Без Театра сатиры уже не могу, я его люблю и понимаю. Уйти из него — все равно что родной дом бросить. Я горжусь, что уже более тридцати пяти лет служу в этом театре, переиграла на его сцене множество ролей. И треть из этих лет — в звании народной артистки...
Многие, я уверена, считали, что все мне в жизни досталось на блюдечке с голубой каемочкой. Но это совсем не так. Меня, безусловно, ассоциировали с отцом, известным на всю страну артистом Юрием Яковлевым. Но я никогда не пыталась с ним конкурировать или, упаси бог, доказывать, что я лучше. Я просто всегда хотела заниматься этой профессией. К тому же привыкла в жизни добиваться всего сама. И никогда не пользовалась отцовской фамилией в своих интересах.
Когда за моей спиной шептались: «Смотри, вон дочка Яковлева!», мне всегда было неловко. И немного неудобно перед моим замечательным отчимом, который меня очень любил и, наверное, даже слегка ревновал. Он меня растил, его можно было понять.
С восьми лет меня воспитывал мамин третий муж, Николай Иванов. Коля приехал из Магадана в Москву. Он сам всего добился, был невероятно работоспособным, сделал феноменальную карьеру, став журналистом-международником. Многие годы он работал за границей. Стал одним из первых в стране рекламистом, возглавлял в «Известиях» отдел рекламы, который сотрудничал с издательством Burda.
Будучи человеком честным и очень порядочным, вместе с мамой он меня довольно строго воспитывал. Хотя я бы сказала, что порой папа Коля был чуть мягче, чем мама. Я называла его ласково Малышонок.
Коля был очень харизматичным мужчиной с невероятным чувством юмора. Недавно я нашла его письма мне, маленькой девочке. Он писал про нашу собаку, про бабушку. В конце рисовал обязательно смешные картинки.
Мама ни слова плохого никогда не говорила об отце, но так сложилось, что я выросла без папиного внимания. Отчима послали работать за границу. И я с родителями долго, пять лет, жила в Германии. Связь с родным отцом практически прервалась. Когда я уехала, мне было 12 лет. До этого папа заезжал к нам нечасто, наверное потому, что у него была вначале одна семья, потом другая. А самое главное, очень много работы. Но у меня хранится фотография, на которой папа кормит меня из бутылочки.
Несмотря на наши редкие свидания, я не была обижена на него и не росла с комплексами сироты.
Отчим был мне настоящим другом и советчиком, именно он приучил меня к труду. Моя работоспособность — это, кстати, от него. Благодаря ему я никогда не росла «девочкой-мажоркой», всегда к чему-то стремилась...
Я долго не могла выбрать, кем быть. Не могу сказать, что с пеленок мечтала стать актрисой. В глубоком детстве хотела, как мама, пойти в медицинский, потом мечтала стать следователем. В Германии, где жила с родителями, наконец определилась: хочу стать актрисой. Читала сама себе стихи любимого поэта Сергея Есенина и записывала их на магнитофон. Но мама считала, что я наивный ребенок и совершенно не приспособлена к жизни, тем более закулисной.
Об этом скорее мечтала бабушка, мамина мама. Она всегда была убеждена, что я буду играть на сцене. Из-за нее я в артистки и пошла.
Бабушка Елена Михайловна Чернышова, в честь которой меня и назвали, родилась в семье дворянки и купца с цыганскими корнями. Бабушка училась в ГИТИСе вместе с Еленой Гоголевой и Николаем Рыжовым. Из-за маленького роста ей суждено было играть роли травести. Но она, естественно, мечтала быть на сцене героиней! И ей посоветовали уехать на периферию, Там, в местных театрах Улан-Удэ, Томска, Омска, она переиграла всех героинь.
В Красково, где мы жили на даче, бабушка как-то устроила любительский концерт. Я играла любознательную Бесси из Марка Твена. Это был мой первый сценический опыт. А еще она тайком от родителей таскала меня на «Мосфильм» на кастинги в фильмы «Ох уж эта Настя!» и «Приключения желтого чемоданчика». И хоть я и не прошла отбор, она не унывала.
Бабушка считала, что прекраснее театра ничего на свете нет, в том числе и для меня. И вот ее мечта сбылась! Когда много лет спустя я сыграла первую роль на сцене в спектакле Андрея Миронова «Тени», бабушке было уже под девяносто. В антракте администратор подошел ко мне и попросил унять Елену Михайловну. Бабушка ходила по фойе и показывала зрителям мои детские фотографии, в том числе где я стою на голове, перебираю гречку, сижу на горшке...
Когда я окончила школу, встал вопрос о выборе профессии. На семейном совете мама с отчимом решили: факультет журналистики, поскольку я всегда была чистым гуманитарием. Во мне уже тогда внутри зрело ощущение трагедии, что моя актерская карьера не состоится. И только «Справочник для поступающих в МГУ» примирил меня с действительностью. Успокоило то, что в справочнике было сказано: в МГУ есть Студенческий театр. И я сразу же, 7 сентября, туда и записалась.
Театр был легендарным, тогда им руководил Роман Виктюк, на его спектакли ходила вся Москва. В студенческих постановках Виктюка участвовал Ефим Шифрин. Артист эстрады и кино, писатель, юморист играл в знаменитом спектакле «Ночь после выпуска». Однажды мы где-то столкнулись с Шифриным, он улыбнулся и сказал:
— Ой, Аленка, хорошо помню тебя. Ты была худенькая, скромная и с огромными глазами.
— Ну да, сейчас я толстая, наглая и с ма-а-а-ленькими глазками, — парировала я.
К тому же прямо на журфаке режиссер Артур Зариковский создал театральный коллектив. Я с удовольствием стала репетировать в его спектакле по Шукшину «До третьих петухов». Артур говорил о будущих гастролях, о том, что нам даже заплатят деньги. Но отчим, узнав об этом, ужаснулся: «Ты с ума сошла! Это же халтура! О тебе напишут в сатирическом журнале «Крокодил».
После третьего курса окончательно объявила дома, что пойду в театральный. Я ничего с собой не могла поделать — меня тянуло на сцену. Первый раз в жизни я проявила характер и настояла на своем. Мама не стала поднимать скандал, она приняла мое решение. О том, чтобы просить папу о протекции, не могло быть и речи. И тут как-то случайно мама столкнулась в кулинарии с Владимиром Георгиевичем Шлезингером, заведующим кафедрой актерского мастерства в Щукинском училище.
— Володя, Алена сошла с ума, хочет идти в артистки.
— Пусть придет, я ее послушаю.
Мама доверяла его мнению, были случаи, когда кому-то из актерских детей он говорил, что не стоит идти в театральный.
Я пришла к Владимиру Георгиевичу в «Щуку». Зажатая, вся в комплексах, страшно близорукая. Тихим голосом прочитала ему отрывок из «Мастера и Маргариты». Владимир Георгиевич меня перебил:
— Простите, а громче можете?
Я ответила, замявшись:
— Да мне как-то неудобно... — cтрогое воспитание все-таки дало свои плоды.
Когда вышла из аудитории, вдруг увидела доску с объявлениями. Я подошла и стала читать расписание занятий, приблизив лицо впритык. Шлезингер, спускаясь по лестнице и увидев эту картину, громко сказал: «Господи, да она еще и слепая!»
Но тем не менее он пообещал, что покажет меня педагогу Татьяне Кирилловне Коптевой, которая набирала актерский курс. Татьяна Кирилловна меня посмотрела, послушала и сказала: «Если придут тринадцать Ермоловых, я вас не возьму!» Слава богу, «Ермоловых» пришло двенадцать, я оказалась тринадцатой.
Но чтобы поступить в «Щуку», мне пришлось просить своего приятеля-аспиранта выкрасть мой аттестат из МГУ. Кстати, когда в анкете написала «Отец — народный артист Юрий Яковлев», вся приемная комиссия удивилась: «А у Юрия Васильевича дочь есть?» Конечно, при поступлении сыграла роль громкая фамилия отца. Но когда началась учеба, всем педагогам было наплевать на фамилию: не проявишь себя — выгонят после первой же сессии.
Одним словом, я сдала экзамены в Щукинское училище и оказалась в двух вузах. И что дальше делать?
Я могла бы и бросить университет, но мне было очень жалко — как-никак три года проучилась. Я столько сил и времени потратила на учебу, что решила окончить журфак.
И потом, у нас там были фантастические педагоги. Училась я на «газетном» отделении с изучением испанского языка. Во время московской Олимпиады работала переводчиком. А легендарная «картошка» в селе Бородино! После первого курса нас послали на картошку. Я единственная, наверное, продержалась там до конца, хотя и москвичка, и представительница, можно сказать, золотой молодежи. С пяти утра и до вечера я в ватнике, подвязанном сеткой вместо пояса, в сапогах, в немыслимом платке стояла на сортировке. Иногда попадались вместе с картошкой дохлые мышки, куски снарядов, оставшиеся от Бородинского сражения. Однажды попалась даже каска. И при этом «держала марку»: красила голубые тени, берегла маникюр, пряча руки в грубые перчатки. Некоторые девчонки нашего курса старались от этой тяжелой работы отлынивать: кто-то пристроился на кухню, кто-то мыл туалеты. А меня, как стахановку, наградили двумя днями отпуска. Многие студенты меня тогда даже уважать стали, что не сбежала...
Одним словом, я училась в двух вузах год, умудряясь получать две стипендии, и никто об этом не подозревал! Потом мне кто-то сказал: «Тебя посадят за нарушение финансовой дисциплины!» Я во всем призналась в МГУ, и меня перевели на заочное отделение. А свою стипендию, которую получала, отдала беременной студентке, нуждающейся в деньгах.
Знания, полученные в МГУ, мне очень пригодились в театральном училище. В «Щуку» меня хоть и приняли, но сказали: «Голос невнятный, хромают некоторые буквы. Если не справитесь в течение года, получите два». А это отчисление! Мне постоянно говорили педагоги: «тухлый голос», «ничего не слышно», я много и упорно занималась. И добилась успеха! В конце первого курса у меня была пятерка по сценической речи. Сейчас 1200 зрителей, которые сидят в зале Театра сатиры, слышат меня прекрасно, во всех уголках ...
У нас был замечательный курс. Со мной учились будущие звезды театра и кино: Максим Суханов, Саша Самойленко, Даша Михайлова, Коля Стоцкий и моя любимая подруга Таня Яковенко. Мы все буквально сутками пропадали в «Щуке»: готовили этюды, играли в отрывках. Во время дежурного обхода прятались в спортзале под матами, потом вылезали и опять репетировали до глубокой ночи.
Окончив первый курс, мы отправились студенческой агитбригадой в Биробиджан. Проехали по городам и весям, спали где попало, иногда даже на теннисных столах, из еды в магазинах только банки с морской капустой. Мы тащили с собой тяжелую сумку, набитую консервами. И так из города в город. Выступали в каких-то маленьких ДК и даже на зонах. Это было испытание, конечно! Но я никогда испытаний не боялась и до сих пор не боюсь...
Все мои однокурсницы-«Ермоловы» играли героинь, а мне доставались исключительно возрастные роли, комедийные. Почему-то не видели педагоги во мне драматического дара. На втором курсе я подготовила роль миссис Чивли из «Идеального мужа» Оскара Уайльда, но мне сказали: «Это не твое! Ты же острохарактерная актриса!» Самое интересное, что потом, спустя годы, я эту миссис Чивли играла на сцене 13 лет!
В «Щуке» был замечательный педагог, актриса, профессор кафедры мастерства актера Алла Александровна Казанская. Она вырастила целую плеяду известных актеров: Сергея Маковецкого, Юлию Рутберг, Григория Сиятвинду, Людмилу Нильскую.
На третьем курсе Алла Александровна как-то подошла ко мне и сказала: «Знаешь, пора с этими комическими старухами заканчивать». И мы стали репетировать роль из «Вешних вод» Ивана Тургенева.
На показ по приглашению Казанской пришел мой папа. Был большой успех, этот отрывок, кстати, определил мою судьбу. Именно с ним я пошла показываться в Театр сатиры.
Это было в апреле 1985 года. На показ в Сатиру пришел весь наш курс. Вначале нас посмотрел худсовет и оставил несколько человек для дополнительного показа, на котором должен был присутствовать главный режиссер Валентин Плучек.
Интересно, что в театр я показывалась как героиня, хотя все четыре года в училище играла только характерные роли. Отрывок из тургеневских «Вешних вод», как я уже говорила, поставила мне Алла Казанская. Я играла Марью Николаевну Полозову, красавицу, разрушившую любовь Санина и Джеммы. Естественно, я была «в образе»: красивая прическа, длинное платье, декольте, обнажающее плечи. Наверное, все это произвело впечатление. Меня никто не узнавал.
Смешно сказать, но на показе мне очень помогли две вещи: насморк и простуда. Все силы я бросила на борьбу с недомоганием, мне важно было, чтобы никто ничего не заметил. Наверное, поэтому волнение по поводу выступления отошло на второй план.
После показа ко мне подошел завтруппой и попросил, чтобы я на показ в другие театры не ходила, потому что меня берут в Сатиру.
До сих пор помню этот день — на календаре было 9 апреля.
Радости моей не было предела. Меня часто спрашивали потом:
— А почему вы не пошли в Вахтанговский?
Я отвечала так:
— Буквально из-за двух слов — не пригласили.
К тому же вряд ли было бы разумно работать с папой в одном театре. Думаю, меня могли бы взять и в другие, но кто-то в училище посоветовал: «Иди в Сатиру, там много наших». Театр сатиры даже называли неофициально «филиалом» Театра Вахтангова. Я послушалась и ни разу в жизни об этом не пожалела...
Попасть в прославленный на всю страну театр было очень престижно. Он выделялся своей особенной веселой атмосферой. Чувство юмора, ирония, самоирония были присущи всем без исключения звездам Сатиры. А звезд в нашем театре было немало. Это была настоящая творческая семья!
Конечно, было трудно начинать в театре, где вокруг одни небожители: Андрей Миронов, Анатолий Папанов, Вера Васильева, Ольга Аросева, Спартак Мишулин, Георгий Менглет, Александр Ширвиндт. Это было совсем другое поколение актеров. Их невозможно было не любить, ими невозможно было не восхищаться.
С Анатолием Дмитриевичем Папановым, например, общалась мало. Меня сразу предупредили, что он не любит молодежь. Я его слегка даже побаивалась. А оказалось, что это не так. Он просто был очень требователен не только к себе, но и к другим.
Михаил Михайлович Державин был само обаяние. Он никогда в жизни ни о ком не сказал плохого слова. А какое редкое чувство юмора! Все актерские капустники с его участием имели большой успех. Мих Мих (так его все называли в театре) при встрече шутил, что я его родственница. Знаменитая фраза, сказанная им на какой-то передаче, что «я первая дочь второго мужа его первой жены», чего только стоит! Мне всегда нравилась его жена Роксана. Сейчас его племянник Миша Владимиров прекрасно работает в нашем театре.
Веру Кузьминичну Васильеву я обожаю, она совершенно уникальный человек. Мне повезло, что одну из первых своих работ в театре я играла с такой партнершей. Мы вместе играли в спектакле «Воительница» по Лескову: она Домну Платоновну, а я Леканиду. Вера Кузьминична мне как крестная в театре. Я всегда к ней отношусь с особым трепетом. Мне кажется, и она ко мне испытывает теплые чувства. Какое-то время мы сидели в одной гримерке, где раньше гримировались Георгий Менглет и его жена Нина Архипова.
Георгий Павлович был обаятельнейшим человеком. Он обожал рассказывать анекдоты в компании, кого-нибудь из актрис шутливо ущипнуть, подпустить в разговоре крепкое словцо. Но никто на него не обижался. Он был очень внимательным, добрым, всегда звонил и поздравлял на праздники.
А со Спартаком Васильевичем Мишулиным мы сразу подружились. Он мне даже помог получить квартиру в актерском кооперативе «Тишина», где жил с семьей. Мишулин, можно сказать, спас меня от голодной смерти. Каждый вечер после спектакля приглашал к себе домой на ужин. Его жена Валя готовила жареную картошку, а за вкусными китайскими пельменями Спартак Васильевич лично ходил в ресторан «Пекин». Так мы втроем проводили много вечеров...
Спартак Васильевич всегда брал меня с собой в концертные бригады, мы с ним всю страну объездили с выступлениями. Я ему очень за это благодарна. Долгое время играла с ним в спектакле «Малыш и Карлсон, который живет на крыше». В «Бочке меда», которую он поставил как режиссер, я играла роль Колючки. Все субботы и воскресенья шли дневные спектакли.
Я сразу же погрузилась в работу. В первый раз вышла на сцену театра в массовке. Помню, как в золотом лифчике кружилась в каком-то безумном танце. И вдруг, увидев близко глаза одного из зрителей, сидящего в первом ряду, с ужасом подумала: «Боже! Я же изучала три иностранных языка, что я тут делаю?!»
Помимо массовки, мне сразу дали эпизод в спектакле «Бремя решения»: Андрей Миронов играл президента Джона Кеннеди, а я певичку, прототипом которой была Мэрилин Монро. Начались репетиции. Едва Плучек увидел меня на сцене, страшно расстроился: он меня запомнил на показе как актрису с пышными формами. «А что это ты так похудела?» — спросил он. Я замялась. Ну не буду же я ему рассказывать, что на самом деле это был старый актерский трюк — с помощью колготок я на показе «сконструировала» великолепный бюст...
Это было прекрасное, счастливое время! Я его часто вспоминаю. Мы, молодые артисты, голодные, с нищенской зарплатой, не вылезали из театра. Несмотря на тяготы жизни, нам было хорошо! Помню, что в гримерке нас было шесть человек, иногда за одним столом по два человека гримировались. Ничего страшного!
Зато в то сложное время было много творчества. Мы все время что-то придумывали. Если не было репетиций, подготавливали капустники, играли новогодние елки для детей театра. Платили нам гроши, но я не страдала от отсутствия денег. Была всегда хорошо одета, потому что мама привозила из-за границы мне наряды.
Театр — это бег на длинную дистанцию. И каждая роль — все сначала. Меня всегда раздражало, когда, услышав, чья я дочь, говорили: «Ну, понятно!» А что понятно? Я никогда не старалась приблизиться к папиной гениальности. Всю жизнь просто честно занималась своим делом. Когда выходишь на сцену, ровно пять минут зрители обсуждают твою личную жизнь и родственные связи. А потом ты в течение трех часов доказываешь свое право на существование в профессии.
Меня сразу стали занимать и в массовке, и в больших ролях. Сначала была одна из главных ролей в «Роковой ошибке», потом эпизод в «Бремени решения», роль Леканиды в «Воительнице», за ней мой любимый спектакль «Босиком по парку». Всего за несколько лет я сыграла множество ролей, много раз выходила в массовке. Валентин Плучек, помню, сказал как-то, что относится к коллективу как к палитре и у каждого есть своя краска: «Вы, Лена, тоже займете в ней свое место».
Он не оговорился. Интересно, что до 1989 года я была Еленой Яковлевой. Но это имя я не любила, оно для меня слишком холодное, в детстве меня звали Лешей, Лелей. И потом, уже была такая актриса — Елена Яковлева. Нас часто путали.
Как-то приезжаю с Театром сатиры на гастроли, а на афишах, расклеенных по всему городу, написано: «В главной роли — «интердевочка» Елена Яковлева», хотя Лена тогда работала в «Современнике». Меня эта путаница страшно раздражала. Поэтому я стала Аленой Яковлевой. Мне так больше нравится, да и путать перестали... Это совпало с потрясающим спектаклем «Екатерина Ивановна», поставленным режиссером Светланой Враговой по пьесе Леонида Андреева в театре «Модернъ».
Если говорить, кто определил как режиссер мой путь в профессии, то это, конечно, Алла Александровна Казанская, Валентин Николаевич Плучек и, безусловно, Светлана Александровна Врагова. А не только в профессиональном, но и человеческом, — это, конечно, Андрей Александрович Миронов.
Надо сказать, что я пришла в театр за два года до его смерти. Андрей Александрович был настоящей звездой! Уже на служебном входе можно было безошибочно угадать, в театре Миронов или нет. Если пахло хорошим одеколоном и сигаретами «Мальборо», значит, Андрей Александрович уже пришел. Все, начиная с уборщиц и кончая артистками, при виде Миронова подтягивались и улыбались. В нем не было ни капли звездности. Невероятное обаяние, необыкновенный талант и потрясающе серьезное отношение к профессии. Вокруг него всегда витало облако обожания. А у служебного входа после каждого спектакля его ждала толпа поклонниц.
Миронов не терпел пренебрежительного отношения к профессии. На всю жизнь запомнила один случай. Я была занята в массовке спектакля «У времени в плену». Это был серьезный спектакль о революции, Гражданской войне, где Миронов играл главного героя. Однажды стою за кулисами, жду своего выхода . Я страшно нервничала. А тут мимо проходит Андрей Александрович и спрашивает:
— Ну что, на сцену?
Я от зажима ляпнула:
— Да, пойду потусить.
Он страшно возмутился:
— Как вы смеете так говорить?!
Мне посчастливилось не только играть с ним на одной сцене, но и участвовать в его последнем режиссерском спектакле «Тени» по Салтыкову-Щедрину. Я, неопытная актриса, очень боялась репетировать с ним — он ведь звезда, на 20 лет старше. К тому же на каждой репетиции Андрей Александрович все время говорил: «Нет, ее нужно заменить! Правда же, она не очень?» Специально изводил меня. Я переживала, нервничала, чувствовала себя скованно.
— Артистка Яковлева, вы будете наконец работать?! — требовательно спрашивал режиссер Миронов. А я от его голоса еще больше зажималась.
— Подождите, я еще не вошла в роль, — пыталась защититься как могла.
— Что значит «не вошла в роль»? — откровенно подтрунивал надо мной режиссер. — Билеты уже раскуплены давно!
А я не знала, как мне играть мою героиню, простую деревенскую девушку, все время искала «зерно роли» и не могла найти. Андрей Александрович нервничал из-за того, что не мог мне доходчиво объяснить, как играть. Я страшно мучилась, однажды даже ночь не спала, обдумывая рисунок роли. А утром решила вспомнить своих комических старух студенческой поры.
— А что если, Андрей Александрович, я буду хромать?
Он рассмеялся:
— Вы еще нос себе наклейте!
После прогона спектакль «Тени» сильно критиковал Плучек. Миронов сидел в зале белый как мел, я боялась, что он вот-вот заплачет. Он был совершенно убит. Спектакль мы все равно играли и, наверное, довели бы его до совершенства. Но... успели сыграть только 15 раз.
Наступило лето 1987 года. В Риге, где проходили гастроли театра, случилось несчастье — Андрей Миронов, почувствовав себя плохо во время спектакля «Безумный день, или Женитьба Фигаро», умер в больнице. Сказать, что это была потеря, не сказать ничего... Это было настоящее большое горе.
Прошло пять лет, как я работала в театре, и вдруг почувствовала, что остановилась. Все, тупик! Я играла по 30 спектаклей в месяц, порой выходила на сцену по два-три раза в день. Мне показалось в какой-то момент, что я превращаюсь в конвейер, мне нечего больше сказать зрителям.
У меня начался творческий кризис. Настолько было плохо, что я даже стала подумывать, а не сменить ли мне профессию. Например, на журналистику. Мне помогло преодолеть этот кризис рождение Маши в 1992 году. Я так соскучилась по театру, сцене, пока ходила беременной, сидела с ребенком, что буквально на крыльях летела в театр. «Это мой дом!» — именно тогда я это поняла.
Но возвращение было трудным. Я вернулась на сцену, когда Маше было всего четыре месяца. Было очень сложно материально, я разошлась с мужем, мне надо было кормить дочь.
В театре мне приходилось вводиться на чужие роли, кого-то постоянно подменять: то актриса заболела, то собирается рожать. Я все время была на подхвате. Помню, звонит завтруппой и робко говорит, что не пришла актриса на спектакль «Родненькие мои». А времени без пяти минут семь. Слава богу, я уже жила рядом с театром: «Сейчас! Бегу!»
Надела спортивный костюм и через три минуты была уже в театре. Интересно, что спектакль этот я видела всего один раз, текста, разумеется, не знала. От страха стала импровизировать: танцевать, придумывать на ходу мизансцену. Выскакиваю за кулисы и судорожно учу текст следующей сцены. В итоге все получилось. Это был форс-мажор, обычно на вводы уходят недели...
Но мне было не обидно кого-то подменять. Во-первых, это огромный опыт, а во-вторых, борьба с гордыней. Я долго училась ее смирять.
Надо сказать, что с Валентином Николаевичем Плучеком у меня довольно сложно выстраивались отношения. Как-то из-за какого-то недоразумения он перестал со мной здороваться. Мы с ним не разговаривали два года. А это главный режиссер театра, между прочим! На одном общем собрании Плучек возмущенно сказал: «Алена Яковлева с университетским образованием, а играет с Юрой Васильевым отрывок из «Женитьбы Бальзаминова» на концертах!» Я пыталась с ним спорить, что, мол, это выглядит достойно. Тогда на концертах этот отрывок многие играли, например Папанов с Аросевой. Я даже нагло пригласила главного режиссера прийти посмотреть на наш новый с Юрой американский скетч. Но он был неумолим.
Но, кстати, надо отдать должное главному режиссеру, он всегда давал мне роли. Потом наши отношения наладились. А улучшились они благодаря спектаклю «Босиком по парку». Ставила его режиссер по одной из самых известных пьес американского драматурга Нила Саймона. Однажды на репетицию пришел Плучек, посмотрел на все, что творится на сцене, и вынес вердикт: «Это нельзя показывать зрителям!»
И сам взялся за постановку. Это был уже другой спектакль. А для меня он придумал эффектный первый выход: я забираюсь по декорации наверх, съезжаю на попе на сцену, перекувыркиваюсь и громко говорю: «Вот это да!»
Поначалу я терялась, путалась, все никак не могла повторить режиссерскую находку. Однажды слышу, как Плучек кому-то в зале говорит: «Чего-то Яковлева не то сегодня играет!» Меня как холодным душем обдало! Я всегда реагировала на критику, меня было очень легко сбить. Потом годами мне приходилось это в себе выкорчевывать. Закалять характер.
Однажды на репетиции Валентин Николаевич в раздражении повысил на меня голос. Я терпела-терпела, а потом сказала: «Лучше с роли меня снимите, только не кричите». Он меня не снял, зато стал делать вид, что совсем меня не замечает. После премьеры мы столкнулись у лифта. Валентин Николаевич улыбнулся и сказал: «Вот видишь, правильно, что я на тебя кричал. Как хорошо эту роль играешь».
Двадцать пятого декабря 2020 года мы сыграли на сцене замечательный спектакль «Лес» по Островскому. Два года пытались реализовать эту постановку, наконец выпустили к моему юбилею. Этот спектакль подарил мне встречу с моим братом, Антоном Яковлевым.
Однажды папа привез меня к себе на дачу. С маленьким Антошкой у меня состоялся следующий диалог:
— Скажи, Алена, твой папа воевал?
— Не знаю...
— А мой воевал.
— Ну, если твой воевал, значит, и мой воевал!
— И у него нет ноги! А у твоего?
— Если у твоего нет ноги, то и у моего нет!
В скором времени выяснилось, что папа у нас один и с ногой у него, слава богу, все в порядке. Антон был совершенно очаровательным ребенком. Как-то я ему из Германии привезла петарды. Однажды, помню, он пришел к нам в гости на Кутузовский и занялся делом: отковыривал на балконе плиточку и бросал кусочки с десятого этажа.
Благодаря этому спектаклю мы с Антоном очень сблизились: и человечески, и творчески. Он очень талантливый режиссер, с успехом ставил спектакли в МХТ, в Малом театре и на Бронной. Сейчас он возглавил Театр имени Гоголя.
Период репетиций «Леса» был тяжелым. Мы все переболели ковидом. А за три недели до премьеры умерла мама, которая в конце концов приняла меня как актрису и полюбила мои работы. Она смотрела все мои фильмы, ходила на многие спектакли. А на этой премьере побывать не успела...
Сложная, многоплановая роль Гурмыжской пришла ко мне вовремя: я могу уже, опираясь на свой жизненный опыт, сыграть и желание, и слепую веру в чудо, и материнский инстинкт...
В спектакле заняты прекрасные актеры Максим Аверин, Юрий Васильев, играем и мы с дочкой Машей. Я — Гурмыжскую, Маша в два состава с молодой актрисой Майей Горбань Аксинью. Ваня Замотаев, мой зять, написал к спектаклю прекрасную музыку. Так славно, что на сцене Театра сатиры собрались папины дети и внуки. Жалко, что он не увидел этот спектакль...
После смерти папы семья объединилась. Мы все еще больше сблизились. Как сказал Антон: «У нас нет оправданий, чтобы не общаться...» В день рождения папы, 25 апреля, мы всегда по традиции встречаемся. Папина жена Ирина Леонидовна нас по-прежнему собирает за общим столом.
Папа — гений, он жил ради искусства. Помню, как я сидела на спектакле «Пристань», где папа сыграл свою последнюю роль. В конце он уходит в глубь сцены. Последний раз оборачивается, машет тростью, как бы прощаясь, под гром аплодисментов...
Мы все — его дети, внуки — люди театра. Сколько я себя помню, столько раз говорили, что театра скоро не будет. Театр будет всегда! Потому что это живая история...
Я довольна своей судьбой. Я мечтала о театре, эта мечта исполнилась. Я застала золотой век Театра сатиры. У нас ставили прекрасную классику. Это же всегда актуально! Когда ушли из жизни Миронов, Папанов, Валентин Плучек стал ставить на нас, молодежь. Каждая роль в театре мне что-то дала, я не могу выделить одну-единственную. «Босиком по парку» я играла 12 лет, «Идеального мужа» — 13. Мои любимые спектакли «Таланты и поклонники», «Хомо Эректус»...
Потом Театр сатиры стал меняться. В репертуаре появились комедии положений, водевили и даже мюзиклы. Возможно, мы сами приучили нашего зрителя практически только к комедийным спектаклям. Но очень хочется, чтобы театр не стоял на месте, надо держать звание академического. Я горюю на эту тему, но все понимаю. Время изменилось, люди поменялись, да и актеры тоже. Мы все были помешаны на театре, сейчас молодые актеры относятся к нему спокойнее...
Мне бы хотелось играть в хорошей режиссуре, качественной драматургии и с достойными партнерами. И я давно заплатила за право жить так, как хочу...
У нас в театре всегда была замечательная, прославленная труппа. И даже немедийные артисты того старого академического театра всегда выдавали высочайший уровень мастерства. Сейчас пришли совсем другие люди и другие актеры...
Очень хочется, чтобы творческий дух этого театра, его семейственность, его ироничная составляющая сохранялись, умножались и традиции не терялись. Но... все покажет время.
Вообще, наш русский психологический театр — это душа и нервы. Так не умеет никто в мире. У американских и европейских актеров прекрасная техника, а мы тратим душу. Я люблю современные постановки, не отрицаю новаторских приемов, но мне важно, чтобы в театре меня заставляли плакать, смеяться и сопереживать.
Спектакль «Катерина Ивановна» считаю счастливым событием в моей судьбе. Наверное, это одна из самых лучших моих драматических ролей. По этой постановке диссертации писали. Ко мне подходили иностранцы после спектакля. Они были потрясены тем, что увидели на сцене: «Мы не понимаем, как вы работаете? Вы же просто должны умереть после этого. Вы настолько себя раздираете, выворачиваете наизнанку 4—5 часов, что страшно становится».
Я не смотрю со страхом в будущее, совершенно не боюсь возрастных ролей. Начинала, как говорится, с комических старух, ими и закончу. Недавно сыграла старуху Графиню в пушкинской «Пиковой даме» и получила приз за лучшую женскую роль на фестивале «Амурская осень».
Как-то мне позвонила ассистент режиссера и робко сказала:
— Мы вам хотим предложить сыграть бомжиху-алкоголичку...
К ее удивлению, я ответила:
— С удовольствием!
Она явно такого не ожидала. А мне было интересно это сыграть, интересно пробовать себя в чем-то необычном.
Я жалею только об одном: что Маша у меня одна, надо было больше детей рожать, конечно. При моей любви к профессии, при моей загруженности это было невыполнимо. Да и с личной жизнью все было сложно. На свадьбе Маши и Вани я сказала тост, что, надеюсь, дочь прекратит эту порочную практику выходить по три раза замуж.
А больше всего на свете я мечтала стать бабушкой. И чтобы внуки меня не называли, как сейчас модно, по имени, а именно бабушкой. Седьмого июля этого года Маша родила дочь. Девочке родители долго выбирали имя, потом решили назвать Иванной.
Я приезжаю на съемки, а Оля Прокофьева вдруг говорит:
— Сегодня день Иоанна Крестителя. Может, Иванна?
— Представляешь, они как раз об этом сегодня говорили!
— Ну вот... значит, ангел пролетел.
К сожалению, сейчас не очень могу Маше помогать, потому что все время в разъездах и работе. Но, надеюсь, придет такое время, когда буду заниматься внучкой...
Мне кажется, что появление внучки наполняет твою жизнь новым смыслом. Ты меняешься, становишься мягче, сентиментальнее. То же самое произошло и в жизни папы. Когда появились внуки, папа был счастлив. Маша говорит, что дед ее обнимал каждый раз так сильно, как будто в последний. Всю любовь, которую я недополучила, папа отдал маленькой Маше. Я ему часто ее привозила.
А будет ли Иванна актрисой? Не знаю. Знаю только одно: я не буду против. Возможно, как моя бабушка когда-то, буду тайком от родителей таскать ее на кастинги на «Мосфильм»...
Подпишись на наш канал в Telegram