Я сужу о мужиках по тому, как они относятся к семье и женщинам. У Матвеева случались романы, но семью он не разрушил, прожил всю жизнь с Лидой. Ко мне тоже подбивал клинья, однако делал это тонко.
— Смелая и решительная я в маму. Она не боялась трудностей, любые невзгоды были ей нипочем. Только храбрая женщина могла связать жизнь с таким человеком, как отец. Когда грянула Октябрьская революция, Георгий Константинович Широков был курсантом юнкерского училища, играл в оркестре на трубе. В Гражданскую воевал на стороне белогвардейцев, его родителя расстреляли большевики. В 1919 году он с товарищами эмигрировал в Англию. Устраивались в Лондоне кто как мог. Отца взяли в ресторан чистить картошку, платили гроши. Поначалу он питался очистками и ночевал на улице. На чужбине провел восемь несчастливых лет и как истинно русский человек рвался домой. Такая возможность представилась лишь в 1927-м, когда Совнарком разрешил беглецам вернуться. Родина не встретила с распростертыми объятиями, но отца не репрессировали. Определили место жительства — аулы Дагестана.
Мама тогда работала в Махачкале бухгалтером на консервном заводе. Дед был инженером-строителем. Он первым познакомился с папой, который по делам приехал в город. Дед мечтал выдать дочерей (мама была из трех средней) за достойных мужчин, и папа показался ему приличным человеком. Так маму и сосватали. Вскоре родился мой старший брат Володя, следом я.
Мама когда меня носила, была уверена, что родится девочка. Даже имя придумала — Аида, в честь увиденной в кино греческой актрисы. Но когда отец пошел регистрировать ребенка, приболела. Папа же, наверное, подумал: с какого бока у него, Широкова, и мамы, в девичестве Ивановой, дочь станет называться Аидой? И записал меня Зинаидой. Мама увидела метрику, и с ней случилась истерика. «Шура, что ты так переживаешь? — утешал папа. — У нашей дочки будет два имени — Зина и Ида». Идой я звалась до второго курса института. В школьном журнале числилась как Ида Иванова, по маме.
Когда мне исполнилось три, родители расстались. Папа объявился через год. В нашей квартире над входной дверью имелось застекленное окошко. Помню, папа в него заглянул, увидел меня в коридоре и позвал: «Доченька, открой!» Я его узнала, подбежала к двери, распахнула. Он схватил меня на руки и понес на улицу. Мы миновали площадь, остановились у ларька, папа купил мне целый кулек конфет. Еще всплывают смутные очертания пожилой женщины, к которой подвел. Та оказалась бабушкой по отцовской линии. Это, пожалуй, единственное сохранившееся воспоминание об отце.
Махачкала в ту пору была безопасным городом. Детей не боялись отпускать одних на улицу, заблудившихся малышей отводили в отделение милиции. Стражи порядка выставляли потеряшек в окне как в витрине, чтобы их могли легко опознать родные. Бабушка рассказывала, как однажды исчез мой брат, так она сразу же побежала в участок и обнаружила Вовочку стоящим в окне, льющим слезы и причитающим: «Где моя бабишка?»
На консервном заводе мама была на хорошем счету, и однажды ее вызвали в отдел кадров: «Поедешь в Днепропетровск на курсы по заготовке зерна. Стране нужны специалисты в этой области». Мама занималась как проклятая, вспоминала, как от недосыпа и напряжения однажды прямо на конспект хлынула из глаз кровь. Доставалось ее поколению по полной, но люди не роптали — не приучены были. Диплом мама получила, а следом и распределение в Дербент, в «Заготзерно».
В Дербенте мы провели два года. Мама была женщиной яркой, ездила верхом, участвовала в скачках, могла на скаку срубить лозу. Неудивительно, что мужчины проявляли к ней интерес. Одним из них стал начальник из Баку (встретились они на совещании), обещал продвинуть по карьерной лестнице, сделать чуть ли не руководителем порта. Но мама решительно отвергла притязания, он ей не нравился. Пошла к секретарю райкома и попросила перевести в другое место. Свое возмущение подкрепила словами: «Как же осточертели эти нацмены!» Совсем не учла, что партийный чинуша — латыш и мог принять ее «крик души» на свой счет. Он подумал и предложил: «Есть разрушенный элеватор на станции Аполлонская в станице Новопавловской. Три года там стояли немцы. Поедешь его поднимать?» Мама согласилась, название Аполлонская запало в душу. В Ставрополье мы перебрались в самом конце войны.
— Зинаида Михайловна, профессии вашей родни очень далеки от актерской. Как решились поступать в институт кинематографии?
— Артистический ген в нашей семье все же бродил. Мамина младшая сестра стала цирковой артисткой. На гастроли в Махачкалу каждый год приезжал цирк шапито. Тетя Женя не пропускала ни одного представления, однажды набралась смелости и подошла к директору:
— Хочу у вас работать, выходить на манеж.
Ей всего пятнадцать исполнилось, но фигура уже оформилась: высокая грудь, тонкая талия.
Директор отозвался:
— Приходи на следующий год, что-нибудь придумаем.
И действительно принял ее на работу, тетя Женя исполняла акробатический номер. К несчастью, она рано ушла, в 1942-м военном году.
Я же, посмотрев «Человека с ружьем», мечтала только о кино. В школе участвовала в самодеятельности, в Доме культуры играла Оксану в музыкальном спектакле «Ночь перед Рождеством». А еще пела. Даже поклонник имелся. Преподаватель немецкого Василий Васильевич очень любил наш дуэт с одноклассником Альбертом, спрашивал:
— Хотите получить хорошие оценки?
— Да!
— Тогда пойте.
И я затягивала:
— «Скажи, сынок, скажи, родной,
Скажи, казак мой удалой,
В какую даль, в какой огонь
Тебя носил горячий конь?»
Альберт подхватывал:
— «Я, мама, был в таком огне,
Что опалил он сердце мне.
Он жжет в груди, но ты прости,
Мне слов об этом не найти».
Нынешние школьники нас засмеяли бы, а послевоенные ребята сидели тихо, переживали. У многих отцы с фронта не вернулись. Василий Васильевич плакал, вспоминая потерянную семью, плен...
Когда мне исполнилось четырнадцать, мама вышла замуж за сослуживца Михаила Кириенко. Он усыновил нас с братом, отец к тому времени пропал в ГУЛАГе. Мама боялась, что репрессии коснутся и детей врага народа. С тех пор ношу фамилию отчима.
— Под ней и пошли на экзамены во ВГИК?
— Что вы! Сначала, после седьмого класса, поступила в Москве в техникум железнодорожного транспорта. В столице уже обосновалась старшая мамина сестра — тетя Оля работала машинисткой в КГБ на Лубянке. У тети было очень тесно, поэтому поселилась я в общежитии. Там мне не нравилось: по вечерам собирались шумные компании с танцами до утра, в которых не участвовала, одногруппники таскали картошку с соседних огородов и жарили ее на дешевом масле. Прогорклый тошнотворный запах пропитал все стены.
На каникулы поехала домой, встретила подружку. «И что тебя понесло в Москву? — удивилась Тамара. — Переводись в судостроительный техникум в Махачкале, будем учиться вместе, поговорю с начальством, тебя обязательно примут». Я тогда не успела вернуться в Москву к первому сентября и опоздала на занятия. Отругали, обещали влепить выговор, но я не стала его ждать, как и телеграммы от Тамары, забрала документы.
Тетя на прощание подарила мне шубу в пол из оленьего меха. В вагоне, лежа на полке, укрылась ею. Состав тронулся, из репродукторов полилось: «Мы прощаемся с Москвой, перед нами путь большой» — песня из фильма «Поезд идет на восток». И тут я заплакала: что же я натворила?!
На перроне встречали мама, отчим и брат. Рассказала им, что договорилась с Тамарой. Мама схватилась за голову: «Кто тебя там ждет? Ты получила вызов?» Брат в тот момент с отличием оканчивал сельскохозяйственный техникум, в Махачкалу меня не отпустил, устроил учиться к себе. Но через год я решила вернуться в школу, чтобы потом поступать в институт. Понесла документы директору. Софья Александровна пошла навстречу: «Ладно, принимаю. Условно».
Получив аттестат, в станичной библиотеке отыскала справочник для поступающих в вузы, прочитала, какие предметы требуется сдавать в институт кинематографии. Мама возражать не стала, отпустила на экзамены во ВГИК. Тетя Оля временно поселила на раскладушке.
Мастерскую набирал Юлий Яковлевич Райзман. Меня и еще одного абитуриента, Эдика Бредуна (позже мы вместе снимались в «Казаках»), брали с испытательным сроком, а значит, без общежития и стипендии.
Я стояла в коридоре и переживала. Подошла Тамара Макарова, сидевшая в приемной комиссии. Узнала ее, поскольку видела в роли Хозяйки Медной горы в «Каменном цветке». Она сказала: «Мы с Сергеем Аполлинариевичем набираем актеров на будущий год. Сейчас поезжай домой, готовься и возвращайся». Кто это такой? Как выглядит Герасимов, я не представляла. Но послушалась и через год стала студенткой их мастерской.
На собеседовании спросили:
— Почему решила стать артисткой?
— Хочу, чтобы зрители так же переживали, как я, когда смотрела фильмы с любимыми актрисами Аллой Тарасовой и Верой Марецкой.
Макарову не назвала, но моя искренность была вознаграждена. А Эдик отучился у Райзмана, женился на красавице Изольде Извицкой. Оба очень талантливые, но их сгубил алкоголь, ушли рано...
— Как к вам относились мастера?
— Замечательно — приглашали домой, угощали. Тамара Федоровна собирала девочек и наставляла: «Молодость проходит быстро, актрисам надо особенно беречь лицо, пользоваться кремами, ухаживать». Сама она всегда выглядела идеально.
После первого курса Герасимов снял меня в короткометражке «Надежда» о покорителях целины. Она должна была стать пятой новеллой в международном проекте по заказу Комитета защиты мира. Альманах «Роза ветров» собирал голландец Йорис Ивенс, друг Хемингуэя. В него помимо советской ленты вошли фильмы из Китая, Бразилии, Италии и Франции, в последнем снимались Ив Монтан и Симона Синьоре.
Выехали в экспедицию. Мэтр жил в гостинице и репетицию назначил в своем номере. Партнер Коля Довженко запаздывал, и Герасимов попросил:
— Расскажи о семье.
Начала вспоминать о маминой нелегкой судьбе, а тут еще из радиоприемника полилось: «Ой, рябина кудрявая...» Слезы навернулись на глаза, горло перехватило. С трудом взяла себя в руки. Сказала:
— С вами, Сергей Аполлинариевич, наверное, все делятся своими переживаниями.
— Нет, так, как ты, не рассказывал еще никто.
— Это потому, что я вас люблю.
Герасимов растерялся, но быстро взял себя в руки:
— Вот и хорошо, а ушко у тебя как пельмешка, — и поцеловал в щечку. — Но сдерживать себя все-таки надо.
Появился Коля, и мы начали репетировать. Поговаривали, что у Герасимова тогда был роман с высокой чиновницей из Комитета советских женщин, но не могу ничего утверждать. Позже поняла: доверив мне главную роль, он хотел убедиться, подхожу ли для «Тихого Дона». Тамара Федоровна тоже не раз говорила: «Читай Шолохова».
— Как твое полное имя? — спросил Герасимов, когда делали титры.
— Зинаида.
— Так зачем тебе зваться Идой?
С тех пор я стала Зинаидой.
— Герасимов сразу рассматривал вас на роль Натальи в «Тихом Доне»?
— Сразу, правда однажды все же задал вопрос:
— Хотела бы сыграть Аксинью?
— Нет, мне Наталья больше нравится.
Утвердил без кинопроб. Я тогда жила у тетки, и ее дочь Эллочка решила перекраситься в блондинку. Волосы сожгла так, что чуть не лишилась шевелюры — еле спасли. Но не пропадать же остаткам пергидроля! Предложила: «Давай тебя тоже немножко подсветлим».
А Герасимов не разрешал красить волосы, делать перманент, мазать помадой губы — ценил наши природные данные. Тем не менее я согласилась — немножко ведь, почему не попробовать? Мои темные волосы приобрели ореховый оттенок.
На Студии Горького в тот день назначили репетицию. Я готовила ответственную сцену, в которой Наталья выкрикивает в адрес Григория проклятия. Играла ее с Анастасией Филипповой, она потом и снималась в роли Ильиничны. Вся погрузилась в образ, думала только о том, как донести шолоховское «у Натальи жалко задрожали обветренные губы», не замечала присутствия других актеров. Заранее повязала на голову платочек. У Шолохова написано: «Она со стоном сорвала с головы платок, упала лицом на сухую неласковую землю». Я проорала свой текст, слезы брызнули, упала лицом на стол. Лежу счастливая — выложилась по полной, все получилось как задумывала. Вдруг замечаю, что платок лежит рядом на столе. Когда успела сорвать его с головы? Поднимаю голову, все застыли в онемении — никто не ожидал увидеть под платком светлые волосы.
Герасимов произнес:
— Хорошо, все свободны. — «Слава богу, — думаю, — пронесло». И тут он говорит, обращаясь ко мне: — А ты останься.
Он мог обидеть так, что потом актер долго приходил в себя. Ни слова не сказал, как я сыграла, не похвалил, распекал на чем свет стоит:
— Как ты, зная, какую сцену предстоит репетировать, позволила себе думать о волосах?!
Стало так обидно, что в сердцах выкрикнула:
— Ну и ладно, не нужны мне ваша Москва, и ваш Шолохов, и ваш ВГИК, завтра же уезжаю домой!
Сама от себя такого не ожидала. Герасимов испугался, подошел, погладил по голове:
— Успокойся, будешь ты играть Наталью, будешь, но волосы приведи в порядок.
Между прочим, рассмотреть на роль Аксиньи кандидатуру Элины Быстрицкой посоветовала ему я. Увидела «Неоконченную повесть», где Лина сыграла доктора, а ее пациента — Сергей Бондарчук. Восхитилась работой Быстрицкой и во время занятий, на которых мастер рассказывал о кинопробах в «Тихий Дон», не удержалась: «Есть готовая Аксинья». Лина этого не знала, позже рассказывала в интервью, как на гастролях с Малым театром в Париже услышала, что Герасимов ищет Аксинью, бросила все и полетела к нему. Сыграла она прекрасно, была умной, тонкой, деликатной, понимавшей смысл взаимоотношений. Когда съемки переместились на хутор, где нас расселили по казачьим хатам, помню, к Лине приезжал будущий муж, крупный чин из Министерства внешней торговли.
По вечерам не собирались, съемки были тяжелыми. В сцене, где Наталья пытается покончить с собой, я чудом не зарезалась косой. Сегодня существуют специальные средства защиты, но в 1956 году о них никто не слышал. Сняли несколько дублей, руки потом болели так, что не знала, куда их пристроить.
Добрые отношения сложились с Петром Глебовым — исполнителем роли Григория Мелехова. Хороший был мужик. Как он пел романсы! А вот с Люсей Хитяевой дружбы не случилось. Сложный у нее характер, сторонюсь таких людей.
Точно так же пропало желание общаться с Нонной Мордюковой. Работали как-то в одном концерте. У меня уже росли сыновья. Движимая материнской гордостью, показала Нонне их фото. Она посмотрела и высказалась: «Ну, этот — красавчик, в Валерку, а у этого твоя крестьянская морда». Я не нашлась даже, что ответить, просто поняла, что с ней не стоит сближаться.
С Быстрицкой встречались, хотя не скажу, что дружили. Как-то Лина попросила спеть с ней на концерте в Кремле. После этого предложила: «Зина, давай работать вместе», но в итоге сама подготовила сольную программу. Правда, никогда не отказывалась выступить на моих торжествах, говорила добрые слова.
Я могла бы стать звездой эстрады — директор Росконцерта упрашивал, давал музыкальный коллектив. Но в тот момент в Театре киноактера, где я служила, Григорий Рошаль с Верой Строевой затеяли ставить «Грозу» и предложили роль Катерины. Разве можно отказаться от такой постановки?!
— В вашей фильмографии более полусотни работ. Кто из режиссеров, партнеров особенно запомнился?
— Очень люблю «Сороку-воровку», где сыграла крепостную актрису с трагической судьбой. Наум Михайлович Трахтенберг утвердил меня на роль без проб. Он был в кино человеком опытным, работал с Иваном Пырьевым. Правда между нами порой случались разногласия: я доказывала, что горечь сожаления Анеты о своей несчастной судьбе надо передавать скупыми актерскими средствами, а режиссер требовал сцену расцветить.
Оператор Марк Дятлов стремился снять меня как можно красивее. Входила в кадр и слышала: «Зина, лоб!» Тут же разглаживала складки.
На картине я потеряла золотое кольцо с аметистом. Снимали эпизод, где поднималась по лестнице подмосковной усадьбы. Режиссер заметил кольцо, которое забыла снять. Отложила в сторонку и заигралась так, что напрочь о нем забыла. Потеряла кольцо, зато после премьеры картины приобрела множество поклонников, оценивших мою работу.
Мне везло на встречи с замечательными партнерами. В «Поэме о море» работала с Борисом Николаевичем Ливановым. Он играл генерала, прошедшего войну. И вот снимается эпизод, где тот летит над родной Украиной, смотрит с высоты на поля и деревни, а из глаз текут слезы. Режиссер Юлия Ипполитовна Солнцева останавливает съемку: «Борис Николаевич, не надо слез!» Очередной дубль, и снова глаза Ливанова наполняются слезами. «Борис Николаевич, я же просила, ваш герой — мужественный человек». Но сколько дублей ни снимали, не получалось у мхатовского корифея не плакать.
С другим Борисом — Андреевым — не только снималась, но и часто выступала в концертах. Борис Федорович был ярким человеком. Рядом всегда находилась его жена Галя. Она прекрасно ко мне относилась, на гастролях не раз сидели в одной компании. Общительная женщина, легкая, приветливая. Я часто думала, как же повезло ее мужу.
На роль Ирины в «Судьбе человека» меня, можно сказать, утвердил сам Шолохов. Герасимов смонтировал третью серию «Тихого Дона», хотел проверить на зрителях. Мы с ним и другими членами группы полетели в Вешенскую к писателю. С нами был и Сергей Бондарчук. Михаил Александрович принял нас тепло, в его доме большой стол всегда стоял накрытым. Хозяин был в любое время готов к визиту гостей.
Бондарчук, как и я — ученик Герасимова, в тот момент готовился к съемкам «Судьбы человека». Андрея Соколова собирался играть сам, на роль жены пробовал разных актрис, но окончательного решения пока не принял.
Шолохов, помню, поинтересовался:
— Что у тебя с Ириной?
— Не знаю, еще не выбрал, есть одна актриса...
— Что тут выбирать? Вот сидит готовая Ирина! — и показал на меня.
Больше всего Бондарчук переживал за эпизод, когда моя героиня похмеляет мужа и говорит: «Больше не надо, Андрюша». Просил: «Зина, только не переиграй». И я Сергея Федоровича не подвела.
Мне стало так обидно за Бондарчука, когда посмотрела его версию «Тихого Дона», снятого с итальянским продюсером! Зачем его понесло в Италию? Кого он взял на главные роли? Смех один! Не допускаю мысли, что он, художник большого масштаба и огромного таланта, снимал картину только ради денег. Увы, и такие не застрахованы от неудач.
— Верно, что мужа вы встретили, когда снимались в «Казаках»?
— Съемки проходили в Грозном. У меня главная роль, мне все нравится: и режиссер, и группа. Живу в хорошей гостинице. Однажды в Грозный на гастроли приехал Аркадий Райкин со своим театром. Вечером пошла на спектакль, на улице подходит юноша:
— А я вас узнал.
— Что ж тут удивительного?
— Меня зовут Валерий. Вы на Райкина идете?
— Да.
— И я тоже.
На том и расстались. После концерта благополучно добралась до гостиницы. Позже услышала, что местные порезали райкинскую артистку, пытаясь вырвать из рук сумку. Город был небезопасным, напряжение висело в воздухе всегда.
На следующий день снимали сцену, в которой я гоню корову. В ожидании, когда позовут в кадр, прилегла на раскладушку, ее поставили на берегу Терека неподалеку от площадки. Вижу, с берега поднимается тот самый юноша. Только успели поздороваться, как меня позвали.
Надо отгонять корову, а чем? «Дайте артистке хворостину!» — кричит режиссер. Прут быстренько принес мой юный поклонник. Валерий дождался конца съемок, и когда мы с режиссером и оператором садились в машину, чтобы ехать в аул на творческую встречу, помахал издали рукой.
Я жила в номере со звукооператором. Эта прекрасная женщина переживала романтическое настроение. Поделилась тем, как много лет назад рассталась с любимым, но спустя годы они встретились снова. Мужчина звонил по нескольку раз на дню, телефона в номере не было, она бегала к дежурной по этажу. В очередной раз возвращается и сообщает:
— Зиночка, там вас спрашивает какой-то молодой человек.
— Не знаю я никакого человека. Передайте ему, что отдыхаю.
А я действительно вернулась со съемок и завалилась спать.
— Зиночка, прошу, пойдите к нему. Он готовился к встрече, пришел в белой рубашке и белом галстуке.
Выхожу из номера, кто-то маячит у окна в конце коридора. Пригляделась — Валерий. Предложил прогуляться по городу, пришлось согласиться. Сидели на скамеечке в парке. Он рассказал, как чуть не оборвалась его жизнь: сбила машина, когда ехал на велосипеде. Лицо было сильно изуродовано, но врачи постарались, восстановили. О той трагедии напоминал лишь маленький шрам. Так начались наши отношения.
Через два месяца поженились, свадьбу сыграли в Грозном, в доме Валериной бабушки. Затем отправились в Москву, меня ждала работа. В поезде нам выкупили целое купе! Поселились в коммуналке на Соколе, в комнате, которую я получила.
Валерий был отличником, его сочинения посылали на краевые олимпиады по русскому языку и литературе. С блеском окончил школу, поступил в МГУ на экономический факультет. На втором курсе его забрали в армию. Служил в Солнечногорске, я моталась туда, выступала перед солдатами. Офицерский состав входил в положение, выделял для встреч кабинет с диванчиком.
Валерий так и не окончил МГУ, поскольку вскоре родился наш первенец Тимур.
— Не боялись упустить новые роли? Многие актрисы приносили материнство в жертву карьере.
— Знаю, Тамара Федоровна сознательно пошла на это, да и многие актрисы делали все возможное, чтобы не беременеть. Но мы хотели детей, и через семь лет родился Максим. Сыновьями в основном занимался муж, он знал про детские болезни все.
— Муж не ревновал вас к партнерам, с которыми иной раз требуется и обняться, и поцеловаться?
— Слава богу, у меня не было ролей, где бы я страстно целовалась, так что не давала Валерию повода для ревности. Когда стала много выступать с концертами, он ездил со мной на гастроли. Иногда и детей брали.
— Почему вы, знаменитая актриса, в какой-то момент перестали сниматься в главных ролях?
— Скажу больше: сыграть в таких картинах и не получить народную СССР — нонсенс. Но на то была причина, не имевшая ни малейшего отношения к творчеству.
В середине шестидесятых в республиках Средней Азии с большой помпой проходила первая декада русской литературы и искусства. Руководил мероприятием писатель Чингиз Айтматов. Участвовали солисты Большого театра, литераторы, режиссеры и актеры, в числе которых были я, Алла Ларионова, Муза Крепкогорская и другие. Номер в Чимкенте делила с Ниной Дробышевой. Поклонники собирались под нашим балконом, просили показаться. Мы выходили и махали им рукой под несмолкавшие аплодисменты.
Однажды к нам с Ниной заглянул зампред Госкино Владимир Баскаков: «Девочки, хочу пригласить вас на ужин. Заказал столик в ресторане».
Ничто не предвещало дурного. Посидели, вдруг Баскаков делится: мол, приходил тут ко мне ваш Герасимов, пленку просил, а я на него так зыркнул, что он съежился. Так и ушел несолоно хлебавши.
Мне стало так обидно за учителя, которого боготворила! Поскольку мы не знали, как реагировать, перевели разговор на литературную тему — я что-то говорила о новом романе Айтматова, который недавно прочитала. Баскаков съязвил: «Надо же, никогда не думал, что актрисы могут быть интеллектуальными». «Похвалил» мои мозги! Мы с Ниной быстренько свернули общение и ретировались в номер.
Я рвалась домой к маленькому сыну и мужу, но с билетами возникла проблема. Неожиданно сталкиваюсь в гостинице с Герасимовым, тоже участвовавшим в мероприятии:
— Зинуша, я должен остаться, у меня важная встреча с руководством республики, если хочешь, можешь полететь вместо меня.
— Сергей Аполлинариевич, родной, спасибо!
В самолете выяснилось, что Баскаков в соседнем кресле. Волей-неволей пришлось с ним общаться. Когда взлетели, он вдруг придвинулся, положил голову мне на плечо. Я резко отшатнулась, стало так противно!
— Да-а-а, нам с вами больше не летать, — заявил сосед.
— Что вы, Владимир Евтихианович, какие наши лета! — отшутилась я.
О последствиях узнала лишь годы спустя. Много играла в театре, а роли в кино, которые получала, были сплошным унижением. Наивная, ходила даже жаловаться к Баскакову, тот выслушал и ехидно произнес: «Ну, какие ваши годы!»
И тут приглашают в жюри Всесоюзного кинофестиваля в Баку. Подумала еще: с чего бы? Началось с того, что ко мне подошел Станислав Ростоцкий:
— Зина, нас приглашает в гости Камшалов. (Тот в ЦК курировал кино.)
А Стасика я знала с незапамятных лет, он — ученик Герасимова — нередко заглядывал к нам на курс, так же как Яков Сегель и Веня Дорман.
— Стасик, не пойду, я с Камшаловым едва знакома.
— Опять ты себе все портишь!
— Что ты имеешь в виду?
— Разве не знаешь, что попала в черный список начальника актерского отдела «Мосфильма» после того, как отшила Баскакова? Тебя запрещали рекомендовать на хорошие роли. Скажи спасибо, что Баскаков ушел из Госкино. Хочешь нажить себе нового врага?
— Хорошо, Стасик. Но имей в виду: как только соберешься уходить, последую за тобой.
Зашли в номер, там был накрыт стол. Посидели. Несколько раз Ростоцкий порывался уйти, я тоже сразу же вставала со словами: «Да, ребята, пора».
Никого не осуждаю. Красивая женщина может быть сговорчивой и на этом строить карьеру, но это не мой путь. А своих ролей я все же дождалась: сыграла в фильмах Евгения Матвеева «Любовь земная», «Судьба», «Любить по-русски».
— Каким запомнился Евгений Семенович?
— Я сужу о мужиках по тому, как они относятся к семье и женщинам. У Матвеева случались романы, но семью он не разрушил, прожил всю жизнь с Лидой. Ко мне тоже подбивал клинья, однако делал это тонко.
Собирался снимать «Почтовый роман» о лейтенанте Шмидте и его возлюбленной и пригласил в Киев на пробы. Я обрадовалась: наконец-то главная роль! В тот момент была беременна, до родов оставалось два месяца, но об этом никто не знал, живот не бросался в глаза. Приехала, попробовалась. Матвеев проводил до гостиницы. Шли по бульвару Тараса Шевченко по желтым осенним листьям под моросящим дождем. Когда прощались, Евгений Семенович попенял:
— Эх, Зина, Зина, что же ты наделала?
— Что вы имеете в виду?
— Думаешь, ничего не заметил? Когда тебе рожать?
— Через два месяца. Обещаю: рожу и сразу же выйду на работу.
— Не могу ждать, сроки!
В «Почтовом романе» сыграла в итоге Света Коркошко. Уверена, Матвеев знал о том, что напротив моей фамилии в списке мосфильмовских актрис стоит крестик. Тем не менее когда приступил к работе над «Любовью земной», держал в уме мою кандидатуру. Однажды сказал: «Зина, как я хотел тебя снимать! Мечтал сорвать с тебя платок, чтобы наконец сыграла аристократку. Но что было — ушло. Умом понимаю: есть для тебя роль в новом проекте. Но я не собираюсь сам играть Захара — он похож на Нагульнова, а ты играла Наталью, которая имеет много общего с Ефросиньей. Эти роли начнут сравнивать, скажут, что повторяемся».
Прошло какое-то время, звонят из группы Матвеева. Приезжаю и слышу: «Знаешь, Зина, всех перепробовал и не нашел Захара, буду играть сам. А ты станешь Ефросиньей».
Снимали под Обнинском, в Афанасьевке. Еле живая добралась до гостиницы после сцены пожара. Подошла к портье, тот говорит:
— Вас просили зайти в двадцать пятый люкс.
— Кто просил?
— Не велено говорить.
Стучу, распахивается дверь, и вижу: на диване — мои малыши, улыбаются, выкупанные, в простынках, только две головки торчат. За накрытым столом сидит мой Валерий — решил сделать сюрприз.
Я прослезилась от счастья:
— Валер, давай позовем Женю!
— Давай.
Позвонила:
— Сэмэныч, срочно иди в двадцать пятый номер!
Матвеев пришел, увидел двух моих розовеньких поросят и все про меня понял.
Раз был у нас дома после показа фильма, засиделся допоздна. Валерий в три ночи пошел провожать его на такси. Авто не дождались, и муж отправил Женю на поливальной машине. Водитель был счастлив, увидев народного любимца.
Свой последний юбилей Матвеев праздновал в Доме кино. Попросил меня спеть «Эхо», пригласил на сцену актрис, которые у него снимались. С каждой вальсировал, в его глазах стояли слезы, я это видела. Было так трогательно!
Через какое-то время его не стало. Вечер памяти Евгения Семеновича устраивала дочь Светлана. Увы, сегодня не встречаю режиссеров такого уровня. Прислали сценарий: играть надо бабку, которая во время войны была теткой. Зачем мне это?
С мужем мы прожили сорок четыре счастливых года. Валерий был моложе на десять лет, но ушел первым, его не стало в 2004-м. Утрату помогают пережить сыновья. Тимур служил военным переводчиком, сейчас занимается бизнесом. Максим — аудитор. Они подарили мне трех внуков и двух внучек. А сегодня я уже прабабушка — две правнучки и правнук подрастают. Мы все очень близки, дети окружили меня вниманием, так что одинокой себя не ощущаю.
Подпишись на наш канал в Telegram