Юрий Чурбанов пригласил меня в свою машину и заговорил о любовнике жены: «Скажи Буряце, чтобы уезжал за границу и не возвращался, иначе его арестуют. Ты подруга Гали, он откровенничает при тебе. Если понадобится, подпишешь показания против него». От отчаяния и безвыходности положения я расплакалась...
Брежнева пришла к нам в гости в надежде купить мамину старинную брошь — дочь генсека коллекционировала бриллиантовые украшения. Мама раритет продавать отказалась, зато мы с Галиной подружились на несколько лет... Но я по молодости даже не подозревала, в какую ловушку можно попасть, если станешь свидетельницей личных тайн первых лиц государства.
Тогда я устраивала концерты — сначала в ДК «Ленинские горы» при МГУ, потом в московском Доме архитектора, а в нашей квартире на Патриарших прудах было что-то вроде творческой гостиной: там собирались артисты, писатели, композиторы, шахматисты — кого только не было! О незабываемых встречах с этими талантливыми людьми и хочу рассказать.
Я вообще выросла в атмосфере светского салона. Папа Эдвард Георгиевич был голубых кровей и всегда жил по-барски. В доме во Львове стоял вечно накрытый стол, за которым чуть ли не каждый день сидели гости. Отец был известным в городе врачом. Женщины его боготворили, что довольно болезненно воспринимала моя мама Марина Захаровна. О том, что будущий муж будет безумно красив, ей во время войны сообщил сам Вольф Мессинг, который посетил прифронтовой госпиталь, где она работала в регистратуре.
— Ну чего так смотришь? Не такой уж я и страшный! — заметил он ее напряженный взгляд.
— А откуда вы знаете, о чем я думаю? — смутилась мама.
— Я все знаю. Например, что скоро ты выйдешь замуж за ослепительно красивого мужчину и родишь дочку.
Видимо, Мессинг ее тогда закодировал: если ухажеры были недостаточно эффектны, она делала вывод, что пока не встретила того самого. А отца узнала сразу, он полностью подходил под определение экстрасенса. Не предупредил Вольф маму только об одном — как это будет тяжело! Папе было приятно, что женщины перед ним преклоняются, и я с детства уяснила, что мужская красота — зло. В какой-то момент мама сказала: «Не могу больше на это смотреть», — взяла меня, двенадцатилетнюю, и уехала в Киев, где жила бабушка. На нервной почве у нее начались проблемы с позвоночником, поэтому папины родственники из Тбилиси, с которыми мы продолжали общаться, пригласили маму в гости и посоветовали пройти курс знаменитых серных ванн.
Мне же подошло время поступать. Я мечтала стать актрисой и сначала поехала в Москву во ВГИК, но именно в тот год набора не было. В коридоре встретила Бориса Бабочкина, и он сказал: «Обязательно приезжай в следующем году». Однако в грузинском университете как раз открыли экспериментальный факультет кинотеледраматургии, которым заведовал Резо Чхеидзе. В результате я поступила на курс к режиссеру Отару Иоселиани. Его лекции были настолько интересными, что мы не могли пробиться в аудиторию через толпу студентов. Иоселиани преподавал на русском. Параллельно я поступила на актерский факультет в Тбилисский театральный институт имени Шота Руставели. Меня приглашали сниматься на «Грузию-фильм», но вместе с ролями обычно предлагали и ужин с завтраком... Тогда сделала вывод, что не смогу стать артисткой, ведь большинство режиссеров считают их своей собственностью.
Кроме того, я постоянно наблюдала великую грузинскую актрису Лейлу Абашидзе — с ней были близко знакомы наши тбилисские родственники, и с мамой она подружилась. Бурная личная жизнь этой женщины меня завораживала, но больше пугала. Лейла славилась невероятной красотой — один поклонник даже покончил с собой из-за неразделенной любви к ней. Супруг Абашидзе сказал на это: «Ну и что, пусть из-за моей жены хоть все повесятся!» Он был образованным человеком, профессором, у них был общий сын... Однажды Лейла нагрянула к нам среди ночи: «Все, ухожу от мужа!» Оказалось, влюбилась в коллегу по сцене. Зная импульсивность подруги, мама старалась удержать ее от резких движений. Не помогло, Абашидзе поступила по-своему. А новый избранник так ревновал, что даже запрещал пользоваться косметикой, делать модные прически и уж тем более сниматься в кино. С ним тоже жизни не получилось. Мы потеряли связь с Лейлой, когда переехали в Ленинград.
Поскольку дворянские корни были не только у папы, но и у мамы, от дедушки ей досталось много уникальных фамильных драгоценностей. Часть из них продали, чтобы приобрести кооперативную квартиру. Маме предложили работу в финансовом отделе на Ленинградском телевидении. Меня же взяли актрисой пантомимы в местную филармонию, и я участвовала в спектаклях и ездила на гастроли по всему Союзу. Там я подружилась со многими артистами.
Однажды после сборного концерта в «Октябрьском» зале муж Эдиты Пьехи Александр Броневицкий пригласил артистов в гости. Я тоже поехала. Вошли в подъезд — на каждой ступеньке сидели девочки-фанатки и не пропускали нас в квартиру, целовали подол платья Эдиты. Она проходила сквозь строй обожания. Наконец прорвались, только сели за стол — начались звонки в дверь. Поклонницы требуют:
— Эдита, выйди к нам!
Илья Резник решил принять удар на себя:
— Девочки, имейте совесть, дайте певице отдохнуть!
— Замолчи, а то мы завтра к тебе придем! — пригрозили ему.
Резник реально испугался, и пришлось Пьехе опять к ним выйти. Я была удивлена, насколько радушно она относится и к гостям, и к этим девочкам. В домашней обстановке налет звездности с Эдиты слетел — по-моему, она даже смущалась, когда за накрытым столом собравшиеся поэты, композиторы и артисты говорили ей комплименты. Еще мне показалось, что Броневицкий относится к такому вниманию несколько ревниво, потому что Эдита постоянно переводила разговор на него: «Это все благодаря Саше!»
Поскольку я работала актрисой в филармонии, меня поставили на учет в актерском отделе «Ленфильма». В 1975 году в Ленинграде снимали советско-американскую сказку «Синяя птица» по пьесе Метерлинка. В проекте принимали участие звезды Голливуда — Элизабет Тейлор сыграла Колдунью и Мать, Ава Гарднер — Удовольствие, Джейн Фонда — Ночь. С нашей стороны были заняты Олег Попов, Георгий Вицин и Маргарита Терехова. Меня пригласили быть дублершей самой Элизабет Тейлор — увидели фото на киностудии и утвердили. Тейлор часто приходила на площадку подшофе, из-за чего режиссер Джордж Кьюкор очень сердился. Тогда старались отснять те сцены, где Элизабет видно издалека или со спины — на самом деле это я! В первый же день Тейлор отравилась, как утверждала, блинами с красной икрой (хотя ела-то их, опять же, с водкой), и с тех пор еду ей доставляли на самолете из Америки и Европы. В период съемок она закатила день рождения, куда пригласила актеров, и мы попали на этот «импортный» банкет.
Тейлор не ожидала, насколько красивым окажется Ленинград. «У вас шикарные дворцы!» — говорила она мне. На пальце у актрисы сверкал перстень с огромным камнем, однажды кто-то из группы предположил:
— Не может быть бриллиант — наверняка стекляшка!
Тут американский охранник Тейлор поворачивается и сообщает по-русски:
— Ошибаешься, — после чего опять делает вид, что не знает нашего языка.
Было странно видеть, что голливудским небожительницам ничто человеческое не чуждо... Ава Гарднер тоже часто прикладывалась к бутылочке с портвейном, и Маргарите Тереховой, когда у них были общие сцены, приходилось ждать, пока протрезвеют партнерши по площадке. Я поражалась, насколько скромнее ведет себя наша актриса по сравнению с голливудскими: те общались свысока, как бы сейчас сказали — звездили. Хотя на съемочной площадке ведь все были коллегами...
Элизабет Тейлор, Ава Гарднер и Джейн Фонда даже друг с другом почти не контактировали после съемок, не говоря уж о дистанции, которую держали с нашей группой. Впрочем, за тем, чтобы мы не слишком близко сходились с иностранцами, следили специальные люди. Однажды подошел переводчик и загадочно произнес: «Думайте, как будете отказываться». Я открыла рот, чтобы спросить, о чем это он, но тут ко мне обратился продюсер, друг Джорджа Кьюкора, и пригласил пообедать в ресторане. Под строгим взглядом стоявшего неподалеку человека в штатском говорю: «Я бы с радостью, но муж будет недоволен». За спиной огорченного ухажера гэбэшник поднял вверх большой палец: молодец, мол!
Актриса Людмила Петровна Ксенофонтова, снимавшаяся в картине, возмутилась:
— Как он смел?! Думал, любая наша женщина побежит с ним только потому, что иностранец?
На что ее пожилая коллега Гликерия Богданова-Чеснокова, она тоже участвовала в «Синей птице», усмехнулась:
— Не завидуйте!
Через какое-то время меня пригласили в Москву на должность инструктора политотдела — организовывать творческие встречи в ДК «Ленинские горы» при МГУ. Мама тоже устроилась на хорошую должность в крупном гостиничном комплексе. Не без помощи связей в артистических кругах мы узнали, что расселяют коммуналку на Патриарших прудах. Они тогда не стоили таких заоблачных денег, как теперь. Опять пошли в ход фамильные драгоценности — путем обмена питерской квартиры и доплаты мы приобрели прекрасную квартиру, которая и стала чем-то вроде салона для московской элиты.
В советскую эпоху нельзя было просто так выпустить на сцену артиста. Каждого утверждали в особом отделе Министерства культуры, и конечно, существовал черный список. В число запрещенных входили Жванецкий, Высоцкий, Вознесенский, Евтушенко, Мориц... Юлий Ким тоже в нем значился, хотя я устраивала вечер композитору Владимиру Дашкевичу, который исполнял песни на его стихи. Тот расстроился: «Как же я без Юлика?» Посадили поэта в зал. Володя за роялем поет, вдруг споткнулся, говорит «Ой, забыл слова, — и обращается к другу в зал: — Юлик, как дальше?» Все зрители смотрят на Кима, аплодируют, он встал... За кулисами подходит ко мне человек и предупреждает: «Если поднимется на сцену, дам занавес». Высунулась и знаками объясняю: нельзя! Ким все понял, с паузой оглядел зал, показал на горло и покачал головой: мол, болит, не могу говорить. Зато Дашкевичу удалось хотя бы привлечь внимание к автору.
В черном списке числился и Василий Аксенов, который часто бывал у нас в гостях. Когда я ему об этом рассказала, заметил: «В Союзе мне нет места». И вскоре эмигрировал, но очень скучал по родине. Вернувшись после перестройки, с гордостью показал российский паспорт: «Вот, получил!»
Уезжали тогда многие. В 1974 году я одной из первых узнала, что Мстислав Ростропович с Галиной Вишневской планируют «долгую командировку» за рубеж. Они потихоньку распродавали свое имущество, в том числе пристраивали собак.
«Ищу хозяина для ньюфаундленда королевских кровей», — сообщил мне Ростропович после творческого вечера. Оказалось, сама королева Елизавета подарила ему двух породистых псов, когда он был на гастролях в Англии. Я купила у музыканта одного из них. В паспорте было записано, что это собака Ростроповича.
Позже, когда перешла работать в Дом архитектора, там возникали свои политические проблемы. Однажды решила устроить вечер людей с уникальными способностями: пригласила Джуну Давиташвили, гипнолога Владимира Райкова, еще был человек, владеющий телекинезом (уже не помню имени). Утром перед концертом меня вызвали к начальству: «Хочешь, чтобы конная милиция охраняла твои вечера? В зале пятьсот мест, билеты распроданы, а нам звонят из ЦК и просят еще пятьдесят пригласительных. Куда мы их посадим?!» А отказать нельзя! В результате объявили сотрудникам ЦК, что концерт отменили, на самом же деле перенесли его на полтора часа (на случай проверки). Все это время экстрасенсы сидели в моем кабинете. Джуна долго на меня смотрела и вдруг говорит: «У тебя сильная энергетика, хочу написать твой портрет». Я была в восторге от предложения, пока не принялся отговаривать Райков: «Она непростой человек и явно несчастливый, при этом пропустит твой образ через себя. Еще неизвестно, какие силы ей помогают и чем это для тебя обернется в будущем».
Я испугалась и сказала Джуне, что позировать некогда. Она обиделась: «Неправда, ты меня боишься. А я твою красоту не украду». Думаю, Райков, конечно, понимал в ее намерениях больше, чем я. Правда, Галя Брежнева мне на это потом сказала: «Ну и дура, что отказалась». Она в мистику не верила.
В Москву часто приезжали грузинские актеры, с которыми подружилась еще в Тбилиси, и мы всегда встречались. Вахтанг Кикабидзе после операции вообще несколько месяцев жил в гостинице «Россия». Ему было очень плохо, и я настаивала: «Звони в любое время, если хочешь поговорить». Поэтому звонок иногда раздавался у меня дома в семь утра:
— Не спишь?
— Уже нет.
— Я такой сюжет для кино придумал, всю ночь не спал, ждал, пока можно будет рассказать, — и в деталях начинал излагать какую-нибудь очередную задумку. Но спросонья трудно было уследить за полетом его творческой мысли.
Однажды у Кикабидзе в номере собралась теплая компания: певица Нани Брегвадзе и ее аккомпаниатор Медея Гонглиашвили. Вахтанг звонит: «Приезжай». А у меня дел полно — вечером в ДК МГУ должен выступать Андрей Миронов. Надо зал, сцену, микрофоны проверить, чтобы накладок не случилось. Стала отказываться, Кикабидзе спрашивает:
— Слушай, там у вас перед МГУ какой памятник стоит?
— Ну как — Ломоносову...
— Дорогая, если не приедешь, его снимут — тебя поставят!
Но несмотря на шутливую угрозу, в тот вечер я так и не смогла вырваться.
С земляком Вахтанга Арчилом Гомиашвили тоже была знакома еще по Тбилиси. Он дружил с моей мамой и Лейлой Абашидзе. Со временем, как и мы, перебрался в Москву. Приобрел квартиру в Доме на набережной — ему хотелось жить напротив Кремля. А потом вдруг почувствовал, что стены, в которых произошло столько трагедий, на него давят. Ему нравилась наша квартира на Патриарших, и Арчил то и дело заикался: «Давайте меняться — вы на набережную, а я сюда!» Но мы с мамой ни в какую не соглашались перебираться в страшный серый дом.
Однажды на Новый год часа в три ночи у нас раздался звонок — на пороге Гомиашвили с бутылкой шампанского.
— Дорогой, заходи!
— Я только поздравить — и дальше, надо ко всем успеть до утра!
Оказалось, у него в машине несколько ящиков шампанского — и он развозил его, поздравлял любимых людей. Добрейшей души был человек и очень щедрый. Когда открыл ресторан «Золотой Остап», в лихие девяностые бесплатно кормил друзей-актеров, которые приезжали из тбилисских театров в Москву за каким-то заработком. В бизнес-зале для своих круглосуточно стоял накрытый стол. Когда я спрашивала, на какие деньги Арчил живет, он отвечал: «Остап» совсем себя не окупает, только общественная столовая «12 стульев» помогает свести концы с концами». Но это был образ жизни — постоянно собирать друзей за столом!
Гомиашвили оказался гениальным предпринимателем — настоящий Остап Бендер и в жизни, и в кино. Придумывал хитрые бизнес-схемы — и со временем стал жить в достатке. Однажды выиграл в рулетку большую сумму и говорил по этому поводу: «Никто не может мне предъявить, откуда деньги, — я их выиграл. Казино подтвердит».
На наших встречах он рассказывал кучу смешных историй. Например как увлекся пантомимой и хотел создать собственный театр, в процессе чего и познакомился со своей женой Танюшей (она танцевала у него в спектакле). Поехал на гастроли в Сибирь — выступал в том числе перед заключенными. В одной колонии вышел с номером Марселя Марсо, а зэки были уверены, что это глухонемой актер. Во время выступления дулись в карты и кричали ведущей: «Стерва, хоть ты спой что-нибудь!»
В перерыве администратор просит Арчила:
— Расскажите им что-нибудь смешное!
— Но это же будет смешение жанров!
— Скорее уж перелом со смещением! Бить будут!
В зале, уставшем от беззвучных этюдов, действительно начинался бунт, так что администратор даже пригрозил: «Если не успокоитесь, то не увидите ни клоунов, ни лилипутов!» Зэки сразу присмирели.
Арчил понял общий интеллектуальный уровень аудитории и травил анекдоты до конца вечера. Администратор за кулисами плакал от смеха, а потом сказал: «Вы такой большой артист, ну зачем вам эта пантомима?» «И я понял, что нужно завязывать. Прощай, Марсо!» — со смехом говорил мне Арчил.
Аллочка Смехова, мама всем известной Алики, познакомила меня с Людой Абрамовой. Мы часто виделись с ней в гостях у Аллы. А в день, когда умер Высоцкий, они приехали ко мне на Патриаршие — мы гуляли и до утра Люся рассказывала об их отношениях... Это был нескончаемый поток любви и горя. Она смирилась с другими женщинами, но у меня создалось впечатление, что именно Люда была главной в его жизни. Я тихо спросила Аллу:
— Как ей помочь, когда она потеряла такого человека?
А Смехова ответила:
— Мне кажется, сегодня он к ней вернулся. Теперь их с Володей никто не разлучит.
Смерть примиряет все обиды. В какой-то момент я увидела, что облака над Патриаршими приняли форму гитары... Кто знает, возможно, Высоцкий нас слышал.
Через мою гостиную и творческие вечера проходило столько интересных людей, что, конечно, не могло совсем не возникать симпатий. Многие пытались ухаживать, среди них — Михаил Козаков. У него как раз было «окно» между браками, и артист решил приударить за мной: приезжал в МГУ с букетами цветов. Конечно, это льстило.
Козаков бесконечно читал стихи Пастернака — был уверен, что это завораживает женщину, а заодно и репетировал. Помню, спрашивал:
— Тебе какой мой фильм больше нравится?
— «Убийство на улице Данте».
— Это потому, что я там еще молодой!
Мама волновалась, когда я подолгу гуляла с Козаковым. Поскольку у нас дома часто собирались артисты, она, естественно, многих знала. Быстро нашла общий язык с близкими по возрасту людьми, в частности подружилась с Зиновием Гердтом. Его-то и попросила поговорить со мной насчет Козакова.
«Ну что, Миша тебя, как кот, водит по всем крышам? — начал Гердт. — Пастернаком очаровывает? Он никогда не меняет свою тактику, но ведь работает!.. Только знаешь, вряд ли ты с Козаковым будешь счастлива. Он быстро на тебе женится и еще быстрее влюбится в другую».
Я убедила Зиновия Ефимовича, что прекрасно вижу: чувство Козакова ко мне — всего лишь яркая вспышка, которая скоро погаснет. Уже насмотрелась на творческих людей и знала, что это «самый ненадежный вклад в банк». И хотя Михаил действительно умолял меня выйти за него замуж, думаю, по-настоящему влюблен он был только в себя и хотел, чтобы я просто присоединилась к этому обожанию. Поэтому когда начал давить и выспрашивать, чем он меня не устраивает, ответила: «Так расстраиваюсь, что не могу в тебя влюбиться!»
Конечно, Козаков очень обиделся. Последней каплей стал его звонок, когда Миша хотел пригласить куда-то, а я ждала Олега Видова — пообещала ему билеты на творческий вечер Булата Окуджавы. «Ах, Видова ждешь?! Все ясно!» — Козаков в сердцах бросил трубку.
Это было незадолго до отъезда Олега за границу. Я Видова отговаривала, но он был в унынии из-за конфликтов с бывшей женой Наташей Федотовой, дочкой генерала КГБ и подругой Гали Брежневой: «Не могу больше, она перекрывает мне кислород, в кино звать перестали. Мне этот цирк надоел — уеду отсюда через фиктивный брак с иностранкой».
А Зяма Гердт вообще был настоящим психологом по семейным вопросам: однажды сохранил семью подруги моей мамы — польки пани Терезы, устроив ей забавный розыгрыш. Та позвонила и, рыдая, сообщила, что разводится. Тогда Гердт попросил передать трубку ему: «Дорогая, я красив как Дин Рид и с удовольствием с вами встречусь! Приходите к нам на чай с тортом!» Остановилась пани Тереза неподалеку от Патриарших и уже через десять минут звонила в дверь. Зиновий Ефимович лично пошел открывать. Поскольку пани Тереза жила в Польше и знаменитого советского актера попросту не знала, на скромного Зяму в прихожей она не обратила никакого внимания — сразу прошла в гостиную и начала стрелять глазами по углам в поисках обещанного Дина Рида.
— Вам мой голос незнаком? — спрашивает Гердт. — Мы с вами только что говорили по телефону.
— Так вы меня разыграли!
— Почему, разве я вам не подхожу — недостаточно красив? А у вас есть с собой фото мужа?
Пани Тереза достает карточку из кошелька. Гердт:
— Ух ты, какой красивый мужчина! Ну, если он вам больше не нужен, я выдам за него свою дочку!
— Подождите, мы, может, еще не разведемся! — всполошилась гостья.
Ушла пани Тереза в более веселом расположении духа. А Гердт, закрыв за ней дверь, развел руками: «Сегодня я спас одну семью».
Певица Жанна Бичевская, которой я тоже устраивала концерты, однажды пригласила меня в гости: «Приходи, тебя ждет сюрприз, о котором нельзя рассказать по телефону». Заинтригованная, еду. Дома они с мужем Валентином говорят:
— Идем в ванную!
В недоумении следую за Жанной и вижу удивительного зверька с огромными глазами.
— Что за прелесть?! — умиляюсь я.
— Лемурчик, мы его спасли. Это страшная история!
Оказалось, Жанна с мужем только что вернулись с гастролей на Мадагаскаре. Там посетили рынок, где лемуров продавали для местных ресторанов — живьем. Они скинулись, чтобы избавить от гибели хотя бы одного из них. Купили, но что делать дальше? Не бросать же! А провоз через границу — контрабанда! В результате дали зверьку снотворное и примотали его к животу Валентина, прикрыв сверху рубашкой. Весь перелет муж Жанны боялся шелохнуться, чтобы не разбудить лемура. Так он и жил у них потом.
Однажды я поздно возвращалась после концерта в ДК — вышла из метро «Маяковская», а на улице метель... И тут рядом останавливается «мерседес», а в нем интеллигентный мужчина: «Давайте я вас подвезу». Долго отказывалась, мол, к незнакомцам не сажусь, но потом услышала: «Представьте, что я таксист, хоть и отвезу бесплатно». В результате села, у дома выбегаю из машины, оставив на сиденье рубль.
— Девушка, заберите деньги! — кричит он.
— Я бесплатно не езжу! — отвечаю и скрываюсь в подъезде.
Через неделю на вечеринке в гостях у журналиста Александра Рошаля вижу снимок этого человека в фотоальбоме. Спрашиваю, кто он.
— Космонавт Виталий Севастьянов.
— Ой, а я ему рубль оставила! — рассмеялась я.
Рошаль набирает его номер:
— Ты что, по ночам бомбишь?
— Сейчас приеду и рубль девушке верну! — отвечает Виталий.
Так что случайных встреч в моей жизни просто не было!
С актрисой Зоей Федоровой меня познакомила Галя Брежнева. Мы подружились. Незадолго до гибели Зоя позвонила: «Знаю, Хачатурян собирается в Америку, можешь попросить Арама Ильича провезти туда письмо и бросить в ящик, чтобы здесь его никто не прочитал?» Хачатуряну просьба совсем не понравилась, но он ее выполнил. А вскоре актрису убили...
Галю Брежневу к нам в гости привела Нонна Щелокова, невестка министра внутренних дел СССР, — они с мамой познакомились на приеме в Доме архитектора и стали приятельствовать. С Галей, несмотря на почти двадцатилетнюю разницу, у нас обнаружилось много общего: она тоже мечтала стать актрисой, но ее отец позвонил в приемную комиссию, чтобы дочку не брали. Как и я, Галя обожала талантливых людей, окружала себя ими.
Вспоминала, что в юности была настоящей диссиденткой. В школе вела антисоветские разговоры, за которые ее чуть не исключили. «Объяснила всем, что Роза Люксембург обыкновенная шлюха и что Восьмое марта очень странный праздник», — смеялась Галя. Отец возмущался:
— Ты соображаешь, что несешь?
— Но это же правда! — парировала дочь.
Известно, что Леонида Ильича даже вызывали в обком партии и отчитывали — его тогда еще не избрали генсеком.
Комсомолкой Галя не была и в партию вступать не собиралась. Читала самиздат, как-то мне подарила «Архипелаг ГУЛАГ», потом «Мастера и Маргариту». Ее возлюбленный Боря Буряце говорил: «Галя, тебя в психушку посадят!» Шутил, конечно, но в результате его слова оказались пророческими.
На момент нашей встречи Брежнева с Чурбановым абсолютно потеряли интерес друг к другу. Впрочем, они изначально были совершенно разными людьми. «Он милиционер, с ним тоска!» — жаловалась Галя. У него милицейские сводки, а у нее — спектакли и концерты, не жизнь, а праздник.
И увлекалась она все больше творческими людьми — например Марисом Лиепой, который так и не ушел к ней от жены, из-за чего Галя очень переживала. Я же стала свидетельницей ее безумно эмоционального романа с цыганским артистом Буряце. Мы с Борей были примерно одного возраста — около тридцати, а Гале — уже под пятьдесят, и собираясь на свидание, она говорила мужу: «Пошла общаться с молодежью!»
Мы везде появлялись втроем, Галя использовала меня как ширму, говорила: «Пусть все думают, что Боря влюблен в тебя!» Обычно Буряце звонил мне под конец их встречи на Садовом кольце — Брежнева купила ему там кооперативную квартиру: «Приезжай!» Выходили из дома мы уже втроем — и ехали куда-нибудь веселиться. Боря меня приобнимал, сажал в свой «мерседес» — этот спектакль разыгрывался для наблюдателей, которых приставил к жене Чурбанов. «Эти шпики повсюду, неужели Юра думает, что я не замечаю?» — удивлялась Галя.
Отношения с Буряце у нее были очень игривыми. «Он мамонтенок — маму ищет, — шутила. — Посмотри, какая у него волосатая грудь! Настоящий плейбой!» Боря обычно ходил в распахнутой рубашке, чтобы все видели огромный бриллиантовый крест у него на шее. Их общение часто превращалось в мини-спектакль. Они обожали разыгрывать сцены.
— Ты посмотрел на эту девочку! — ревновала в ресторане Брежнева.
— Галя, это официантка, прислуга, «кушать подано»... А ты царица! — уверял ее Буряце.
Брежнева была веселой, красивой, сексуальной. Могла в ресторане деньги в оркестр метать — женщина-праздник. Любила шампанское, но я никогда не видела, чтобы она потеряла лицо. К алкоголю ее пристрастил муж — ему дарили бесчисленное количество бутылок, и Юрий зачастую предлагал Гале «посидеть» с ним. А с Буряце раскрывалась актерская натура Брежневой — они вечно плясали, пели. «Когда-то я мечтала, что стану актрисой и сыграю цыганку Эсмеральду, станцую на площади. Еще не знала, что встречу тебя, цыгана!» — говорила Борису Галя. Кстати, двигалась она с большой грацией и обжигала темпераментом. Мужчины действительно теряли от нее голову, а не только использовали в своих интересах как дочку генсека.
Гале самой всегда хотелось помогать своим возлюбленным и видеть их на вершине олимпа. Уже после расставания с Брежневой Мариса Лиепу выгнали из Большого театра. Галя сказала: «Жаль его...» — и я предложила ему устроить творческий вечер в ДК «Ленинские горы». Спросила разрешения у Гали, она ответила:
— Мне все равно.
— Может, придешь? — поинтересовалась, думая, вдруг захочет вновь с ним сойтись. Подруга отказалась, но потом подробно расспрашивала, как прошел вечер.
Конечно, для Мариса та встреча со зрителями была словно бальзам на душу: народ ломился, артиста засыпали цветами и он хотя бы на час снова почувствовал себя востребованным. Но Лиепа уже не был нужен Брежневой — она увлеклась Буряце. «А я Борюсю в Большой театр устрою!» — говорила с вызовом. Думаю, этим Галя свою власть и Марису показала — ввела довольно посредственного певца в храм искусства, из которого великого танцовщика изгнали. Боря потом приглашал нас обеих на премьеры, при всех обнимал меня и целовал — я по-прежнему исправно выполняла роль ширмы.
Борюсю дважды колотили на улице. Галя интересовалась у мужа:
— Не твоих рук дело?
— С ума сошла? — отвечал Чурбанов. — Я б с первого раза прибил. Он бы на своем драндулете просто попал в аварию.
— Ну да, логично, — соглашалась Галя.
Знаю, у Буряце были долги. Ему постоянно звонили, и он что-то решал. Однажды говорит:
— Там такая лав-стори, что тебе лучше не знать!
— Какая у тебя лав-стори еще? — удивляюсь.
— Лавэ — это деньги по-цыгански!
Скорее всего, и колотили его из-за этих самых лавэ.
Боря совсем потерял страх, чувствуя себя под защитой Брежневой. Втянул ее в спекуляцию бриллиантами: Галя приобретала их для него на заводе под Минском, пользуясь своим положением. Сейчас в этом нет криминала, а по тем временам, конечно, грозила статья. Но Брежнева это преступлением не считала: «Сами виноваты — ничего нет в магазинах, вот люди и вертятся». Она это делала только ради Бори, самой ей абсолютно не было нужно.
Однажды Арчил Гомиашвили надумал подарить жене украшение и встретился по этому поводу с Буряце. Заодно Боря решил посоветоваться с ним по своим делам: ему предложили большие деньги, если привлечет Галины связи и поможет сократить тюремный срок какому-то дельцу-цеховику. Буряце хотел понять, стоит ли ему в это ввязываться.
— Ты хороший парень, но у тебя есть плохая подруга... — начал Арчил.
— Кто, Галя? — удивился Боря.
— Нет, жадность. Ты плохо кончишь... И себя погубишь, и Галю за собой потянешь.
Вскоре после встречи с Арчилом ко мне обратился Галин муж. Юрий Чурбанов пригласил в свою машину и заговорил о любовнике жены:
— Скажи Буряце, чтобы уезжал за границу и не возвращался, иначе его арестуют. — Как лишить Брежневу любимого мужчины? Она ранена столькими разрывами, а в этом я лично должна принять участие! Чурбанов обрисовал и мои безрадостные перспективы: — Ты подруга Гали, он откровенничает при тебе, значит, ты свидетель. И если понадобится, подпишешь любые показания против него, не захочешь — заставят. Так что в твоих интересах, чтобы он из-за границы не возвращался. Моего имени не называй — скажи, что с тобой встретился высокопоставленный человек и рекомендовал уехать.
От отчаяния и безвыходности положения я расплакалась.
— А чего ты плачешь? — удивился Чурбанов.
— Ну, мне вас жаль, — брякнула я.
— Ты что, меня оплакиваешь? Я самый счастливый человек на свете — меня любит лучшая женщина!
Так и не поняла, о Гале речь или о другой даме. Брежнева мне говорила, что у него тоже давно на стороне кто-то есть.
Я оказалась в тупиковой ситуации. Мама испугалась пуще моего: «Запрещаю с ними общаться. Не лезь в это — окажешься между молотом и наковальней. Соврешь, что это не Юра, они решат, что Леонид Ильич. А если правду расскажешь — подведешь Чурбанова. Виноватой окажешься в любом случае».
Когда Брежнева в очередной раз позвонила, мама взяла трубку: «Галечка, Вика больна, тяжелый грипп». Подруга прислала с водителем корзину фруктов, отчего стало ужасно стыдно. Потом до нас стали доходить слухи об арестах за контрабанду драгоценностей. Мама предупреждала: «Если продолжишь с ними общаться, у меня будет инфаркт».
Дом архитектора, где я тогда работала, находился как раз через дорогу от Галиного. Через несколько дней она позвонила на работу:
— Приходи в гости.
— У нас политчас, директор будет читать «Малую землю» Брежнева.
— Да брось, я тебе расскажу про эту «Малую землю»! Папа сам ее не читал! — смеется Галя.
— Прости, мне влепят выговор, если прогуляю.
— Ну и слушай свою лекцию! Опять папа вмешался в наши дела! — и бросила трубку.
Через какое-то время зашла в гости, и мама сказала: «Галя, у Виктории роман с серьезным человеком, ей не стоит больше появляться с Борей в обществе». Подруга поняла, что по каким-то причинам не хочу общаться. Потом я узнала, что Буряце арестовали. Когда к нему пришли с обыском и изымали предметы старины, Борис кричал: «Это не мое, это Галино!» В общем, я вовремя выбралась из этой запутанной истории.
В тот период я на полтора года «сходила» замуж за известного барда Александра Суханова. Все началось с его концерта в ДК «Ленинские горы», после которого он часто заглядывал ко мне на работу — поболтать, показать новые песни. Потом провожал до дома. Окончательно я была покорена, когда Саша подарил свои стихи на огромной открытке — «Романс о женщине Грузии», посвященный мне, — я по отцу на четверть грузинка. Вскоре последовало предложение руки и сердца.
Искренне восхищаясь Сашиным талантом, пока он сочинял, ходила на цыпочках — ему мешали посторонние звуки. Но при моей профессии домой постоянно звонили. Однажды муж схватил трубку и крикнул: «Не звоните сюда больше!» Позже выяснила, что на другом конце провода был Аксенов. «Мне запретили тебе звонить», — сказал Василий Павлович при встрече.
Я же должна была принимать мужа вместе со свитой поклонниц, которые не оставляли нас в покое — и звонили, и на концерты приходили стайкой. В основном взрослые образованные дамы, не слишком уважавшие наше семейное пространство. В общем, я жила жизнью Саши, заглушив в себе даже материнский инстинкт: у Суханова уже имелись две дочери и больше детей он пока не планировал. Через полтора года накопилась огромная усталость — она и стала причиной расставания. Хотя брак вспоминаю со светлым чувством — просто мы не совпали характерами.
Во второй раз я вышла за иностранца, гражданина ФРГ. Дружила с шахматистами, для которых устраивала встречи со студентами еще в ДК «Ленинские горы», и однажды после международного турнира они приехали ко мне в гости на день рождения. Так я познакомилась с немецким шахматистом югославского происхождения Слободаном Лазичем, мы сразу друг другу понравились. Удивительно, но в тот же вечер он сделал мне предложение: «Понимаю, это звучит странно, но я сразу почувствовал, что ты моя будущая жена». Очень скоро Слободан уехал, однако не проходило двух-трех дней, чтобы не позвонил: «Я хочу показать тебе весь мир».
По сравнению с Москвой Висбаден — настоящая деревня, где жизнь в восемь вечера замирает. А я-то привыкла, что в это время концерты только начинаются! Меня мучила самая настоящая ностальгия по шумной столице, друзьям и близким. Через год стала регулярно наведываться домой, чтобы заниматься любимым делом. Муж меня не понимал и не хотел переезжать:
— Кем я там буду?
— А кто я в Германии?
Его очень разозлило, что через несколько лет я приняла решение вернуться. К сожалению, со своим сыном Слободан не общается, обиду на меня перенес на нашего мальчика. Даниэлю уже тридцать два, и он помогает в моем бизнесе. Сейчас это главный человек в моей жизни.
Конечно, после того как мы расстались со Слободаном, еще случались романы, но я часто сталкивалась с тем, что вкладываюсь в мужчину, а потом он задирает нос и считает, что всего добился сам. «Ты такая же дура, как я», — говорила мне по этому поводу еще Галя Брежнева.
Расскажу о своем бизнесе. В начале девяностых был выставлен на продажу легендарный правительственный ресторан. И мы вместе со Слободаном (я развелась с ним только в 2008 году) решили его приобрести, планировали это как вклад в будущее сына.
Наслышана о нем была еще от дальнего родственника, оператора «Чародеев» Константина Апрятина: в фильме это — та самая избушка, в которой герои Виторгана и Светина обряжают Иванушку — Абдулова с помощью колдовства в белый костюмчик. Кроме того, о тамошних правительственных приемах рассказывала мне Галя Брежнева, ведь загородный комплекс был построен по приказу Леонида Ильича. В заграничных поездках его часто принимали в таких заведениях с национальным колоритом, вот генсек и решил, что не помешало бы иметь подобный в Подмосковье. Выбрали место за аэропортом Внуково, разработали особый проект. Брежневу нравилось, что крыша изготовлена из пуленепробиваемого титана — материала, из которого делали ракеты. Благодаря ему и сейчас там плохо ловят мобильные телефоны. «У нас золотые купола и титановые крыши!» — говорил генсек высоким гостям.
Посещали ресторан и Кастро, и Кеннеди, и послы многих стран. Конечно, когда его приобрела, режимный объект уже был открыт для всех, но я планировала не отходить от традиций и сделать что-то вроде актерского театра-клуба. Однако выяснилось, что заведению требуется капитальный ремонт, и я влезла в страшные долги. Кроме того, активизировались бандиты. Благо у меня имелись связи — заступился начальник охраны президента Александр Васильевич Коржаков. В общем, прошла все этапы становления бизнеса в России, уже тогда понимая, что совершила огромную ошибку. Стоило поберечь свои нервы.
Поскольку массу времени проводила за городом, просто пообщаться туда доезжали немногие, только те, кто очень хотел меня видеть. Например Марина Голуб. Однажды она подшутила над молодым официантом, не узнавшим ее:
— А у вас подают жареный Голуб?
— Мы голубей не готовим, — не понял намека парень.
С Мариной нас познакомил Зяма Гердт еще в девяностые. Я хотела устроить ее творческий вечер, но Голуб скромно заметила: «Чего меня звать, пока выдающихся успехов нет. Но я еще буду звездой!»
Мариночка всю жизнь ждала, чтобы за актерское мастерство ее похвалила мама, артистка Москонцерта. Та была ее главным критиком и только в конце жизни признала, что дочь замечательная актриса. Со своей дочкой Голуб вела себя иначе — поддерживала Настю и во всем помогала.
Поскольку слава пришла к ней довольно поздно, Марина держалась за нее: могла бы родить ребенка Анатолию Белому*, но не была готова выпасть из профессии. Думаю, наша дружба сложилась, потому что я не соперничала с ней на сцене. Она иногда со мной советовалась и знала, что за моими словами нет зависти. Когда Голуб согласилась на рекламу моющего средства, я ее ругала: «Это неэстетично». Сначала Марина говорила «Ты не права» — в тот момент ей очень нужны были деньги. А спустя годы признала: «Я совершила ошибку, меня с этим утенком теперь ассоциируют».
Обычно я была нужна, когда в ее жизни начиналась очередная черная полоса. Рассталась с Белым, ставит меня перед фактом: «Ты дома? Еду!» Я понимала: будем всю ночь говорить, плакать...
Марина комплексовала, что поправилась, что уже не так юна. Говорила о расставании с мужем:
— Не ценила, не понимала своего счастья! Считала нормой.
А я в ответ:
— Ты была счастлива целых десять лет, редкая женщина может этим похвастать!
Потом она встретила Михаила Кравченко, президента мебельного холдинга, и снова повеселела: «Какая я была глупая, что переживала из-за развода. Надо просто дождаться новых эмоций!» Преобразилась полностью — отпустила Анатолия, но Кравченко убили. Марина начала искать заказчика и вроде бы уже приблизилась к разгадке накануне собственной смерти. Когда произошла трагедия, я вспомнила ее фразу: «Гадалка сказала, что умру от красной машины, но, по-моему, это все ерунда». Вот и не верь после этого пророчествам...
Как-то у себя в ресторане я принимала Клаудиу Кардинале, она приехала в Москву как посол ЮНЕСКО. Мне поручили показать ей Москву, и я решила познакомить их с Арчилом Гомиашвили. Заманила грузинской кухней в «Золотой Остап». Приезжаем — а его превратили в итальянскую тратторию. Официант вынес блюдо с устрицами, Клаудиа поморщилась: «Фу, я их ненавижу! Так хотела хачапури!» Пришлось делать для нее спецзаказ на кухне.
На презентации в «Балчуге» перед Клаудиой выступал певец Юлиан и на следующий день напросился проводить ее вместе со мной в аэропорт. В ВИП-зале мы увидели Киркорова. Юлиан сообщил ему, что провожает саму Клаудиу Кардинале.
— Врешь! — усомнился Филипп.
— Не вру, у меня с ней роман! — пошутил Юлиан.
Киркоров посмеялся и улетел, а журналист, который оказался рядом, тут же взял услышанное на карандаш. Через пару дней желтая пресса уже пестрела заголовками и фотографиями об этом «романе». Как же мне было стыдно!
В девяностые встретила Софико Чиаурели с Котэ Махарадзе в «Золотом Остапе» у Арчила — в том самом банкетном зале, где он бесплатно угощал грузинских коллег. И тут великая актриса мне говорит: «У тебя же есть ресторан? Возьми меня туда. В Тбилиси работы нет, света нет, денег нет». Это было время унижения, когда артисты соглашались работать за гроши. Конечно, Софико не планировала уезжать из Грузии, где у нее был свой театр, взрослые дети, семейное гнездо на Пикрис-горе... Просто ей хотелось поделиться со мной своей болью. Все, что я могла сделать, — пригласить в гости и поддержать материально, чтобы чуть облегчить ей жизнь.
С рестораном мне очень помогали сын и мама, но лет пять назад я поняла, что не только сама света белого не вижу, но и Даниэля жизни лишаю. Передала управление опытной команде — слава богу, больше не надо дни и ночи проводить за городом.
С Галей больше не виделась, только с ее дочкой Витулей, как она называла Викторию. Брежнева познакомила нас давно: «Вы тезки, между вами можно желание загадывать». Когда узнала, что Галя живет очень тяжело, вынуждена продавать квартиры, попыталась на нее выйти, но Вика ответила, что мама никого не хочет видеть. На самом деле она уже была не в лучшем состоянии и находилась под надзором врачей, но родственники это скрывали. Я пригласила Витусю в гости. Она привезла мне украшения: «Помоги продать». Я не могла их взять, просто подарила ей деньги на день рождения. У Вики увлажнились глаза: «Мне никто не хочет даже одалживать, многие делают вид, что не узнают. Мы ведь уже не можем ничем быть полезными другим».
Жаль, что на Галину Леонидовну повесили ярлык вульгарной неумной алкоголички после кадров, которые сняли подлые иностранные журналисты. Насколько знаю, ее обманули: приехали с бутылкой, сами же и напоили... Очень огорчаюсь, когда это крутят по телевидению. А вот сериал «Галина» понравился, несколько раз его пересматривала, вспоминая в том числе и свою молодость. Спасибо актрисе Людмиле Нильской за то, как точно прочувствовала и прожила на экране всю боль и трагедию героини. И главное — избежала пошлости. Ведь я-то знаю, что Галина Брежнева была настоящей леди.
Подпишись на наш канал в Telegram