Время в Коттедже Николай I проводил с удовольствием. Шутил: «Здесь я не император, а муж петергофской помещицы» и признавался жене, что ее дача с каждым годом нравится ему все больше.
Она стояла на Руинном мосту над глубоким оврагом, любуясь березовой рощицей, когда услышала голоса младших сыновей — Николая и Михаила: «Мама?, Саша просил передать, что гость уже прибыл». Императрица вынуждена была прервать прогулку.
Речь шла о маркизе Астольфе де Кюстине — путешественнике и литераторе, прибывшем пароходом из Любека в Кронштадт в июне 1839 года, чтобы написать книгу о России. В Петербурге потомка старинного рода, подвергшегося репрессиям в период якобинской диктатуры, принял государь и в виде особой милости пригласил в свою летнюю резиденцию в парке Александрия в Петергофе. Цесаревич Александр — наследник престола — лично провел для заезжей знаменитости экскурсию по дому и окрестностям.
Француз был немало удивлен скромными размерами и сдержанной элегантностью семейного гнезда царя:
— Эта сельская пастораль далека от привычных представлений о монаршей роскоши.
— Жизнь в петергофском дворце для меня невыносима. Чтобы отдохнуть от его тяжеловесной позолоты, я выпросила у государя эту скромную обитель, — сказала Александра Федоровна. — И нигде не была так счастлива, как здесь.
— Коттедж предназначен не для парадных приемов, а для частной жизни, — добавил наследник.
Гость улыбнулся:
— Я нахожу его похожим на загородную виллу знатного англичанина.
— Вы правы. Папа? порой шутливо называет себя «лордом коттеджа».
— Но даже этот домик, маркиз, становится слишком велик для нас, — вздохнула Александра Федоровна. — Одна из дочерей уже вышла замуж, а сыновья учатся в Петербурге.
Вскоре появился и хозяин, принимавший в Большом Петергофском дворце доклады министров. Тотчас сообщили, что обед подан, и де Кюстина пригласили в небольшой столовый зал с буфетом. Обычно перемен блюд за императорским столом насчитывалось немного: Николай Павлович раз и навсегда наказал своему метрдотелю Миллеру, чтобы за обедом их было не более трех. Однажды Миллер подал дополнительно нежнейших форелей и тут же услышал грозное: «Что это такое, четвертое блюдо? Кушайте его сами!» И его величество бросил на стол салфетку и вышел из комнаты.
Но сегодня французскому гостю показали все разнообразие русской кухни. Обед начался с холодной ветчины, за ней последовали икра, соленья, селедка, винегрет под горчичным соусом, заливное из осетрины...
— Если не ошибаюсь, это называется закусками? — растерялся маркиз.
— Именно так, и служат они для возбуждения аппетита, — подтвердил Николай I.
— Человек, не знающий местных обычаев, вполне может всем этим насытиться, после чего будет сидеть зрителем весь обед, который окажется для него излишним, — иностранец испугался, чем изрядно повеселил августейшую фамилию.
Император поинтересовался его дальнейшими планами.
— Я намерен совершить поездку по европейской части России, до Нижнего Новгорода и обратно, — ответил француз.
— В таком случае распоряжусь выделить вам фельдъегеря, — пообещал Николай Павлович.
После отъезда гостя Александра Федоровна устроилась в плетеном кресле на террасе и погрузилась в воспоминания. Таким же погожим летним днем 1829 года Николай пригласил ее в Петергоф, обещая сюрприз. Отправились в коляске. Час пути — и вот уже потянуло морской свежестью Финского залива.
— А помнишь, как в июле 1817 года, вскоре после свадьбы, я впервые показал тебе Петергоф? — с улыбкой спросил супруг.
— Ты вез меня от Стрельны по нижней дороге, и я поминутно вскрикивала от радости при виде моря, старых деревьев, растущих на берегу, и фонтанов в парке! Это место произвело на меня гораздо большее впечатление, нежели Павловск и Царское.
Их роман начался в 1814 году. Великие князья Николай и Михаил под именем графов Романовых по пути в штаб русской армии посетили Берлин и на следующий день нанесли визит правителю Пруссии Фридриху Вильгельму III. Здесь Николай и увидел ее. Белокурая грациозная шестнадцатилетняя дочь короля Фридерика Луиза Шарлотта Вильгельмина, или Лоттхен, как звали девушку в семье, казалась неземным существом. «Провидением назначено было решиться счастию всей моей жизни, — записал Николай в дневнике, — здесь увидел я в первый раз ту, которая возбудила во мне желание принадлежать ей на всю жизнь».
Русский великий князь, о котором говорили как о первом красавце Европы, тоже произвел на Лоттхен незабываемое впечатление. Прусский король конечно же одобрил выбор дочери, однако свадьбу решили отложить на три года. На этом настояла мать жениха, вдовствующая императрица Мария Федоровна, наученная горьким опытом неудавшихся ранних браков старших сыновей — Александра и Константина.
Венчание Николая и Шарлотты, получившей в православии имя Александра Федоровна, состоялось первого июля 1817 года, в день ее рождения. «Я чувствовала себя очень, очень счастливой, когда наши руки соединились; с полным доверием отдала свою жизнь в руки моего Николая, и он никогда не обманул этой надежды», — впоследствии признавалась она.
...Карета въехала под деревья пейзажного парка, обогнула недавно вырытый пруд, миновала Никольскую аллею и остановилась перед светлым домиком с острыми кровлями и стрельчатыми окнами, словно сошедшим со страниц английских рыцарских романов. Увитые плющом галереи, мраморные террасы, лоджии, балконы и эркеры придавали постройке легкий, грациозный вид.
— О, Никс, что это? — удивилась Александра Федоровна.
— Подарок к твоему тридцатилетию, моя дорогая птичка. Ты же мечтала стать хозяйкой маленького домика в сельском вкусе? Еще до коронации я поручил архитектору Адаму Менеласу спроектировать коттедж для нашего летнего отдыха. Кстати, Адам Адамович говорил, что разработать проект, сама того не ведая, ему помогла именно ты.
— Это шутка?
— Вовсе нет. Однажды Менелас увидел набросок, на котором ты изобразила дом своего детства в Потсдаме. Его-то он и взял за основу. Пойдем, покажу тебе все изнутри.
Супруги вошли в прохладный вестибюль с полами из цветного мрамора. На стене висел разрисованный щит из панциря гигантской морской черепахи. (Позже, когда августейшее семейство вселялось в Коттедж, щит вывешивали на ветвях дуба у входа в парк.) Освещенная гирляндой из готических фонарей крутая чугунная лестница уходила ввысь, под самую крышу, к Морскому кабинету Николая. Оттуда открывалась широкая панорама Финского залива с виднеющимися вдали очертаниями Петербурга и Кронштадта. Готический мотив повторялся и в убранстве дома: коврах, печах, мраморных каминах, часах, канделябрах, люстрах и мебельных гарнитурах, изготовленных в придворной мастерской Генриха Гамбса. По анфиладе комнат гулял легкий ветерок, шевеля занавеси на окнах. В колере стен преобладали пастельные тона — от яблочно-зеленых до палевых и сиреневых.
На втором этаже Николай распорядился поставить для жены мраморную ванну с медным английским смесителем. Воду нагревали в соседней комнате в специально сконструированной печке. Не забыл заботливый супруг и о туалетном столике с милыми женскими безделушками — пудреницами, несессерами, склянками с духами. Неподалеку от опочивальни Лоттхен расположилась библиотека с книгами на английском, немецком, итальянском и русском языках.
— Как тебе понравился дом? — поинтересовался Николай Павлович.
— Маленький, милый, уютный и очень удобный, — восторженно воскликнула жена. — О, Никс, это будет наш, и только наш мир!
— А чтобы нам не мешали, прикажу выставить у ворот караул, и мы будем пускать сюда только самых близких.
Коттедж стал именоваться «Собственной Ее Величества дачей», а парк вокруг него — Александрией.
Каждый день Николай вставал в шесть утра, умывался холодной водой и отправлялся на прогулку по парку с верным пуделем Гусаром. Доходил вдоль берега до Монплезира, где пил минеральную воду из источника. Возвратившись в Коттедж, вместе с пейзажным архитектором Петром Эрлером осматривал новые ландшафты — любовь к изящному садоводству ему привила мать, императрица Мария Федоровна. Ровно в девять он был уже в своем рабочем кабинете в Большом Петергофском дворце.
Александру Федоровну нередко можно было видеть на лужайках и в тенистых аллеях парка с мольбертом. Императрица была неплохой художницей, о чем свидетельствуют альбомы с ее рисунками карандашом и пером, а также акварели с петергофскими пейзажами.
Обеды в Александрии, на которые кроме детей и родственников приглашались друзья, устраивали не только в столовой, но и, если позволяла погода, на террасах, балконах, в саду. Затем верхом или в коляске объезжали окрестности. По желанию жены Николай Павлович превратил пустынную местность вокруг Петергофа в обширные пейзажные парки, застроенные причудливыми садовыми павильонами.
Летние вечера обычно проводили за музыкой, чтением и отгадыванием шарад. Изредка в Александрии устраивали «собрания», на которые съезжалось до пятидесяти персон. Танцевали, пели и играли на флигель-фортепиано, скрипке и виолончели. Фуршетный ужин сервировался в разных комнатах, иногда и в кабинете хозяйки. «Императрица всегда любезная, веселая, умеет прогнать стеснение и сделать так, что всякий в отдельности чувствовал себя хорошо, — говорил один из гостей. — Двор в Петергофе настоящий семейный круг, где каждый ощущает себя как дома...»
Время в Коттедже Николай I проводил с удовольствием. Дочь Ольга вспоминала: «Когда за ним закрывались ворота Летнего дворца, все заботы государства оставались позади и он предавался только радостям семейной жизни». Шутил: «Здесь я не император, а муж петергофской помещицы» и признавался жене, что ее дача с каждым годом нравится ему все больше. Александра Федоровна и впрямь сумела создать в Александрии уголок любви, наполненный теплом и уютом.
Юных обитателей, росших в разные годы в усадьбе, насчитывалось семеро. Старшие мальчики — наследник Александр, мягкий, чувствительный, порой склонный к сентиментальности, и Константин, который производил шума больше, чем целая компания детей, — с упоением предавались военным играм. Мария, лицом и характером вылитая отец, обожала командовать братьями и сестрами. Ольга увлекалась живописью и игрой на пианино. Беспечная как жаворонок Александра росла шаловливой проказницей. Младшие мальчики — Николай и Михаил, в семье их звали Nissi и Missi, — были так похожи, что их даже одевали одинаково.
Дети всякий раз с нетерпением ждали переезда из чопорного Зимнего дворца в зеленый рай Петергофа, чтобы весь день проводить в прогулках и катании на лодке по заливу. Для них обустроили спортивную площадку, голубятню, сельский домик и ферму с водяной мельницей. На берегу стоял «Дом адмирала», высились пожарная каланча с игрушечным снаряжением и детская крепость. Венценосный отец с удовольствием принимал участие во всех шалостях и играх веселой ватаги.
Казалось, ничто не может омрачить семейного счастья. Однако частые роды подточили хрупкое здоровье императрицы, и в 1832 году врачи категорически запретили ей вести интимную жизнь. Николай пришел в ужас от такого вердикта. Он испытывал к жене подлинную страсть, о чем свидетельствуют некоторые его весьма фривольные зарисовки. Но пошатнувшееся здоровье любимой «птички» заставило его смириться.
Молодой, полный сил император — ему только исполнилось тридцать шесть лет — оказался «соломенным вдовцом» при живой жене. Но обрекать мужа на вынужденное целомудрие Александра Федоровна не желала, находя это жестоким и несправедливым, поэтому в дальнейшем не препятствовала его связям на стороне и закрывала глаза на то, что сам Николай называл «васильковыми шалостями», — короткие необременительные романы.
К услугам властителя были все красавицы империи, ему нравилось интриговать и дразнить хорошеньких женщин на маскарадах, до которых он был большим охотником, но долго ни одна не трогала его сердце. Царь порой даже развлекал свою Лоттхен историями о том, как та или иная светская дама пытается его соблазнить.
На одном из маскарадов 1838 года он обратил внимание на грациозную черноглазую барышню, похожую на итальянку, и пригласил ее на танец. Каково же было изумление Николая, когда та вдруг начала делиться с государем подробностями из его же детства! «Я Варвара Нелидова, — представилась партнерша. — Тетушка много рассказывала мне о ваших шалостях...» Девушка оказалась племянницей фрейлины Екатерины Нелидовой, фаворитки Павла I, отца Николая. Император узнал, что Варенька — сирота, окончила Смольный институт благородных девиц, живет в предместье Петербурга и в свет почти не выезжает.
Николай Павлович пригласил Нелидову ко двору. Умная и тактичная, она понравилась Александре Федоровне, и вскоре ее назначили камер-фрейлиной. Варенька оказалась натурой веселой, смешливой и мастерицей рассказывать анекдоты. Император, любивший после прогулки попить у нее чайку, хохотал порой до слез, а однажды от смеха даже опрокинулся вместе с креслом, на котором сидел.
Сделавшись его фавориткой, Нелидова не требовала от своего высокого покровителя ни богатств, ни почестей. Более того, по словам фрейлины Анны Тютчевой, дочери поэта, «тщательно скрывала милость, которую обыкновенно выставляют напоказ женщины, пользующиеся положением, подобным ее». Даже дотошный, постоянно все вынюхивающий де Кюстин не обнаружил ничего предосудительного.
Оберегая самолюбие жены, Николай не признал официально детей, родившихся от связи с Варенькой. Впрочем, были ли дети и сколько — точно неизвестно. Ходили слухи, что романовских бастардов усыновил граф Петр Андреевич Клейнмихель, жена которого состояла в дальнем родстве с Нелидовой.
Близкая ко двору Александра Смирнова-Россет, «черноокая Россети», описывая распорядок дня царя в 1845 году, иронично заметила: «Когда же он бывает у фрейлины Нелидовой? В девятом часу после гулянья пьет кофе, в десятом сходит к императрице, там занимается, в час или полвторого опять навещает ее, всех детей, больших и малых, гуляет. В четыре садится кушать, в шесть гуляет, в семь пьет чай с семьей, опять занимается, в половине десятого сходит в собрание, ужинает, гуляет в одиннадцать, около двенадцати ложится почивать. Почивает с императрицей в одной кровати».
Действительно, несмотря на присутствие фаворитки, в «петергофском раю» ничего не изменилось и семья по-прежнему занимала главное место в жизни императора. Он боготворил свою Шарлотту, долго сохранявшую хрупкую красоту и изящество. Самая большая радость отца, по свидетельству дочери Александры, состояла в том, чтобы постоянно «делать удовольствие Мама?». Он устраивал для нее бесчисленные празднества и балы, до которых она была большой охотницей, пышно отмечал дни ее рождения.
Дочь Ольга добавляла: «Папа любил видеть ее нарядно одетой и заботился даже о мелочах ее туалета». Подарки жене Николай приобретал у Сихлера на Большой Морской, в «Английском магазине» Пикерсгиля и на углу Невского проспекта и той же Большой Морской. Здесь император как особо ценный клиент пользовался пятипроцентной скидкой. Правда, за зонтики, веера, шелковые чулки, «разные платья для ее величества» сам не рассчитывался, поскольку приходил, как правило, без кошелька. Покупки вписывали в счет, который оплачивал потом камердинер из «гардеробной суммы».
Зимы его болезненная Лоттхен проводила в Неаполе, Ницце, бельгийском городке Спа, где лечилась сывороткой и минеральными водами. Супруг не любил расставаться с женой. «Папа мрачнел, когда узнавал, что мама нужно ехать на лечение», — замечала Ольга. Летом 1845 года самочувствие Александры Федоровны сильно ухудшилось. Врачи подозревали чахотку и рекомендовали сменить климат. Более всего подходил юг Италии. Император отправился туда вместе с женой.
Двадцать третьего октября русские корабли «Камчатка» и «Бессарабия» с августейшими пассажирами на борту причалили в сицилийской гавани Палермо. Сохраняя инкогнито, Николай арендовал виллу, провел там больше месяца и убедившись, что Лоттхен пошла на поправку, отбыл в Россию. В конце декабря он писал дочери, на попечении которой оставил Александру: «Благодарю тебя, милая Олли, за доброе письмо. Вообразить не можешь, с каким счастьем я читал уверение, что нашей доброй Мама лучше и что силы ее приметно поправляются».
Идиллия в любимом Коттедже, где царская семья провела много счастливых летних сезонов, закончилась с началом Крымской войны. Весной 1854 года английский флот вошел в Балтийское море и встал неподалеку от Кронштадта. Через два месяца к нему присоединилась французская эскадра. По берегам Финского залива расположились русские береговые батареи.
Теперь, собираясь в Большой гостиной Коттеджа, не музицировали, а обсуждали последние новости, читали бюллетени и фронтовые сводки, доставляемые курьерами из захваченного Крыма. Николай часто поднимался в Морской кабинет, окна которого выходили на Финский залив и напоминали кормовую каюту боевого корабля, и направлял подзорную трубу в сторону Кронштадта — туда, где сквозь туман ощетинились мачтами английские фрегаты. Кто знает, что творилось в его душе? Фрейлина Тютчева, увидев императора в церкви, поразилась происшедшей перемене: «Вид у него подавленный; страдание избороздило морщинами лицо. Но никогда он не был так красив: надменное и жестокое выражение смягчилось; крайняя бледность придает ему вид античной мраморной статуи».
Внезапная кончина императора в самый разгар Севастопольской кампании породила в обществе массу слухов. Подозревали даже, что он принял яд. На самом деле Николай I жестоко простудился. В начале февраля 1855 года в Петербурге бушевала эпидемия гриппа, переболела почти вся императорская семья, многие приближенные и слуги. Неважно чувствовал себя и царь, но не желал ничего менять в рабочем графике.
Девятого февраля он собрался в Манеж — напутствовать маршевые батальоны лейб-гвардии Измайловского и Егерского полков. Придворные медики Мартин Мандт и Филипп Карелль решительно протестовали: на дворе мороз за двадцать градусов, а его величество в легком плаще.
— Если бы я был просто солдатом, обратили бы вы внимание на мою болезнь? — спросил император Карелля.
— В вашей армии, государь, нет ни одного медика, который позволил бы солдату выписаться из госпиталя в таком положении, в каком вы находитесь, и при таком морозе. Мой долг требует, чтобы вы не выходили из комнаты, — ответил лекарь.
Николай уехал, оставив без внимания просьбу врачей хотя бы одеться теплее. На другой день он отправился на проводы гвардейских саперов Преображенского и Семеновского полков. И опять отказался надеть шинель.
— Это хуже, чем смерть, это самоубийство! — кричал возмущенный Мандт.
— Дорогой мой, вы исполнили свой долг, позвольте же мне исполнить мой, — ответил император. — Я должен попрощаться с солдатами, которые отбывают в Севастополь, чтобы защитить нас!
«Мой Николай захворал после парада, — в тревоге писала в дневнике Александра Федоровна, — и возвратился домой, дрожа от лихорадки, бледный, весь позеленевший, почти совершенно обессиленный. Я испугалась; его уложили в кровать».
С каждым днем его величеству становилось все хуже. Грипп перешел в пневмонию, с которой ни организм самого больного, ни медики не могли справиться. При нем неотлучно находилась жена, а в коридоре бродила совершенно обезумевшая от горя Варенька. Императрица сжалилась над ней и попросила умирающего мужа проститься с Нелидовой. Царь отказался: перед Богом для него существовала только одна женщина — его Лоттхен.
— Шарлотта, ты уже несколько дней не отходишь от моей постели, поди отдохни, — проговорил он.
Александра Федоровна опустилась на колени:
— Оставь меня подле себя, я бы хотела уйти с тобою вместе. Как радостно было бы с тобою умереть...
Она знала, что в своем завещании, написанном много лет назад, муж выразил желание «быть похороненным за Батюшкой у стены так, чтобы осталось место для жены подле меня...»
— Как ты можешь так говорить, это грех! — возмутился Николай Павлович. — Теперь ты — главная в семье.
Восемнадцатого февраля 1855 года в небольшой комнате с видом на Неву на первом этаже Зимнего дворца у железной кровати, на которой, укрытый старой шинелью, лежал умирающий император, собралась вся семья. Заплаканный наследник стоял на коленях, сжимая руку отца, у двери рыдала его сестра Мария. «Ты была моим ангелом-хранителем с того мгновения, как я тебя увидел, и до этой последней минуты, — прошептал Николай Павлович жене. — Мой привет Петергофу...»
После кончины обожаемого супруга жизнь утратила для Александры Федоровны всякий смысл, несмотря на то что дети и внуки окружили ее заботой и вниманием. Скончалась она двадцатого октября 1860 года в Царском Селе. Последними словами вдовы были «Никс, я иду к тебе...» Ее похоронили рядом с мужем в соборе Петропавловской крепости. Теперь уже ничто и никто не мог разлучить их...
Коттедж еще долго оставался любимой семейной резиденцией Романовых. Внук Александры Федоровны император Александр III писал жене, гостившей в это время в Дании: «В субботу собираемся переехать в Петергоф. Люблю наш милый Коттедж и мой чудный кабинет с его прелестным видом!»
После революции Коттедж превратили в историко-художественный музей. В годы Великой Отечественной здесь размещался медицинский пункт немецкой армии. Здание серьезно пострадало: были утрачены значительная часть мебели, лепной декор и дубовые панно. После войны до усадьбы долго не доходила очередь — восстанавливали дворцы и фонтаны парадного Петергофа. Только в 1978 году реставрацию завершили, и год спустя музей «Дворец Коттедж» вновь принял посетителей...
Подпишись на наш канал в Telegram