«Надо стучать во все двери», — говорил дядя Эдик. И стучал, развивая на этом поприще фантастическую активность. Он охватывал все детские журналы, телепередачи, радиоэфиры, летал по Москве на «Волге» со скоростью кометы, успевал предложить свое творчество решительно везде. Скандалил, если не публиковали или недостаточно оплачивали. Его невероятная энергия творила чудеса.
Семидесятые вспоминаю как время настоящего братства детских писателей. Все постоянно встречались, старались друг другу помогать, работой — прежде всего. Помню совместные отмечания Нового года. Дома у нас много кто бывал — Агния Барто, Виктор Драгунский, Николай Носов, автор книг про поросенка Фунтика Валерий Шульжик, Андрей Некрасов, написавший «Приключения капитана Врунгеля». Это был отдельный, казавшийся мне тогда добрым и немножко волшебным мир.
Астрид Линдгрен помню смутно — мне тогда было годика три. В памяти она осталась тетей, вкусно пахнущей конфетами, — коробочку заграничных сладостей писательница привезла мне в подарок. Естественно, тетя Линдгрен мне понравилась — мы сидели за столом и знаменитая мама Карлсона и Пеппи Длинныйчулок много шутила и смеялась.
А вот Джанни Родари запомнился гораздо лучше. Мне было пять, и конечно, я не мог знать, в какую передрягу в Советском Союзе попала мировая звезда детской литературы. Папа впоследствии рассказывал, как Родари наше правительство сначала официально пригласило, а потом почему-то забыло оплатить гостиницу. Автор «Приключений Чиполлино», которым зачитывались в десятках стран, в Москве оказался фактически на улице. Спал на диване в мастерской художника, который иллюстрировал очередную книгу писателя. Когда он пришел к нам в гости, с переводчиком естественно, сразу поинтересовался где кухня? Там Родари увидел вазу с фруктами, выудил оттуда яблоко и как ни в чем не бывало начал с ним разговаривать. Причем, к великому моему изумлению, яблоко ему явно отвечало — иначе зачем прислонять его к уху и кивать в ответ?!
— Мам, он что, с яблоком разговаривает? — спросил я.
Переводчица перевела писателю вопрос — ясно же, ради кого спектакль! — и Родари ответил:
— Валя, я единственный в мире человек, который понимает язык фруктов и овощей. Знаешь мою сказку про Чиполлино? Я ее не придумывал. Это овощи сами рассказали мне свою историю прямо в Риме на центральном рынке.
Я рот открыл. Настоящий сказочник — и дома, и во время публичных выступлений, и за печатной машинкой...
Эдуард Успенский тоже был воплощением какого-то сверхчеловека — нереально энергичный. «Привет, Посиков без волосиков!» — обычно приветствовал он, по-детски коверкая мою фамилию. Или это могло звучать так: «Привет, Посиков — восемь хвостиков!» Дядя Эдик бывал у нас часто, практически через день, и неизменно производил впечатление если не урагана, то очень сильного ветра, который врывался к нам и закручивал в свои воронки все подряд. Очень шумный, экспрессивный, из тех людей, что ни минуты не стоят на месте. Даже оказавшись внутри квартиры, не останавливал своего движения — напротив, с утроенной энергией продолжал перемещаться.
Мой отец был старше Успенского на десять лет, поэтому тот звал его коротко — Шеф. Тут, наверное, следует сказать несколько слов о папе Юрии Дружкове. До тринадцати лет он не мог ходить. Когда был младенцем, его случайно уронила мама — травма оказалась фатальной. Поэтому все детство он провел в Ялте в санатории, в палате больных костным туберкулезом. Соседнюю кровать занимала дочка Корнея Чуковского Мура. Писатель довольно часто навещал ее, случалось, выступал прямо в палате, читал свои стихи деткам. Врач, который их лечил, стал прототипом доктора Айболита. Был он чрезвычайно добрым и, вероятно, очень талантливым — практически ни одного ребенка, несмотря на тяжесть диагнозов, не потерял. Кроме одной — Мура все же умерла.
Однажды Чуковский присел на край Юриной кроватки, и тот поделился мечтой:
— Когда вырасту, тоже буду писать сказки.
— Обязательно, малыш, именно так все и произойдет, — потрепал его по волосам Корней Иванович.
Когда отец выпустил книгу про Карандаша и Самоделкина, Чуковский стал одним из первых его читателей и очень хвалил, даже письмо написал. Папа же в ответе напомнил ему о том, что однажды лежал в ялтинской больнице на соседней кровати с его Мурой...
С Успенским отец дружил довольно долго. Только спустя годы я понял, что даже искренне симпатизируя человеку, Эдуард Николаевич выбирал чаще всего тех, кто мог быть чем-то полезен. Папа тогда работал в «Веселых картинках» — журнале с многомиллионным тиражом, и скорее всего природа общительности дяди Эдика произрастала оттуда. Как бы то ни было, мы тоже часто ездили к нему в гости и даже выбирались отдыхать, что называется, семьями.
Однажды отправились в Прибалтику — я с родителями и Успенские: дядя Эдик, его первая жена тетя Римма и их дочь Таня. Сняли на месяц дом на берегу моря у приветливой женщины лет шестидесяти. Оба ее сына были рыбаками. Почти каждый день они выходили в море, и дядя Эдик стал упрашивать этих здоровяков взять его с собой. Те отказывались, поясняя, что работа сложная, новичков не любит:
— Море — суровая вещь, оно не для писателя. Вставать надо в пять утра, в лодке качает.
— Я писатель, все хочу испытать на собственной шкуре, — упорствовал Успенский.
И однажды рыбаки уступили. В девять утра сыновья нашей хозяйки сначала притащили улов, а потом Эдуарда Николаевича — практически как мешок с картошкой: за руки за ноги. Ему было очень плохо — морская болезнь. «Укачало вашего писателя. Мы же предупреждали — пусть лучше сказки пишет», — усмехаясь, пояснили ребята.
Мы с Таней гуляли, играли и купались. С Риммой, ее мамой, Успенский познакомился в МАИ — авиационном институте, где оба учились на инженеров. Позже он рассказывал, что именно с нее, вредной и неуступчивой, списал свою старуху Шапокляк: «Пока не потреплет нервы и не устроит скандала, жить не может!» В последние годы в интервью и вовсе Римму иначе как «эта шизофреничка» не называл. По воспоминаниям из моего детства семья была самой обычной, впрочем, ругались они и правда часто.
Римма не работала, Эдуард Николаевич содержал беспокойное хозяйство один, что во время их многочисленных ссор частенько озвучивалось. Обычно тетя Римма раздражалась из-за отношений мужа с алкоголем. Он не был горьким пьяницей, пропойцей, но спиртное действовало на дядю Эдика своеобразно: мог выпить пару рюмок и отключиться до следующего дня. Однажды, помню, встречали вместе Новый год — так уже на проводах года старого Успенский, хлопнув рюмку, откинулся на спинку дивана и захрапел прямо за столом. Конечно, тетя Римма устраивала скандалы. «Чего ты от меня хочешь? — парировал дядя Эдик. — У тебя есть роскошная шуба, мы живем в прекрасной квартире, я — единственный добытчик в семье, поэтому пить буду когда и сколько захочу!»
Справедливости ради замечу, что «добытым» действительно можно было гордиться. Даже в годы глубочайшего советского застоя Успенский вполне мог считаться состоятельным мужчиной. Мы обитали на «Соколе», Успенские в двух шагах от нас — на «Аэропорте». Я с родителями часто бывал в их трехкомнатном писательском кооперативе. Помимо большой квартиры в той же башне у дяди Эдика имелась собственная мастерская (у кого из писателей вообще была мастерская?!) и автомобиль «Волга». У них все время жили собаки, болонки, которых почему-то всегда звали Астрами. Кидались на всех без разбору.
Домашняя обстановка Успенских, конечно, была в разы лучше нашей. Дядя Эдик, как говорят, умел жить. У Тани — своя отдельная комната (невиданная роскошь в семидесятые), на двери которой она вывела фломастером: «Посторонним вход воспрещен». — «Но папе можно входить в любой момент без стука», — тоже фломастером приписал Успенский. «Нет, нельзя». — «Тогда я тебя убью».
Конечно, диалог на двери был шуточным, но, как говорят, в каждой шутке есть доля правды. Думаю, не случайно Таня однажды назвала отца домашним тираном. Мне их отношения казались вполне симпатичными, хотя и непривычными. Дядя Эдик постоянно подкалывал дочь, подтрунивал над ней. Но я ни разу не видел, чтобы он ее обнял или поцеловал. Наверное, по-своему любил. Но мне кажется — прежде всего он любил самого себя и свою цель стать миллиардером. Да, именно так. Моя мама однажды спросила у Успенского, какая у него самая большая мечта, и он честно ответил: «Заработать все деньги мира. Стать миллиардером».
Мама рассказывала мне это уже довольно взрослому, и я удивился, насколько нетипичной оказалась мечта детского писателя. Понял бы, прозвучи желание написать самую гениальную книгу, которой зачитывались бы дети по всему миру, придумать персонаж, аналогов которому нет ни в одной культуре. Но все деньги мира? Это скорее мечта банкира, бизнесмена. Детские книги, на мой взгляд, совсем безнадежный инструмент для зарабатывания капитала. Однако у Эдуарда Николаевича была своя формула жизни, и она работала.
«Надо стучать во все двери», — говорил дядя Эдик. И стучал, развивая на этом поприще фантастическую активность. Он охватывал все детские журналы, телепередачи, радиоэфиры, летал по Москве на собственной «Волге» со скоростью кометы, успевал предложить свое творчество решительно везде. Скандалил, если не публиковали или недостаточно оплачивали. Его невероятная энергия творила чудеса. Помню диалог между ним и моим отцом:
— Эдик, ну что тебе дала публикация четверостишия в «Пионерской правде»?
— Очень много. Ты, к примеру, сколько заработал в этом месяце?
— Сто двадцать рублей, как всегда.
— А я пятьсот! Десять рублей — сценарий для радиопередачи, двадцать — для «Будильника», — стал перечислять он, и списку этому не было ни конца ни края.
Тетя Римма продолжала скандалить, невзирая на тот факт, что муж уже стал известным и востребованным детским писателем. Вероятно полагала, что никуда не денется. Ошиблась. После расторжения брака Эдуард Николаевич оставил ей квартиру на «Аэропорте», а Таню решил забрать с собой. Что нетипично для разводящегося мужчины. Римма отпустила, что тоже нечасто встречается.
Думаю, она попросту растерялась. Всегда жила за счет мужа, теперь же не понимала, как дальше существовать и, главное, на что содержать дочь. Пусть и в прекрасной трехкомнатной квартире. Римма звонила моему папе с просьбами устроить ее хоть куда-нибудь, на любую зарплату. Забегая вперед, скажу, что впоследствии общался с тетей Риммой только раз, спустя много лет. Она больше не вышла замуж, работала на какой-то очень скромной должности, вроде вахтером. Умерла несколько лет назад.
А Таня с папой поселились в поселке Клязьма — в доме, который Эдуард Николаевич приобрел незадолго до развода. Добротное жилье с газовым отоплением сподвигло писателя на то, чтобы увеличить количество живности, и болонки Астры заменились курами, козами и прочими домашними животными. Он фантастически быстро снова устроил свой быт. И можно только удивляться, как ему все легко давалось. Вскоре и тете Римме нашлась замена. Елена была очень симпатичной, молодой — лет на пятнадцать моложе его — сотрудницей Центрального телевидения, там, кстати, они и встретились.
Потом в общении с Успенскими был перерыв — у папы начались серьезные проблемы со здоровьем, передвигался он с трудом, и дядя Эдик бывал у нас все реже и реже. А после того как отца не стало, вообще не появлялся.
Одна очень неприятная для меня история случилась месяца через три после похорон. Ко мне пришел приятель, стояли в общем коридоре, он курил, а я за компанию. Вдруг заходит Эдуард Николаевич. С чего я решил, что он приехал к нам проведать маму? Может потому, что всю жизнь считался лучшим другом отца и его появление было чем-то вроде свидания с папой?
— Дядя Эдик! — бросился я к нему. — Так здорово, что приехали! Но вы звоните не в нашу дверь.
— А, Валь, привет! Да я вообще-то не к вам.
Сосед был плотником, делал из дерева хлебницы, галошницы и полки. Папа их однажды с Успенским познакомил, и тот просто приехал сделать очередной заказ. Я застыл как громом пораженный. Ранило. Но выйдя от соседа, дядя Эдик сам предложил: «Поехали к нам в Клязьму, если хочешь. Таньку повидаешь».
И мы поехали. Жил я там недели две, домой позванивал. С Таней быстро подружились заново. Вторая жена Успенского мне понравилась — милая заботливая женщина, которая нас всех кормила. Складывалось ощущение, что Лена на кухне и живет. Она все время жарила то блины, то котлеты. Ходила в лес, собирала грибы и варила из них вкуснейший суп. Только, кажется, вернулась домой, а уже зовет: «Валя, Таня, обедать!» За столом обычно заводила разговоры о литературных успехах мужа, что Эдуарду Николаевичу чрезвычайно льстило.
— Валя, ты новую книжку Эдика читал?
— Пока нет, теть Лен.
— Ну как же? Сиди, никуда не уходи, сейчас принесу. Обязательно прочти! Тебе понравится.
Думаю, она его действительно очень любила, почти боготворила. Помню, Эдуарду Николаевичу исполнялось пятьдесят лет, приезжало много самых разных гостей, она встречала. Мы же с ним пошли немножко пострелять из «мелкашки». «Сейчас я тебя сделаю!» — пообещал писатель. Но я стрелял лучше, выигрывал, так еще и заметил дяде Эдику несколько бестактно: «Ой, у вас же руки трясутся. Поэтому и мажете». Лена кинулась защищать мужа как орлица: «Ничего не трясутся. Валя, тебе показалось. Показалось же?» Мне ничего не оставалось, как согласно кивнуть. С одинаковым энтузиазмом она привечала и кормила всех, кого было необходимо, — корреспондентов, друзей, детей, многочисленных дорогих сердцу писателя кур. Хозяйка — другое определение и придумать сложно.
Мне Лена часто говорила: «Приезжай когда хочешь». Да и дядя Эдик, кажется, кивал. Не могу сказать, воспринимали меня больше как сына человека, с которым Успенского связывали многолетние отношения, или приглашали уже на правах Таниного друга — других у нее не было. Летом 1984-го я гостил в доме Успенского еще раза два — мы играли с Таней в теннис, гуляли, разговаривали. Ухаживал ли я за дочерью писателя? Совсем нет. Она была, что называется, свой парень. Немного закомплексованная девочка, беспрекословно слушающаяся отца, не красавица, но хороший товарищ. С ней можно было говорить обо всем. Поэтому услышав в Танином телеинтервью, что у нее с Еленой были плохие отношения, я очень удивился, поскольку ничего негативного со стороны Лены к падчерице не замечал. Да и сама Таня мне не жаловалась на папину жену ни разу. А вот про родную маму часто говорила, что та сложный человек, вечно всем недовольна.
Еще сетовала на то, что с отцом нет искреннего общения, и я, сочувствуя, представить не мог, как это — не иметь возможности поговорить с родителями по душам, порассуждать? В молодых головах иногда рождаются не самые правильные мысли, и кто-то взрослый должен обнять и мягко сказать, что ты идиот. Или поддержать. Иначе как сориентироваться в жизни? Я сравнивал дядю Эдика со своим отцом, который каждый день говорил, как меня любит и какой я у него талантливый. Таня же чаще слышала другое: «Танька, хватит стоять столбом, иди посуду вымой! Что сидишь? Кур покорми! Я, что ли, буду этим заниматься?! Быстро давай! Встала и пошла!»
Таня отца побаивалась, все его желания исполнялись молниеносно и беспрекословно. А вот в связи с Леной ничего подобного не помню, да и представить сложно. В следующем году я гостил в Клязьме в мае, Таня как раз оканчивала школу.
— Дочь, кем хочешь быть? — спросил ее при мне дядя Эдик.
— Не знаю. Все равно...
— Ну что это такое?! Я уже с пятого класса понимал, кем стану. А ты десятый оканчиваешь и не можешь определиться.
— Не знаю.
— Тут рядом, на соседней станции «Тарасовская» есть лесотехнический институт, может, туда?
— Может...
Успенский жутко разозлился. Тупая покорность дочери раздражала его едва ли меньше, чем чужая конфликтность. Таня, наверное, на эти слова обидится, но она всегда была достаточно инертной. Так и пошла в лесотехническую промышленность. Возможно, не хотела перечить отцу. Ведь настроение Эдуарда Николаевича порой менялось как ветер в пустыне. Помню, перед срочной службой в армии приехал к Тане.
— Уважаешь классическую музыку? — спросил меня дядя Эдик.
— Вполне.
— Послушай вот эти вещи.
Мне очень понравилось, и я спросил, нельзя ли переписать на свою кассету. Проблем не возникло: «Приезжай когда хочешь».
Приехал через день вечером, пока одну кассету записал, вторую... О ночлеге даже не подумал — всегда без проблем оставляли. Вдруг слышу голос Успенского из соседней комнаты: дескать, этот ночевать, что ли, останется? На фиг он мне здесь нужен! Не люблю гостей, он меня напрягает. Лена вступилась за меня: мол, Эдик, что ты? Как неудобно-то, успокойся. Ну не гнать же мальчика поздним вечером на электричку... Лена подошла ко мне, посоветовала не обращать внимания, предложила второе одеяло.
Потом два года я служил, по возвращении встретился пару раз с Таней, с Успенским же не виделся вовсе. В двадцать три года написал свою первую книжку. Кто, как не дядя Эдик, мог бы помочь с ее изданием? Поехал в Клязьму.
— Дядя Эдик, здравствуйте. Я Валя Постников, вы меня помните?
— Конечно, Валя, проходи.
Лена возилась с маленькими девочками, Ирой и Светой, им тогда месяцев по шесть было. Потерявшие надежду на общих детей супруги взяли малышек из детского дома.
— Дядя Эдик, решил вот продолжить дело отца и написал книгу «Новые приключения Карандаша и Самоделкина», — начал я.
— И чего ты от меня хочешь?
А я тогда не знал, что к известным литераторам бесконечно пристают писатели-дебютанты с просьбами дать рецензию, порекомендовать в издательство. Прочесть такие объемы никому не под силу, а молодые авторы, как правило, обидчивы и настырны. Понимаю, что к Успенскому с такими мольбами подходили, наверное, везде. Но дядя Эдик не был мне посторонним — друг отца. Увы, факт этот полезным для меня не стал, скорее наоборот.
— Твой отец был гением! — гремел Успенский. — Значит, на тебе природа точно отдохнет. Ну назови мне хоть одного ребенка известного литератора, который написал бы что-то стоящее. Не можешь? Потому что не бывает такого. Мы с Таней пробовали сочинять, но ничего у нее не получилось. И у тебя не выйдет.
— Вы хотя бы пару страниц прочтите — вдруг понравится.
— Что, мне заняться нечем, кроме как муть твою читать?! —Взял одну из дочек на руки: — Вот, Ира, посмотри на него. Лев Толстой в гробу переворачивается от зависти — Постников писать начал.
Я чувствовал себя побитой собакой. Елена из вежливости позвала на обед, Эдуард Николаевич лаконично закончил разговор, мол пусть ест и уматывает — дел полно.
Пообедал и уехал. Несколько месяцев пытался пристроить рукопись. Пока ходил по издательствам, вторую книжку написал. Везде отказывали, и я не придумал ничего лучше, как снова попросить помощи у Успенского.
«Валь, ну не приставай ко мне с этой своей ерундой, — ответил он. — Хотел же быть юристом — такая прекрасная мысль. Только избавь меня от своего так называемого творчества. Говорят: топи котят, пока маленькие, потом сложнее. Просто не пиши».
Не хотел помогать. Это потом я понял, что ему вообще не нравилось кого-то поддерживать, считал, что человек должен пробиваться сам. Его младший брат ведь тоже написал книгу, но так и не издал.
Таня — мы продолжали общаться — окончила лесотехнический институт. Но никуда не могла устроиться, и эта ее неприкаянность ужасно Успенского раздражала. С годами она все больше становилась похожа на Римму. Поначалу бесконечно жаловалась на то, что не может найти работу, отец денег не дает и она не представляет, что делать. Потом пошла на курсы парикмахеров. Снова звонит: «Валь, может, кому из твоих друзей подстричься надо?» Я Таню рекомендовал, она стригла по квартирам, но заработать получалось сущие копейки.
Стала встречаться с моим другом Сашей Беккером. Так, ничего серьезного. Однажды Таня предложила его подстричь: мол, на парикмахера отучилась, надо практиковаться. Находились они тогда неподалеку от дома, где располагалась мастерская Успенского. Пошли туда. Она уже ножницы достала, когда внезапно явился отец и заявил с порога, что ему работать нужно, дескать, уходите.
Саша рассказывал, что Таня перепугалась не на шутку и они убежали.
— А что такого-то? — спросил уже на улице друг. — Мы же не водку там пили.
— Не нужно злить папу. Нельзя.
Это, кажется, должно стать ключевой фразой их отношений. Она смотрела на отца как кролик на удава. И больше всего на свете боялась разозлить. Помню, говорила мне: «Папа — глава нашего клана. Что с нами всеми будет, если его не станет?»
Возможно, Успенскому все это надоело, он оставил ей дом в Клязьме и выдал замуж. Как раз в тот момент дядя Эдик получил прекрасную квартиру на «Маяковской». Вскоре Таня родила девочку, но, насколько знаю, Успенский дистанцию уже не сокращал. Даже когда дочь развелась и осталась одна с ребенком на руках, помогать не спешил.
Вторым Таниным мужем стал китаец лет на десять ее старше. Как-то они ехали вечером по Москве и попали в автомобильную аварию. Она была непристегнута, ударилась головой о лобовое стекло, рассекла кожу, и все лицо залила кровь. Муж сломал руку. ДТП произошло неподалеку от мастерской Успенского. Врачи скорой наложили шину мужчине, Таня, к счастью, почти не пострадала, но была вся в крови и предложила зайти в мастерскую хотя бы умыться, а лучше остаться до утра, тем более что ключи у нее были. Навстречу вышел дядя Эдик, который, к слову, крайне редко там появлялся. Как рассказывала Таня, он был слегка навеселе и не в духе.
— Пап, мы попали в аварию, можно остаться?
Но отец не разрешил, сказав, что уже выпил и за руль сесть не может. Поэтому в мастерской останется он.
— Если попали в ДТП, вам надо в больницу, — и закрыл перед их носом дверь.
Возможно, были какие-то нюансы, которые Таня сознательно из своих рассказов об отце опускала, но... Как не помочь своему ребенку в такой ситуации?
Таня родила мальчика, внешне совершенного китайца, и назвала его Эдуардом Успенским. Возможно, хотела как-то растопить лед между отцом и собой. Со вторым мужем она тоже вскоре развелась. И я не слышал, чтобы детский писатель сильно поддерживал внука — своего тезку. А недавно Григорий Гладков рассказал, что Эдуард-младший — парень очень умный, правда, будущее свое намерен связать с родиной отца — Китаем.
Успенский подарил дочери квартиру в Подмосковье, и после сложного многоступенчатого обмена всей недвижимости, включая мамину, остались метры, которые можно было сдавать. На эти деньги Таня и жила. Мы виделись. Подруга детства бывала на презентациях книг, которые начали у меня выходить, заходила в гости. Встречались, конечно, нечасто — жизнь закрутила, но из виду друг друга не упускали. Когда нам обоим было уже под сорок, Татьяна пошла на открытый конфликт с отцом. Поверить в это было невозможно. Та самая Таня, бесконечно робевшая перед знаменитым детским писателем? Поводом к окончательному разрыву, по словам дяди Эдика, стал разговор о деньгах. Таня его спросила:
— Почему ты богатый, а я бедная?
Не знаю, стал ли к тому времени Успенский миллиардером, но миллионером — точно. Одних домов в Подмосковье несколько, квартиры в городе, роскошный дом на берегу Черного моря — целое состояние.
— Каждый должен зарабатывать сам, больше ничего от меня не получишь, — ответил ей папа.
Таня в запале наговорила лишнего, и Эдуард Николаевич пришел в ярость. Боюсь подумать, во что могла бы вылиться война с дочерью, но несмотря на фантастическую конфликтность Успенского, вести боевые действия на несколько фронтов ему было все же сложновато.
К тому времени он уже встретил на телевидении Элеонору Филину и попрощался с Еленой. Знаю, ее с приемными девочками отправил жить на край Московской области, в вопросе алиментов аккуратности, мягко говоря, не проявлял. В общем, в очередной раз отстоял свою бизнес-империю. А она была уже весьма обширна, несмотря на то что свой телеканал или парк по подобию Диснейленда так и остались проектами.
Параллельно с неприятностями личного характера шли бесконечные финансовые разбирательства. За Чебурашку, Матроскина и остальных Успенский судился со всеми подряд — кондитерскими фабриками, производителями зубной пасты, игрушек. Некоторые, не пожелав делиться прибылями, избавлялись от спорных названий. Хотя, к примеру, у моей бывшей жены Елены девичья фамилия Чебурашкина, и слову «чебурашка» уже лет триста. Так называли бурлаков на Волге — они тянули баржу и падали «чебурашкой».
К моему другу Стэну Полякову, который занимался у Успенского вопросами брендирования, однажды обратилась японская съемочная группа. Надо сказать, в Японии Чебурашка дико популярен. Помимо мягких игрушек ушастый зверек представлен на футболках и тарелках, в рекламе и в виде брелков. Столько Чебурашек, как в Токио, я нигде не видел. Конечно, за использование бренда японцы аккуратно платили, а теперь захотели снять документальный фильм с участием автора. Договориться с Успенским долго не получалось — не устраивал размер гонорара. Потом все-таки сняли. Мой друг, который все организовал, вспоминал, как японцы были обескуражены Успенским-человеком. Ожидали увидеть доброго сказочника, а столкнулись с жестким бизнесменом. Минута в минуту, как только заканчивалась оплата, дядя Эдик вставал и уходил из кадра.
Мнение о том, что Успенский талантливый писатель и при этом ужасный человек, я слышал много раз. Продажа бренда «Простоквашино» тоже вылилась в скандал, хотя прошла без сучка без задоринки. С моим другом была изначальная договоренность: если он находит предприятие, которое, к примеру, хочет продавать печенье «Чебурашка», и они подписывают договор, друг получает десять процентов от суммы сделки. Но размаха дохода от сотрудничества с ленинградской молочной фабрикой, наверное, дядя Эдик не представлял. В общем, контракт заключили, но ожидания моего друга не оправдались.
В девяностые Успенский написал несколько продолжений о Чебурашке, крокодиле Гене и Простоквашино, но даже библиотекари говорили о том, что новые книги неудачны. Очарованные мультфильмами родители возмущались: это невозможно читать! Я тоже думаю, что все лучшее Эдуард Николаевич написал именно в молодости. Кстати, не он один — такое со многими случилось. Но при этом даже то давнее исправно пополняло его кошелек.
Я много размышлял на тему фантастической финансовой успешности Успенского. Знаете, есть удачливые люди — им все легко дается, деньги просто на голову сыплются, книжки публикуются, идеи рождаются. То ли в шутку, то ли всерьез задумаешься: а не продал ли он душу дьяволу? Не может же человеку просто так все время везти?! У дяди Эдика получалось все, за что бы ни брался, даже если на первый взгляд большая часть какого-либо проекта вообще зависела от внешних обстоятельств.
Но в личной жизни провал следовал за провалом. Только спустя год после ссоры Успенский понял, что к нему не приезжают ни дочь, ни внуки. Рассказывал, как позвонил сам, но Таня ответила, что отныне если хочет их видеть, ему придется делиться «наличманом». Думаю, откровенный шантаж, как и словечко «наличман», поставили окончательную точку на общении детского писателя с близкими. Впоследствии в программе «Пока все дома» внук за столом своего знаменитого деда все же появился, а Таня нет. Вычеркнула отца из жизни.
В секту Столбуна он попал еще в семидесятых. Кто-то из коллег посоветовал обратиться из-за проблем с алкоголем — там хватало артистов, художников, писателей. Виктор Столбун позиционировал себя как нарколог и психотерапевт. Клиентов привлекал в основном состоятельных, излечившиеся платили своему гуру приличные деньги. Успенский, когда срывался, снова ехал к Столбуну, который проводил так называемую чистку, и восхищенный дядя Эдик возобновлял денежные переводы. Гуру отстроил шикарный особняк — пьющих и срывающихся творцов много, плюс они к нему время от времени возвращались.
Про секту Столбуна, несмотря на то что основатель ее умер в 2005-м, до сих пор легенды ходят. Несколько раз «коммуны» гуру разгоняли, его самого даже почти арестовывали, но вмешивался кто-то из влиятельных «пациентов» и Виктор Давыдович выходил сухим из воды. Знаю, что он был единственным, кому дядя Эдик легко отдавал свои деньги просто так, сам называл себя куратором, был настоящим спонсором.
Успенский Столбуна разве что не боготворил, поэтому когда гуру попросил пристроить девятнадцатилетнего сына, откликнулся. Ведь вот парадокс: живешь себе, отказывая в поддержке всем на свете, а потом вдруг поможешь один раз и разрушишь собственную жизнь. Прошло не так много времени, и дядя Эдик горестно поведал о романе своей третьей жены Элеоноры с молодым человеком, которого сам и привел в свой очередной роскошный дом. Причем разочарование произошло по всем фронтам.
По словам писателя, именно из-за любовника супруга наделала крупных банковских долгов, да еще и под залог особняка в Переделкино. Давид вложил средства в золотые прииски где-то в Тынде, но дело не выгорело, расплачиваться по счетам стало невозможно. Дом ушел, что называется, с молотка. Успенский тогда лечился от тяжелого заболевания в Германии, а жена улетела в Москву решать текущие вопросы, что само по себе простить, согласитесь, сложно.
Но даже заболев, дядя Эдик по-прежнему оставался в отменной боевой форме, и стычки, теперь уже с Элеонорой, начались тяжелые и кровопролитные. Впрочем, в ситуации с Филиной его можно понять — я ему даже сочувствовал. У писателя уже был диагностирован рак, и остаться в одиночестве — поступок отчаянный. Однако он всегда умел держать удар. Дядя Эдик был стар, но богат, знаменит и успешен.
Наступила ремиссия, и он снова стал ездить на всевозможные встречи с читателями, книжные выставки, мультфестивали. На образовательном семинаре для молодых писателей в Липках, в котором я также участвовал, влюбился в слушательницу — хорошенькую, совсем юную девочку лет двадцати. А дяде Эдику было уже хорошо за семьдесят! Наблюдал, как Эдуард Николаевич потерял голову настолько, что предложил юной беллетристке все свои ресурсы: «Мне уже слишком много лет, вокруг и около ходить времени нет, поэтому сразу предлагаю вам руку и сердце. Что гарантирую? Быстрый карьерный взлет. Я в конце концов богат!»
Но барышня ответила отказом. Связи, деньги и сам Успенский не произвели впечатления. У нее вся жизнь впереди — кстати, так она ему и сказала.
Надежды на то, что болезнь отступит, не оправдались, вскоре Успенский снова слег. Елена, его вторая жена, стала единственной из близких, проявившей милосердие. Не зря она мне еще в юности показалась душевной, доброй женщиной. Елена опять стала женой Эдуарда Николаевича. Так что доживал свой век он со второй женой, ставшей четвертой, и приемными девочками. Ира, одна из дочек, рассказала, что написала книгу «Бабушка крокодила Гены» и папа благословил ее быть писательницей. Видите, как бывает.
Я не только продолжаю истории папиных персонажей Карандаша и Самоделкина, есть и другие сюжеты. Самая популярная на сегодняшний день книга — «Веселый двоечник». Езжу с выступлениями по школам. «Шоколадного дедушку», написанного в соавторстве с Наринэ Абгарян, некоторые сравнивают с «Малышом и Карлсоном...». С Успенским в последний раз виделись на книжной ярмарке в Болгарии, поговорили.
— Валя, я читал твое интервью, знаю, ты все-таки стал детским писателем. У тебя сколько книг вышло?
— Тридцать.
— Ничего себе. Вот это да!
Подарил дяде Эдику одну из последних книжек, но по взгляду понял: ему это малоинтересно. Успенский был зациклен только на себе.
Таню я надеялся встретить на похоронах, но ни внуков, ни единственной кровной дочери писателя там не видел. Впрочем, не могу сказать, что сильно удивлен. Татьяна поступила с отцом так же, как он много раз обращался с другими. Вычеркнула. Вырвала с корнем. И не изменила своего отношения, даже когда тот очень тяжело болел и, думаю, нуждался в ней. Правильно говорят: кровь — не вода.
Подпишись на наш канал в Telegram