«После того как вышел фильм «Мать», Панфилова и исполнителей двух главных ролей — Чурикову и меня — пригласили на Каннский фестиваль. Но в это время у «Ленкома» были гастроли в Санкт-Петербурге. И во всех спектаклях один состав. Заранее подошел к Захарову: «Меня в Канны зовут... Может быть, введем кого-то на мои роли?» А Марк Анатольевич улыбнулся очень обаятельно и сказал: «Виктор Викторович, будут у вас еще Канны». И я поехал в Санкт-Петербург».
— Виктор, вы народный артист России с большой фильмографией, много лет служите в театре «Ленком Марка Захарова». Недавно там состоялась премьера муздрамы «Маяковский», где вы сыграли Горького. Наверное, уже ощущаете себя мастером, который знает про актерское мастерство все?..
— Нет, в нашей профессии в любом возрасте чему-то учишься. Более четверти века назад в Министерстве культуры Михаил Ефимович Швыдкой вручал орден «За заслуги перед Отечеством» Николаю Александровичу Анненкову — замечательному актеру, Герою Социалистического Труда. Он более 75 лет проработал в Малом театре и готовился на сцене отметить свое столетие. И отметил!
Так вот, в кресле сидел ну очень пожилой усталый человек — дедушка. Многие награжденные в знак особого уважения отдавали Анненкову свои букеты. А он сидел почти не двигаясь. Не приподнялся, и когда ему вручили орден. Потом Анненков начал произносить слово благодарности. Сначала очень тихо, в особой манере — как бы напевая, с присвистывающим «с». Многие подумали, что патриарх в своей речи «уйдет не туда», куда нужно. Но Анненков все говорил по делу. А потом потихонечку разошелся, голос его звучал все громче, все крепче, все выше. И в конце монолога он к изумлению присутствующих встал и громогласно объявил: «Я как актер расту, я совершенствуюсь!» Ну, если Анненков в сто лет совершенствовался, то и мне не стоит почивать на лаврах...
— Когда вы решили стать актером?
— В детстве мама покупала мне билеты в разные театры. В Кремлевском Дворце съездов смотрел балеты «Щелкунчик» и «Дон Кихот». В «Ленкоме» — спектакль «Ясновидящий», где великолепно играли Олег Иванович Янковский и Владимир Иванович Корецкий. В Театре имени Ермоловой меня очень впечатлил актер Валерий Петрович Еремичев, такой колоритный, большой. Но о том, чтобы самому стать артистом, не задумывался. Хотя однажды бабушкин брат, видя, как я дома дурачусь, сказал: «Витька, тебе надо на клоуна учиться...» А в старших классах одноклассница позвала меня в студию при Народном театре в ДК имени 40-летия Октября.
— Почему именно вас? Вы что, в классе были заводилой, всех смешили?
— Да нет, но в школьных «Новогодних огоньках» участвовал постоянно... В студии при Народном театре мы играли разные отрывки. Помню, как в День милиции исполняли сцену из «Любови Яровой». Девушки-милиционеры преподнесли нам гвоздички, чего я совершенно не ожидал. Это были мои первые «актерские» цветы! А еще мне очень нравилось петь. И я бегал в массовке в оперетте «Бабий бунт», которую поставил Народный театр музыкальной комедии в ДК АЗЛК.
Однако мама говорила, что мне надо вслед за старшим братом поступать в вечерний металлургический институт. В десятом классе исправно ходил на подготовительные курсы в этот вуз, хотя понимал, что металлургия мне совсем неинтересна. Поэтому, получив аттестат, попробовал поступать и в театральный. Показался в ГИТИСе (помню, со мной поступал Олег Фомин, но он потом пошел в Щепкинское). А еще в Школу-студию МХАТ и во ВГИК. Но дальше первого тура никуда не прошел.
— Очень расстроились?
— Не очень, потому что хватило одного дня понять, что не готов к поступлению. По настоянию мамы снова пошел на подготовительные курсы в металлургический институт и устроился на завод. Сначала учеником, а потом монтажником радиоаппаратуры. Зарплата — сдельная. Поскольку я был молодой, мастера давали мне самую невыгодную работу: делаешь много, а получаешь мало. Параллельно готовился к поступлению в театральный, для чего прежде всего изменил репертуар.
— И это сработало?
— Да! Например, я так удачно спел романс «Не жалею, не зову, не плачу», что в ГИТИСе меня пропустили на второй тур отделения музыкальной комедии, где готовили артистов оперетты. Но я не решился пойти на этот факультет, потому что не знал музыкальной грамоты. Подумал, что иметь голос и любить петь — этого недостаточно для профессионального певца. И — о чудо! — поступил на актерский факультет к Владимиру Алексеевичу Андрееву.
Успешно прошел два тура, а третий должен был состояться после Олимпиады-80. Те дни я запомнил не только благодаря Играм, опустевшей Москве, но и похоронам Высоцкого. Мне песни Владимира Семеновича очень нравились с детства (в музыкальном плане меня образовывал старший брат, который слушал зарубежных исполнителей, рок, бардов). Прочитав в «Вечерней Москве» некролог, отпросился с обеда — был будний день — и помчался на Таганку. А там подступы к театру перекрыты: в оцеплении стояли милиционеры явно из азиатских республик. Общественный транспорт не ходил, само здание отгородили от Таганской площади автобусами. Потом прибыла конная милиция. В какой-то момент увидел Кобзона, Лещенко, они выходили из театра через отдельную дверь.
Поразило огромное количество венков и море людей. Очередь «к Высоцкому» начиналась у театра, шла до Котельнической высотки — кинотеатра «Иллюзион», а оттуда поворачивала снова к театру. Чтобы не было толпы, колонну выстраивали по два человека. Очередь медленно, но двигалась. Потом ее по неизвестной причине остановили, народ из-за этого страшно злился, чуть не дошло до драки со стражами порядка. А после окончания панихиды напротив театра, у выхода с Кольцевой станции метро, еще долго стоял милицейский автобус: отслеживали, чтобы не было никаких провокаций, лишних волнений...
Через несколько дней взял отпуск на работе и пошел в ГИТИС на третий тур. Как назло, заболел бронхитом с высокой температурой и сильным кашлем. Но все сдал успешно и поступил!
— У вас был дружный курс?
— Дружный и интернациональный. У нас учились русские, евреи, украинцы, немец, грузин, дагестанец, ребята из Прибалтики, Армении. После окончания вуза все вместе мы собрались, кажется, на пятилетие выпуска. А на творческом юбилее Андреева, когда мы придумали в его честь капустник, появились уже не все. Кто-то ушел из профессии, кто-то уехал в другую страну. Из тех, кто стал известным артистом, назову Левана Мсхиладзе, он сейчас играет Сталина в кино все более и более успешно.
И еще, конечно, Лену Яковлеву. На поступлении мы у нее спросили:
— А ты к актеру Юрию Яковлеву отношение имеешь?
Она ответила:
— Да, это мой папа.
И мы такие — ни фига себе! Наверняка Лена не хотела нас обмануть, просто пошутила, чтобы к ней не приставали с дурацкими вопросами. А вот Маша Державина действительно была дочкой известного артиста (а еще внучкой легендарного маршала Буденного). К слову, внешне была очень похожа на отца, у нее такие же голубые глаза. Михаил Михайлович в институт не приходил, по крайней мере я его ни разу не видел. А Машка вела себя скромно. После ГИТИСа она не стала заниматься актерской профессией, сосредоточилась на семье — у нее двое сыновей, и немного работала на радио.
Так вот, Лена Яковлева тогда была девушкой из провинции. Она приехала из Харькова, а до этого ее семья жила в разных городах (у нее папа — военный). Поэтому у Лены был небольшой южный говорок, а еще в то время она была полненькой. Помню, однажды нам с Леной надо было срочно подготовить самостоятельный отрывок по Достоевскому. И мы репетировали его ночью, в общежитии ГИТИСа в ленинской комнате. А еще во время учебы мы с Леной снялись у режиссера Анатолия Ниточкина в эпизоде в детском фильме «Сильная личность из 2 «А».
— А был у вас на курсе близкий друг?
— Несколько. Например, Юра Наумкин, Вадик Цыганов, который потом стал известен как продюсер, автор текстов песен и муж певицы Вики Цыгановой. Мы с ним под бутылочку красного вина очень удачно репетировали самостоятельные отрывки: по рассказам Шукшина, по гоголевской «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем». В зависимости от материала заводили магнитофон с песнями Высоцкого или других авторов, и музыка помогала нам творить. Вадик всегда был очень деятельным, активным, фонтанирующим идеями. Он довольно рано определился, что не хочет быть артистом, — писал стихи.
— Судя по всему, курс у вас был дружным. А сама учеба не разочаровала?
— Нет, что вы!.. После того как вывесили списки зачисленных, декан актерского факультета Галина Александровна Тарнавская собрала нас в большом зале и объявила: «Поздравляю, вы завтра... едете на картошку в Волоколамский район. Те, кто после школы, едут завтра. Те, кто работают, завтра увольняются и едут в колхоз послезавтра». На картошке наш курс пробыл больше месяца. Жили в большом бараке: одна половина здания — женская, другая — мужская. Спали на военных двухэтажных кроватях. Колхозу мы, наверное, встали в копеечку: больше проели картошки, чем собрали.
Когда наконец вернулись в Москву и пришли в институт, то на первом же занятии наш педагог Владимир Давыдович Тарасенко произнес странную фразу: «ГИТИС готовил много работников народного хозяйства. Были в их числе и актеры». Мы все похихикали. А потом задумались: про что это он? И ведь Тарасенко оказался прав. Сейчас из двадцати семи человек нашего курса по профессии работают меньше десяти...
— Расскажите про ваших учителей...
— Помимо Тарасенко у нас преподавал Геннадий Андреевич Косюков, тоже прекрасный педагог. На первом курсе у нас еще работала Ирина Ильинична Судакова. Но она на следующий год от нас ушла, потому что набрала собственный курс (на нем учился Дима Певцов, мой будущий коллега по «Ленкому»). А худруком нашего курса был Андреев. Владимир Алексеевич нас очень любил, радовался любым нашим успехам и достижениям, даже самым крошечным, постоянно вспоминал о них.
Однажды Андреев нагрянул в общежитие ГИТИСа на Трифоновской. Кстати, мы, студенты-москвичи, наведывались туда регулярно. Например, чтобы поддержать наших ребят в конфликте со студентами из киргизской студии. А чаще посидеть, поболтать и... выпить. Недалеко была пивная, в которой мы брали несколько трехлитровых банок пива и воблу. И однажды в разгар нашего «праздника» заходит Андреев! Но он был очень демократичным человеком, поэтому тоже выпил пивка. И еще он был оптимистичным, позитивным. Нам так хотелось ему как-то соответствовать...
В ГИТИСе вообще была атмосфера студенческого братства, ребята с разных курсов дружили. Я много общался с «касаткинцами» — ребятами на курс старше, которые учились в мастерской Людмилы Касаткиной и Сергея Колосова. Мы гуляли по старому Арбату, который тогда еще не был пешеходным, по нему ходил 39-й троллейбус. Или заходили перекусить в «Прагу» — не в сам ресторан, а в столовую при нем. Вместе ходили на концерты в консерваторию. Кстати, в этом вузе иногда устраивали пункт сдачи крови. И однажды мне взбрело в голову помочь людям. Сдал кровь, получил за это трехдневный отгул, талон на обед и значок донора в форме капельки. Правда, потом все три дня не ходил, а как будто летал по воздуху, очень странно себя чувствовал...
— Во время учебы вы видели себя театральным артистом или все-таки больше мечтали о кино?
— Конечно, хотелось сниматься. Но когда пошли всевозможные этюды, я понял, что это все очень важные вещи для освоения актерской профессии. К тому же буквально с первого курса мы участвовали в постановках Театра имени Ермоловой, где наш мастер был главным режиссером. В «Казанском университете» — по-моему, это была первая постановка в Москве Михаила Вартановича Скандарова — роль юного Ленина, тогда еще Ульянова, играл Володя Конкин. Точного портретного сходства от него не требовалось, вождя он напоминал отдаленно. А мы, ученики Андреева, бегали в массовке, изображали жандармов и студентов университета. Чтобы было веселее, сами придумывали себе «мизансцены». Например, договаривались, что когда бежим из одной кулисы в другую, то в центре сцены кто-то из нас спотыкается, падает, а потом поднимается и бежит дальше. И мы очень радовались своим находкам.
— Андреев после института приглашал вас к себе в Ермоловский театр?
— Да, он сказал:
— Отслужишь в армии — приходи ко мне, для тебя будет место.
А я уточнил:
— Но мне же можно показываться в другие труппы?
— Конечно, о чем разговор!
Наш курс побывал в Театре на Таганке у Эфроса, в Сатире, в «Современнике» (после чего Волчек взяла к себе Лену Яковлеву). В «Ленкоме» вместе с Вадиком Цыгановым я показывал отрывок из рассказа Шукшина «Верую!»...
Конечно, попасть в «Ленком», который тогда был на подъеме, очень хотелось: я любил Марка Захарова, любил его великолепные фильмы. А театру, оказывается, были нужны поющие актеры. Мы с Юркой Наумкиным (он в 90-е годы уедет в Америку) показали пластический этюд «Ковбойские шутки». На просмотре помимо Захарова в зале сидели почти все члены худсовета театра: Инна Михайловна Чурикова, Александр Викторович Збруев, Олег Иванович Янковский и другие мэтры. Нам с Юрой, как всем участникам показа, посоветовали позвонить завтра, чтобы узнать результат. И уже на выходе из театра нас догнал завтруппой Арон Михайлович Беликов и пригласил в кабинет к Захарову.
Марк Анатольевич познакомил нас с Павлом Смеяном, под руководством которого мы должны были подготовить вокальные номера из спектакля «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты». На это нам давалось всего три дня! Мы с Юркой репетировали обе роли: и Хоакина, и Смерть. Я так старался, что сорвал голос! Но не зря: Захаров утвердил меня на роль Хоакина, а Наумкин получил роль Смерти.
— Вы вскоре дебютировали в «Ленкоме» сразу в главной роли?
— К сожалению, нет... Мы с Юркой сдали последний экзамен в институте — научный коммунизм. И поехали догонять театр, у которого были гастроли по Поволжью: Тольятти — Куйбышев — Саратов. В Тольятти мы не успели, а в Куйбышеве труппу настигли. В тот момент один актер, который играл в «Хоакине» роли Ведущего и Таможенника, нарушил дисциплину. И Захаров мне сказал: «Посмотрите, что в спектакле делает такой-то артист, — завтра будете играть».
До четырех утра учил текст, днем была трехчасовая репетиция, а вечером состоялся мой дебют в «Ленкоме». Голова пухла от советов других артистов, на улице и в зале жара, плюс танцы! В общем, адреналин зашкаливал. А главную роль — Хоакина — сыграл только спустя два года, на гастролях в Кемерово. Мне помогла актриса Лена Степанова, которая в этой постановке играла Тересу. Она сказала: «Не бросай репетировать Хоакина, Захаров должен знать, что ты его готовишь. Иначе ты эту роль так и не сыграешь». Я готовился и в конце концов Хоакина действительно сыграл.
— С Захаровым вы проработали почти 40 лет. Каким он был?
— Марк Анатольевич был разным... Он много говорил об энергетике и обаянии — человеческом, актерском. Учил думать не о том, как выглядишь на сцене, а о том, что ты делаешь. И это так точно! Ведь сюжет, история написаны, часто вообще известны зрителю, и для артиста важно не «что», а «как». Еще Захаров говорил о том, что артисту нужны опыты с собственным организмом, когда актер так вживается в роль, так сосредоточен, что его сердце бьется по-другому, состав крови меняется...
Захаров изучал своих артистов, помогал им развиваться. Он не всегда ставил четкие, определенные задачи. Иногда говорил: «Давайте играть как Бог на душу положит! — и тут же добавлял: — Хорошему артисту и хорошему человеку Бог плохого на душу не положит...» У каждого артиста есть слабые и сильные стороны, и Марк Анатольевич помогал поверить в себя, развивал индивидуальные актерские качества.
Однажды подошел ко мне, хитрым таким прищуренным глазом на меня посмотрел и сказал: «Виктор Викторович, мы вас не до конца использовали как комедийного артиста». Жду, что последует дальше. Он: «Вы читали «Пер Гюнта»? — Пока я брал дыхание, чтобы что-то ответить, он продолжил: — Нет, не читайте! Это же во-о-о-от такая книжка. — И руками показал, что это очень толстый том. — Пойдите в режиссерское управление и возьмите пьесу». Потом в этой захаровской инсценировке «Пер Гюнта» я сыграл Даворского деда, короля троллей с огромными усами, всклокоченными волосами. Очень забавный персонаж. И в «Мистификации» по гоголевским «Мертвым душам» Захаров тоже дал мне характерную роль — Манилова. На самом деле артист должен уметь играть все. В «Королевских играх» довольно долгое время я играл Кромвеля, такого серого кардинала, страшного человека. Там уже не до смеха, но в каждом отрицательном персонаже у Захарова присутствовала частица юмора...
— Захаров показывал артистам, как надо играть?
— Он показывал гениально — повторить это невозможно! Ему много раз предлагали: «Марк Анатольевич, а вы не хотите сам выйти на сцену?» Но он категорически отказывался. И ни разу не вышел на сцену не то что в спектакле, но и на репетиции...
Еще Марк Анатольевич не любил вторые составы. Репетировал с двумя, а перед самым выпуском спектакля уже определялся, кто выйдет на премьере. И, как правило, этот артист и играл все последующие годы. Для артистов «Ленкома» в этом было довольно большое неудобство. Если у тебя нет замены, ты не можешь отпроситься на съемки. Например, я несколько раз просил у него подготовить второго исполнителя на мою роль Глумова в «Мудреце». Но безрезультатно. Однажды, выслушав меня, он с неподражаемой иронией сказал: «Ну, я могу, конечно, позвать на Глумова Маковецкого или Машкова...» В результате я играл в «Мудреце» без замены все 15 лет...
— Захаров что, не хотел отпускать своих артистов на съемки?
— Тут совсем другая причина. Просто для Захарова на первом месте, смыслом жизни был театр. И он хотел, чтобы и его актеры так расставляли приоритеты. Но кино он любил, сам снимал фильмы. Мне посчастливилось поработать с ним в картине «Убить дракона». К слову, в этом году у фильма юбилей — 35 лет. В основном съемки шли на «Мосфильме». Декорации сделал Олег Аронович Шейнцис, художник «Ленкома». Но была и натура. Например, то, как Саша Абдулов улетает на воздушном шаре, снимали где-то на границе Польши и ФРГ. В Польше вообще сняли все сцены восстановленных Драконом костелов...
Психологически мне, молодому актеру, было непросто. Моего папу играл Евгений Павлович Леонов, с которым я уже встречался в театре. Но в кино мы впервые вместе работали. В других ролях — сам Вячеслав Васильевич Тихонов, Саша Абдулов — на тот момент известнейший актер, Збруев, Янковский, Саша Захарова. Такая великолепная команда, и ты ее часть, должен соответствовать этому уровню мастерства, чтобы не разочаровать Захарова...
Когда работаешь с таким режиссером, как Захаров, не может возникать вопросов «а зачем это», «а почему то». Ты просто ему веришь. Когда Марк Анатольевич попросил пролезть по строительным лесам и затем залезть внутрь здания через окошко, я даже не подумал, что там очень высоко, а страховки не предусмотрено. Просто полез. И только после команды «Стоп! Снято!» испугался. Выглянул в окно и подумал: «Ничего себе!» Жаль, что оператор Владимир Нахабцев снял эту сцену так, что камера отъезжает от меня, а не наоборот, наезжает. Поэтому зрителям не очень видно, какая там немаленькая высота: метров двадцать—двадцать пять...
Так вот, Захаров понимал, что именно кино приносит артисту популярность и привлекает зрителя в театр. У Захарова актеры снимались много: и Янковский, и Збруев, и Абдулов, и Караченцов. Когда Панфилов пригласил меня на главную роль в картину «Мать», он сказал: «Предстоит огромная работа, тебе надо уйти из театра на год, без содержания». Говорю Марку Анатольевичу:
— Вот что предложил Панфилов...
А он:
— Нет, уходить не надо, — и дал указание в режуправление, чтобы меня освободили от большинства спектаклей.
В итоге остался только в «Юноне и Авось».
А потом в театре начали ставить «Безумный день, или Женитьба Фигаро», я репетировал роль Базиля в паре с Серегой Степанченко. И тут Юрий Кара предлагает мне роль Мастера в экранизации романа Булгакова! Я сказал об этом Захарову, он внимательно посмотрел на меня и говорит: «Хорошо!» И я снялся в «Мастере и Маргарите», а Степанченко сыграл Базиля. Так что, в принципе, с Захаровым можно было договориться на эту тему. Но не всегда.
— У вас такие случаи были?
— После того как вышел фильм «Мать», Панфилова и исполнителей двух главных ролей — Чурикову и меня — пригласили на Каннский фестиваль. Но в это время у «Ленкома» были гастроли в Санкт-Петербурге. И во всех спектаклях один состав. Заранее подошел к Захарову:
— Меня в Канны зовут... Может быть, введем кого-то на мои роли?
А Марк Анатольевич улыбнулся очень обаятельно и сказал:
— Виктор Викторович, будут у вас еще Канны.
И я поехал в Санкт-Петербург.
Через несколько лет Глеб Анатольевич утвердил меня в фильм «Романовы. Венценосная семья» на роль полковника Кобылинского — человека, который до последнего был с царской семьей. Художники фильма по костюмам с меня сняли мерки, я заключил договор. Захарову заранее сказал, что съемки будут проходить в Чехии. Он спрашивает:
— Когда?
— Пока не знаю, скажут попозже.
— Ну, вы мне тогда скажете.
И вот через несколько месяцев звонит ассистент Панфилова по актерам и говорит, что через десять дней надо выезжать в Чехию. У меня есть и загранпаспорт, и виза — все нормально. Открываю расписание. А у меня в этот период стоит более десяти разных спектаклей! Тем не менее набираюсь смелости и иду к Захарову:
— Марк Анатольевич, помните наш разговор?
— Да, конечно помню. А что у нас по репертуару? — открывает афишу, долго смотрит, а потом поворачивает ко мне голову и спрашивает: — Ну, и как?
Начинаю предлагать:
— Вот сюда Диму Марьянова ввести, вот сюда — Сережу Пиотровского, вот сюда...
А он меня прерывает:
— Виктор Викторович, принимайте волевое решение — или в кино сниматься, или в театре работать.
Панфилов на меня обиделся: «Сначала тебя в Канны не отпустили, сейчас на съемки. Ты решай...» Но что я мог решить? Я получился крайним — и там и там. Мне-то казалось, что такой вопрос все-таки должны были Панфилов с Захаровым решать...
Да, Захаров всегда исходил из интересов «Ленкома». А если работа его артиста в кино не совпадала со спектаклями, проблем не было. В сериале «Закон» у меня было 80 съемочных дней, и все в Белоруссии. Но совместить их со спектаклями удалось безболезненно: я уезжал на съемки, возвращался и играл спектакль, опять уезжал, опять возвращался. Правда спал только в поезде. И в «Петербургских тайнах» тоже безболезненно для театра снялся. Тем более что там было занято много ленкомовских артистов: Николай Петрович Караченцов, Маргарита Ивановна Струнова, Борис Николаевич Никифоров...
— Некоторые режиссеры могут начать репетировать спектакль, а потом эту работу бросают. У Захарова так было?
— По-моему, нет. Он все доводил до конца, до премьеры. Была другая ситуация: «День опричника» после двух-трех репетиций он отложил. Вернулся к этой работе через несколько лет и уже тогда выпустил спектакль.
— А как худрук относился к дисциплинарным проступкам артистов?
— На алкоголь в театре у нас было категорическое табу. Если будешь замечен в таком состоянии, тебя уволят. А что касается опозданий, когда причина убедительная — Захаров ее принимал. Но если понимал, что его обманывают, мог взорваться, наговорить разных неприятных слов...
— Говорят, Захаров много помогал актерам своей труппы в решении бытовых проблем...
— И не только Захаров! В свое время и Татьяна Ивановна Пельтцер, и Евгений Павлович Леонов помогали коллегам, хлопотали в сложных ситуациях с получением квартир, установкой домашних телефонов (сейчас от них многие избавляются, а тогда это была необходимейшая вещь). Евгений Павлович ехал к начальнику телефонного узла, чтобы попросить установить коллеге аппарат. А Марк Анатольевич — к мэру, решать квартирный вопрос, и мой в том числе...
— Были у Захарова актеры, которых он выделял — любимчики?
— Наверное, да. Он очень любил Сашу Абдулова, Сережу Фролова, Диму Певцова. Я любимчиком не был, но ко мне Захаров очень хорошо относился. Он ко всем актерам обращался по имени-отчеству (ко мне — Виктор Викторович). Но в приливах нежности называл меня Витенька.
— За долгие годы работы в «Ленкоме» вы выходили на сцену с выдающимися актерами...
— Да, судьба подарила мне такие встречи... Татьяна Ивановна Пельтцер ко мне очень по-доброму относилась. Каждый раз, когда мы с ней встречались у доски с расписанием репетиций и я с ней здоровался, она улыбалась и говорила: «Ты мой красивый...» В «Мудреце» я играл Глумова, а она Манефу. Когда у Татьяны Ивановны начали возникать проблемы с памятью, она очень переживала, мучилась. Сидела за кулисами и постоянно повторяла текст. Но иногда на сцене все-таки не могла вспомнить слова. Ей подсказывали, но текст еще надо расслышать.
Захаров всегда ее успокаивал: «Татьяна Ивановна, вам не надо помнить текст, вам надо просто появиться на сцене». И действительно, стоило ей выйти из кулис, народ встречал ее бурей нескончаемых аплодисментов. Но она все равно очень переживала и после спектакля сетовала:
— Я вам все испортила.
Мы ей говорили:
— Да что вы, нет.
А Пельтцер не могла успокоиться:
— Нет-нет, я знаю, что все испортила...
Когда в театре отмечали 85-летие Пельтцер, Саша Абдулов, заканчивая свое поздравление, сказал: «Ну, а нам всем я желаю, чтобы, дожив до 85 лет, мы так же, как Татьяна Ивановна, могли бы выпить коньяку и выкурить сигарету». А юбилярша как раз сидела с сигареткой, и рядом на столике стояла рюмочка коньяка.
— Вам повезло поработать и с Леоновым...
— Когда впервые увидел его в коридоре театра, немножко расстроился. У меня же в памяти были его искрометные кинообразы: в «Полосатом рейсе», в «Снежной королеве», в «Джентльменах удачи». А тут я увидел уже пожилого, уставшего человека. Вне сцены он «не фонтанировал», был очень скромным, тихим. Вы знаете, есть артисты, которым кажется, что им что-то недодали. Они могут хорошо играть, но они злы на весь свет. А Леонов был душевным и очень добрым человеком. Удивительным!
В те годы Леонов уже чувствовал себя не очень хорошо. Но на сцене преображался. Я участвовал с ним в спектакле «Оптимистическая трагедия», Евгений Павлович потрясающе играл Вожака. Это была одна из лучших ленкомовских постановок, с прекрасными декорациями Олега Шейнциса, гениальными артистами — Абдуловым, Янковским, Караченцовым, Проскуриным, Чуриковой, Збруевым, Корецким. Мы, молодые артисты, практически не уходили со сцены, с восхищением наблюдая, как работают мастера...
— А Броневой был занят в «Оптимистической трагедии»?
— Броневой появился несколько позже... Леонид Сергеевич был уже очень популярным актером, народным артистом СССР, когда Захаров позвал его в «Ленком». Потом говорили, что Марк Анатольевич взял Броневого на роли Леонова. Но это не так, потому что они совершенно разные актеры — по темпераменту, по энергетике. По мастерству близки, но в остальном разные. И оба — неповторимые.
Когда Броневой пришел в театр, он был очень милым, улыбался и даже шутил. Но со временем стал пожестче. Из-за этого кое-кто в театре даже считал его самодуром. Помню, один артист, лысеющий, как и Броневой, подошел к Леониду Сергеевичу:
— Вы знаете, оказывается, такая мазь появилась — от выпадения волос. Ею голову мажешь... — Броневой смотрит на него тяжелым взглядом, а тот не останавливается: — Вот так втираешь-втираешь, и волосы начинают расти.
Тут Броневой не вытерпел:
— Да пошел ты! — и послал по известному адресу.
Даже во время спектакля мог отпустить острое словцо. Однажды один актер опоздал с выходом . Это всегда очень неприятный, нервный момент. Когда «задержавшийся» вбежал на сцену, Броневой громко ему сказал: «Встретимся у директора». Тон был такой, что у артиста душа в пятки ушла. Но, конечно, все обошлось, никто никуда не пошел.
— И Броневой, и Пельтцер прожили долго. А другой популярный артист «Ленкома» — Александр Абдулов — умер в 54 года. Говорят, он совсем себя не щадил...
— Саша не мог себя не щадить, потому что в этом горении была его жизнь. Он много играл в театре, много снимался, а еще в последние годы стал снимать сам. Пожалуй, столько же пахал еще Караченцов, они оба вечно куда-то спешили, бежали. Абдулов был в хорошем смысле слова эгоцентриком: благодаря своей бешеной энергии он закручивал вокруг себя какую-то воронку, в которую попадали десятки, сотни людей. И при всей занятости всегда находил время на общение: друзья для него — это святое. Саша умел дружить (в театре его хорошим другом был Сережа Степанченко, а еще Олег Янковский). И очень много помогал людям. И не только близким друзьям, но и просто знакомым, и даже не знакомым...
У Саши явно был режиссерский склад ума. На репетициях, когда хотел что-то предложить по своей роли, говорил:
— Марк Анатольевич, можно глупость скажу?
Захаров:
— Да.
Абдулов продолжал:
— Может быть, мне здесь вот так сделать?
Марк Анатольевич подумает секунду:
— Нет, не надо.
Через какое-то время Абдулов с новым предложением:
— Можно глупость скажу, а может быть, в этом месте так попробовать?
Небольшая пауза, и Захаров говорит:
— А давайте попробуем.
То есть Саша постоянно рождал новые идеи. Я, молодой артист, поначалу даже не понимал, как вот так все время можно?! Я сижу и обдумываю, как роль в заданном ключе решить, а Абдулов успевает предлагать разные решения, варианты.
— С Караченцовым вы были не только партнерами. После него вы играли графа Резанова в спектакле «Юнона и Авось», а эта роль была визитной карточкой Николая Петровича...
— С Караченцовым мне посчастливилось играть не только в театре — в спектакле «Тиль». У нас с ним потом была большая киноэпопея — съемки в «Петербургских тайнах». Мы как раз играли двух приятелей, он — Коврова, а я — князя Чечевинского. Эту чисто петербургскую историю почти всю снимали в Москве, в основном в «Останкино», в павильонах на втором этаже, плюс немного натуры. Например, Неву снимали на Водоотводном канале за кинотеатром «Ударник». А в сам Питер я выезжал всего на два дня...
Что касается «Юноны и Авось», то в этот спектакль я пришел в 1984 году. Сначала был в массовке — матросом и испанцем. Потом играл одного из Сочинителей, затем почти 15 лет Фернандо Лопеса. И вдруг с Николаем Петровичем случилось несчастье. Представляете, я же не раз сидел в том самом «Фольксваген-Пассате», на котором он попал в аварию...
Николай Петрович иногда подвозил меня до дома. И вот однажды вижу, что у него новая машина. Спрашиваю:
— Сколько стоит?
Долгая пауза, а потом Караченцов говорит:
— Даже не спрашивай...
То есть на тот момент это были немаленькие деньги. И еще помню, что на панели у него лежал некий прибор. Николай Петрович говорит:
— Это — телефон! Мобильный.
Я изумился:
— Да что вы?!
Это были 90-е годы, тогда услуги мобильника в месяц стоили две тысячи долларов. Как я понял, Караченцов за телефон не платил, кто-то из обеспеченных друзей просто дал ему телефон «в пользование».
Но возвратимся к «Юноне»... Когда в 2005 году случилась та авария, поначалу все в театре верили, что Караченцов вернется на сцену, но динамики выздоровления, к сожалению, не наблюдалось. И тогда, чтобы сохранить любимый публикой спектакль, Захаров ввел на роль Резанова Диму Певцова, а через год и меня. Я порепетировал пару недель, постановку ведь знал наизусть. И вскоре уже играл перед зрителями. Через несколько спектаклей Захаров подошел ко мне: «Виктор Викторович, вам надо осваивать нижний регистр». И я дома усиленно разрабатывал низкие ноты...
Играл Резанова десять лет, а потом решил: «Стоп». Все-таки время берет свое, и надо уметь, как в спорте, вовремя уйти. Когда я уже играл Резанова и мы с Захаровым в «Ленкоме» однажды поднимались в лифте, он посмотрел на меня и с грустью сказал: «Да, надо было раньше делать замену». Имея в виду именно «Юнону и Авось». А вот когда я лет за пятнадцать до этого в очередной раз попросил вывести меня из роли Глумова в «Мудреце»: мол, по возрасту уже не подхожу, Марк Анатольевич внимательно посмотрел на меня и сказал: «Виктор Викторович, вы еще со сцены хорошо выглядите». Я же говорил, Захаров очень не любил менять составы...
— Я видела вас в роли Резанова. Вы явно не копировали Караченцова...
— А зачем копировать, мне хотелось привнести что-то свое. И Захаров не возражал. Другое дело, что Караченцов играл Резанова почти четверть века и все это время был первым и единственным исполнителем. А первого переиграть сложно или даже невозможно. Все равно зритель будет сравнивать, и не в твою пользу.
— Среди актрис «Ленкома» нельзя не вспомнить Чурикову...
— Кстати, Марк Анатольевич звал ее Государыня Рыбка... В спектакле «Мудрец» я был Глумов, а Чурикова — влюбленная в него Клеопатра Львовна. В фильме «Мать» она играла маму моего персонажа Павла Власова. А в спектакле «Ложь во спасение», который Панфилов поставил по пьесе Алехандро Касоны «Деревья умирают стоя», мы играли супругов — пожилую пару. В общем, нас связывали разные отношения. (Смеется.) В последнем случае я все допытывался у Панфилова:
— А почему я дедушку играю?
Он посмотрел на меня и так приободряюще сказал:
— Ну, ты это сыграешь!
Этот спектакль шел довольно долго. И когда Инна Михайловна начала болеть, очень надеялись, что она выздоровеет...
Чурикова была чудесной, очень человечной. Когда снимались в «Матери», у меня довольно тяжело заболел сын Боря, ему тогда был годик. Когда я появлялся на площадке, Инна Михайловна всегда интересовалась здоровьем моего малыша, предлагала помощь. И потом время от времени она меня спрашивала: «Ну, как здоровье сыночка?» А еще в той ситуации с ребенком мне очень помог Григорий Горин, не просто драматург, а ближайший соратник Захарова, у них был замечательный творческий тандем. Когда Григория Израилевича в 60 лет не стало — сердце, я все не мог понять: как он, доктор по образованию, упустил свою болезнь?! Уход Горина стал очень сильным ударом для театра, для Марка Анатольевича...
— А с кем из партнеров старшего поколения у вас сложились самые теплые отношения?
— Наверное, с Олегом Ивановичем Янковским. Он был ко мне неравнодушен, отслеживал мои киноработы. Иногда оценивал мои роли шутливо, иногда всерьез. Помню, я снялся в одном телеспектакле, не самом удачном. Когда фильм вышел в эфир, Янковский меня встретил и сказал: «Раков, еще пара таких картин, и тебя вообще никто снимать не будет». Это было жестко, но справедливо. И для меня, молодого артиста, мнение Янковского было очень важно.
Знаю, что минимум дважды снимался в фильмах благодаря Олегу Ивановичу. Ему предлагали роль, но он, видимо, был занят в других проектах и предлагал мою кандидатуру. Так было в «Гардемаринах-3» и в «Мастере и Маргарите».
— У этой экранизации Булгакова оказалась очень сложная судьба: из-за разногласий режиссера и продюсеров она пролежала на полке почти 20 лет. А ведь там собран блестящий актерский состав: Анастасия Вертинская, Михаил Ульянов, Валентин Гафт, Сергей Гармаш. И даже совсем небольшие роли играли настоящие звезды...
— Сначала Кара утвердил меня на роль Ивана Бездомного (к слову, лет за десять до этого в ГИТИСе я делал как самостоятельный отрывок — как раз сцену, где Бездомный попадает в сумасшедший дом). А Янковскому предложил роль Мастера. Однако Олег Иванович хотел сыграть Воланда, но этот персонаж уже был закреплен за Гафтом. В итоге Кара перезвонил мне и предложил роль Мастера. Спустя много лет я узнал — с чьей подачи.
— Ходят легенды о проклятии булгаковского романа. Мол, артистов, которые играют в его инсценировках или экранизациях, обязательно преследуют какие-то несчастья: тяжелые травмы, опасные болезни или даже смерть...
— Никакой мистики на съемках и после них не было. Понятно, что экранизировать такой сложнейший роман очень непросто. Знаю, что снимать «Мастера и Маргариту» собирались и Эльдар Александрович Рязанов, и Элем Климов. Но у них не сложилось.
А вот Бортко «Мастера и Маргариту» снял. Сейчас Михаил Локшин работает над очередной экранизацией романа. Пускай снимают, пускай люди смотрят. Кстати, версию Кара — двухчасовую — не стоит называть фильмом. Это скорее большой рекламный киноролик, как картину называл сам Кара. Ведь там материала снято чуть ли не на пять часов, но очень многое в фильм не вошло. И, если пригласить хорошего режиссера-монтажера, который сделал бы из всего материала кино, тогда, наверное, мы бы увидели то, что снял Кара...
— Какие свои кинороли вы считаете самыми значительными?
— В каждой роли частичка меня присутствует. Но очень многое все-таки зависит от режиссера. То, что мне самому нравится, это «Убить дракона», «Мать», первая серия «Любить по-русски», «Петербургские тайны». Очень хорошая работа, по-моему, это телесериал «Закон», может быть, «Мессинг», «Сатисфакциия». Еще бы отметил сериалы «Однажды в Ростове» Константина Павловича Худякова и «Обитель» Александра Велединского.
Вы знаете, со временем я четко понял, что необязательно сниматься во всех проектах, которые предлагают. Надо внимательно читать сценарий, а не бросаться в омут с головой. Если нравится, тогда еду на кастинг. Кстати, раньше этот процесс меня возмущал. Ведь в советское время за фото- и кинопробы платили. А сейчас ты просто тратишь свое время на то, чтобы выучить текст, поехать куда-то, может быть, не один раз. И все бесплатно...
Да и странно все это для меня выглядит: получается, что режиссеры не видели фильмы с моим участием. В общем, кастинги не любил, считал их унизительными. Пока однажды прекрасный кинорежиссер Константин Павлович Худяков мне не сказал: «Ты неправильно к кастингам относишься. Режиссерам ведь надо посмотреть, складывается ли актерский ансамбль. Они тебя пробуют, а ты — пробуй их! Присматривайся, примеривайся. Потому что, если тебя утвердят, тебе придется с ними работать». Я понял, что Палыч прав...
Так вот, раньше мне хотелось, чтобы работы было максимально много, чтобы сниматься в нескольких фильмах параллельно. Наверное, о таком мечтают все молодые артисты. И я их понимаю. Но сейчас мне вполне хватает работы в одном проекте. Потому что со временем начинаешь понимать, что в искусстве важно не количество, а все-таки качество...
Подпишись на наш канал в Telegram