Историки искусства — кто с иронией, кто вполне серьезно — давно обсуждают, отчего мир знает немного громких имен женщин-художниц. Размышляют о непростой женской доле, невозможности доступа к образованию, порой о степени дарования, не идущей ни в какое сравнение с талантом прославленных творцов-мужчин. При этом произведения, созданные женщинами, вызывают неподдельный интерес у коллекционеров и многочисленных любителей живописи.
Впервые о ней заговорили в 1910-м — именно тогда посетители выставки Союза русских художников, проходившей в Петербурге, увидели автопортрет «За туалетом» — невероятно нежный, пленявший своей необычайной естественностью. И что удивительно, оказавшись среди грандов отечественной живописи — Валентина Серова, Бориса Кустодиева, Михаила Врубеля, — Зинаида Серебрякова не только не потерялась, она произвела настоящий фурор. «Автопортрет Серебряковой несомненно самая приятная, самая радостная вещь... — восторженно писал Александр Бенуа. — Здесь полная непосредственность и простота: что-то звонкое, молодое, смеющееся, солнечное и ясное... Особенно мило в этом портрете то, что в нем нет никакого «демонизма», ставшего за последнее время прямо уличной пошлостью... Есть что-то ребяческое в этом боковом взгляде «лесной нимфы», что-то игривое, веселое... И как самое лицо, так и все в этой картине юно и свежо...»
Скупой на похвалы Валентин Серов также отметил, что «Автопортрет» — «очень милая, свежая вещь». Более того, настоятельно рекомендовал руководству Третьяковской галереи приобрести картину. Вслед за мэтром критики принялись на все лады расхваливать двадцатипятилетнюю художницу, обнаруживая в ее работах «волнение, радостное, глубокое и сердечное, которое все создает в искусстве и которым только и можно истинно чувствовать и любить мир и жизнь». Серебрякову приглашали в галереи и на вернисажи, однако Зинаида, в одночасье вдруг ставшая звездой, сбежала из суетного Петербурга в любимое имение Нескучное неподалеку от Харькова, в дом, где прошли ее детские годы.
Родившись в 1884 году, она с ранних лет была окружена атмосферой, наполненной искусством. Отец Евгений Лансере — знаменитый скульптор, мать Екатерина — дочь архитектора Николая Бенуа и сестра известных художников Альберта и Александра. Будучи довольно замкнутой, девочка все свободное время проводила за рисованием и по окончании гимназии поступила в студию, организованную в Петербурге княгиней Марией Тенишевой.
В 1905 году она вышла замуж за кузена Бориса Серебрякова. Несмотря на то что близкородственные браки не одобрялись церковью, все же нашелся священник, согласившийся за взятку в триста рублей обвенчать влюбленных. Вскоре молодые отправились в Париж, там Зинаида некоторое время училась в Академии де ла Гранд Шомьер и познакомилась с новейшими течениями в живописи. Вернувшись из Франции, Серебряковы поселились в Нескучном, там родились их дети — Евгений, Александр, Татьяна и Екатерина. В Петербург супруги перебирались лишь на зиму.
В 1910-е годы, после громкого успеха автопортрета «За туалетом», появилась целая серия работ, считающихся лучшими творениями Серебряковой. Среди них «Купальщица» и «Баня», на которых женская нагота изображена на редкость целомудренно, «Беление холста», где будничный деревенский труд превращен в ритуальное действо.
В революцию мир Зинаиды стремительно рушится: те самые крестьяне, герои многих ее картин, разграбили Нескучное. Она с детьми чудом успела сбежать в Харьков. Художница оказалась в крайне тяжелом положении, а муж, служивший в то время в Сибири, не мог ничем помочь... Они встретились лишь в начале 1919-го: буквально на несколько дней Борис вырвался в Харьков. В марте того же года по пути домой из командировки он заразился тифом и скончался на руках у жены.
«Всегда казалось, — писала Зинаида в отчаянии подруге, — что быть любимой и быть влюбленной — это счастье, я была всегда как в чаду, не замечая жизни вокруг, и была счастлива... Так грустно сознавать, что жизнь уже позади, что время бежит и ничего больше, кроме одиночества, старости и тоски, впереди нет, а в душе еще столько нежности, чувства».
Дядюшка Александр Бенуа поспособствовал ее переезду в Петроград, помог с работой и жильем. И хотя на фоне царившего авангарда неоклассическая живопись Серебряковой казалась неактуальной и слишком реалистичной, иногда все же удавалось получать заказы. «Зикино счастье, что она портретистка, — замечала мать, — находятся желающие дамочки иметь свой портрет и платят по двести тысяч...» Еще недавно такие деньги считались целым состоянием, но в начале двадцатых на них можно было купить лишь еду. «Живем по-прежнему каким-то чудом, так как фантастические миллионы, которые теперь стоит жизнь, все растут и растут», — сетовала Зинаида. Разглядывая работы тех лет, сложно поверить, что они созданы художницей, испытывающей крайнюю нужду: настолько легкие и светлые портреты писала тогда Серебрякова. А ведь порой ее семья ела только картофельные очистки...
Переломное событие в жизни произошло в1924 году: в Америке открылась масштабная выставка русского искусства. В экспозицию включили четырнадцать работ Серебряковой, две были проданы. Судьба одной из них — «Спящая девочка на красном одеяле» — долго оставалась неизвестной. Лишь летом 2015 года картина появилась на торгах Sotheby’s, став самой дорогой работой художницы — ее цена взлетела с пятисот тысяч до трех миллионов восьмидесяти тысяч фунтов стерлингов.
Окрыленная успехом за океаном, Зинаида отправилась в Париж — там предложили расписать большое декоративное панно. Во французской столице она надеялась устроить персональную выставку и получить больше заказов. Чудом собрав необходимые документы, в августе 1924-го, надеясь вскоре вернуться, она оставила детей матери и покинула Россию. Как оказалось, навсегда. «Мне было двенадцать, когда мать уезжала в Париж, — вспоминала много лет спустя дочь Татьяна. — Мама считала, что уезжает на время, но отчаяние мое было безгранично, я будто чувствовала, что надолго, на десятилетия расстаюсь с матерью...» Во Францию позже удалось переправить только Шуру и Катю.
Увы, и в Париже ее творчество не пользовалось спросом — мир искусства стремительно менялся, чуть ли не каждый день появлялись новые имена и направления, работы русской эмигрантки считали уже «вчерашним днем». «Непрактична, делает много портретов даром за обещание рекламировать, но все, получая чудные вещи, ее забывают и палец о палец не ударяют», — сетовал Константин Сомов.
И все же Зинаиде удавалось иногда показывать свои работы, причем не только во Франции. В 1928 году ее картины экспонировались в Бельгии на выставке «Старое и новое русское искусство», которую посетил Альберт I. Дочь Серебряковой Екатерина, незадолго до этого переехавшая к матери, вспоминала: «Среди сопровождавших... был барон Броуэр, который увидел, что король остановился перед мамиными работами, и решил заказать ей портреты своей семьи. У него большие имения в Марокко, и он предложил, что отправит ее туда рисовать, оплатит ей дорогу. <...> Мама должна была отдать ему все работы, которые он выберет».
Несмотря на то что картины, написанные в Марокко, зрители и критики встретили весьма благосклонно (Серебрякову даже стали называть «мастером европейского значения» и «одной из самых замечательных русских художниц эпохи»), настоящий успех по-прежнему обходил ее стороной: в моде было совсем другое, далекое от реализма искусство.
«Вспоминаю свои надежды, «планы» молодости — сколько хотелось сделать, сколько было задумано, и так ничего из этого не вышло — сломалась жизнь в самом расцвете», — писала она матери.
Вероятно, и на закате дней Зинаиду не покидало ощущение, что жизнь рассыпалась как карточный домик, который пытались построить дети на одной из ее знаменитых картин.
Она умерла в сентябре 1967-го в Париже. За два года до кончины Серебряковой в СССР впервые за многие годы состоялась выставка, организованная стараниями старшей дочери и прошедшая с огромным успехом в Москве, Ленинграде и Киеве.
В то время, когда Зинаида Серебрякова в Париже с трудом сводила концы с концами, неподалеку от нее жила Наталия Гончарова, которую сегодня называют одной из самых ярких фигур русского авангарда. Более того, ей принадлежит своеобразный рекорд на арт-рынке: с 2008 по 2013 год Гончарова неизменно возглавляла список самых дорогих женщин-художниц мира — за ее «Цветы» на торгах аукционного дома Christie’s заплатили более пяти с половиной миллионов фунтов.
Она родилась в 1881 году в семье архитектора. До десяти лет жила в Тульской губернии, затем семья переехала в Москву. Девочка поступила в гимназию, окончила ее с серебряной медалью и некоторое время не могла определиться с выбором «дела жизни»: записалась на медицинские курсы, но через три дня сбежала — «душа не вынесла», полгода посещала историко-филологический факультет Высших женских курсов, но и там стало скучно. Поиски «дела жизни» в итоге привели Наталию Гончарову в Московское училище живописи, ваяния и зодчества на отделение скульптуры. Там, по одной из версий, произошла встреча, определившая ее дальнейшую судьбу: Гончарова познакомилась с Михаилом Ларионовым, который убедил девушку заняться живописью. Начинающий художник стал не просто ее мужем, но и тем, кого она впоследствии называла своей «рабочей совестью».
«Я вдруг поняла, что то, чего мне не хватает в скульптуре, есть в живописи... есть — живопись», — признавалась Гончарова, поступив в 1904 году в класс Константина Коровина. Скоро пришло и первое признание: работы двадцатитрехлетней художницы появились на выставках Московского товарищества художников...
Родители были не слишком рады тесной дружбе Наташи с Ларионовым. А уж после того как Михаила исключили из училища (причина — «следование принципам французских импрессионистов, а не своих руководителей»), и вовсе категорически запретили дочери с ним встречаться. В ответ строптивая барышня ушла из дома, и с того дня влюбленные жили вместе.
«Мастерской нет — просто пустынная комната в какой-то мрачной квартире, — вспоминала художница Валентина Ходасевич. — Для чаепития и закуски имеется небольшой стол, но чаще друзья садятся на пол, подстелив под себя бумагу. Тарелок мало, есть стаканы и веселые цветные чашки. Эта неналаженность в хозяйстве никому не мешает. Здесь царит искусство — дерзкое, настоящее, молодое, и о нем все помыслы, разговоры, споры».
Судя по работам второй половины 1910-х годов, Гончарова увлекалась Гогеном, переняв его палитру, даже некоторые сюжеты. Впрочем, в ее тогдашнем творчестве заметно влияние и «других знаменитых французов», у которых «в начале пути более всего училась», — Матисса, Ван Гога, Сезанна.
Вместе с Михаилом они неустанно экспериментировали. Их выставки неизменно сопровождали эпатаж, провокация, скандал, шумиха в прессе, которую ловко организовывал сам Ларионов. В 1912 году он «изобрел» новое направление, назвав его лучизмом, и, по сути, открыл эру беспредметности в живописи. Художник, провозглашалось в манифесте «Лучисты и будущники», должен изображать не предметы, а отраженные от них свето-цветовые лучи.
Вскоре бунтарь Ларионов заявил: ему «прискучило быть новатором только в живописи. Он хочет сделаться законодателем мужской моды... Для начала решил популяризировать лучистую окраску лица». Через несколько дней шокированные москвичи увидели на улицах странных людей с физиономиями, разрисованными непонятными символами и знаками. Среди участников «акций» наблюдалась единственная женщина — Наталия Гончарова.
Молодая эпатажная художница к этому времени была весьма востребована: ей заказывали картины и театральные декорации, она иллюстрировала книги футуристов Алексея Крученых, Велимира Хлебникова, создавала эскизы женских туалетов. После Осенней выставки 1913-го несколько ее полотен приобрела Третьяковская галерея, через год Наталию пригласил в Париж Сергей Дягилев — оформить оперу-балет «Золотой петушок». Во Францию она поехала вместе с Михаилом.
Дягилев называл ее «самой знаменитой из передовых художников»: «Гончаровой нынче кланяется вся московская и петербургская молодежь. Но самое любопытное — ей подражают не только как художнику, но и внешне. Это она ввела в моду рубашку-платье — черную с белым, синюю с рыжим. Она нарисовала себе цветы на лице. И вскоре знать и богема выехали на санях — с лошадьми, домами, слонами — на щеках, на шее, на лбу».
После «Золотого петушка» супруги вернулись домой — руководитель Камерного театра Александр Таиров ставил «Веер» и просил известных авангардистов оформить спектакль.
Летом 1915-го Дягилев вновь позвал Гончарову и Ларионова — на сей раз в Швейцарию — срочно требовались декорации к гастрольным спектаклям «Русских сезонов». Выехали спешно, дома остались холсты, эскизы, начатые проекты.
Выполнив швейцарский заказ, Гончарова с Ларионовым отправились в долгое путешествие по Европе. Летом 1916 года они оказались в Испании. Страна совершенно покорила художницу своим колоритом, она бесконечно зарисовывала узкие улочки, кованые решетки, гордых сеньор в кружевных мантильях.
В 1918-м пара вновь оказалась в Париже. Поселились на Левом берегу Сены в старинном доме на рю Жака Калло, в заказах недостатка не было. Они по-прежнему активно сотрудничали с Дягилевым, вплоть до его смерти в 1929-м, выставлялись в разных галереях. Предполагали ли Наталия с Михаилом, что останутся на чужбине до конца своих дней?.. Наверное, нет. Как и Серебрякова. Иначе не писала бы Гончарова: «Как мне дорога каждая весть из Москвы. Начинаешь понимать китайцев, которые, как говорят, зашивают, уезжая из дома, горсть земли в подошвы туфель...»
В тридцатые годы до Европы из-за океана докатилась Великая депрессия и финансовое положение пары сильно ухудшилось: картины почти не продавались. Затем грянула Вторая мировая война. Лишь в 1948-м ситуация несколько изменилась: состоялась ретроспективная выставка подзабытых русских художников и критики объявили их первооткрывателями абстрактного искусства. Многие из тех работ Гончарова продала, когда Михаила разбил инсульт и потребовались деньги на лечение.
Они провели вместе большую часть жизни, а поженились спустя полвека после знакомства, в 1955-м. Причиной, по которой решили узаконить отношения, было беспокойство за судьбу картин, архивов, богатейшей коллекции старинных гравюр и книг. Лишь состоя в браке, Наталия и Михаил могли наследовать друг другу. Оба мечтали, чтобы все это оказалось в России.
Гончарова умерла семнадцатого октября 1962-го, и вскоре Ларионов женился на своей давней знакомой Александре Томилиной, которую, кстати, прекрасно знала Наталия. У нее, впрочем, тоже было «сердечное увлечение» — адвокат Орест Розенфельд. После оккупации Парижа его отправили в концлагерь, и художница делала все возможное, чтобы вызволить друга из ада, доказывая, что Розенфельд — не еврей. Освободили его только в конце войны...
Михаила Ларионова не стало в 1964-м году. Его вдова, вступив в права наследства, начала переговоры о возвращении в Советский Союз картин обоих художников. Томилину, по ее словам, крайне раздражало, что чиновники, для которых термины «лучизм», и «абстракционизм» были чуждым, тревожным явлением, не выказывают особого рвения. После ее смерти в конце восьмидесятых вся коллекция знаменитых авангардистов перешла в собственность России.
Невероятная многоликость Гончаровой сыграла с ней злую шутку: в конце ХХ века рынок наводнили фальшивки, которые выдавали за оригинальные произведения. Самый громкий скандал разразился в 2011 году: в Европе почти одновременно вышли две книги о Гончаровой — Энтони Партона и Дениз Базету. Казалось бы, прекрасный повод для радости и гордости за нашу соотечественницу, столь ценимую на Западе. Однако выход каталогов вызвал шок у российских искусствоведов. По их мнению, более шестидесяти процентов заявленных картин не имеют к героине никакого отношения! Фактически с помощью «авторитетных» изданий были легализованы десятки подделок.
Выяснилось, что авторы даже не потрудились обратиться в наши музеи, например в Третьяковку, обладающую крупнейшим мировым собранием художницы. Описывая работы, якобы созданные в период ее жизни в России, Партон и Базету уверяли, что эти холсты из собраний неких генералов НКВД, живших где-то в Казахстане. Сама мысль, что именно там, в органах, служили настоящие ценители творчества Наталии Гончаровой, кажется абсурдной!
К сожалению, наследие многих представителей русского авангарда пострадало от бесчисленных фальсификаторов. Этой печальной участи не избежала и Александра Экстер. В 2009 году на выставке ее работ во французском Туре практически все картины оказались фальшивками.
Ася Григорович родилась в 1882 году в Белостоке, детство и юность провела в Киеве, там два года в качестве вольнослушательницы посещала занятия в художественном училище, всерьез «заболела» авангардом и в 1907-м отправилась учиться живописи во Францию.
К этому моменту барышня уже превратилась в замужнюю даму, и величали ее Александрой Экстер. Как и Зинаида Серебрякова, она вышла за кузена. Избранником Аси стал адвокат Николай Экстер, чью фамилию отныне она носила. Сложно уследить за бурной деятельностью Александры в те годы: то она в Париже оживленно болтает в кафе с Пабло Пикассо и Гийомом Аполлинером, то вдруг срывается в Киев, чтобы познакомить друзей-художников с экспериментами их безрассудных европейских коллег. А буквально на следующий день участвует в открытии очередного парижского Салона Независимых, на котором представлены и ее работы, и параллельно договаривается с берлинской галереей. В Риме показывает свои картины на Международной футуристической выставке.
Казалось, еще чуть-чуть — и неукротимая Экстер покорит всю Европу, но ее честолюбивым планам помешали мировая война, революция и внезапная смерть Николая от холеры. Александра оказалась без средств к существованию, жилья и своих картин — свекор, с которым после смерти мужа случился конфликт, попросту не пустил ее в дом. Но Экстер не пропала — не такой имела характер! Открыла студию в Киеве, в 1920-м переехала в Москву, вновь вышла замуж — за актера Георгия Некрасова. Работала, как и Гончарова, с Александром Таировым, делала эскизы костюмов для фантастического фильма «Аэлита» Якова Протазанова, преподавала во ВХУТЕМАСе.
По счастливому стечению обстоятельств в 1924 году Экстер поручили оформление советского павильона на XIV Международной выставке в Венеции, а затем — советского отдела Всемирной выставки декоративных искусств в Париже. Закончив работу над проектами, художница и ее муж в Советский Союз не вернулись.
Значительную часть жизни она провела во Франции, но еще с юности любимейшим из городов оставалась Венеция. Кстати, одна из первых картин, написанных после переезда в Париж, была посвящена именно ей, Светлейшей, Серениссиме. Она же стала самым дорогим полотном художницы — в 2009 году на аукционе за «Венецию» заплатили более миллиона фунтов стерлингов.
Творческая энергия Экстер, казалось, не ведала границ: она преподавала в Современной академии Фернана Леже, сочиняла костюмы и декорации для балетных постановок во Франции, Италии и Англии, иллюстрировала книги Артюра Рембо, Омара Хайяма, античных авторов. И конечно, писала картины. Умерла одна из самых ярких художниц XX столетия в марте 1949 года в Фонтене-о-Роз, всего на несколько лет пережив мужа Георгия Некрасова. Сейчас о «неукротимой» Александре помнят лишь знатоки и коллекционеры.
Гадать, как сложились бы судьбы трех талантливых женщин, останься они в Советской России, дело неблагодарное. Наверное — трудно, возможно — трагично... Несомненно одно — и Зинаиде Серебряковой, и Наталии Гончаровой, и Александре Экстер удалось разрушить веками бытовавшее представление о том, что женщина неспособна стать настоящим художником. Пусть каждая и пришла к славе своим путем...
Подпишись на наш канал в Telegram