будет в порядке!
Через неделю убедился в правоте Андрона.
— Вы довольны тем, как сложилась жизнь ваших детей?
— В целом да. Леша проучился два года в РГГУ на японской филологии, затем поступил во ВГИК на курс Сергея Соловьева. «Садовое кольцо», по сути, его дипломная работа. А у моих девчонок нет высшего образования. Ни одна не пожелала получить корочки. Я мечтал, чтобы стали филологами, математиками. Но Дунька бросила филфак, потом и ГИТИС. Сашка вообще не пошла учиться, уехала в Америку, вернулась, вышла замуж за англичанина, потом развелась. Работает в Лондоне личным ассистентом руководителя страховой компании. Гланя проучилась в РГГУ пять лет, а диплом защищать не стала. Так что у всех только самообразование. Правда, все успешно работают. Авдотья — прекрасный режиссер, постоянно снимает, дочери очень повезло с мужем, он во всем ее поддерживает. В будущем году у Дуни юбилей — пятьдесят лет. Гланя — главный редактор в продюсерской компании Валерия Тодоровского. Ее рвут на части, за ней охотятся другие студии. Но душа за каждого все равно болит. Мне по большому счету уже ничего не нужно, я старый человек, главное, достойно помереть.
Подпишись на наш канал в Telegram