В конце пятидесятых — начале семидесятых об Алене Изергиной говорили: «О, самая красивая на Кузнецком!» Вместе с Региной Збарской, с закадычной своей подружкой Милой Романовской и лучшими манекенщицами Общесоюзного Дома моделей одежды она представляла советский дизайн в Монреале, Рио-де-Жанейро, Лондоне, Милане, Стокгольме, Лейпциге, Варшаве.
Только сейчас, когда жизнь вроде бы заканчивается и есть на что оглянуться, вдруг приходишь к неожиданному выводу: а ведь действительно — чему быть, того не миновать! Если тебе что-то суждено, судьба сто раз пошлет предварительный намек, а то и подтолкнет в нужном направлении — к тому, что суждено. Кто-то, возможно, не согласится, но мой случай — удивительно счастливый! — несомненное свидетельство участия в судьбе мистической воли. Но по порядку...
Где-то в самом конце шестидесятых годов прошлого века оказался я в переполненном Колонном зале Дома Союзов. Сидел тихо и смотрел концерт. Ни одного свободного места вокруг — профсоюзные активисты старались не пропускать так называемые устные выпуски своей центральной газеты «Труд». Тем более бесплатные. В первом отделении — министры, ученые, герои труда, во втором — популярные артисты.
Я в то время заведовал в «Труде» отделом литературы и искусства, поэтому мне «по профилю» поручалось сколачивать второе отделение. Выделялась бухгалтерией сумма, я отправлялся в администрацию Мосэстрады и заказывал исполнителей.
Пришел в очередной раз, программу слепил, оставалось что-то ударное найти для финала. «А возьмите Общесоюзный Дом моделей! — подсказала инспектор по жанрам. — По графику они могут...» Я согласился. И не заметил, конечно, что тем самым собственными руками начал прочерчивать себе судьбу.
Итак, Колонный зал, заключительный аккорд: на сцене многочисленные манекенщицы и редкие манекенщики сменяют друг друга, и тут... За то время — совсем недолгое, буквально за секунды — пока она шла от края сцены к центру, я, оглушенный, понял, что женщины такой красоты еще не видел никогда.
Эта манекенщица появилась ближе к концу, когда поплыли изделия из меха. Она шла по сцене, уютно прячась в приталенной шубе — темный мех загадочно и, я бы сказал, маняще поблескивал в отсветах рампы, узкой рукой в темной перчатке придерживала у горла высокий ворот и взглядывала поверх него огромными глазами в черных ресницах. При всем при том в ее облике прочитывалась еще некая просьба извинить, что вынуждена, мол, совершенно не по своей воле быть такой прекрасной.
Помнится, а может показалось — хотя вряд ли, — дворцовый зал притих в тот момент, разом подкаменев в своих бархатных креслах. «А ведь кто-то к этой женщине прикасается!» — подумал мельком в духе состязательности, присущей возрасту.
Нет, я не вскочил, не побежал за кулисы. Какой смысл? На все елки не влезешь, да и собственных наличных дел хватало, вполне, кстати, увлекательных. Потому лишь коротко вздохнул и продолжил жить как жил.
Так бы и числился во мне тот «солнечный удар» по разряду неправдоподобных, вроде встречи с летающей тарелкой, если бы не случай...
Вскоре намечался мой очередной день рождения — тридцать четвертый. К обычному кругу друзей в тот раз добавилась девушка Эльвира, руководившая литературной частью в театре, где тогда репетировали мою пьесу. Накануне позвонила:
— Можно приду не одна?
— Странный вопрос — рад буду!
Действительно порадовался, больно уж огорчали ее регулярные неудачи на мужском фронте. «Наконец, — подумал с облегчением, — какой-то мужик у Эльвиры появился!»
Она, как всегда, опоздала. Когда в дверь позвонили, я выскочил открывать. К тому моменту стопки две или три в меня уже залетело, так что в общем и целом было вполне легко и весело. В дверях стояла Эльвира во всей своей сухопарой красе, а за спиной оказался не мужик, как я ожидал, не спутник, не кавалер, а женщина, причем не вообще женщина, а именно та, неописуемая, со сцены Колонного зала! Эльвира, ничего, естественно, не ведая о моем потрясении, простодушно пояснила: «А это Алена, моя подруга по институту... Ты разрешил вдвоем, вот мы и вдвоем...»
Весь вечер я внутренне ликовал и дивился, что эта невозможно совершенная женщина, в дополнение к совершенству еще и во всем изысканно модельном, уже не ТА на сцене, а именно ЭТА, рядом и перебрасывается со мной репликами запросто и весело откликается на мои шутки. Темная масса ухоженных волос до плеч, прекрасное лицо, как в раме.
Когда девушки пожелали уйти, я нагло пренебрег ответственной ролью виновника торжества, из-за которого, собственно, люди собрались, и ринулся за Эльвирой и Аленой следом. Без шапки и пальто. На февральскую улицу, по которой гоняло ветром снежные хвосты. В ночь. Проводить.
Ночным такси развез девушек по домам. Первой отделилась Эльвира, Алена вышла в центре, на Белинского, за телеграфом: «Да, да, мне здесь... Спасибо за вечер! Еще раз поздравляю!»
Грива волос, тяжелых и темных, безупречный силуэт — нечто элегантное в талию, быстрые уверенные каблуки, прострочившие темноту, — все это с несколько обидевшей меня поспешностью пересекло улицу и без задержки скрылось за тяжелой старомосковской дверью.
Следующий день начал с того, что набрал телефон Эльвиры:
— Гони подробности! Дрожу.
— Ты о чем?
— Не поняла?! О подруге, об Алене твоей. Откуда вдруг?
— Красивая, правда?
— В том-то и дело...
— Не буду сплетничать. Не дождешься.
— Скажи хотя бы, она замужем?
— Замужем, замужем.
— И чем он занимается?
— Артист.
— Ах артист! Может, знаю?
— Ой, какое это имеет значение! Разболталась с тобой. Алена не любит, чтоб ее перемывали. Наверняка знаешь: Гафт.
Ни хрена себе, как говорится! Кто уже тогда не знал Гафта? Высокий накачанный красавец — в чем-то видел на сцене, в чем-то в кино.
Здесь сделаю сноску. Сначала хотел, рассказывая дальнейшее, прикрыть имя Гафта псевдонимом — Гехт например. История-то вроде неоднозначная — вдруг невольно травмируешь публичного человека вторжением в его личное пространство. Но табу отменил сам Валентин Иосифович. В одном своем интервью и об Алене подробно поговорил, и меня назвал полным именем — не спросясь. Таким образом необходимость в интеллигентской предупредительности отпала сама собой.
Много ли есть шансов случайно встретить в Москве знакомого человека? Вероятность, стремящаяся к нулю. Тем не менее когда наступила весна, на «Маяковской», спускаясь на эскалаторе, увидел на соседней лестнице, идущей вверх, Алену. А она заметила меня. Я помахал, неуверенный, что узнан, но ответила. Жестами попросил подождать наверху. Она была, как всегда, прекрасна и спокойна, но и я, хотя в известности и росте уступал Гафту, считал себя в порядке как внешне, так и внутренне. В общем и целом, как говорится.
— Бывают в жизни чудеса! — воскликнула она. — Подумала о вас, и вы появились!
— Я-то вообще о вас думать не переставал. А вас нет и нет.
— Вы шутите, а у меня серьезная просьба. Откажете — не обижусь. Собиралась звонить — даже ваш телефон у Эльвиры взяла...
Просьба заключалась в том, чтобы помочь на следующей неделе попасть на творческий вечер Евгения Евстигнеева в ВТО. Там полный снос, народ рвется как на «Макбета» с Полом Скофилдом.
— Да?.. Попробуем... Приходите завтра в редакцию, сделаем письмо на бланке. Оформим нашим корреспондентом.
На следующий день она пришла. Пока красиво сидела рядом, а я неверными от волнения пальцами настукивал на машинке документ, ошибался, вправлял новый бланк — дверь в комнату то и дело открывалась, обнаруживая любопытствующие лица представителей разных отделов, включая секретариат: находили глазами гостью и, впечатленные, исчезали.
Будучи вежливым, а также заботясь подчеркнуть ценность нанесенного визита, проводил в конце концов девушку до лифта. Так же доводилось провожать, например, Илью Сельвинского, Павла Антокольского, знаменитого балеруна Аскольда Макарова, Михаила Рощина и Василия Аксенова, Михаила Шатрова, Юлиана Семенова, Папанова с Плучеком — много побывало литературных и театральных звезд в нашем отделе, но ни на кого не было столь живой последующей реакции со стороны товарищей по работе:
— Ну ты даешь!.. Кто это к тебе?.. Еще придет?
— Спокойно! — отвечал я равнодушно. — Послал на задание. Манекенщица. Из первой сборной. Весь мир объехала. Не толпитесь...
Ждать от Эльвиры дополнительных сведений о подружке не приходилось, она каменно стояла на защите «неприкасаемости» Алениной личной жизни. Тем не менее однажды интересную справку обронила: Гафта нынче нет в Москве, на съемках в Швеции, минимум на месяц.
С самого начала этот муж не сильно занимал воображение: некоторое условное обстоятельство, не более того. Гнала вперед загадочная увлекательность процесса. Возможная угроза была так неясна, что просто отметалась.
Короче, стал названивать. В ответ — сплошные отговорки: «Ах, вы звонили? Да, выходила с собакой... Нет, сегодня не получится, два выезда подряд... Завтра? Днем три сеанса на Кузнецком... Давайте попозже, лучше в конце недели...»
Впору было смириться. Видимо, замахнулся не по рангу. Но однажды она позвонила сама... И на этот раз мы легко договорились поужинать в «Минске».
Встречи стали частыми. Инициатива оставалась за мной. Отказов практически не было. Ну например:
— Товстоноговцы в Центральном детском, «Мещане», пойдем?
— Чудесно!
А там, конечно, вся Москва. Проталкиваемся через фойе. За руки не держимся, но и так понятно, что вместе. Кураторша из министерства, терзавшая мои пьесы, шипит: «Теперь понятно, какие тебе нравятся!..» А давняя, почти забытая подружка, добрая душа, восхищенно молвила на ходу: «Молодец, лучшую женщину Москвы взял!» — и двинулась дальше, успев скрытно пожать мне руку.
Все эти театры, вечерние компании, ресторанные посиделки с определенного момента стали заканчиваться одинаково. В неверных отсветах ночных огней подхватывался автомобиль, и я сопровождал Алену до дома. До ее дома: «На Белинского! Возле телеграфа!»
По дороге мои руки стали выступать в жанре тактичной, но захватнической импровизации, Алена сдержанно сопротивлялась. Одновременно я канючил в ухо: «Поехали ко мне!..» Гафт в моем раскладе не учитывался даже в виде тени, тем более Эльвира нашла бы возможность сообщить, если бы приехал.
Мое предложение Алена каждый раз решительно отвергала. Почти решительно: «Нет-нет, не сегодня, посмотрим, потом...» Но однажды счастливый миг все-таки настал!
— Ладно, поехали к тебе! — согласилась она наконец. — Но сначала заскочим на Белинского, я выгуляю собаку. Кофе у тебя найдется?
Про жесткошерстного фокстерьера Томика я был наслышан. От Алены. Пес, подобранный щенком, когда подрос, оказался чуточку не в себе: мог покусать даже хозяйку. Без предупреждения. Но Алена очень его любила и все прощала. Теперь наши с Томиком пути пересеклись: предстояло, по-братски его поделив, провести вечер с одной женщиной.
— Подумаешь, проблема! — воскликнул я бодро. — Конечно, поехали, выгуляем вместе!..
Скрипя тормозами, лихо подкатили к дому. Пока я быстро расплачивался с шофером — тянуть не хотелось, хотелось торопиться, — Алена, тоже экономя время, на стройных своих ногах быстро пересекала улицу Белинского по пути к своему подъезду. Все вокруг было пустынно и в меру загадочно. И тут на этой пустынной сцене Алена вдруг растерянно остановилась с видом солистки, забывшей текст.
— Что?!
— Нет ключей! Утром не взяла. Забыла. Кошмар! Звонить в дверь — подниму квартиру. Ужас... Томик там с ума сходит...
Я уже знал не только про существование Томика со всеми его странностями, но и про то, что там, на первом этаже, в бывшей квартире двоюродной бабушки Алены, знаменитой артистки Малого театра Елены Лешковской — долгой любови Сумбатова-Южина, подруги Марии Ермоловой — к тому времени жили: семья солдата-сверхсрочника Кремлевского полка, периодически стоявшего навытяжку у входа в Мавзолей, мать-одиночка, страдающая алкоголизмом, четыре старушки — дальние родственницы художника Кончаловского, ну и Алена с мамой и мужем-артистом. На всех приходились одна кухня, общий телефон в коридоре и туалет об одно очко. Вот все бы они и проснулись среди ночи, позвони Алена в дверь.
Но три окна, ведущие в комнату Алены, были на первом этаже и глядели на улицу Белинского. И все были открыты! «Мы любим воздух», — слышал потом от Алены.
— Давай через окно! — предложил я.
— Нет, высоко...
— Подсажу. Пойдем.
Стараясь не шуметь, приблизились к тому окну, что посередине. Попробовал заглянуть внутрь, но ничего, конечно, не увидел, только мрак. Да и высоковато оказалось: моя голова едва возвышалась над подоконником.
Чуть присел, сцепил пальцы на уровне колен, образовав ступеньку, на которую Алене следовало встать. Будучи человеком воспитанным, она не могла сделать это в грязной обуви, скинула туфельки и аккуратно поставила их у стены. Дальнейший акробатический этюд мы выполнили безупречно: она вступила в мои ладони, я легко вбросил ее на подоконник и она беззвучно растворилась в темноте. Ну а затем из темноты прилетел энергичный мужской всхрап и недовольное короткое бормотание. После чего невидимая Алена удивленно произнесла: «Ты приехал?!» Конечно приехал — сообразил даже я. Откуда бы он тут взялся?
Существует немало анекдотов на тему «муж вернулся из командировки». Есть и смешные. Но в какой момент надо смеяться, если сам оказался внутри анекдота?..
Первым делом присел, чтобы не маячить и окончательно не дискредитировать Алену. Пусть внутри думают, что приехала одна и в родное окно влезла самостоятельно. Однако мучило сомнение: Гафт все-таки мог засечь чуждый силуэт, успел ли? Вопрос остался без ответа еще на ближайшие пятьдесят лет.
Но туфли!.. Они же остались возле меня! Неужели выбежит с собакой босиком?! Помню, мелькнула такая мыслишка, но в ту же секунду ухнула тяжелая дверь в подъезде и на тротуар снарядом вылетел натерпевшийся Томик, а за ним — Алена в домашних тапочках. Они припустили вдоль улицы Белинского, а я, прихватив доверенную мне дамскую обувь, устремился за ними. Причем стартовал полусогнувшись, чтобы утопив макушку, остаться невидимым из темноты комнаты.
Со стороны образовавшаяся кавалькада смотрелась занятно: впереди стрижет лапами приземистый фокстерьер с переполненным мочевым пузырем, за ним спешит известная в стране и даже в мире (однажды Алена месяц одна представляла всю советскую коллекцию в Доме Пьера Кардена в Париже) топ-модель в тапочках, а догоняет их заместитель главного редактора журнала «Искусство кино», недавно назначенный таковым, в оттопыренной руке несущий пару туфель с чужой жены.
Уже упоминал, что улица в столь поздний час была пустынна — ни транспорта, ни людей. Оказалось, не совсем. Навстречу возникла пара влюбленных, счастливо льнувших друг к другу, и парень, совершенно не учтя, что не только у него могут быть проблемы, простодушно спросил меня, не отпуская девушку:
— Закурить не найдется?
Видимо предполагал, что я сейчас остановлюсь, дамские туфли поставлю на землю, достану из кармана пачку, подожду, пока он выколупнет из нее сигарету, чиркну ему зажигалкой — наивный!
— Ты что (тут я употребил непечатное слово), не видишь, что происходит?! — крикнул, вписываясь на скорости в вираж, ведущий во двор за Центральным телеграфом, где наконец соединился со своими.
Там обнаружилась лавочка. Алена переобулась. Я горячо помог. Экскурсия в мою кооперативную однокомнатную сама собой отменилась — по умолчанию. Жалкой компенсацией оставалась лавочка. Кстати, вполне устойчивая.
Но я напрасно забыл о Томике! Сорвав экскурсию хозяйки в жилищный кооператив «Журналист», он справил нужду и сосредоточился на новой задаче — спасении хозяйки, которая явно погибала под нависшим над нею неизвестным типом. Его руки были заняты неизвестно чем, их вообще было не разглядеть с высоты четырех коротких лапок, а вот ноги оставались доступными. Нервный кобелек острыми зубами вцеплялся в мою щиколотку, а когда, не прерывая свидания, я свободной ногой пробовал его содрать, он, преданно рыча, впивался в другую. Но инвалидом я не стал. Как-то обошлось.
Первая мысль на следующий день: что там, на улице Белинского? Все ли, как говорится, живы? Позвонил. Алена сама взяла трубку. Отлегло: жива!
— Поужинаем в ВТО?
— С удовольствием!..
— А Томик?
— Мама выгуляет.
Этажи театрального общества тогда еще не сгорели, ресторан работал.
В ожидании поджарки и всего остального делился волнением:
— Не знал, можно звонить — нет? Навредить боялся. Не убил он тебя?
— Все и так было закончено, теперь — окончательно. Точка, — прозвучало спокойно и даже равнодушно.
— А он — что?
— Теперь не важно, — и так же ровно, со спокойной иронией добавила: — Забрал шведские бокалы, которые мне привез. Давай сменим тему, не возражаешь? Тут больше говорить не о чем.
Тему сменили навсегда. В последующем я порой возникал с какими-то суждениями, увидев актера в телевизоре в том или ином сюжете, Алена разговор никогда не поддерживала. Сравнительно недавно, то есть уже в старости, спросил:
— А почему все-таки ты тогда меня предпочла?
— Как почему?! — ответила она коротко и для меня исчерпывающе. — Влюбилась!
Через три года после рассказанного у нас родилась Оля. Еще через семь лет Оля пошла в школу. Мы оба работали, поэтому отдали дочь на продленку. Алена прибегала домой первой, брала на поводок овчарку Ладу — выгулять и с нею спешила за дочкой.
Однажды сильно задержалась в своем Московском ТЮЗе, где заведовала литературной частью. Школьная учительница уже просто извелась: всех детей разобрали, только девочка Орлова болтается! И не выдержала, сорвала злость:
— Мама твоя где, наконец?! Ей, наверное, собака важнее дочери!
— Нет, — ответила Ольга решительно и вдруг выдала формулу нашего протяженного совместного счастья: — В нашей семье, — сказала уверенно, — все равны!
В моей новой книге воспоминаний «Хроника времен одного влюбленного» много рассказано об Алене Изергиной, моей жене — Орловой Елене Дмитриевне. Мы были солидарны и в своих размышлениях, и в юморе. Ее недавно не стало...
Подпишись на наш канал в Telegram