Мы с Олегом Павловичем хотели, чтобы дети сами сделали свой выбор. Что касается Маши, если она захочет попробовать где-то сняться, — я не против, хотя считаю, что для этого все равно надо поучиться.
— Марина, не так давно ваша 16-летняя дочь Мария выступила вместе с вами перед тремя тысячами зрителей!
— Это было в парке «Зарядье» на концерте, посвященном 90-летию московского кино. Мы с Марией пели песню «Александра» из фильма «Москва слезам не верит». Выступление очень ответственное, а репетиция у Марии была всего одна: она отдыхала в Екатеринбурге у наших с Олегом Павловичем близких друзей и прилетела в Москву за день до выступления. Я выслала дочери минусовку, но все-таки, в отличие от меня, Мария не училась в музыкальной школе и не занималась вокалом. А тут надо петь живьем и под настоящий оркестр!
Мы вышли на сцену. Я вся такая напряженная, а Мария — спокойная. Меня поражает эта ее способность владеть собой. Дочь, в отличие от меня, меньше суетится: у меня часто эмоции зашкаливают и я немножко мельтешу, а у нее в трудных ситуациях проявляются какое-то внутреннее достоинство и несуетливость.
Мария: Мама, да я волновалась. Но потом поняла: а что терять-то? (Смеется.) Раз вышла на сцену, то все — уйти уже не могу.
— Выступление Маши, о котором вы говорите, было успешным. Значит ли это, что дочь решила продолжить семейную актерскую династию?
Марина: Пусть Мария сама ответит.
Мария: Меня столько раз об этом спрашивали, этот вопрос меня сквозь годы буквально преследует. (Смеется.) Когда была маленькой, всегда говорила родителям: «Я пойду к вам, в актеры». А сейчас брат Пашка советует: «Не надо, не ходи туда!» Так что пока не решила.
Марина: Да Павел шутит... Маше в актерской профессии, наверное, будет еще сложнее, чем брату. У него в семье было два человека, которые чего-то добились на этом поприще, а у нее уже три! В любом случае пусть сама решает...
— Маша, легко ли расти в семье, где папа и мама — популярные артисты?
— То, что мои родители известные люди, для меня уже давно не новость. (Улыбается.) Это просто данность, свершившийся факт. Услышав мою фамилию, меня часто спрашивают:
— Олег Табаков — это твой папа?
Я говорю:
— Да, — и всегда слышу в ответ какие-то приятные вещи, теплые слова о папе...
— А какие у вас любимые роли у отца, мамы и брата?
— Я отстраненно, как персонажей, их не могу воспринимать — и в кино, и в театре. Смотрю и думаю: «Вот мама, вот папа, а это Паша». Хотя нет, иногда так увлекаюсь историей, что забываю об этом.
Марина: Однажды — ей лет тринадцать было — приходит со спектакля «Безымянная звезда», где Паша с Аней Чиповской играл. Вижу — у дочери слезы на глазах. Там же героиня бросает героя Павла, вот Маша и расчувствовалась.
Мария: Я не знала сюжета и думала, что все закончится хорошо. Когда оказалось, что финал в пьесе не такой, распереживалась: «Как эта девушка могла с Пашей так поступить? Почему от него уехала?!»
Марина: Чтобы успокоить Машу, говорю ей: «Позвони Паше». А сына прошу: «Успокой сестру».
Мария: И когда фильм «Тобол» смотрела, тоже очень сильно расстроилась, увидев на экране, как брата убили. Так было неприятно! Фильм очень сильный — и режиссерская работа, и актерские. Но вот Пашка, конечно, мне его немного подпортил. (Смеется.)
Если же говорить про роли родителей, то в детстве очень яркие впечатления оставил фильм «После дождичка в четверг». В нем они вместе снялись. Мама такая красивая, принцесса. А папа — злодей и влюбляется в принцессу! Еще в детстве очень любила мамин фильм «Дубровский». А из папиного мультфильма про Простоквашино обожаю фразу Матроскина про бутерброд, который надо правильно на язык класть — колбасой вниз. (Улыбается.)
— А вы не ревновали родителей, когда на экране они целовались с чужими тетями и дядями?
— Никогда. Это же моя мама, которая все равно придет и меня спать уложит. И это мой папа, который меня обнимет и поцелует.
— Марина, а когда Маша впервые вышла на театральные подмостки?
— В четыре года — в МХТ отмечали юбилей Олега Павловича. Сохранилась фотография, где на сцене стоят огромный Игорь Золотовицкий и маленькая Маша. Дочке тогда поручили прочитать отрывок о том, как ее папа учился в Школе-студии МХАТ. Когда мы стояли за кулисами и ждали выхода Маруси на сцену, она от волнения начала икать! Я подумала: «Как же она будет текст произносить?!» А Маша вдруг говорит: «Я не боюсь!» Перестала икать, вышла на сцену и все прекрасно сделала. Я же говорю, она умеет настроиться, саму себя убедить, что для актерской профессии немаловажно.
Мария: Если говорить о моей будущей профессии, то я не определилась. Знаю только, что она будет творческой. В общем, я еще думаю. А пока мне надо хорошо учиться. Я хожу в десятый класс частной школы. Летом сдала самый серьезный на данный момент экзамен в своей жизни — ОГЭ. Английский сдала на отлично, до гимназии я девять лет училась в московской Британской школе, где все обучение — на английском...
Марина: В «британку», где учатся и российские дети, и иностранцы, Маша попала в пять лет, не зная ни слова по-английски! Первое время я постоянно спрашивала:
— А ты все понимаешь?
И она так уверенно:
— Да!
Мария: На самом деле сначала я далеко не все понимала, но убеждала себя и маму, что все у меня хорошо. А уже с четвертого класса спокойно могла объясниться по-английски. Мне очень помогало, что учителя нас не ругали за ошибки, не ставили двойки. Поправляли, объясняли, что у нас не так, а потом в дневниках писали: «Удачи в следующий раз!» И это мотивировало.
Марина: А мне было приятно ходить в эту школу, потому что меня там не грузили требованием «учиться вместе с ребенком», как было в случае с Пашей. Такая проблема есть у многих мам нынешних школьников. В первый класс мы отдали Павла в театральную школу Сергея Казарновского. Уже на поступлении у меня возникли сомнения. На вступительном тестировании психолог среди множества вопросов задал сыну такой:
— Ваш любимый цвет?
А Паша, как и Олег Павлович, не любит примитивных вопросов. И поэтому ответил:
— Черный.
Психолог, не поняв, что это, по сути, шутка, стала мне говорить:
— Какое у вашего сына депрессивное мышление!
Но я-то знаю, что Пашка хулиганистый и веселый парень!
Потом его попросили представить и назвать что-то очень мягкое, пушистое и приятное. Он снова шутит: «Деньги!» Это тоже вызвало у психолога массу вопросов...
Началась учеба. И я столкнулась с ситуацией, когда должна была на сто процентов вникать в жизнь школы, быть постоянно вовлеченной в процесс обучения сына. Это сейчас очень распространенное явление. Помню, мне надо было идти на прямой ночной телеэфир. В 11 вечера я одетая стою в прихожей, и вдруг звонит Пашина учительница, у которой с ним не сложились отношения. И начинает меня чуть ли не отчитывать за то, что сын не выполнил какое-то задание по русскому языку. Подтекст разговора такой: «Это вы, мать, виноваты, это вы должны с сыном заниматься».
Слушаю ее и думаю: «Зачем вы это все мне говорите, зачем этим грузите?! Не выполнил Паша задание, так поставьте ему двойку, задайте дополнительное упражнение». Для общения педагога с родителями есть собрания, но мы не должны учиться вместе со своими детьми. Мы получили аттестаты и свой долг перед школьным образованием давно выполнили. А учитель все-таки должен работать с детьми: говорить, убеждать, объяснять ошибки, а не сливать это все на родителей.
В итоге я устала от этих звонков и перевела Павла в другую школу. Но и там нам не повезло. Вы знаете, так бывает, что педагог просто не любит конкретного ребенка. Хотя Павел доброжелательный и хорошо воспитан. А может, она ненавидела всех детей. А возможно, это мы, родители, этому педагогу не нравились? Прошли годы, а мне до сих пор больно вспоминать некоторые эпизоды. Например, Пашу единственного из класса не задействовали на выпускном концерте младших классов. Все дети что-то на том мероприятии делали — кто пел, кто читал стишок. И только Пашу учительница проигнорировала, как будто его вообще нет. Хотя мы, актеры, наверное, хорошо приготовили бы с ребенком басню или просто несколько строчек.
— Сам Паша в этой ситуации обиделся?
— Он ничего никому не рассказывал, не жаловался, долго носил это в себе. Но когда мы получили фото, где запечатлен его класс, он сначала не смотрел на него, а потом порвал фотографию. Вот так ему было больно.
Через несколько лет случилась вообще вопиющая история — уже в другой школе. Павел достал на уроке телефон. Я понимаю, что этого ученику делать нельзя. По-моему, в такой ситуации учительница должна сделать замечание, забрать телефон, а после урока вернуть. А здесь педагог забрала и тут же, при всем классе, вслух начала читать Пашину переписку, СМС. Когда мне позвонили и сказали, что я должна прийти в школу за телефоном сына, я ответила: «Нет, вы вернете телефон не мне, а Павлу. У нас в семье никто не позволяет себе залезать в телефоны друг к другу. Так что я буду на стороне своего ребенка».
— Так поступали только с вашим сыном?
— Нет. Однокласснице Паши педагог при всем классе так сказала про ее маму: «Твоя мокрая курица приходила к директору жаловаться на меня. Но я здесь как работала, так и буду работать». Другой девочке говорила: «Сейчас у тебя все хорошо, вы так благополучно живете. Но потом твой папа умрет, и мы посмотрим, как ты заговоришь!» В общем, и у меня, и у Паши воспоминания о его школах не самые позитивные. Поэтому когда мы отдали Машу в Британскую школу, он сказал: «Вы правильно сделали». И когда Олег Павлович ушел из жизни и мне надо было продолжать платить довольно большие деньги за Машино обучение в «британке», Паша сказал: «Если надо будет, я буду помогать. Пусть только Маша там остается, раз ей там хорошо».
— А я думала, что детям известных родителей учителя делают поблажки, завышают оценки...
— Если бы это было так, то Маша летом не получила бы двойку на пробнике ОГЭ... Маша у меня старательная. Когда два года назад мы ее перевели в частную школу, ей было непросто: в «британке» совершенно другие программы, а в этой школе были серьезные экзамены и огромный конкурс. Мы взяли репетиторов, но нужные баллы Маша на экзаменах не набрала. Мы срочно стали искать другую школу, а тут начался ковид, невозможно даже просто прийти и посмотреть учебное заведение, пообщаться с педагогами. Пришлось мне много понервничать. А дочь все это время не сдавалась, усердно занималась. В итоге пересдала экзамены в гимназию, получила хорошие оценки, и ее взяли. Я это к тому рассказываю, что и с известной фамилией у детей бывают серьезные испытания. И что к ОГЭ Маша очень хорошо подготовилась.
Мария: Английский и обществоведение я сдала на пятерки. Поехала на экзамен по математике. Вернулась домой без голоса — иногда от волнения он у меня пропадает. Заходя в подъезд, открываю электронную почту, а там сообщение, что у меня по математике двойка. А ведь до этого все проверочные работы по этому предмету писала на четверки. Зашла в лифт и разрыдалась.
Марина: Когда в квартиру зашла заплаканная Маша, я спросила: «Ты с мальчиком поругалась или он на другую девочку засмотрелся?» А она все ревет, такого не было никогда... За двойку я дочь не ругала, она же старательно готовилась к экзамену. И Машина любимая учительница Марина Карапетовна ее поддержала: «Не может такого быть! Давай я с тобой дополнительно позанимаюсь, и ты пересдашь». И когда Маша пересдала и получила четверку, учительница сказала: «Ну, вот это уже твой результат...» Правда, из-за этой ситуации на последнем звонке Маше вручали макет аттестата — на тот момент она еще не пересдала математику.
Самое ужасное во всем этом не сама оценка. А то, что когда ребенок сдает первую часть ОГЭ, написанные им материалы невозможно потом посмотреть, чтобы понять, в чем он ошибся. Выдают итог: два, а почему — неизвестно. Просто абсурд!
— Да, Марина, с ситуацией в современной школе вы хорошо знакомы. А у вас самой были проблемы в школе?
— Я школу не любила. Она мне потом в кошмарных снах снилась. Ведь там было много рутины и ничего творческого. Это сейчас есть учебные заведения с разными программами: колледжи, лицеи, частные школы. Дети могут выбирать предметы, индивидуально составлять программу — и это прекрасно! В наше время были единицы школ с усиленным изучением математики и физики и заведения, где с первого класса изучали иностранные языки. И все! Я же ходила в самую обычную московскую школу и вынуждена была очень много времени тратить на изучение точных наук — предметов, которые мне были совсем не интересны.
При этом в школах работало много прекрасных учителей. Например, моя педагог по русскому языку и литературе, наша классная руководительница Ольга Николаевна. Кстати, когда она ушла в декрет, ей было лет тридцать пять — тридцать семь, и нам казалось, что в таком возрасте рожать уже поздно. И вообще в такие-то годы пора забыть про личную жизнь. А я сама родила Машу, когда мне был 41 год...
Мне не нравилось в школе то, что программа не делала различий между детьми с техническим складом ума и с гуманитарным. Вот я всегда хотела быть актрисой, и мне бы именно эти свои способности развивать. Но я корпела над математикой, физикой и химией, прекрасно понимая, что забуду все эти формулы, как только окончу школу. Мне было особенно сложно, потому что в нашем классе многие одноклассники готовились в технические вузы, занимались с репетиторами. И учителя в своих оценках ориентировались именно на таких продвинутых ребят.
Зато в советское время были многочисленные кружки — танцевальные, спортивные. В отличие от сегодняшнего дня — все бесплатные! Только в музыкальной школе надо было платить. Сколько — зависело от отделения и от зарплаты родителей. Я училась на фортепианном и платила максимальную сумму — 23 рубля в месяц. Огромные деньги по тем временам, когда у некоторых зарплата — 70 рублей, а 120—130 это было ну очень хорошо...
— Неужели в общеобразовательной школе вас ничего не радовало?
— Мне понравилось туда ходить, только когда в 12 лет начала влюбляться — это было единственным стимулом. (Смеется.) Но и этот период продлился недолго, потому что уже в восьмом классе я стала думать только о поступлении в театральный институт, перешла в другую школу, где был театральный класс. Я была так нацелена на профессию, что меня уже и мальчики перестали интересовать! Хотя я сама лет с тринадцати сильно нравилась мальчикам, почему-то пользовалась у старшеклассников успехом.
— В театральном классе, наверное, оказались в своей тарелке?
— Нет, ушла через полгода. Да, там были занятия по актерскому мастерству, но не было веры педагога в ученика — той веры, которая окрыляет, той веры, которой заряжал своих учеников Табаков. Так что я доучивалась в обычной школе, где когда-то директором была первая учительница моего папы. Изучала ненавистные математики-физики и считала дни до того момента, когда все это закончится. А параллельно занималась вокалом и готовилась к экзаменам в театральный. Для многих девочек последний звонок это событие, о котором они помнят всю жизнь. А я о нем запомнила только то, что была одета во все мамино — в ее платье и ее сабо. Но меня это совершенно не волновало, потому что на следующий день я уже отправилась в подвал на улице Чаплыгина, в Театр-студию Табакова. Там абитуриенты, которые поступили к Олегу Павловичу, репетировали самостоятельные отрывки.
— Вы хотели учиться именно у Табакова?
— Да, мечтала, он же в то время был самым крутым педагогом, как сейчас сказали бы. (Улыбается.) Но Олег Павлович в этом году курс не набирал. Но обо всем по порядку...
У мамы была знакомая, которая работала концертмейстером в Школе-студии МХАТ (до сих пор там работает). Через нее мама месяца за два до моего поступления договорилась с профессором школы Ольгой Юльевной Фрид, чтобы она меня послушала. Фрид послушала и сказала маме: «Ну, с ее внешними данными это вряд ли. Пусть она в зеркало на себя посмотрит — что она сможет играть?!» Я действительно была такая пухлая, рыжеволосая, с щечками. А тогда в Школу-студию принимали стандартно: вот эта девочка героиня, вот эта — субретка. Такой подход был и в самом МХАТе. А у меня выраженного амплуа не было. А Олег Павлович мыслил нестандартно и брал студентов, не обращая внимания на амплуа. Для него главным было, есть у человека энергия или нет. А из меня перло — об этом тоже чуть ниже.
После слов Фрид мне так обидно стало, я подумала: «Да пошли вы все!» Ничуть не потеряла веру в себя, наоборот, мне это даже помогло. Я собралась и еще больше поверила, что у меня все будет круто. Кстати, на экзаменах я заметила разницу между нами, москвичами, и ребятами из провинции. Они были хуже иногда воспитаны, не всегда хорошо начитанны и образованны, но были смелее, наглее и свободнее нас. Не думали, как выглядят, а выкладывались на все сто. И поэтому выигрывали на фоне более зажатых москвичей. Другое дело, что через год-два наглость проходит, и если человек не развивается, то начинает тормозить. Но на экзаменах часто выигрывали приезжие. Я помню девочек с Волги — красивых, рослых, боевых, кровь с молоком. Петербурженки и москвички на их фоне казались немножко дохлыми.
Как все абитуриенты, поступала во все театральные вузы. В «Щуке» слетела со второго тура, в «Щепке» — с первого. А в ГИТИСе слетела вообще с прослушивания. На нем попала в последнюю «десятку» и прождала своей очереди три часа, а там даже лавочек не было. Вошла усталая, и тут педагог встречает нас словами: «Тут все метят в артистки, но очень многим эта профессия противопоказана!» После такого монолога, конечно, плохо прочитала. Но я не расстраивалась. Мне было 16 лет, и если бы не поступила, пробовала бы на следующий год. Тем более что во время прослушиваний приобрела хороший опыт: видела, как и что абитуриенты читают, как на это реагируют педагоги.
— О другой профессии не думали?
— Иногда мелькала мысль, что можно пойти на журфак МГУ — у меня папа журналист. Но нет, я хотела быть только актрисой... В общем, везде пролетела. И вдруг узнаю, что Олег Павлович, который не должен был набирать курс (он сделал это годом раньше), решил сделать добор! Он нередко отчислял студентов...
— Почему?
— Потому что честно к ним относился, трезво смотрел на наше актерское дело. Говорил: «Ты не должен заниматься этой профессией, если не сможешь заработать ею себе на жизнь». В конце каждого курса индивидуально разговаривал с каждым своим студентом, анализировал его успехи и неудачи. Мог с кем-то целый год много работать, проверяя и его, и себя. А потом сказать: «Нет, все-таки дальше тебе не надо заниматься актерской профессией». Поэтому-то в тот год у него на курсе осталось мало студентов, и Олег Павлович устроил добор.
Для меня это был последний шанс. Я понимала, что у меня нет связей, некому поддержать, что от этих пяти минут зависит вся моя жизнь, что может исполниться (или не исполниться) моя многолетняя мечта. И на прослушивании я выложилась не на сто, а на тысячу процентов. У меня не было тормозов, меня «несло»...
Прочитала монолог Ирины из «Трех сестер», отрывок из поэмы Маргариты Алигер «Зоя» и басню Маршака «Разборчивая невеста». Потом, не дав комиссии опомниться, сразу запела популярную песню «Кадриль» и тут же начала танцевать (я несколько лет занималась народным танцем). Я отрывалась по полной, и моя энергия «пробила» Олега Павловича! Так со мной произошло невероятное: мне 16 лет, я еще не окончила школу, не получила аттестат, а меня уже фактически зачислили на второй курс ГИТИСа, к самому Табакову! Это же сказка про Золушку...
— Кто был в комиссии, кроме Олега Павловича?
— Помню проректора ГИТИСа, нашего будущего педагога по речи Сусанну Павловну Серову и Авангарда Николаевича Леонтьева, который потом два первых курса со мной в основном и занимался актерским мастерством. Он до сих пор для меня авторитет, мнение которого ценю...
Авангард Николаевич меня очень любил, поэтому был ко мне особенно требователен. Например, говорил, чтобы я следила за весом. А я не была толстой, у меня просто был пухлый овал лица. И я начала худеть. На самом деле всем девочкам, поступившим в театральное, начинает казаться, что они очень толстые и что надо срочно скинуть несколько килограммов. Вот и я тоже села на диету. А вскоре ко мне подошел Олег Павлович: «Но ты же не мальчиков собираешься играть?» Мне было приятно — значит, я похудела, и это заметно!
Авангард Николаевич учил меня владеть эмоциями, тому, как надо готовиться к роли, чтобы эти эмоции свободно текли, на какие кнопки своей души нажимать. Например, актер должен уметь заплакать в нужный момент, и это умение должно быть стабильным. А это уже техника, мастерство. И в этом смысле Авангард Николаевич много мне дал. Ведь первые годы я не могла каждый раз показать тот результат, который хотела. Слишком волновалась и тратила силы, чтобы погасить волнение, и эмоций на саму игру уже не хватало. Я просто еще не знала свою актерскую природу. Ведь каждый артист индивидуален. Кому-то, чтобы выдать результат на сцене, перед этим за кулисами надо поругаться, «завестись». А кого-то даже маленький скандал выбьет из колеи. Мне, чтобы хорошо играть, в этот день надо быть сосредоточенной, поменьше разговаривать, общаться, уж точно ни с кем не спорить, не заниматься решением сложных проблем. Мне надо экономить эмоции, чтобы отдать их зрителям со сцены...
Но мы отвлеклись. Я попала сразу на второй курс ГИТИСа. Но проучилась положенные четыре года — нашему курсу продлили обучение.
— Каким педагогом был Табаков?
— Он стал моим главным учителем и в профессии, и по жизни... Учитель — это все-таки не профессия, а призвание. Можно преподавать, но ничему никого не научить, не сформировать. А Олег Павлович был Учителем, потому что студентам вселял веру в себя, был максималистом в профессии, никогда не манипулировал людьми и был с людьми честен. Поэтому он стал мастером не только для своих непосредственных учеников, но и для тех режиссеров и артистов, которых потом брал к себе в театр — и в «Табакерку», и в МХТ.
Рядом с Табаковым студентам хотелось быть лучше. Он задавал высокую планку, к которой мы тянулись. И рядом с ним мы действительно становились чуть-чуть лучше: отблеск его личности, индивидуальности нас немножко подсвечивал. Плюс его неиссякаемое жизнелюбие и позитив, благодаря которым мы всегда чувствовали себя очень защищенными.
И ребята и девушки смотрели на Табакова абсолютно влюбленными глазами. На его репетиции и занятия приходили не только те, с кем он репетировал — в зале сидели и другие студенты. У других педагогов на репетициях такого не было.
— А как Олег Павлович общался с актерами? Кто-то, чтобы добиться результата, кричит, отчитывает, ругается...
— Меня особо не было за что ругать, потому что я сама слишком строго к себе отношусь. Да мы, ученики Табакова, часто сами понимали, что сегодня был неудачный спектакль или прогон, что не было связи со зрительным залом. Мы уже были партнерами с ним, и нас не надо было ругать, нам надо было указать на недочеты, нюансы и как это все поправить. И потом, Олег Павлович не был истериком-режиссером, когда человек из-за своих каких-то внутренних проблем начинает орать, ругаться. Табаков был полнокровным, полноценным человеком, лишенным комплексов. Он скорее делал разбор того, как прошел спектакль. Если человек опоздал, сорвал спектакль — это одно. А если у него что-то не пошло, зачем ругать-то?! Надо просто указать на ошибку и подсказать, как ее исправить. Главное — понять, почему это произошло, что не сложилось, в чем суть проблемы.
— А вы всегда были согласны с вашим педагогом?
— У меня к моему учителю всегда было абсолютное доверие. Думаю, и у всех наших ребят тоже. Единственное, мне в ГИТИСе хотелось играть более драматические роли, чтобы от души пострадать. (Смеется.) Кому-то из девочек давали Анну Каренину, Сару в «Иванове», а мне — нежных девочек в пьесах Вампилова и Розова. А я мечтала про героинь с настоящими страстями.
И потом, первые годы в Театре Табакова у меня не было главных ролей. Я могла быть занята в шестнадцати, иногда в двадцати спектаклях в месяц, но в основном это были небольшие роли. Поэтому свои актерские потребности тогда удовлетворяла в кино, где играла главные роли. А театр в то время для меня был Домом — тем местом, где происходит что-то настоящее, самое важное. Поэтому, снимаясь в главной роли, я могла прилетать на один вечер в Москву, чтобы в театре сыграть эпизод. Потому что этот театр, Театр Табакова, мы, его ученики, строили сами. И знали, что нет маленьких ролей, есть маленькие артисты... (Улыбается.)
Табаков знал обо мне больше, чем я сама. В институте мне казалось, что я романтическая, лирическая героиня. И, кстати, в кино меня именно на такие роли и приглашали — взять «Валентина и Валентину» или «Дубровского». А Олег Павлович в какой-то момент стал говорить: «Ты очень земная...» Имея в виду, что я не эфемерна, что у меня сильный темперамент, чувственность. Действительно, при всей эмоциональности я крепко стою на ногах, у меня есть сильная жизненная основа, принципы. Я как тот маленький росток, который упрямо пробивается сквозь асфальт. И Табаков все это чувствовал...
Благодаря Олегу Павловичу я довольно рано начала играть в театре характерные роли. Сначала в «Сублимации любви». А потом в постановке по пьесе Островского «На всякого мудреца довольно простоты», есть его телеверсия. Клеопатру Львовну Мамаеву обычно представляют зрелой, солидной дамой. А я сыграла в «Мудреце» в 30 лет, хотя Табаков и не сразу увидел меня в этой роли. И я сама Мамаеву на себя не примеряла. Но в МХТ и «Табакерке» помощником Олега Павловича по связям с прессой работала Алла Юрьевна Шполянская, очень преданный Табакову и его театрам человек. Он ее называл «мой пресс-генерал». И именно Алла Юрьевна ему сказала: «Олег Павлович, попробуйте на Мамаеву Марину. Ну почему эту героиню всегда актрисы в возрасте играют? Пусть у нас Мамаева будет молодая». Вот так меня пролоббировала — безо всяких просьб с моей стороны.
Сам Олег Павлович сначала хотел Таню Догилеву на эту роль позвать. А потом подхожу к стенду, на котором вывешивали информацию про распределение ролей, и вижу: Глумов — Безруков. Дальше перечисление артистов и вдруг: Мамаева — Зудина, а рядом — проба. То есть Олег Павлович поначалу сомневался...
Характерными ролями Табаков сильно расширил мой диапазон. Благодаря этому у меня переход на более возрастные роли состоялся не так болезненно, как у актрис, которые до сорока лет играют голубых героинь, а потом резко должны стать на сцене мамами взрослых детей. Это все тоже благодаря Олегу Павловичу, и я это ценю...
— Некоторые мастера в театральных вузах не любят, когда их студенты снимаются в кино. А Табаков?
— Он не препятствовал, когда его студентов звали на съемки. Главное, чтобы это не мешало работе в театре. К тому же я сразу начала сниматься не в ерунде, а в главных ролях у хороших режиссеров. Хотя совмещать кино и театр всегда непросто. В начале девяностых в Москве снималась в главной роли в английском триллере Mute Witness («Немой свидетель»), играла американскую девушку, которая слышит, но не может говорить. Среди российских артистов там еще был Олег Иванович Янковский. В основном снимали по ночам. Вернувшись домой в восемь утра, я спала три часа, а потом ехала в театр на репетиции — Олег Павлович тогда выпускал «Механическое пианино». А вечером спектакль и снова ночные съемки.
Это было так мучительно, что после бессонной недели у меня случился эмоциональный срыв — меня трясло, я все время плакала от усталости. Не могла сниматься, и меня отпустили, решили снимать эпизод, где я не задействована. Я нашла на «Мосфильме» пустой кабинет с диваном, легла на него и просто провалилась в сон... Потом фильм купила Columbia Pictures, и я должна была поехать в Америку в большую поездку — представлять картину. Но я уже была беременна Пашкой. И решила, что сын Табакова должен родиться в России.
— Сейчас Павел уже известный артист, много снимается. Знаю, что он рано решил стать актером — в 15 лет поступил в колледж Табакова...
— Тут не все так просто. У Павла были сомнения по поводу профессии, потому что уж очень высокая планка была перед глазами: и отец, и ученики Олега Павловича, и артисты, которые работали в театрах отца, — а это все первый актерский эшелон. И когда сын готовился к поступлению в колледж, с ним не мы, родители, занимались, а прекрасная актриса Наталья Дмитриевна Журавлева. И еще: в тот год, когда Павел поступал в колледж, был не очень сильный поток, средний. И на его фоне Паша нормально смотрелся...
В колледж Паша пошел не для того, чтобы быть артистом. Просто мы с Олегом Павловичем понимали, что образование, которое он получит там, будет лучше, чем в обычной школе. Подумали: «Пусть у него будет хорошая гуманитарная основа. А потом, в 18 лет, сам решит, куда поступать».
— Паша, как все остальные ребята из колледжа, жил в общежитии?
— Да! Причем первый месяц, по-моему, их даже не отпускали домой — так много было занятий. А после колледжа так сложилось, что он снимал квартиры и жил самостоятельно. Так что домой сын, в общем, иногда возвращался. (Улыбается.) Однако ощущения, что Павел где-то далеко, у нас не было. Все-таки это был колледж его отца, и мы, и Паша знали тех людей, которые там преподавали. Кроме того, Паша все время приходил к нам в театр.
Но колледж стал для него хорошей школой. Он жил в комнате с еще тремя мальчиками, а у каждого — свой характер, привычки, не всегда приятные. До этого такого опыта у сына не было. Это я, как обычный советский ребенок, ходила в детский сад, потом каждый год ездила в пионерские лагеря, где мы жили по 10 человек в палатах. Еще у нас были дворы, где мы постоянно общались с разными компаниями. А для Паши общежитие стало «первым плаванием». До этого в лагере он был только в Лондоне, когда приезжал в английскую семью учить язык. Но это совсем другая история...
Павел достаточно трезво себя оценивает на экране. Сегодня с ним встречались, а у него как раз вышел на одной онлайн-платформе сериал. Спрашиваю:
— Тебе понравилось?
Он:
— Нет! Я недоволен и монтажом, и цветокоррекцией.
Дал мне понять, что съемки были производством, а не творчеством. Все-таки он сын Олега Павловича. И пусть отец его как актера напрямую не воспитывал, но Паша многое про нашу профессию понимает. И после окончания актерского колледжа продолжает учиться — а это полезно, ведь общение с разными людьми, педагогами обогащает. В этом году оканчивает ГИТИС — шесть лет на заочном учится.
— А почему вы с Олегом Павловичем, оба актеры, не снимали детей с ранних лет, не задействовали их в спектаклях?
— Мы хотели, чтобы дети сами сделали свой выбор. Что касается Маши, если она захочет попробовать где-то сняться, — я не против, хотя считаю, что для этого все равно надо поучиться. Но на данный момент дочке, по-моему, интереснее рисовать: Маша восемь лет ходит в художественную студию.
А Павел, когда ему было 11 лет, сыграл в одном спектакле на Малой сцене МХТ. И то не сразу, хотя режиссер, который делал постановку, хотел его занять. Но мы с Олегом Павловичем сына не отпустили — не хотели, чтобы Павел пропускал школу. Но со временем мальчик, который играл эту роль, вырос, и режиссер снова к нам обратился. Олег Павлович с Павлом порепетировал сам. В тот момент у нас родилась Маша, я не могла уделять Паше много внимания. И была рада, что сын будет проводить побольше времени с отцом.
Потом, когда режиссер Анна Меликян предложила Павлу главную роль в фильме «Звезда», мы с мужем тоже сомневались. Парню 17 лет, а роль сложная. Но я встретилась с Анной, и она меня убедила. Я понимала, что это серьезный проект, очень хороший старт для актера. У меня, к слову, тоже был очень хороший дебют в кино — «Валентин и Валентина». В общем, мы с Олегом Павловичем не то что не тянули детей в актеры, наоборот, часто были тормозом.
— Маша, а вам в детстве хватало мамы и папы? Ведь они так много работали...
— Да, хватало! Даже если мы только вечером пару часов с ними общались. К тому же у меня и няни были, и бабуля с дедулей всегда рядом. Поэтому никогда не чувствовала себя обделенной вниманием.
Марина: Чтобы побольше времени проводить с Машей, мы ее не отдавали в детский сад. Мы же вечерами заняты, а вот по утрам часто могли быть дома. Если бы она уходила в садик, мы ее не видели бы. А так были все вместе.
— Марина, в отличие от прошлых лет, когда вы в основном сосредотачивались на работе в театре, сейчас вы очень активно снимаетесь. Пожалуй, самый громкий проект с вашим участием — сериал «Содержанки». Его первый сезон имел такой успех, что стали снимать продолжение. Сколько сейчас в «Содержанках» сезонов?
— Сняли уже четыре. И если честно, я не ожидала такого успеха, такого интереса зрителей к этому проекту. Пошла в этот проект в очень тяжелый период жизни. Олег Павлович был уже очень сильно болен. И съемки в первом сезоне для меня прошли как в полусне, я не очень соображала, что делаю. Нет, как актриса я включалась в процесс, но со стороны проект не могла оценить. Все мысли тогда были о другом...
Хотя «Содержанки» стали тем самым переключением, которое помогает человеку пережить стрессовую, тяжелую ситуацию. И еще мне было интересно войти в этот проект, потому что до того мы достаточно много сотрудничали в театре с Константином Богомоловым. Если бы кто-то другой прислал этот сценарий, я, наверное, не начала бы сниматься.
— А где еще снимаетесь?
— В сериале «Лада Голд», который сняла компания Александра Цекало «Среда». Он выйдет на онлайн-платформе IVI. Но когда — не знаю, ведь премьеры так часто переносятся. Не могу рассказывать, кого я там играю, но мне этот проект интересен...
Предложений сниматься много, но далеко не все мне интересно. Мне всегда важно, кто режиссер, кто будет сниматься помимо меня, какая команда. Если понимаю, что проект будет обычным, «тупым» производством, что в нем не будет чего-то творческого, оригинального, отказываюсь.
— С кино понятно. А что в театре?
— Недавно у меня вышла премьера спектакля «Наследник», это хорошая, довольно интеллектуальная французская пьеса. Играю в ней вместе с Константином Лавроненко, рядом еще очень хорошие актеры. С Константином мне давно хотелось поработать на сцене. А в кино мы уже пересеклись. В картине «Суперпозиция» я, Павел и Лавроненко сыграли семью. У Паши и Константина там главные роли, а у меня совсем небольшая. Но мне было приятно сыграть и с сыном, и с таким прекрасным артистом, как Лавроненко.
«Наследник» — мой первый опыт независимого проекта, антрепризной постановки. В этом есть и свои плюсы, и свои минусы. Но мне хотелось порепетировать, и я пошла. Уже показали этот спектакль в Санкт-Петербурге и Москве. А еще, помимо двух столиц, будем играть его в Екатеринбурге, в Самаре.
И еще я начала работу над интересным проектом, связанным с музыкой. Если в прошлом сезоне в мою жизнь вошли танцы благодаря телепроекту на канале «Россия», то в этом сезоне, может быть, войдет и музыка!
Подпишись на наш канал в Telegram