«Я очень привязана к семье и чувствую себя некомфортно, если долго не вижу родных. Я и квартиру снимаю в доме, где живет бабушка. Вроде и отдельно живу, и не совсем. Когда возвращаюсь со съемок, первым делом еду к родителям, к бабушке. И если кто-то в отъезде, мы бесконечно на телефоне, по 14 раз на день созваниваемся. Я стою на ногах только благодаря тому, что у меня есть на кого опереться».
— Полина, поздравляю, вы наконец исполнили давнюю мечту — сняли свой первый фильм. И теперь мы встречаемся с вами не только как с актрисой, но прежде всего как с режиссером. Ваша картина «Чайка» имела успех и даже получила Специальный приз на кинофестивале «Короче»! Как так вышло, что вы вдруг решили сами снимать?
— У меня никогда не было режиссерских амбиций. Просто написался сценарий, и я мечтала, чтобы кто-то высокопрофессиональный воплотил эту историю в жизнь, а я бы сыграла главную роль, но в процессе поняла, что не смогу никому объяснить, как все задумала. В этом фильме очень легко было скатиться в сопливую мелодраму или, наоборот, пересмешить и сделать совсем незатейливую историю. А мне хотелось, чтобы получилось забавно и трогательно...
— И у вас получилось. Хотя действительно могла выйти обычная мелодрама: девочка влюбилась во взрослого дядю, бегает, страдает, сопли на кулак наматывает. Вы очень тонко про девичью любовную лихорадку сняли кино!
— Спасибо большое за комплименты! Мне они очень дороги! И не только из-за какого-то банального тщеславия. Я вложила в эту картину целых четыре года моей жизни и столько крови и пота, что было бы очень обидно, если бы ничего не вышло и никого этот фильм не задел. Его создание — моя личная олимпиада. Мне казалось, что, если я не доведу это дело до конца, меня просто разорвет. Я перестала бы себя уважать за то, что не смогла осуществить свои мечты.
— Какое ощущение, когда ты не просто выпустил фильм, а он еще и «зашел», понравился, его высоко оценили?
— Это чудо какое-то! Сама поездка на «Короче» была для меня праздником, хотя я, конечно, нервничала и переживала, как фильм воспримут. Мои небезызвестные родные, по которым я, как и по себе, очень карикатурно прошлась в фильме, решили меня поддержать. По плану они должны были приехать на два дня — на открытие и на показ моего фильма. Но в итоге решили остаться на весь фестиваль. Там была какая-то очень приятная атмосфера. Очень киношная. Все прямо по-честному ходили и смотрели кино, обсуждали, а не сидели безвылазно в баре, как это часто случается. Залы были битком всегда.
И наш фильм, как показалось, зрители хорошо приняли. Я же сама чудовищно нервничала во время показа, не могла успокоиться, и с каждой секундой волнение усиливалось. В самом конце было совсем невыносимо. Вот уже песня доиграла, все как-то поаплодировали, последние титры доползают, и мы с родителями сидим, как дураки, в битком заполненном зале и во тьме, в полной тишине досматриваем их. И я знаю, что титры длятся от силы полторы минуты, но последние секунды были просто невыносимыми. Я ерзала, хотела уйти, вставала, садилась, причитала: «Все, пошли отсюда! Где выход здесь?» Меня пытались успокоить: «Да подожди ты, досиди». Я в итоге не вытерпела — убежала. Стою в очереди в туалет, нервничаю. И вот доехали титры, и до меня доносятся громкие аплодисменты, довольное улюлюканье. Представляете, весь этот приятный момент я провела в туалете! К родителям стали подходить люди и спрашивать, где Полина, видимо, хотели какие-то приятные слова сказать, поздравить, а папа отвечал: «Наверное, опять где-то стесняется».
Родители верили в меня гораздо больше, чем я сама. Они не лезли в творческий процесс, но очень помогали мне психологически. Когда я отчаивалась окончательно, они меня как-то подбадривали, находили правильные слова... Не знаю, решилась бы я на съемки фильма, не будь у меня опоры в лице моей семьи. Именно они убедили меня, что я должна сама экранизировать свою историю, помогли набраться наглости и поверить в свои силы. И тем не менее, без лишнего любования своим чадом, настояли на том, чтобы я получила профессиональное образование, перед тем как вступать в эту битву, поэтому я пошла учиться на Высшие курсы сценаристов и режиссеров. Это, естественно, значительно затянуло процесс, но было необходимо.
А еще бабушка с папой бесплатно снялись в моем фильме в роли (как это ни странно) бабушки и отца главной героини. Папа еще и частенько выполнял функции гонца и привозил мне на площадку какой-то недостающий реквизит. Я называла его «самый дорогой курьер».
Бабушка еще и кастинг-директором поработала — порекомендовала мне Веру Кинчеву на главную роль. Я Веру знаю давно, учились на параллельных курсах в ГИТИСе. Мы с ней разные, она довольно бойкая, энергичная, очень целеустремленная, а я искала ранимую, трепетную лань и была приятно удивлена, что Вера смогла создать персонаж, практически противоположный ей по характеру. Мне почти ничего не пришлось ей объяснять. Мы понимали друг друга с полуслова. Вера прекрасная актриса, тонкая, чуткая и очень гибкая.
— У вас вообще блестящий актерский состав! Главную мужскую роль — Чайку, объект девичьей страсти, — прекрасно исполняет режиссер Юрий Быков. Как вы заманили его?
— Изначально я ничего такого не планировала. Долго искала актера, который мог произносить в кадре порой откровенную чушь, совершать ряд нелицеприятных поступков, но при этом оставаться обаятельным. Ко мне на кастинг по дружбе приходили чудесные артисты, были отличные пробы, но всякий раз я интуитивно чувствовала, что что-то не то — персонаж получался либо абсолютно отрицательным, либо слишком забавным. И вот на дне рождения общей знакомой я встретила Юру и попросила его прийти на пробы. Он сразу как-то удивительно легко согласился, пришел. И мне тут же стало понятно, что это должен быть он. Просто идеальное попадание. А вот дальше началось самое интересное, потому что мне никак не удавалось заманить Юру сниматься. Полгода он мне морочил голову: то согласен, то отказывается, то у него съемки в другом проекте, то он сам хочет снимать кино на схожую тему. А я вцепилась в него как клещ и была готова практически на все, чтобы заманить его в свою картину. Я молила его, я на него обижалась, ругалась, я с ним кокетничала, я испробовала почти все возможные манипуляции, доступные женщине! Ничего не работало. За неделю до начала съемок у меня все еще не был подписан контракт с главным героем, я была просто на грани отчаяния. И то, что в конечном итоге Юра согласился, — это просто чудо какое-то, потому что не будь в фильме Быкова, то и фильма бы не было.
Вообще, за эти четыре года меня не покидало ощущение чуда. Сколько было непреодолимых препятствий, сложностей, тупиковых ситуаций, но каждый раз, когда я уже почти готова была сдаться, все проблемы разрешались сами собой. Не могу отделаться от какого-то мистического ощущения, что мне кто-то помогал.
За две-три недели до старта съемок произошла совершенно удивительная история. Много лет назад дед подарил мне нательный крестик, и я им очень дорожила и очень боялась потерять. После его смерти этот маленький крестик был мне особенно дорог, и в один не самый прекрасный день на съемках костюмеры уговорили меня его снять на время. И, как нетрудно догадаться, потеряли его. И вот спустя семь лет неожиданно раздался звонок, и я узнала, что у костюмера сломалась стиральная машина, мастер разобрал ее и нашел мой крестик! Дедов подарок вернулся ко мне как раз в очень непростой и ответственный для меня момент, и я восприняла это как привет с того света.
— Как-то вы говорили, что дедушка — самая большая любовь в вашей жизни и чуть ли не самый главный человек для вас. Вы продолжаете внутренний диалог с ним после его смерти?
— Да. Мы дома часто обсуждаем, как бы он радовался, если бы увидел все это. Может быть, это звучит как-то странно, но я убеждена, что он оттуда наблюдает за нами и очень искренне радуется нашим успехам, порой даже помогает... Я верю, что никогда бы не сняла кино, а папа бы не поставил в «Ленкоме» спектакль, не будь у нас за плечами дедовой поддержки. Столько чудес должно было произойти для того, чтобы наши мечты осуществились. И у меня, и у папы была масса сложностей, и всякий раз, когда мы упирались в какую-то непробиваемую стену и казалось, что ее просто невозможно никак ни объехать, ни обойти, ни перелезть, она в какой-то момент, как по волшебству, вдруг неожиданно рассыпалась.
— Кроме долгого ожидания Быкова у вас возникали на площадке с ним какие-то сложности? Как два режиссера ужились рядом?
— Юра проявил себя с самой лучшей своей стороны, признаться, я не ожидала от него такого внутреннего такта и терпения. Тем более что у нас все полыхало на съемках с чисто организационной точки зрения. Всегда. Мне кажется, на дебютных картинах по-другому не бывает. Юра был невозмутим. Будь я на его месте, я бы там всех просто поубивала в первый же съемочный день.
Сейчас я снимаюсь в одном сериале, впервые после «Чайки», и у меня все время невыносимо чешется язык что-то посоветовать, покомандовать. Я с трудом сдерживаюсь, бью себя по рукам и губам. А Юра оказался как актер невероятно послушным и с большим пониманием относился к неопытному режиссеру-дебютанту, да еще и девочке. я этого никак не ожидала. И очень благодарна ему за такой аванс. Ну и что говорить, Юра необыкновенно талантлив.
— У вас часто были моменты, когда вы отчаивались и думали, что ваша мечта никогда не сбудется?
— Конечно, и слишком часто. Я дико устала именно от эмоциональных горок. Амплитуда колебания настроения была бешеной — либо все, либо ничего. В один день мне казалось, что все потеряно, уже на следующий вновь брезжила надежда, через три дня опять думала: «Ну все. Конец».
Нам пришлось снимать полный метр всего за 18 дней. Технические трудности высосали всю мою нервную систему, и думать о творчестве времени просто не оставалось! Ты бесконечно решаешь череду какой-то ерунды, которой — вообще-то — могло бы и не быть... Я совершенно не авторитарная, но в какие-то моменты могла наорать. Как мне тогда казалось, по делу, но сейчас мне стыдно за каждый свой взвизг... Конечно, это никогда не касалось артистов, но техническая база вела себя иногда просто неописуемо. Мы снимали в Питере, и такое ощущение, что там вообще другое время — они никогда никуда не спешат! Видимо, близость Финляндии влияет... Мы привыкли в Москве, что у нас можно в любое время дня и ночи прийти и сделать все необходимое. А тут, если нужно что-то сделать, например напечатать: «Ну, приходите через неделю... Может, и будет готово...» — «Вы с ума сошли! Мне нужно это через полчаса!» Я сходила с ума от их невероятной медлительности и безответственности, проявлявшейся в каких-то совершенно элементарных вещах. И вот в такие моменты я могла развизжаться. А я умею, если меня довести! В гневе я страшна! У меня взгляд лютый!
— Полина Лютая.
— Да. Это семейное.
— В дедушку?
— Нет, в отца. Дедушка был невероятно мягок. Конечно, он мог разораться, но на него невозможно было обидеться. Он никогда никого не задевал по-настоящему и всегда легко отходил.
— Полина Лютая — это хорошо для режиссера, мне кажется.
— Если бы я умела использовать это в нужном русле, было бы здорово. А то дома я почему-то могу кричать, а на площадке, наоборот: «Здрасьте, извините, пожалуйста, а может, мы когда-нибудь все-таки начнем снимать?»
— Когда я стала общаться с артистами, была удивлена, насколько много среди них интровертов, социофобов. Причем многие очень талантливы и даже известны... Мне кажется, что вы тоже абсолютно интровертны. Хотя, казалось бы, должны быть очень открыты, ведь все-таки ваша работа связана с постоянными выступлениями на публике. Почему так происходит?
— Да, вы правы. Не понимаю, почему так. Я тоже об этом думала, но никакого ответа пока не нашла. Возможно, как раз для закрытых людей актерство — единственный способ вырваться из своего кокона, в котором они заперты наедине с собой и бесконечно варятся в своих мыслях, переживаниях. Профессия не обязательно делает их истинными экстравертами или даже просто более открытыми людьми, порой совсем наоборот. Она может быть достаточно удобна, если хочешь одновременно и остаться на публике, и сберечь самое родное, драгоценное внутри себя, не разбазаривать его.
Если честно, я не знаю, из-за чего такая. Я вообще довольно сильно погружена в себя, очень склонна к самокопанию, как и большинство представителей моей профессии. Здоровый человек останавливается в какой-то момент, а артист расковыривает свою душу все сильнее и сильнее. Мне кажется, это просто профдеформация, не очень приятная особенность нашей работы. С одной стороны, у нас есть возможность выплескивать все негативные эмоции на сцене, спокойно поступать так, как мы вряд ли смогли бы в реальной жизни. С другой — нас учат все пропускать через себя. Наш организм заточен на страдания, видимо, для того, чтобы мы потом были способны их сыграть и зацепить зрителей. Мы зачастую гораздо острее реагируем на какие-то жизненные трудности. У меня такое ощущение, что все артисты с перебором воспринимают внешний мир и все неудачи.
— То есть не бывает радостных артистов?
— Нет, почему же. Мне кажется, это все же скорее склад характера, данность. Вот у меня, например, бабушка оптимистка, как и ее отец (кинорежиссер Владимир Немоляев, который снял «Счастливый рейс», «Доктор Айболит» и т. д.). Говорят, прадед был очень легкий и смешливый человек. После того как он выпустил несколько фильмов, его режиссерская карьера не очень складывалась. Его преследовали самые разные неприятности. Например, один из артистов, которых он снимал, эмигрировал, последовали санкции, фильм запретили к показу. Однако прадеда это не сломило, не ожесточило, он не обижался и не злился на жизнь.
И это то, чего мне как раз не хватает, и то, что бы я хотела у него получить по наследству, но не получила. Мой папа пессимист, так же как и его отец. И я зачем-то пошла в них. Такой уж я уродилась и ничего поделать не могу. Я любой повод найду, чтобы пострадать. Никогда не бываю до конца довольна профессией, своей работой — не важно, в чем она заключается. Вообще с трудом себя хвалю.
— Тем не менее, несмотря на пессимизм, чувство юмора вам не чуждо. По крайней мере, судя по фильму... Какие были самые нелепые и трагикомичные моменты во время съемок?
— Ну, например, мне очень хотелось, чтобы в одной сцене в кульминационный момент разбилась стеклянная дверь. Мы долго искали подходящую квартиру, основательно готовились. И вот наконец нашли ее и даже графика, который был готов нарисовать, как она посыпалась, чтобы ничего по-настоящему не бить. И в какой-то момент во время репетиции Юра просто одним пальчиком ткнул в нее и раздолбал. Дорогущую пуленепробиваемую дверь из Швейцарии! Сейчас здесь такую просто невозможно купить. Она слетела с петель и рассыпалась в пыль. А мы эту злополучную дверь в половине фильма уже отсняли, и как дальше снимать без двери, как будто она там есть, непонятно...
Последний съемочный день, все, как обычно, полыхает пламенем — мы должны снимать все проезды. Сначала никто не мог найти в Питере ни одной свободной платформы, и исполнительные продюсеры, видимо тоже в порыве отчаяния, предложили мне взять вместо нее эвакуатор. Вне контекста сложно передать, насколько это плохая идея. К счастью, платформа наконец нашлась, как всегда, в последний момент, и мы не успели — или просто денег не хватило, — но мы не успели получить необходимые разрешения для проездов, не достигли договоренностей с ДПС, и все закончилось тем, что к нам приехали полицейские, и, как мы их ни умоляли, как ни рассказывали, что мы тут фильм снимаем, съемки пришлось прекратить. И часть сцен улетела в мусорную корзину.
— Несмотря на все трудности, понравилось ли вам снимать кино? Многие далекие от самого процесса считают, что это чистый кайф...
— Кайф есть, но это лишь острие носа «Титаника», на котором ты балансируешь, понимая, что еще чуть-чуть — и рухнешь в бездну. Под тобой громаднейшая махина невероятного ужаса от ожидания, что вся 150 тысяч раз просчитанная, очень сложная конструкция навсегда потонет в небытии из-за какой-то мелочи. Например, дождь пошел — и все! Если ты не снимешь эту сцену сейчас, не сможешь уложиться по времени, ты не снимешь ее уже никогда.
Как бы то ни было, должна признаться, что мне производство кино очень понравилось. Хотелось бы еще что-то написать или снять, если у меня получится. Желание есть, а там как пойдет!
— Вы думали уже над тем, что конкретно хотите снять?
— Да. Не буду вдаваться в детали. Чем больше рассказываю о своих планах, тем меньше шансов, что я их осуществлю. Мне не хотелось бы циклиться на какой-то проблеме или жанре. Я могла бы сейчас, свесив ножки, кататься на одной и той же теме, писать какие-то девчачьи истории, но замахнулась на очень серьезную тему, и поэтому процесс идет пока очень туго.
— Кстати, о девчачьих историях. Ваша «Чайка» — очень личный фильм.
— Да, меня смущает некоторый излишний эмоциональный эксгибиционизм, которого как будто можно было бы постараться избежать, но я себя утешаю тем, что кино получилось искреннее, совсем бескожее.
— Полина, какая вы в любви? Какие самые дурацкие поступки, какие-то трагикомичные, странные, нелепые, вы совершали?
— Я так давно не влюблялась. Сложно ответить. Я не влюбчивая совсем. Зато, если это случается, моментально впадаю в состояние невероятной дурости. Вот сейчас мне кажется, что я такая очень взрослая, рассудительная, все про всех понимаю, а по сути, если вновь влюблюсь завтра или послезавтра, превращусь в идиотку.
— Может быть, вам так сложно найти объект симпатий, потому что ваши отец и дед слишком идеальны? Я читала ваше старое интервью, где вы говорили, что, возможно, никогда не выйдете замуж из-за этого.
— Мне явно надо сжечь все мои интервью! Вероятно, это оказывает некоторое влияние. С такими мужчинами, конечно, очень сложно конкурировать, но это совершенно не мешает мне влюбляться во что-то совершенно противоположное. Естественно, нельзя быть ни от чего застрахованным, может, я так и не встречу подходящего человека. Я вот сейчас думаю: мне 33 года, и наверное, уже пора быть замужем, родить пару детей...
— Почему вы к этому пришли?
— Не знаю, есть какие-то паттерны. Я не понимаю, в какой момент пересекла эту черту, и довольно странно себя ощущаю. Я частенько даю интервью, и обычно все задавали одни и те же вопросы про семью: как мне с ними живется, был ли у меня выбор не идти в актерскую профессию... Такое ощущение, что под дулом пистолета говорили: «Не пойдешь в артистки — мы отрекаемся от тебя!» И тут вдруг почему-то меня стали спрашивать: «А как это вы не замужем до сих пор?» Сначала у меня вылезали глаза на лоб от такой бестактности, я вообще не знала, как реагировать, а сейчас уже привыкла.
— Почему это вас так удивляло?
— Возможно, я не права, но не вижу в браке большого смысла. У меня такое ощущение, что он в современном мире как-то девальвировался. Это ни хорошо ни плохо, просто женщины стали более самостоятельны, свободны... Конечно, мы зависимы от мужчин в эмоциональном плане — хочется иметь плечо, на которое можно опереться, но в нем нет такой необходимости, как раньше. Мы можем сами себя обеспечивать. Получается, что отношения уже преимущественно на доброй воле держатся. Все как будто свободнее стали, но от этого, к сожалению, многие совсем потеряли совесть. Сейчас, правда, мне кажется, времена изменились. Раньше многие думали только о себе, никакие другие вопросы их особенно не интересовали, а теперь все призадумались над жизнью... Тем не менее эгоизм в личных отношениях, показанный в фильме, все так же остается вполне понятным и актуальным. До сих пор встречается немало инфантильных мужчин, порой даже возрастных, а влюбленные женщины нередко продолжают унижаться и вести себя как полные дуры...
— Возможно. Но ваша семья — родители, вы с братом, бабушка — кажется очень гармоничной, цельной и сплоченной. А ведь при таком сложном графике, в котором вы все живете, можно легко потерять связь. Что цементирует ваши отношения?
— Любовь. Конечно, у нас всех разные графики, и нет таких дней, когда мы неукоснительно собираемся вместе. Но я очень привязана к семье и чувствую себя некомфортно, если долго не вижу родных. Я и квартиру снимаю в доме, где живет бабушка. Вроде и отдельно живу, и не совсем. Когда возвращаюсь со съемок, первым делом еду к родителям, к бабушке. И если кто-то в отъезде, мы бесконечно на телефоне, по 14 раз на день созваниваемся. Это, может быть, не очень правильно, пора бы уже перерезать пуповину. Вероятно, со стороны выглядит как-то приторно и неправдоподобно, но в этом мой источник силы. Я стою на ногах только благодаря тому, что у меня есть на кого опереться. Дело прежде всего не в материальной или профессиональной, а в психологической поддержке.
— Кто ваша «скорая помощь»?
— Мама носит почетное звание семейного психолога. Я однажды подарила ей посуду с гравировкой: «Лучшему психотерапевту и гадателю на кофе». Все наши переживания падают на мамины плечи, она нас бесконечно успокаивает и как-то держит на плаву. Слава тебе, Господи, что она у нас есть. Когда нас уносит прочь в вихре самобичевания и мы совершенно теряем почву под ногами, мама заземляет нас.
— Ваша семья сильно повлияла на вас? У вас столько актеров среди близких. Благодаря им вы так полюбили театр?
— Отчасти да. Театр я полюбила сразу, потому что ненавидела детский сад, особенно тихий час. Я была самая крутая в группе — меня забирали, когда всех принуждали спать, потом приводили в Театр Маяковского, надевали розовое платье, завивали волосы, даже, по-моему, красили. Я бежала на сцену, и секунд двадцать был мой звездный час — я пролетала из одного конца в другой. И потом даже получала настоящую зарплату — целых пять рублей — в кассе! Понятно, что театр у меня ассоциировался с праздником. Потом, когда я стала постарше, окончила институт, появилась уже совершенно другая мера ответственности, а вместе с ней и трепет, страх сцены.
— Страшно ли играть с родными? Некоторые панически боятся даже их присутствия в зрительном зале...
— Нет, с ними прекрасно. Они замечательные актеры и партнеры, и мне с ними комфортно играть. Я очень люблю и когда они просто сидят в зале. Конечно, волнуюсь, ведь они приходят на самые первые прогоны, когда спектакль еще совершенно сырой, но жду всегда с нетерпением, потому что они дают очень ценные советы. Мне кажется, из дедушки вообще вышел бы прекрасный театральный педагог. Именно он готовил меня к поступлению в ГИТИС. У бабушки не хватало выдержки.
— Вы, кажется, очень близки были и с дедушкой, и с бабушкой. С самого раннего детства часто ездили с ними на гастроли и фестивали, путешествовали по разным городам и странам.
— Об этом можно книгу написать — «Гид по гастрольной жизни». Но не только с ними, с папой тоже. Где мы только не были! Мы объездили всю Россию и много-много стран: Израиль, Литву, Латвию, Эстонию. Помню, мне было лет пять, мы бесконечно ехали на автобусе из одного города в другой, из одной страны в другую. Поскольку я была маленькой, а бабушка с дедушкой народные артисты, нам неизменно уступали места, но я все равно немного уставала. И вот в какой-то выходной мы пошли гулять. Идем по городу, и тут бабушка сказала: «Какая Полина молодец, мы километров пять уже прошли, а она даже не ноет». И тут я: «Сколько?! Все, я больше никуда не пойду!» — и встала как вкопанная. Пришлось деду тащить меня на руках. Я мало что запомнила из той поездки, все города слились и голове, возникла полнейшая каша из впечатлений, но этот забавный момент остался.
А еще в детстве произошла другая удивительная история! Когда мне было лет шесть, мы прилетели в Израиль, и я слегла с чудовищным отитом. И мы попали к врачу, который вместо того, чтобы прописать мне антибиотики, посоветовал родителям съездить в Иерусалим, в Гефсиманский сад, и приложить меня ухом к определенной оливе, которая склоняется над оградой. Мои родители потащили меня туда, и на следующий день (вот как не верить в чудеса?) я была абсолютно здорова.
Однажды бабушке с дедушкой предложили поехать в круиз по каким-то европейским городам. У нас было довольно маленькое суденышко по океанским меркам, и мы попали в страшный семибалльный шторм. Мне было лет десять, и я уже прощалась с жизнью и умоляла вызвать вертолет, чтобы нас спасли. Весь корабль умирал, все лежали по каютам. И один только дед, блокадный ребенок Ленинграда, в такую страшную качку, когда стулья летают, тарелки разъезжаются по столу, пришел на обед.
И сегодня, когда я езжу с бабушкой на гастроли Театра Маяковского или на какие-то фестивали, у нас приключений хоть отбавляй. Не так давно мы побывали в Париже и попали в самый эпицентр забастовки «желтых жилетов». Это было похоже на боевик, хотя начиналось довольно мирно — бабушка представляла фильм, а потом мы планировали прогуляться по городу. Но не тут-то было, ведь кинотеатр находился на Елисейских Полях — главной протестной улице Парижа, и мы, чтобы добраться туда, едва пробились сквозь толпу митингующих. А вот уйти не смогли и остались запертыми там в полуподвале. Уличная толпа бушевала, появилась местная гвардия, в кинотеатре опустили решетки на окнах. И вот сидим мы, наблюдаем за всем этим из убежища, и перед нами будто проносятся кадры из боевика. Слева направо бежит толпа манифестантов, за которыми гонятся полицейские. Потом протестующие отдирают какую-то арматуру, кусок крыши, и уже справа налево мчатся убегающие полицейские, а за ними манифестанты. Затем полиция взрывает дымовые шашки, и весь газ проникает в наш маленький подвальчик, мы все начинаем рыдать... Прямо напротив нас была какая-то старинная усадьба с железными воротами, и манифестанты сломали ворота и забежали внутрь. За ними рванули полицейские и в конце концов захлопнули их в особняке, пытаясь таким образом обезвредить. Те стали еще агрессивнее... При этом бабушка была абсолютно спокойной. Она, с красиво уложенными локонами и нарядным бантиком, сидела и пила шампанское.
Порой она меня абсолютно поражает своей выдержкой, это при ее эмоциональности. Как-то по моей вине мы опоздали на самолет и из-за этого просто везде — и на открытие фестиваля, и на красную дорожку. Дед бы меня расчленил, а бабушка даже бровью не повела.
— Ваша актерская судьба складывается счастливо — вы вместе с бабушкой служите в Театре Маяковского, играете главные роли на сцене, куда выходили еще маленькой девочкой.
— Знаете, несмотря на то что буквально выросла за кулисами, именно на съемочной площадке всегда чувствовала себя комфортнее, спокойнее. Уже не вспомню, когда я появилась там впервые, но была я там часто, где-то с папой, где-то с бабушкой и дедом. Мне было там так здорово, так хорошо! И сейчас на площадке я абсолютно счастлива, несмотря на все сложности.
— Может, в вас пробудились гены прадеда-кинорежиссера?
— У меня нет ответа на этот вопрос... Режиссура привлекла меня тем, что мир, который ты придумал, почти полностью принадлежит тебе. Ты сам выстраиваешь его, подбираешь единомышленников. Мне интересен этот уровень вовлеченности и ответственности, совершенно новый для меня. А вот насчет генов не знаю.
— У вас вообще крайне интересная семейная история — ваши предки-дворяне влюблялись в цыганок, теряли все, были прокляты царем и так далее...
— Действительно, куда ни глянь — идеи для фильма. Некоторые истории превратились в легенды, и уже не поймешь, где правда, а где вымысел. Мне нравится, что у меня со всех сторон очень разные сословия. У папиной мамы с одной стороны все — дворяне-раздворяне, а с другой — старообрядцы. Даже фамилия говорящая — Немоляевы: «не так молящиеся».
У дедушкиного отца совершенно невероятная судьба! Вначале он был за белых, а потом по идейным соображениям перешел в Красную армию. Когда он во время боя переползал к красным по полю, больше всего боялся казаков, которые тогда лютовали и легко могли отрезать ему голову.
Немало испытаний выпало и на долю дедушкиной мамы. Она пережила блокаду, провела всю жизнь в общей квартире, но, несмотря на это, была очень тихой, скромной, никогда ни на кого голоса не повышала. Внешне я на нее очень похожа. А характером и скептицизмом больше напоминаю бабушкину маму, мою прабабушку.
— Это она была из дворян-раздворян?
— Да, именно она. Когда моя бабушка, ее дочка, в молодости увлекалась гжелью и хохломой, та смотрела на нее из-под сомбреро и говорила: «Света, какая же ты мещанка».
— Из-под сомбреро?
— Ну да, у них с прадедом — Владимиром Викторовичем Немоляевым — была очень интересная жизнь. Он был кинорежиссером, а она звукооформителем на «Мосфильме», и они бесконечно отправлялись в разные заграничные поездки и из них привозили совершенно ненужные вещи типа сомбреро. Есть и носить было нечего, а они почему-то покупали что-то экзотическое и ненужное.
— Предки вашей мамы тоже очень интересные.
— Да. Мамина бабушка — настоящий человек советской закалки. Она использовала все возможности и, как говорится, сама себя сделала. Чуть ли не в девять лет из деревни пошла пешком устраиваться на работу в город, от сохи выучилась на медсестру и всю войну спасала людей. Дедушка, ее муж, из семьи священников. Когда пришла советская власть, все церкви стали закрывать, а он не смог бросить приход, в котором был настоятелем, и устроился сторожем на склад, который организовали в этом храме. Более того, он чем-то занавесил все фрески и спас все иконы, которые там были. Церковь Преображения Господня до сих пор стоит на Волоколамском шоссе. Это одна из самых старых церквей Москвы... А мамин отец — армянин с иранскими корнями, известный спортсмен.
— И ведь все они встретились...
— Да. Это просто поразительно! Сколько должно было произойти неслучайных случайностей, чтобы они все сошлись, произвели на свет потомство, чтобы еще их дети встретились. Когда я об этом думаю, у меня голова взрывается. Именно поэтому я считаю, что все не случайно, что все предопределено. По крайней мере, какие-то судьбоносные встречи как будто где-то уже запрограммированы. Мы можем что-то пытаться планировать лишь по мелочам.
— Кстати, о планах. Каким вы видите будущее своей картины?
— Я очень надеюсь, что в декабре ее покажут в кинотеатре «Художественный» на открытом кинофестивале «Зимний», а потом будет премьера на одной из онлайн-платформ.
Подпишись на наш канал в Telegram