Неожиданный сюрприз меня ждал, когда Юрия Владимировича не стало: мне позвонили из администрации цирка и попросили подойти. Мне передали книгу с его автографом! Я тогда еще не до конца понимал, что работа фотографом — это моя судьба, и для меня было очень ценно это его признание.
— Виктор, мы с тобой делаем вторую часть в серии «Фотохудожники», так как твой архив теперь уже легенд настолько обширен, что их невозможно обсудить за один раз. Давай сегодня начнем с персоны самой дорогой, которая прошла через всю жизнь?
— Пожалуй, такой я могу назвать Людмилу Ивановну Касаткину, с которой познакомился в 1964 году, когда мне было... три года. Дело в том, что мой отец тогда работал начальником станции Белокаменная (я из семьи потомственных железнодорожников), и там в это время снимал фильм «Вызываем огонь на себя» муж Касаткиной, режиссер Сергей Николаевич Колосов. У меня тогда умерла бабушка, я был домашний ребенок и плохо переносил детский сад, поэтому отец часто брал меня на целый день с собой на станцию, где прямо в его рабочем кабинете на большом кожаном диване я спал. Однажды, когда я пришел после обеда к нему, оказалось, что там как раз расположилась Людмила Ивановна. Помню, тогда сказал отцу:
— Выгони эту тетьку, я хочу спать!
Он говорит:
— Слушай, этого нельзя делать, ты подрастешь и поймешь, что это за тетя и что к ней нужно проявлять уважение, а место я тебе найду, — отец после выхода на экран фильма «Укротительница тигров» был большим ее поклонником, впрочем, как и вся страна.
А наше личное знакомство с актрисой состоялось в 1995 году, когда я пришел снимать ее для журнала «Работница». Тогда собралась вся семья: муж, сын, внучка... Я рассказал Людмиле Ивановне эту историю про отца, она так обрадовалась, попросила передать ему привет и подписала ему на память одну из своих фотографий. Помимо съемки, мне интересно было узнать у нее историю фотосъемки у легендарного Моисея Наппельбаума, который снимал еще Ленина. По ее словам, Моисей Соломонович пришел в ГИТИС в 1946 году и среди двухсот студентов выбрал именно ее. Руководство ГИТИСа посоветовало ему снять других, более именитых студентов, но он настоял: «Я буду снимать ее или вообще никого». Людмила Ивановна рассказывала: «У меня и одежды для съемки особо не было, я у подружки взяла шляпку и пришла к нему в студию. Помню, он по-отечески называл меня «деточка».
— Но она тогда была еще совершенно в силе, следила за собой, такая примадонна?
— Я несколько раз снимал ее, отмечая, что она на наших встречах в отличном настроении и великолепно выглядит.
Хотел обратить внимание на один мистический момент: наша последняя съемка с ней проходила в доме на Проспекте Мира, где сейчас мы с вами разговариваем в кафе. Помню, когда я снимал кадр в гостиной, осветительный прибор упал на большую антикварную китайскую вазу, которая моментально разлетелась на мелкие кусочки. Я уже готовился к самому худшему, но Людмила Ивановна улыбнулась и сказала иронично и мудро бархатным голосом Багиры: «Не надо жалеть, это всего-навсего лишь вещь». Для меня это был большой жизненный урок!
Образцом поведения стали для меня отношения Людмилы Ивановны с ее супругом, они прожили 61 год вместе и умерли с разницей в 11 дней, сохраняя до последних дней своей жизни теплые и нежные отношения. В 2021 году я выступал как куратор выставки Моисея Наппельбаума в Музее современной истории России и пригласил на открытие сына Людмилы Ивановны Алексея Колосова. Было приятно, что он не только пришел с семьей, но и сыграл несколько композиций на гитаре у портрета своей мамы.
— Виктор, мы с тобой не раз говорили, что многие твои работы уже живут своей жизнью. Вот этот легендарный кадр с Ходченковой я видела не раз. Какой же он настроенческий! Как можно было такое придумать? Кролика принести...
— Да, этого кролика я взял напрокат у знакомых в зоомагазине. Журнал, для которого я снимал, попросил создать добрый, позитивный образ на обложку, ведь съемка проходила после выхода на экраны фильма «Благословите женщину». Когда Светлана приехала в студию, я рассказал идею съемки и ей она понравилась. Мы снимали отраженным светом, я как раз специально нашел гобеленовый фон, и она светилась теплом и нежностью. Забавно было, что венок из васильков для кадра был сплетен не только для Светланы, но с ее подачи и для Степы, так звали этого кролика.
— Виктор, часто ли доводилось снимать любимых питомцев звезд, собак, кошек, и какие нюансы работы с животными ты отмечаешь?
— С животными есть одна особенность — их нужно любить. Что касается собак, у меня есть свой фирменный стиль. В какой-то момент я научился издавать такой пронзительный кошачий звук, как воют мартовские коты, и собаки, особенно охотничьи, тут же реагируют на него, поднимая уши.
— Знаешь, ценность твоего архива и в том, что ты запечатлел наших теперь уже корифеев такими, какими их не все помнят... Я, например, еще в школе училась, когда ты сделал вот эти кадры с молодым актером Владимиром Машковым.
— Первый раз я его снимал для журнала «Работница» в 1995 году. Об актере только-только заговорили — вышли фильмы «Подмосковные вечера», «Американская дочь». Сейчас эти кадры могут показаться наивными, столько лет прошло, Но по тем временам Машков выглядел стильно. Он пришел в очень модной рубашке, она неяркая была, но вся разрисованная. Помню, что вел себя очень профессионально, мы все быстро отсняли.
А следующая наша встреча состоялась в 1997 году. Владимир тогда сотрудничал с театром «Сатирикон» и назначил мне встречу там. Мне нужно было набирать какие-то сюжеты, а вокруг ничего особенного не было. Пришлось фантазировать: предложить актеру сесть в машину, вы ведь понимаете, что вишневая «девятка» — это по тем временам хорошая машина! А потом я попросил у мальчиков во дворе велосипед и предложил Владимиру попозировать на нем. Но самый удачный кадр получился во время перекура. Я заметил, что Машков очень стильно курит, и снял его на фоне кирпичной стены, по моему мнению, это был лучший кадр всей съемки.
— А вот Абдулова ты, наоборот, снимал уже в поздние годы. Но такие интересные игровые кадры. Как же тебе удалось так «разогреть» актера, который, в общем-то, не слишком доверял журналистам?..
— Съемка проходила в его загородном доме. Когда мы приехали к нему, открываем дверь участка, а навстречу выбегают три большие собаки. Я никогда не боялся собак, но это были телята, просто львы. Огромные! Журналисты, которые были со мной, реально испугались, но хозяин попросил нас не бояться, потому что они добрые.
— Каким запомнился дом Абдулова?
— Обратил внимание, что Александр Гаврилович очень уважительно относится к фотографии. Первым делом он показал дом, где на втором этаже в его кабинете висел великолепный портрет в образе Стивы Облонского работы Сергея Соловьева, который его в «Анне Карениной» снимал. В одной из комнат обратил внимание на старинные часы и два портрета его родителей, от которых веяло домашним уютом.
— Как он с тобой стал общаться, сразу на «ты» или, наоборот, дистанция? Вот какой он был? Уже не все помнят живого Абдулова.
— Могу сказать, что с его стороны сразу почувствовал уважение. У меня было такое ощущение, что он со мной общался как с режиссером. За несколько лет до этого он снял фильм «Бременские музыканты & Cо», о котором мне много рассказывал Михаил Иванович Пуговкин, игравший короля. Фильм был гимном настоящей мужской дружбе. Помню, я увидел на стене соломенную шляпу Сказочника из этого фильма, нашел уютную стену, на которой висели фотографии хозяина с Татьяной Пельтцер и Евгением Леоновым, и решил сделать ростовой жанровый портрет. Для сюжета мне очень не хватало снять с Абдулова домашние тапочки, и я попросил его это сделать, но Александр Гаврилович не захотел... Потом оказалось, что его ноги не очень здоровы, и он не хотел их показывать. Это был единственный неловкий момент съемки.
А дальше все шло уже как по накатанной: кадры с собакой, в кабинете, в бильярдном зале и самый последний в окне второго этажа. Когда я недавно пересматривал эти фотографии, подумал, как же мало он прожил (54 года. — Прим. ред.) и как много недоиграл...
— Давай перейдем к вот этой фотографии Вицина. Почему я ее выбрала. Я знаю, что Георгий Михайлович был очень закрытым человеком. Он вообще ни на что не соглашался. То, что ты увидел его живым, — уже достижение.
— В этом мне помог мой хороший приятель, журналист Сергей Капков. Сергей договорился накануне 80-летия Вицина, что я смогу поснимать Георгия Михайловича для нашего журнального интервью. Кстати до этого я пару раз его видел в районе Старого Арбата, но тогда у меня не было с собой камеры.
— В образе бездомного, можно так сказать.
— Да. Идет, а за ним так летят голуби, потому что они уже знают, что он будет их кормить. На съемку с Вициным я приехал в Театр киноактера, где он читал Зощенко. Организаторы меня предупредили, что ему нужно подготовиться, и у меня максимум десять минут. Я быстро выставил свет по голливудской схеме и сделал несколько портретов. А вот этот кадр, который мы выбрали, я снял, когда уже собирался уходить, он тогда отвлекся на кого-то и получился такой живой, настоящий.
— Во внутреннем диалоге...
— Да. Есть такие личности, у которых постоянно идет какая-то внутренняя работа. Таким я увидел Эдварда Радзинского. На первой фотосессии Эдвард Станиславович удивил меня предложением: «Хотите, для кадра я встану на голову?»
— Да ты что! Он йогой занимался?
— Да. Его снимать было одно удовольствие: он сам умеет великолепно встать в кадре, принять соответствующую позу. А помимо самой съемки огромный плюс нашей профессии — возможность поговорить с интересным тебе человеком. В какой-то момент задал вопрос о природе его уникального дара историка, драматурга, писателя. Он сказал: «Все очень просто, я 45 лет бью в одну точку». Сейчас бы он сказал, наверное, уже больше шестидесяти лет.
В 2006-м, когда я приехал его снимать домой, он как раз писал книгу о Сталине, и мне в какой-то степени повезло, что во время съемки он стал мне пересказывать какие-то главы. У меня такое ощущение, что он любил «обкатывать» на знакомых свои новые произведения и смотреть, насколько они им действительно интересны. Тогда я узнал, что он собирается на ближней сталинской даче снимать сюжет о смерти Сталина, и просто умолял его взять меня с собой, но, к сожалению, ФСО туда фотографа не пустила. Потом мы созвонились, я у него спросил, как все прошло и какая там энергетика. Он сказал: «Там не черная, а фиолетовая энергетика, все буквально выдавливало оттуда». До сих пор думаю, почему именно фиолетовая.
— И еще раз о фотографиях, которые уже живут своей жизнью: мы эту фотографию с Никулиным и попугаем много раз публиковали.
— С Никулиным меня познакомил циркач Игорь Филиппович Петрухин. Кстати, он был первым чемпионом Советского Союза по бодибилдингу, еще в 60-е годы, мы с ним познакомились на телевидении. Когда Петрухин порекомендовал меня Юрию Владимировичу, Никулин только спросил про меня, хороший ли я человек, и согласился, получив утвердительный ответ.
Для меня это было невероятное событие, потому что все мое детство прошло рядом с Никулиным. У меня родители большие поклонники фильмов Гайдая, и мой первый поход в кино с семьей был на кинокомедию «Бриллиантовая рука». Помню, что когда я пришел в кабинет и познакомился с Юрием Владимировичем, он уже был полностью готов к съемке — на голове его легендарная кепка, а на плече любимый попугай. Неожиданный сюрприз меня ждал, когда Юрия Владимировича не стало: мне позвонили из администрации цирка и попросили подойти. Мне передали книгу с его автографом! Я тогда еще не до конца понимал, что работа фотографом — это моя судьба, и для меня было очень ценно это его признание. Помню, я тогда вышел на Цветной бульвар, сел на скамейку, посмотрел на небо, и мне показалось, что по небу плывет белая тучка в виде Никулина, машущего мне рукой.
— Поделись, пожалуйста, своими впечатлениями от встречи с Караченцовым. Когда это было?
— В первый раз я увидел его в спектакле «Тиль» в 1982 году, который считался первым мюзиклом на театральной сцене, и это было незабываемо! А затем был «Юнона и Авось», где все совпало: великолепное либретто Андрея Вознесенского и талантливая музыка Алексея Рыбникова, режиссура Марка Захарова, хореография Владимира Васильева и вдохновенная игра Николая Караченцова и Елены Шаниной. Это было в то время самое сильное мое театральное потрясение.
У нас было четыре фотосессии. Самая запоминающаяся — 26 февраля 2005 года . Я договорился со своими знакомыми администраторами из салона мебели на Покровке и с ним на шесть часов вечера. Ни в семь, ни в восемь он не приехал, но, зная его чудовищную загруженность и обязательность, я знал, что он будет. Николай Петрович приехал в 20.45, перед самым закрытием салона, и девушки, готовые меня до этого сожрать, моментально от одной его улыбки сменили гнев на милость. Уже потом, через неделю, когда я принес на память фото с ним, они не могли сдержать слез, зная, в какую серьезную автомобильную аварию попал Николай Петрович.
Последний раз снимал его дома, в 2009 году. Я потом себя корил, что мне не надо было ехать к нему, потому что у меня в голове был свой Караченцов, и мне не надо было его таким видеть и разрушать свои иллюзии.
— Очень интересная фотография с другом нашего издательства Еленой Яковлевой!
— Меня один журнал попросил снять ее на обложку, и я снимал в Театре на Таганке перед антрепризой, где она играла в паре с Валерием Гаркалиным. А так как я Валеру очень хорошо знал еще с 1995 года, я себя там уютно чувствовал. Перед началом съемки я подарил Елене несколько фотографий Петра Ефимовича Тодоровского, который как режиссер открыл ей дорогу в большое кино, кстати, я заметил, что такие мелочи очень помогают создать правильную атмосферу. Мы сняли, как говорят фигуристы, обязательную программу, и уже когда я собирался уходить, то увидел огромный ее чемодан, в котором мог бы поместиться человек.
— А табличка откуда взялась?
— Она на чемодане лежала. Я попросил Елену свернуться калачиком, взяв в руки эту табличку с именем. Получился живой, обаятельный кадр.
— Давай про Михаила Козакова скажем, наверное, какая-то история есть, потому что, я вижу, он тут с куклой.
— Это 1997 год. Козаков тогда только приехал из Израиля. А я делал репортаж на передаче Михаила Кожухова «Сделай шаг», где Михаил Михайлович много рассказывал о своей жизни в Израиле. Я подошел к нему, мы познакомились, и на следующий день был уже у него дома. Он тогда жил в старом шестиэтажном доме на Большой Ордынке. Дома была праздничная, веселая атмосфера — двое маленьких замечательных детишек, Миша и Зоя, и жена Анечка, которая была как ангел-хранитель рядом с ним. Я помню, мы сделали семейные кадры, на улице. А потом, когда я увидел куклу Пьеро, то очень захотел сделать кадр с ней. Мне очень приятно было, что через несколько лет вышла автобиографическая книга Козакова, и эта фотография была на обложке.
— Да, я поэтому ее и знаю.
— Потом для одного немецкого издания я его снимал, уже в 2008 году. Он жил на Селезневской улице, но я совсем не узнал его, этот был другой Козаков, с потухшим взглядом. Чтобы его приободрить, я стал рассказывать, как еще студентом постоянно ходил на его чтецкие вечера, где он так восхитительно читал Самойлова и Бродского. На что он с грустью мне сказал: «А вы знаете, что Бродский мне запретил читать свои стихи?»
— А я продолжу эту историю со слов самого Михаила Михайловича. Уже через много лет после смерти Бродского до Козакова добралась через руки многих знакомых книга. На ней стоял автограф Бродского — Козакову. Так он все-таки признал в нем хорошего исполнителя своих стихов... А вот уникальные фотографии Дроздова...
— Когда в Москве появился журнал «Роллинг Стоун», я с легкой руки фоторедактора Ильи Лапина начал сотрудничать с ним. Снимать для него было очень интересно, потому что редакция ценила креатив и импровизацию. Когда они дали мне снимать в 2005 году Николая Николаевича Дроздова с животными, то он предложил зоомагазин на Ленинском проспекте. Вначале снял кадр с местной кошкой, затем нашли игуану, и она смотрелась гораздо интереснее.
А лучший кадр снял в самом конце, когда Николаю Николаевичу нужно было уже уходить, я увидел в одном аквариуме огромную лягушку. Я предложил Дроздову надеть ее на голову, как берет, и кадр моментально сложился.
И потом через год я предложил журналу «Лица», с которым много сотрудничал, снять фотопроект «Прыгающие звезды». На этом проекте сделал себе мировое имя Филипп Халсман, перед которым прыгал сам Сальвадор Дали, помнишь кадр, когда он подпрыгнул, а на заднем плане летят коты и брызги воды. Кроме Дали он снимал Мэрилин Монро, Жака-Ива Кусто, герцога и герцогиню Виндзорских и многих, многих других.
У нас снимались молодые, красивые Ирина Лачина, Ирина Слуцкая и многие другие, но в какой-то момент я понял, что проект слишком предсказуемый, и решил позвать в него Николая Николаевича. К моему приятному удивлению, он быстро согласился, и уже на следующий день мы снимали его в студии на Большом Тишинском переулке прыгающим на батуте. Это была студия, совмещенная с фотошколой, где я иногда преподавал, и студенты, прослышав, что я должен Дроздова снимать, кто хитростью, кто обаянием пробрались в съемочный павильон. Когда он пришел, то на скамейках, как на жердочках воробьи, сидели десять человек. Он меня отвел аккуратно в сторону и говорит:
— Я что, как дрессированная обезьяна, должен перед ними прыгать?
— Одно ваше слово, Николай Николаевич, и их здесь никого не будет.
— Ну ладно, раз уж пришли, пусть смотрят.
Он был в светлых штанах и оранжевой рубашке, но самое интересное — как он прыгал: это реально было похоже на прыжки дикой обезьяны.
— Давай Джигарханяна с кошечкой обсудим.
— Это был большой фоторепортаж, посвященный его коту Филу. Армен Борисович не очень любил людей к себе домой приглашать, но ради любимого кота готов был на многое. Он жил в районе Старого Арбата, в небольшой, но очень уютной квартире. Для меня очень важно было, что кот признал меня, я сам кошатник, я всегда по своим котам определяю, что за человек ко мне пришел, потому что коты — это лучшая лакмусовая бумажка.
— Видно, что он его очень любил?
— Для Джигарханяна кот очень важен был, и даже когда он уезжал жить в Америку, он брал Фила с собой. Я помню, когда снимал Армена Борисовича на обложку накануне его 75-летия, то обратил внимание, что в его кабинете висит мой большой портрет с Филом, который был одной из любимых его фотографий.
— Давай про Чурикову скажем.
— С Инной Михайловной было легко работать, она профессионал высшей пробы. Единственное, нам не очень повезло — стояла большая жара, на улице 33 градуса, а у меня в студии тогда еще не было кондиционера. Для первого кадра мы придумали образ Марлен Дитрих: взбитые волосы, черное обтягивающее платье с блестками на красном фоне смотрелось идеально. Следующий кадр я снял на белом фоне, в белом платье с рассыпанными лилиями, Инна Михайловна была сама нежность. Ну, и потом было замечательное застолье, я прихватил несколько бутылок шампанского, мы сидели и с восторгом слушали ее удивительные рассказы. У меня хорошая память, но тут я ничего не запомнил из того, что она говорила, помню, было чувство потрясающей легкости и веселья. Когда мы уходили, я решил ей подарить цветы, на что она мне сказала:
— Виктор, а вы не будете возражать, если я вас попрошу?
Я говорю:
— Да, конечно.
— Вы знаете, как много мне цветов дарят?
Я говорю:
— Конечно, догадываюсь.
— Давайте мы Леночке эти цветы подарим, — и подарила букет стилисту.
Когда через несколько дней я приехал к ней домой согласовывать фотографии, дверь мне открыл Глеб Анатольевич (муж, режиссер Глеб Панфилов. — Прим. ред.), я уже готовился к экзекуции, но он на редкость доброжелательно отнесся к нашей работе, подсказывая, как ее в будущем максимально выигрышно подать.
Подпишись на наш канал в Telegram