«От любви глупеют. Наступает эйфория! Но это опасно, ведь нельзя быть полностью расслабленным, нужно все равно держать ухо востро. Хотя бы для того, чтобы не спугнуть и сохранить свое счастье».
— Андрей Алексеевич, мне кажется, что все люди всю жизнь живут в ожидании любви. Это к вам относится?
— В любом возрасте и в любых обстоятельствах люди ждут любви. Это свойство человека, мне кажется. Даже если рядом есть другой человек и вроде бы все хорошо, все равно чего-то ждут. Есть эта запендяка, которая не дает спокойно людям жить. Расслабься уже. Нет, что-то еще все равно свербит.
— Что такое любовь?
— Да кто же ответит? Предположу, что это способность жить с другим человеком, растворяться в нем.
— Вы можете?
— Допущу такую наглость допустить, что могу. И я в этот момент счастлив. Но это состояние не может быть постоянным. Это идиотское человеческое качество — не жить сегодняшним моментом, а думать, что сейчас хорошо, но это же когда-то закончится. И начинаешь по этому поводу размышлять. Вот это и есть горе от ума. Но вот парадокс: когда ты это понимаешь, сам себя останавливаешь, расслабляешься — тогда-то и начинаешь совершать серьезные ошибки. От любви глупеют. Наступает эйфория! Но это опасно, ведь нельзя быть полностью расслабленным, нужно все равно держать ухо востро. Хотя бы для того, чтобы не спугнуть и сохранить свое счастье.
— Как вы относитесь к теории, что любовь живет три года?
— Все индивидуально. Жизнь иногда рушит все законы, алгоритмы и матрицы.
— Вы наблюдали удивительные истории любви?
— Да. У меня есть очень близкий товарищ, я считал, что если с их парой что-то произойдет, мир перевернется. С их парой произошло, а мир-то не перевернулся...
Идеальных отношений я не встречал. Все равно речь идет о компромиссах и о том, что надо принимать людей такими, какие они есть. И если неприятие, усталость или лимит боли исчерпаны, нужно расставаться. Хотя, если любви нет, иногда люди остаются вместе, ведь есть еще уважение, привычка, боязнь остаться одному и так далее... В общем, каждый решает для себя, как и с кем он проживает эту жизнь. Может быть, и один, ну, как вариант... Я недавно встретил крайне интересную для меня мысль, что надо бояться самодостаточных людей. Потому что, если человек самодостаточен...
— Никто ему по большому счету не нужен?
— Получается, что так. Это поразительная мысль, как-то она мне в голову никогда не заходила, а это имеет место быть.
— Кстати, появилось много самодостаточных женщин, вам так не кажется?
— Да. Формируется такое общественное сознание. Но не зря же женщина создана из ребра Адама. Феминизм, эмансипация — дело хорошее, однако до определенной степени. Потому что все равно отношения между мужчиной и женщиной, семья — это то, на чем, мне кажется, зиждется все мироздание. Вот эти все изыски — родитель один, родитель два и так далее — это полная ерунда...
— Вот вы говорите про семью, а сами не женаты. Можете, допустим, удивить нас, снова жениться, устроить пышную свадьбу?
— Никто не знает, как будет складываться жизнь. Как говорят, хочешь насмешить Господа, расскажи ему о своих планах. Судя по моему небольшому опыту, произойти может все что угодно и даже то, о чем ты не думаешь. Кто мог предположить ряд событий, которые сейчас происходят, хотя бы пять лет назад? Твои мысли, планы и реальность могут не совпадать.
— А кто может быть с вами рядом в любви, в отношениях?
— Мы же сейчас не анкету тестовую для моей потенциальной невесты составляем?
— Не анкету, но просто интересно, кто нравится секс-символу. Я надеюсь, вы уже перестали отказываться от того, что вы вообще-то первый секс-символ Советского Союза?
— Первый и единственный, как президент Советского Союза... Так вот, было бы странно от меня слышать какие-то соображения по поводу женщин. Когда слышу рассуждения мужчин о женщинах, у меня это вызывает некое недоумение. Об этом надо молчать — вот самая правильная позиция.
— Вам не кажется, что многие влюбляются не просто в интересного мужчину Андрея Соколова, а добиваются вашего внимания потому, что вы статусный, медийный, появиться рядом с вами на красной дорожке престижно. То есть как ни посмотри, вы — человек полезный и, вообще, в каком-то смысле трофей.
— Есть такое очень хорошее слово «нужник», от слова «нужен». Много лет назад меня научили этому очень интересному слову. И поэтому очень ценишь тех людей, с которыми идешь по жизни, начиная аж со школьной скамьи. Рядом с ними ты можешь быть любым, хоть лицом в салат падать. У меня есть ребята, с которыми мы переписываемся, все время на связи, но видимся раз в два года. Но это не вредит нашим отношениям, которые проверены временем и самой жизнью. А то, о чем вы сейчас спрашиваете, конечно есть. Это, кстати, очень заметно со стороны, когда ты видишь какого-то своего коллегу и думаешь: неужели он не понимает, что его используют? Но это тоже издержки профессии. И с женщинами то же самое бывает.
— А вы отличаете одних от других — тех, кто использует, и тех, кто искренне вас любит?
— Хочется верить, что отличаю, есть опыт. Как говорится, по минному полю два раза не ходят.
Жизнь вообще так устроена, что мы часто общаемся по необходимости. Иногда понимаешь, что кроме твоих связей, знакомств или возможностей от тебя ничего и не нужно, тогда это начинает напрягать. Не потому, что людям нельзя помочь, надо помогать. Просто когда идет монетизация отношений в дружбе и любви, особенно обидно.
— Хотела спросить про вашу новую грань — вы начали преподавать, набрали в прошлом году актерский курс. И эта история тоже немного про любовь, и вот почему. Когда я смотрела репортажи, я обратила внимание, что у вас там в основном девочки.
— Да, было двадцать шесть, осталось двадцать, парней сейчас добираю.
— Так вот, у ваших студенток глаза горят. Одна барышня говорила, что, когда пришла на вступительные экзамены и увидела вас, у нее по всему телу разлилось тепло. Никогда не слышала, чтобы так чувственно и откровенно рассказывали о руководителях курса. Понятно, что они в вас влюблены, каждая по-своему.
— Так и я в них влюблен тоже, я к ним привязался. И это мешает преподавать, потому что я их жалею... Хотя они молодцы, не дают повода для жалости, пашут как лошади. Все уже прошли через школу кинематографа. Я стараюсь приглашать своих друзей, коллег, чтобы они вживую с ними общались. И все мои студенты уже были и на съемочных площадках, и в театре, и на репетициях. Мне как раз этого не хватало, когда я учился в Щукинском училище. Это колоссальная школа, но там были и пробелы, которые я хочу заполнить. Потому что главное даже не практика, а ощущение себя в пространстве. Вот мне всегда не хватало такой дисциплины, которая называлась бы «как себя вести, окончив вуз». Как существовать в пространстве, как в театральный социум входить — это крайне важно. Потому что самые счастливые актерские годы — это годы учебы. Когда в институте пропадаешь, у тебя глаза горят, крылья за спиной. А когда вылетаешь, это вдруг исчезает. Встреча с реальностью бывает очень болезненной, просто как мордой об стол. Очень хочется, чтобы у моих студентов таких потрясений не случилось, потому что кто-то после них может и не подняться. Многие же ломаются.
— Я думаю, что у вас есть какой-то блокнот или специальные файлы, где вы пишете, что важно рассказать студентам.
— Конечно, и железная формулировка, с которой я начинаю разговор: «Научить нельзя, можно научиться». Захочешь научиться, научишься. Не захочешь, хоть ты тресни, не получится ничего. И второй самый главный постулат: «Что-то доказывать в этой профессии можно только делом, больше ничем».
У меня был хороший педагог Борисов Михаил Борисович, царствие ему небесное, и он говорил, что когда актер начинает рассуждать на репетиции, когда болтает, вместо того чтобы экспериментировать, — значит, не знает, что делать. И это абсолютно точно! Когда мне студенты начинают что-то долго рассказывать, я останавливаю: «Так, а теперь делайте».
— Недавно все обсуждали новости киноиндустрии, в которой якобы образовался острый дефицит кадров, начиная от артистов и сценаристов, заканчивая технарями и гримерами. Но существует и противоположное мнение, что в кино полным-полно невостребованных или просто перебивающихся мизерными заработками людей. Где же правда?
— На мой взгляд, правда посередине. В любой профессии, не только в актерской, мало профессионалов. Именно профессионалов и людей высокой квалификации, которые действительно хотят заниматься делом. Это было, есть и будет. Наиболее ярко это в творческой сфере проявляется, потому что люди на виду и их орудие труда — они сами, их психофизика. Если в ресторане человек наладил производство, закупил оборудование, правильные продукты, пироги нормально пекутся. А здесь все зависит конкретно от тебя — твоего лица, физической подготовки, мозгов, нервной системы, умения запоминать текст и много еще чего, например знания языков. Если ты хочешь сниматься у Спилберга, выучи хотя бы английский. Все в совокупности подразумевает постоянную серьезную работу. Мне очень запомнился ответ Лены Шаниной (она тогда как раз играла Кончитту) на вопрос, почему она на сцене такая яркая, а в жизни тихая и скромная: «У меня нет жизненных сил, чтобы быть еще и в жизни такой яркой, кричащей, потому что я все отдаю там».
Нельзя постоянно отдавать, потому что исчерпаешь себя, свои силы. Нужно знать меру и уметь копить. А процесс накопления достаточно болезненный. По сути, это аскеза, потому что ты должен отказаться от многого, в первую очередь от общения с людьми, хотя бы для того, чтобы элементарно выучить текст. Вот у меня сейчас лежит талмуд больше 40 листов — я его учу и принимаю это спокойно. У меня есть опыт, а в студенческие годы, когда идет профессиональное становление, особенно хочется погулять и покуролесить. И тогда отказываться от бурной веселой жизни и сидеть в четырех стенах невероятно трудно, а для кого-то невозможно. Не все могут понять формулу: ты работаешь на будущее, но сегодня ты не получишь ничего. Это непростая и болезненная вещь, с которой многие не согласны. И поэтому в нашей профессии много примеров: человек сегодня взлетел, а завтра его уже нет.
В чем-то это касается и сценаристов. Я оканчивал Высшие курсы сценаристов и режиссеров, у нас там замечательные ребята учились. Где они? Если говорить про детское кино, я проводил несколько конкурсов сценариев, у меня было потрясающее жюри. Заявок получили море, но из двух тысяч отобрали только три или четыре годные — это крохи. Все потому, что нет школы. Как оказалось, очень долгое время не было кафедры детского кино в профильных вузах. Хорошо, что хотя бы сейчас она появилась во ВГИКе. Мы с таким наслаждением разбазаривали наши школы и традиции... Я недавно смотрел новые серии «Простоквашино» и думал: «Союзмультфильм», потрясающая киностудия, столько профессионалов, и почему же так слабо?» И я смотрю, вот эти новые тенденции, веяния — все по верхам, все мимо кассы.
— Но наверняка есть и что-то хорошее, что можно с детьми посмотреть в кино. Вот что вы смотрите с дочкой?
— Мы с Сонькой на «Чебурашку» ходили, когда фильм вышел. Очень понравился и мне, и ей. Это отличное семейное кино. На «Вызов» тоже вместе ходили. Посыл у фильма правильный. И, конечно, нельзя смешивать и рассуждать: нужно было кино или не нужно, в связи с тем, что не полетел в космос космонавт, у которого это был единственный шанс. Я общаюсь и дружу со многими космонавтами и знаю, для них это болезненный вопрос, но фильм получился очень достойным и видно, что действительно снят в космосе... И его не просто можно, но и нужно смотреть со своими детьми.
— Вы вместе с Соней снимались в фильме «Друг». Что это за история?
— Это детское кино о том, как мальчик с девочкой спасают любимую лошадь, которую папа хочет продать за ненадобностью.
— Вы по сценарию папа злой и жестокосердный?
— Я папа, но не жестокосердный, а такой, конкретно справедливый. На самом деле у картины добрый посыл.
— Как работать с дочкой? Наверное, очень сложно?
— Нет, наоборот легко. Она молодец. Еще раз подтверждаю, что детей и животных переиграть нельзя. Если говорить скромно — способности у Соньки есть, это точно.
— Пошла в вас?
— Может быть, время покажет.
— Она прошла по блату без проблем и особой конкуренции, ведь вы еще и сопродюсер картины, или все же был какой-то кастинг?
— Конечно был кастинг, причем жесткий. Но она всего добивалась сама. У нее, можно сказать, были даже сложнее условия, потому что я своих предупредил: «Ребята, давайте по-честному, чтобы потом не говорили, что вот...»
Сценарий там был отличный, и когда я его прочитал, сказал ей: «Если есть желание, иди, сама добивайся. Если добьешься — пожалуйста, снимайся». И она прошла кастинг. Я как-то в детстве тоже на кастинге был. Меня на улице выловили, пригласили. Но ничего у меня тогда с кино не получилось.
— Сколько сейчас Соне лет?
— Тринадцать.
— Чем вы похожи на нее в этом возрасте?
— Тем, что в 13 лет у меня крайне резко происходило становление под социум. Для родителей это всегда серьезное испытание. И у нее сейчас тоже формирование собственного мировоззрения, со всеми вытекающими...
— Вы специально ее так занимаете — и фехтование, и конный спорт, и музыка, чтобы не было никаких лишних мыслей и свободного времени?
— И это тоже. И конечно же, в этом огромная заслуга ее мамы.
— Какой вы отец? Из вас можно вить веревки или это невозможно ни при каких обстоятельствах? Как вообще соблюсти этот баланс любви и строгости?
— Не знаю, надеюсь, что не плохой... Очень сложно. И все экспериментальным путем. С одной стороны, боишься палку перегнуть, с другой стороны, понимаешь, что надо все-таки рамки какие-то соблюдать. Так и живем.
— Дочка — это прекрасно, или, как у многих мужчин, у вас была мечта о сыне?
— Дочка — это прекрасно! Дети сами по себе — это здорово, неважно, мальчик или девочка. Кстати, у меня абсолютно не было пунктика про сына в качестве собственной самореализации.
— Вы президент Международного детского кинофестиваля в «Артеке», которым занимаетесь уже много лет, вы преподаете у студентов, вы занимаетесь детским кино — тут прослеживается четкая линия.
— Я понимаю одно, что будущее, в том числе и мое, — это наши дети. И оно зависит от того, какое кино они смотрят, какие книжки читают и какие у них мозги. Что посеешь, то и пожнешь. Те, кому сейчас в «Артеке» по пятнадцать, через пять—десять лет будут взрослыми людьми.
— По каким картинам вас знает молодежь? Не по «Маленькой Вере» же.
— Я прекрасно понимаю, что актеры растут со своим зрителем. У них сейчас кумир — Чебурашка. И конечно, молодежь знает меня не по «Маленькой Вере», а по «Вампирам средней полосы». И дело даже не в том, что «Маленькую Веру» им рано смотреть. В этом фильме много того, что они могут не понять. Вот, что наливают в бутылки? Самогон, а это зачем? Время же меняется. Меняется социум. Они не знают, что такое телефон с вращающимся диском. И вообще в этом фильме много того, что дико и неизвестно. Они даже страну ту не знают. Им нужно объяснять, что образование, кружки, медицина были бесплатными. Квартиры — и те давали бесплатно! Когда им это рассказываешь, у них реакция: «Да ладно врать-то!» Им кажется, этого не может быть.
— Чем уникален фестиваль в «Артеке»?
— Преемственностью поколений. У нас есть прекрасные мастер-классы, которые проводят артисты, режиссеры и прочие известные личности. Это разговор о жизни и о профессии. Вот, например, мой товарищ Павел Астахов в этом году рассказывал детям о съемках фильма на библейскую тему для телеканала «СПАС», а также о чудесах Божьих в жизни России и каждого человека.
Мы все взрослые, все разные, но связаны друг с другом любовью к Родине и какими-то определенными человеческими правильными понятиями. И передать это молодым — важная линия этого фестиваля.
Еще у нас 15 лет назад началась история, которая называется «продюсерское кино». Она заключается в том, что ребята киношной смены сами пишут сценарий на заданную тему, снимают кино и монтируют его, конечно, с помощью наставников. Кстати, «Алые паруса «Артека» включены в Книгу рекордов Гиннесса по количеству жюри. У нас три тысячи детей жюрят и награждают свои же фильмы. То есть они проходят всю школу становления. Надо сказать, что некоторые из детей выбирают после этого профессию, связанную с кино. Например, на нашем юбилейном фестивале был актер Саша Лойе. Тот самый рыжий пацан, который много лет назад на одном из открытий выезжал на смешной машинке. А сейчас приехал человек, которому 40 лет, привез свое кино, и уже сам встречается с детьми, сам снимает фильмы. Преемственность поколений налицо. Это потрясающе. Это то, ради чего все это затевали.
Конечно, хотелось бы большего внимания, это ведь уникальный и самый старый детский фестиваль, которому сейчас 31 год. Сама жизнь доказала, что он приносит пользу. Вы даже не представляете, какое грандиозное шоу на закрытии, это надо видеть! Оно дает заряд, который остается у ребят на всю жизнь.
— Вам лично легко общаться с детьми, с молодежью?
— Изначально есть дистанция, потому что думаешь: «Я — человек, родившийся в прошлом веке, что могу им сказать? Что им может быть интересно?» А потом цепляешь какой-то фразой, мыслью, находишь общий язык и идет все легко и просто.
— Вы подпитываетесь от молодых энергией?
— Это взаимообмен. Они от меня получают опыт, а я заряд жизни, азарт. Мы все вампиры и доноры. Вообще, любое человеческое общение — обмен энергией. Общение с молодежью очень полезно. Надо всегда понимать, чем живет твое будущее, какие у них интересы. Помню, проводил в Подмосковье фестиваль детского кино, и я на закрытии спросил у ребят: «Вот если бы мы стали снимать кино, кого бы вы хотели видеть главными героями?» — надеясь, что они назовут Бабу-ягу, еще кого-то. А они начали вспоминать каких-то миксиков-фиксиков, ни одного российского имени, я половины не слышал никогда, а важно знать. Это возможно только общаясь. Нужно быть в курсе событий, иначе мы потеряем новое поколение.
— Скажите, что лично вас питает, от чего вы получаете энергию, какую музыку слушаете? Как отдыхаете, в конце концов, или покой вам только снится?
— Покой мне даже не снится. Вообще, все зависит от количества свободного времени. Вот за месяц у меня перелетов было двенадцать или больше. И я понимаю, что лежать и смотреть в потолок — это кайф, ни на что большее я не способен. Есть какие-то определенные дела, которые надо делать, но ты понимаешь, что себя нужно беречь и не заходить за ту грань, когда организм сам себя начинает жевать. Надо давать ему возможность запасать жирок, и душевный, и физический, чтобы в минус не уйти.
Если времени достаточно много, для меня отдых — природа, воздух, море, пальмы, белый пароход, вот это кайф. Активность на отдыхе зависит от степени твоей выхолощенности. Иногда приезжаешь куда-нибудь и два дня просто как труп лежишь. Восстановился немножко и на месте уже не сидишь.
И еще подпитывает окружение, твои близкие люди, с которыми ты общаешься, должны в позитиве быть, поддерживать тебя, как и ты их. Вот это такая взаимовыручка и понимание дорогого стоят.
Еще мне музыка дает энергию и правильный настрой. А музыка звучит у меня в машине почти постоянно. Еду куда-то и слушаю. Фоном звучит Андрей Батурин, у него гитара такая кайфовая. Просто космическая музыка, которую он написал для моего спектакля «ЛюБоль».
К тому же я приверженец увлечений юности. Мне как нравился Павел Кашин, так я его и слушаю до сих пор. Как Градского слушал, так и слушаю. А еще альбом «Стена» «Пинк Флойд» поставил — и по газам!
— Любите для расслабления погонять? Я смотрю, у вас новый байк появился. Или вы его мотоциклом называете?
— Мотоцикл, мотик, гусь. Но я не гоняю, я езжу. Три года назад завалился, два года не садился, но сейчас не выдержал и купил. Катаюсь потихонечку, с музыкой. Не ношусь как сумасшедший.
— Но любые мотоциклы — это риск...
— Я понимаю, что машина более защищена, а на мотике не ты, так тебя. Я все это прекрасно осознаю, поэтому стараюсь быть аккуратным. Если и отрываться на мотоциклах, то на водных, которые ныряют... Но ведь вообще доля риска существует ежеминутно, даже выход на улицу небезопасен — а вдруг кирпич на голову упадет?
Я вообще давно не рискую. И в кино трюки — это работа каскадеров. На площадке раньше отказывался от их помощи и сам делал все самые сложные трюки. А теперь и сам не подвергаю жизнь опасности, и другим своим коллегам не позволяю. Если работаю как режиссер или продюсер, заключаю со всеми актерами контракты, где прописано, что все трюки — это дело каскадеров. И еще, что артист не имеет права приезжать на съемку не только на мотоцикле, но и на своей машине. И уезжать тоже. Это не какая-то моя прихоть, не пижонские правила, я сам на эти грабли натыкался. Помню, был полувыходной день, эпизод снимали где-то в Москве, и я позвонил и сказал: «Сам приеду». Еду, и вдруг в бок моей машины врезается какой-то крендель. Любая подобная случайность слишком дорого стоит.
И еще в контракте прошу прописывать, что артист должен соблюдать свой психоэмоциональный уровень, стараться не ввязываться в какие-то истории, которые могли бы нарушить его самочувствие, и так далее. А то всякое бывает: слово за слово, конфликт, и на следующий день артист не выходит... Вообще, как подсказывает опыт, самый большой риск — это отношения между людьми...
— Вы когда-нибудь были не в состоянии выйти на площадку или на сцену?
— Когда попадал в больницу. Но если ты можешь выползти на сцену или на площадку хотя бы полумертвым, это нужно сделать. У нас в театре артисты играли при любых обстоятельствах, даже когда близкие люди погибали. У них было шоковое состояние, такой эмоциональный взрыв, когда ничего не соображаешь. У меня такого, к счастью, не случалось. Но я играл «Юнону и Авось» со сломанным носом. Были моменты, когда чуть ли не на костылях доходил до театра и отыгрывал на заморозке. Но вообще я уже стараюсь себя беречь. Хочется пожить. Очень уж это интересно. Чем меньше времени остается, тем больше ты это время ценишь.
— Наше первое интервью с вами было очень давно. И я заметила, более ранние разговоры наполнены мистикой и философией, сейчас это почти ушло.
— Когда отвечаешь себе на какие-то вопросы, они закрываются. А о чем-то ты точно знаешь, что как бы ни хотел это постичь, не поймешь и не постигнешь. Я до сих пор не представляю, как появился мир, хоть ты тресни. Но мне дико интересно! И интересно, каким будет конец этого мира.
— Ну при рождении поприсутствовать уже не получится, а при конце — есть шанс. Черный юмор.
— Кстати, происходящее в наши дни у меня не вызывает особого удивления. Потому что железный закон: количество — переходит в качество. Нельзя так издеваться и насиловать человеческий мозг и природу и так далее, чтобы оно куда-то не вылилось.
— На мистическую тему вы сняли свой режиссерский дебют «Артефакт»?
— Это не совсем мистика, а скорее сказка, которая лишь немного с этим созвучна. Главный мотив той картины — движение: во времени, в пространстве, в чувствах. Герои, которых играли Саша Лазарев и Настя Заворотнюк, искали ключ к компьютерной программе, исполняющей желания, и путешествовали в двух пространствах, реальном и фантастическом.
— В жизни вы встречались с чем-то, что можно назвать чудом?
— Конечно. Примеров очень много. Я в школе учился, ехал на хоккей из Чертаново в Сетунь, а у меня форма вратарская, баул здоровый, с ним ходить можно только согнувшись. Так вот, я топал на остановку. Осень, машин не так много. Мне нужно перейти дорогу, я посмотрел — машин вроде нет, и вдруг меня сзади кто-то хватает за шкирку и отбрасывает назад. Я отлетаю. Мимо мчится машина, сбивает зеркалом длинный козырек моей понтовой кепки, и она у меня с головы слетает. Если бы меня не выдернули, все, кранты. Я встаю, хочу сказать спасителю спасибо, а никого нет. Вообще никого! Как это можно объяснить?
Вообще, мне кажется, можно было бы кино интересное снять на эту тему. Мозг — это же мини-компьютер. А на земле таких мини-компьютеров миллиарды. Что будет, если одновременно включить на все сто процентов эту матрицу?
— Сломается.
— А может быть, это и есть как раз то, что называется богом?
— Какие у вас сейчас настольные книги? В детстве вы любили «Непоседа, Мякиш и Нетак». Потом «Сто лет одиночества». А может, были те, которые глобально сознание поменяли?
— Мне кажется, что любая книга — это код. И в первую очередь это касается стихотворных рифм. Человек, который пишет, сговаривается с окружающим миром, что он таким образом кодирует свою мысль через буквы, через слова и словосочетания, и эта матрица как ключ в замок входит в другого человека и позволяет дойти до каких-то важных для него мыслей и открытий. Важно созвучие текста и чего-то внутри человека. Это же фантастическая вещь! И необязательно, чтобы это была целая книга. Вот на эту мысль по поводу самодостаточности людей, которую я озвучил в самом начале нашего разговора, я натыкался несколько раз в интернете. И это было как будто лично для меня сказано. И про меня...
— Вы самодостаточны?
— В какой-то мере.
— Никто вам не нужен?
— Так нельзя говорить. Это значит в какой-то мере отречься от всех близких, я так не могу.
— Как-то вы сказали: «У меня такая бурная жизнь, я летаю, снимаюсь, снимаю, но мечтаю, что когда-нибудь уйду в отшельники. И от этой мысли меня трясет, и даже температура повышается, как когда-то от мысли, что я стану артистом». У вас еще осталась эта мечта?
— Отшельник — это в моем понимании в первую очередь эмиграция вовнутрь себя. Отшельник — это минимизировать контакты с внешним миром и увеличить контакты с самим собой. Мы же крайне мало собой занимаемся. А жаль, ведь человек — удивительное создание. Нельзя сказать, что он совершенный, но заложено в нас очень много, и мы развиваем лишь малую часть. Про физику часто забываем, а ведь недаром говорят: в здоровом теле здоровый дух. Вообще, это же классно — тратить время на самого себя.
— Вам не хватает времени на себя?
— Не хватает. Если бы его было побольше, было бы интересно.
— Где вы в бурном потоке жизни находите островки, чтобы побыть наедине с собой?
— Сейчас такой островок был, целый день кайфа, когда никуда не выходишь, сидишь и читаешь новую пьесу или сценарий, учишь текст. Почитал, отключился, потом снова почитал. Когда у тебя нет жестких временных обязательств — это кайф.
— Вы можете, например, выключить телефон, чтобы никто вас не нашел?
— Да, легко на сутки могу выключить телефон. Но главное предупредить близких, чтобы не волновались. Есть такие моменты, когда край и уже хочется кого-то укусить. Когда силы организма уже в минус пошли, нужно срочно себя сохранять, чтобы не растащили. Потому что есть, я абсолютно в этом уверен, некая черта невозврата, через которую ты уже потом не нырнешь. Даже приближаться к ней опасно, не то что переступать.
— Когда надо залечь на дно, где вы обычно проводите эти сутки?
— По-разному, идеально за городом. Там тишина и воздух, который можно ложками есть и от которого кружится голова.
— От чего у вас еще может кружиться голова, если это не скачок давления?
— От всего чего угодно. От удовольствия, от того, что что-то получилось, от радости общения с людьми, которые тебе рады. Взаимная радость. От того, что ты просыпаешься и понимаешь, что жизнь продолжается. От работы тоже, кстати, такое бывает.
— Давайте тогда еще поговорим о работе. У вас в производстве много фильмов: «Стюардесса», «Уголь»...
— Мы их уже закончили, жду вот, когда эти сериалы покажут. Еще у меня новелла «Вальс» с Володей Коттом, еще «Десять дней до весны» Кима Дружинина про события 2014 года, история того, как начинался Майдан.
— Раньше вы говорили, чтобы оставаться в профессии, в начале карьеры соглашались на то, что дают, и ждали, что количество перерастет в качество. А сейчас по каким причинам вы соглашаетесь на то или иное предложение?
— Что бы ни играл актер, ему всегда мало. Жадность и азарт — это условия, при которых ты остаешься в профессии. По-другому существовать в ней невозможно. Это, в принципе, с человеческой позицией созвучно, когда никогда не доволен тем, что есть, всегда хочется больше.
— У меня как у зрителя к вам вопросы как к режиссеру. Вы сняли два интересных фильма «Артефакт» и «Память осени», это было довольно давно, почему же вы остановились?
— Я поставил в «Ленкоме» «ЛюБоль», это такой, я бы сказал, кинематографический спектакль...
Есть идея, с которой я живу и мучаюсь уже четыре года. Это послевоенная история, основанная на реальных событиях, об инвалидах, которых после Великой Отечественной войны отправляли на Валаам. Тогда ведь было очень много калек, которых убирали с большой земли и определяли в монастыри и пансионаты подальше, потому что их вид противоречил образу победителей. Игорь Порублев написал сценарий «Раскинулось море широко» на основе рисунков этих ребят с Валаама. В основу легла реальная история, как человек без ног, моряк Перебейветер, попадает в такое поселение и силой собственного духа заставляет поверить в себя даже «обрубков», ребят без рук и ног, которые покурить самостоятельно не могли. Это фантастический сценарий. Станислав Говорухин видел его еще сырым и говорил, что это один из лучших сценариев. Ну, дай Бог, с силами соберемся и все получится. Мне кажется, этот фильм помог бы парням, которые сейчас возвращаются с фронта.
— У вас столько дел, съемки, театр, фестивали, общественная нагрузка в том числе, а зачем вам встречи со зрителями и песни под гитару? Это ведь в основном камерные истории, которые привлекают артистов, у которых уже больше нет другой реализации?
— Я ощущаю потребность в этом. Недавно у меня был концерт в Кирове, и я рад, что зрители приезжали из других регионов, чтобы послушать мои стихи и песни под гитару. Это приятно, зал битком. Мне это важно — делиться своими мыслями и чувствами вживую.
— Вам важно, чтобы вас понимали, слышали и любили?
— А это условие профессии. Она не может быть в стол. Это книжки можно так писать.
— Это правда, что артисты — самовлюбленные товарищи?
— Есть такое, конечно.
— Вы влюблены в себя?
— Скорее стал относиться к себе как-то более осознанно, понимая, что ты в своем роде уникален. И это нормально. Ты — свое же собственное орудие труда и должен себя холить и лелеять. Другое дело, что доля иронии никогда не помешает.
— Вы можете к себе относиться с иронией?
— Конечно, потому что я совсем неидеальный и порой нелепый. И в первую очередь это идет из-за моей доверчивости к людям. Иногда вляпываешься так, что самому смешно...
Да послушайте, я действительно, как и все живые люди, с изъянами и недостатками. Я ведь не всегда на красной дорожке в смокинге, бывает, что в засаде на охоте или на рыбалке в дурацких штанах и шапке. Или, например, на лодке плывешь, и вдруг совсем близко — гусь. И ты не задумываясь за ним прыгаешь. Каким ты будешь? Весь в тине, зато с гусем в руках. Он еще со страху тебя с ног до головы обделает. Потом отпускаешь его и хохочешь.
Подпишись на наш канал в Telegram