Судьба подарила мне театр «Ленком», где я встретила свою любовь и познакомилась с невероятным количеством талантливых, знаменитых и прекрасных людей. Инна Чурикова, Олег Янковский, Саша Абдулов, Евгений Леонов, Татьяна Пельтцер, Леонид Броневой... Я помню всех, кто был со мной и Колей Караченцовым и в минуты радости, и в минуты горя...
— В Театр Ленинского комсомола я пришла еще до Марка Захарова. Софья Владимировна Гиацинтова, председатель худсовета, после моего показа сказала, что меня берут и сразу же вводят в спектакль «Музыка на одиннадцатом этаже», где играли Александр Збруев и Николай Караченцов. Так началась моя жизнь в этом театре — и личная, и творческая...
Марк Анатольевич Захаров появился в театре в сентябре 1973 года. С его приходом начался расцвет театра. Караченцов и Захаров придумали новое название ему — «Ленком». В зале на собрании коллектива было много молодежи. Мы были поражены, что главный режиссер всех работников «Ленкома» называл по имени и отчеству и ни разу при этом не ошибся. Он обвел всю труппу строгим взглядом и сказал программную речь: «Я пришел создавать новый театр и прошу вас быть моими соратниками. Это будет ваш второй дом. Если кто-то будет мешать создавать мой театр, буду расставаться с ним, запомните это. Никому не позволю разрушить мой театр».
Мы приняли его слова с восторгом. Жизнь закипела. Все молодые, красивые, веселые, азартные. Мы пели, танцевали, репетировали, порой даже спали в гримерках, а вечером бежали на спектакль. Это был совершенно бешеный ритм, но нам он очень нравился. Ко всем праздникам с энтузиазмом ставили капустники. В фойе театра расставляли столы с угощением, покупали вино, пирожки в буфете.
Начались репетиции «Автограда-XXI» по пьесе Юрия Визбора. Это был режиссерский дебют Марка Захарова. В этом спектакле свою первую главную роль на московской сцене сыграл Олег Янковский.
Олега в «Ленком» привел Евгений Павлович Леонов, они вместе снимались в фильме «Гонщики». Олег был тогда актером саратовского театра. На съемках у них получился прекрасный актерский тандем. Евгений Павлович был как ребенок: если кто-то ему нравился, он тут же в него влюблялся. Леонов, вернувшись со съемок, порекомендовал молодого Янковского Захарову: «Марк, появился такой замечательный актер, настоящий герой-любовник, с невероятным обаянием, голубыми глазами».
Захаров специально поехал в Саратов, чтобы посмотреть на Янковского в спектакле «Князь Мышкин». И настолько был потрясен его игрой, что тут же пригласил в свой театр.
Стилистика «Автограда-XXI» была новой, непривычной. Это был музыкальный спектакль, вся молодежь нашего театра играла строителей нового города и пела зонги: «Мы видим этот город пока издалека, мы видим этот город, не названный пока».
Олежка был непоющий, но он подобрал себе подходящий речитатив. Когда надо было вступать или замолчать, кто-то из музыкантов «Аракса» щипал его за спину. Янковский всегда существовал отдельно от всех. Красив, статен, высок, выразителен — он гипнотически действовал на зал.
В «Автограде-XXI» я репетировала роль Марии, любовницы героя Олега Янковского, а Света Савелова — его жену. Но моя карьера была принесена в жертву любви — у меня начался роман с Колей Караченцовым. И я не могла сосредоточиться на репетициях. Как-то Марк Анатольевич сказал: «Людмила Андреевна, вы как-то отвлекаетесь... у вас то развод, то влюбленность». И перевел меня в массовку.
А когда мы с Колей наконец определились, он сказал: «Вот теперь вы можете репетировать и играть с Олегом Янковским». Олежка совершенно трогательный человек был. Он плохо запоминал текст. И я за него его заучивала, чтобы подсказать на сцене. Как-то, помню, он в панике шепчет:
— Я все забыл.
— Тогда давай целоваться, — предлагаю. А что делать? Надо же как-то уйти со сцены.
Критикой наш спектакль был принят довольно прохладно, зато привлек внимание молодежной аудитории. С «Автоградом-XXI» мы проехали много городов: Ленинград, Ригу, Сызрань...
Все в театре были очень дружны. Но как у людей творческих, очень занятых работой, у нас было мало времени на дружбу. Бесконечные перелеты, поезда, машины, города, гостиницы, студии и концертные площадки. Помню, как однажды Коля сказал Олегу:
— Знаешь, я так хочу дружить семьями — я с Людкой, ты с Людкой. Но ты завтра куда едешь?
— На съемки в Ленинград.
— А я завтра на съемки в Крым. И как мы будем дружить семьями? Я тебя обожаю, Олежка, но наша жизнь расписана по минутам.
Но когда они встречались, то дарили свою любовь, тепло и бесконечное уважение друг другу. Как часто говорил Коля: «Неважно, насколько часто мы встречаемся, важно, как мы друг к другу относимся...»
Все, кто хоть однажды попадал в наш круг, оставались в нем до конца: поэты Евгений Евтушенко и Андрей Вознесенский, художник Илья Глазунов, модельер Слава Зайцев, балетмейстер Владимир Васильев, композитор Максим Дунаевский, актеры и актрисы, режиссеры, его гример, костюмерша. Благодаря дружбе Коли с Пьером Карденом мы попали на ужин в ресторан «Максим» в Нью-Йорке. Рядом со мной за столом сидела Жаклин Кеннеди в элегантном черном костюме, с огромной бриллиантовой брошью и в перчатках. Она была на нашем спектакле и долго благодарила потом Колю за доставленное удовольствие...
— Это уже когда в театре появилась постановка «Тиля»?
— У Марка Анатольевича очень быстро появился в планах этот спектакль. И хотя Гриша Горин успел написать только первые сцены, Захаров приступил к репетициям. Горин всегда сидел в зале рядом с ним. Смотрел на актеров, как они работают, и тут же сочинял следующие сцены. На глазах труппы рождался сюжет. А музыку к этому пластическо-музыкальному спектаклю написал Геннадий Гладков.
Тиля репетировал Караченцов. Всеволод Ларионов играл короля Филиппа II, Маргарита Лифанова мать Тиля. Мы, молодежь, выбегали в темноте, меняли декорации и участвовали во всех массовых сценах. Тогда Инны Чуриковой еще не было в распределении, Неле, невесту Тиля, репетировала сокурсница Коли Караченцова Анечка Сидоркина. И хорошо, кстати, репетировала. Но Света Савелова ходила по театру и вещала: «Чего вы так все стараетесь, сейчас придет Инна Чурикова, она и будет репетировать». И слова Савеловой оказались пророческими: трех героинь пьесы сыграла Инна. Чурикова стала знаменитой после того, как на фестивале в Локарно дебютный фильм Глеба Панфилова выиграл главный приз — «Золотой леопард».
Эту удивительную актрису в наш театр привел Олег Янковский. Никогда не забуду этот день. Помню, идет она по коридору в невероятной красоты джинсах, жилеточке обтягивающей и маленькой шапочке. А Коля, признаться, ее вначале побаивался: «Даже не знаю, как мне придется с ней играть». После первой же репетиции он пришел в восторг: «Я таких не видел!» Все его страхи развеялись: ему попалась партнерша, равная его таланту, он может импровизировать с ней и она ответит сразу же, а не будет смотреть в текст, что там написано. Она безумно чувствовала правду и в характерной роли, и в трагической, и в комедийной. Они с Колей все могли. Оба темперамента вулканического.
Мы с Колей учились в Школе-студии МХАТ, а Инна окончила Щепкинское училище. Ее педагог Солнцева мне рассказала историю, как Инна показывала этюд приемной комиссии. Ей дали задание: «Покажите, как вы месите тесто». Она азартно принялась «месить», изображая, как роняет в него воображаемый волос, ищет его и не может найти. В общем, в приемной комиссии все хохотали, а у Чуриковой слезы текли от огорчения — пирог-то будет с ее волосами.
До «Ленкома» она работала в ТЮЗе, дружила с Лией Ахеджаковой. И даже какая-то манера передавалась Ахеджаковой от Чуриковой и Инне от Лии. ТЮЗ — театр молодежный, она играла там Бабу-ягу. Андрон Кончаловский рассказывал, что именно он посоветовал Глебу Панфилову взять Чурикову на роль Паши в фильм «Начало». Однажды Глеб при встрече ему сказал:
— Мне нужна актриса с простым лицом, как из народа.
— О! — говорит Андрон. — Я сейчас с сыном ходил в ТЮЗ, там Бабу-ягу играла такая страшная актриса, но так здорово, что весь зал аплодировал.
И Глеб пошел смотреть спектакль, потом зашел за кулисы и предложил Инне пробы. Ее слова «Не надо, я и без проб согласна» и вся эта сцена вошли потом в фильм «Начало».
— Интересно, как она вживалась в роль девушки из Средневековья?
— Инуся — это подарок судьбы. Такого актерского диапазона артисток у нас еще не было. Весь театр бегал смотреть, как репетирует Чурикова. Инна серьезно готовилась к этому спектаклю. Проштудировала всю литературу о Средневековье. Оказывается, женщины тогда выбривали часть волос, чтобы лоб казался больше, подкладывали под платье подушку, будто беременные, и ходили животом вперед. Когда Чурикова появилась на первой репетиции, все обомлели. Она спрятала волосы под чулок, сверху намотала белый платок, под платье подложила подушку. Ее героиня Неле словно сошла с картин Лукаса Кранаха. Марк Анатольевич, помню, в замешательстве повернулся к Горину:
— Я не понял, она сумасшедшая или гениальная?
— Гениальная, гениальная!
Это был спектакль, на котором мы учились актерскому мастерству. Коля играл на разрыв аорты. А Инна была такая разная! То она Анна в рыцарских доспехах, то кроткая, любящая Неле. У нее была сцена, когда Тиль стоит за решеткой, а она кричит ему: «Когда ты придешь ко мне, Тиль, когда ты придешь ко мне? Я жду тебя!» Весь зал рыдал, и мы вместе с ним, стоя за кулисами. Глядя на нее тогда, я вдруг поняла, что она знает все про эту жизнь: как женщине бывает одиноко, как она любит, как она ждет и не дождется...
На репетициях Инна нервничала, потому что попала в эпицентр нашей любви с Колей. Стоило ей на минуту отвлечься, как ее партнер исчезал, он мчался ко мне за кулисы, чтобы поцеловать. Она оборачивается, а Коли рядом нет. Им любовную сцену играть, надо настроиться, а он увлечен другой артисткой. И тогда она решила пригласить нас с Колей в гости, чтобы познакомиться поближе: «Коленька, я жду тебя, приезжайте с Людочкой ко мне».
Тогда они с Глебом жили на Воробьевых горах в маленькой квартирке. Открыла нам дверь Инна, на голове у нее полотенце накручено — она только что голову помыла. Это был незабываемый вечер. Мы приехали часов в шесть вечера, а уехали в восемь утра. Всю ночь слушали музыку, читали стихи. А у нее пес был — доберман-пинчер. Инна говорит: «А теперь будем слушать Моцарта». А это уже второй час ночи. Она включила музыку, собака тут же громко завыла: «У-у-у-у...» Соседи стали стучать в стену, мол, дайте поспать приличным людям. На Воробьевых горах расцвел вишневый сад. Инна предложила: «Пойдемте в вишневый сад, вспомним Чехова».
Идем по цветущему вишневому саду, за нами бежит доберман-пинчер счастливый, его то Коля погладит, то Инуська. И такой был рассвет потрясающий, как будто мы уже в раю. А главное, все поняли, что очень похожи, что у нас общие интересы: обожаем Ахматову, Марину Цветаеву, Пастернака, Моцарта, Вивальди, Баха. Мы полюбили друг друга, и это осталось с нами на всю жизнь...
— Как прошла премьера «Тиля»?
— Марк Анатольевич, конечно, не ожидал, что получится такой грандиозный спектакль. Еще до премьеры по Москве прошел слух, что в ленкомовском «Тиле» гениально играют Караченцов и Чурикова. Зрители были готовы платить любые деньги за билеты. Вахтерша, помню, кому-то по телефону сказала такую фразу: «Раньше в наш театр ходили в валенках, а теперь только в болонье». Это был спектакль для молодых москвичей. В день премьеры толпа сломала двери в театр, все прорвались в зал, кто сел на пол, кто стоял на верхнем ярусе. Марк Анатольевич велел всех пропустить: «Пусть смотрят». Этот спектакль был настоящим событием, с которого началась новая эпоха в театре.
В конце спектакля в зале творилось невообразимое: зрители рыдали, смеялись, отбивали такт ногами, когда мы танцевали. Здесь сошлось все: музыка, пластика, игра. На спектакль пришел Евгений Евтушенко. О том, что в зале сидит знаменитый поэт, никто не знал. Он зашел за кулисы и спросил, где гримерка Караченцова. Подошел к Коле, поцеловал его в лоб и сказал. «Я всю жизнь мечтал сыграть Тиля. Но увидел его в твоем исполнении и понял, что ты сыграл так, как я хотел».
После премьеры «Тиля» все газеты и журналы опубликовали фотографии Коли и Инны, где они стоят на коленях друг перед другом, она в белом платочке и голубом платье. Коля говорил, что никогда не готовился перед выходом на сцену: «Стоило Инне поднять глаза на меня, и мы уходили в другое измерение. Казалось, небосвод светился через ее необыкновенные очи». Перед премьерой я ей подарила серьги с голубыми топазами. И глаза у нее засветились еще ярче.
На следующий день после премьеры Марк Анатольевич, войдя в театр, не обнаружил висящего в фойе портрета Караченцова — поклонницы унесли на память. И тогда он сказал: «Я понял, Николай Петрович стал знаменитым!»
Когда мы привезли «Тиля» в Краков, студенты университета выбежали на сцену на поклонах и понесли Колю на руках через главную улицу в ресторан. Сидели рядом с нашим столиком и глядели на него как на небожителя.
Караченцов и Чурикова играли гениально. Когда Инна смотрела на сцене на Колю, он весь расцветал. Каким бы ни приходил уставшим со съемок или после концерта, он буквально летел в театр на «Тиля».
Они и отходили после спектакля одинаково — долго, трудно. Все артисты быстро разгримировались и домой. А они выходили только через два часа после окончания спектакля. Однажды я спросила Колю, в чем дело. Он ответил: «Мы сидим долго в гримерках и ищем свой взгляд в зеркале. Не персонажа, а свой собственный». Они входили на сцене в астрал, и потом надо было вернуться в свое тело. Коля объяснял это особое состояние так: «Я только делаю шаг на авансцену и тут же вхожу в другое измерение. Себе я уже не принадлежу. И мне нисколько не мешает зал, он меня не тревожит, я лечу в другом времени и должен воплотить то, что вижу в глазах Инны». Я замечала, что они, когда кланялись в конце спектакля, брали цветы, говорили спасибо, все еще оставались Тилем и Неле...
Это особый дар. Не все актеры им обладают, ведь кто-то произносит текст, а сам думает, например, где будет ужинать. На это способны только гении. Например, Евгений Павлович Леонов приходил в театр за два часа до начала спектакля, просматривал текст, входил в роль. А потом долго выходил из нее. Разгримируется, покурит, выпьет чайку, а потом уже едет домой...
Где бы ни был театр на гастролях, мы производили фурор. Вскоре у нас появился больший репертуар, Марк Анатольевич каждый год выпускал новый спектакль: «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты», потом «Вор» с Евгением Павловичем Леоновым.
— Поговаривали, что у Марка Анатольевича была идея ввести в «Тиля» Андрея Миронова...
— Они же дружили — Саша Ширвиндт, Миша Державин, Андрюша Миронов и Марк Анатольевич: пьянки-гулянки, разыгрывали друг друга, хулиганили. Может, у него и были планы ввести Андрея на роль Тиля. Не знаю. Во всяком случае, когда мы репетировали «Тиля», я часто сидела в зрительном зале прямо за столом Марка Анатольевича. Однажды на репетицию пришел Миронов. Он сидел рядом с Захаровым. Я слышала, как Андрей сказал: «Маркуш, а я, как этот парень, не смогу».
Я заметила, что он очень внимательно приглядывается к Коле. Он даже Захарова просил: «Марк, ну познакомь меня с Караченцовым». Но тот почему-то не знакомил. Но когда они встретились на съемках «Бульвара Капуцинов», стали закадычными друзьями.
Как-то летом мы снова приехали в Питер. Я, Татьяна Ивановна Пельтцер и Коля сидим за столом в ресторане гостиницы и обедаем. Вдруг появляется Андрей. «Коля, мой любимый, мой родной! — кидается ему на шею. — Я нашел три пьесы, в которых можем с тобой играть. Вставим в спектакль наш совместный номер со степом». А потом вдруг выпаливает: «Знаешь, как я тебя люблю».
Коля был для него не только партнером, а другом, с которым можно было трепаться обо всем на свете. Мы часто бывали у них с Ларисой в гостях. Андрей всегда просил Колю: «Расскажи анекдот», Коля с удовольствием рассказывал, а Андрей заливался смехом как ребенок, до икоты, до слез. Это была настоящая мужская дружба.
Они понимали друг друга с полуслова. Оба такие живые! Помню, как в Сочи, где они выступали с концертами, Коля вдруг сломал ногу. Андрюша отдал ему свои ботинки размером больше. «Коль, тебе нормально? — заботливо спрашивал. — Держись, потом купим тебе новые...»
В тот вечер в Питере мы долго сидели. Андрей был полон планов на будущее: «Значит, так! Сейчас я здесь запишу песню, после еду на гастроли в Ригу. А потом мы встретимся и все обсудим», — сказал он на прощание. Но в Риге Андрей умирает на сцене...
— А как в ваш театр пришла Татьяна Пельтцер?
— Татьяна Ивановна пришла к нам из Театра сатиры, где она прослужила 30 лет. «Маркушечка, — просила она Захарова, — возьми меня, пожалуйста, я так скучаю по тебе». И он принял ее в труппу. Она была удивительная: заводная, неуемная. С собой на гастроли возила коврик для занятий гимнастикой. В поездках, в поезде или в самолете, мы всегда сидели рядом.
Помню, едем в поезде в Ленинград, вдруг Пельтцер предлагает:
— Людк, а Людк, слушай, у Коли вечером спектакль, а ты со мной выпей коньячку.
— А по какому случаю?
— Да у меня последний любовник умер в 86 лет.
Мы с ней могли просидеть всю ночь за разговорами. «Вот вы с Инной в «Иванове» играете Сарру Абрамсон, еврейку, которая вышла замуж за Иванова. Это ведь моя судьба, — рассказывала она. — У меня папа немец, мама еврейка. Помню, расчесываю волосы у зеркала перед выходом на сцену театра Корша и думаю: «Какая же я красивая!» А сзади мамин голос: «Боже, Тань, какая же ты страшненькая».
Поначалу Марку Анатольевичу от нее доставалось. Она была остра на язык. Он грозился ее уволить за опоздания на репетиции, а она как секретарь парторганизации обещала написать на него жалобу «куда следует». Но в итоге победила дружба. Марк Анатольевич как-то сказал: «Татьяна Пельтцер — моя самая большая любовь в жизни».
Вскоре Захаров приступил к постановке «Трех девушек в голубом», спектакль был тихий, лирический, о женской судьбе по пьесе Петрушевской. И этих героинь играли Инна Михайловна Чурикова, Татьяна Ивановна Пельтцер, Света Савелова и я.
Мы с удовольствием репетировали и от души полюбили своих героинь. Таких одиноких женщин множество: они одни воспитывают детей, у них вечно не хватает денег, не хватает времени, они в каком-то загоне, бегут, несутся куда-то.
Марк Анатольевич на репетиции от меня добивался правды:
— Вы родились в интеллигентной семье, а мне нужна простая баба, которая может рявкнуть: «А ну, пошла отсюда вон, закрой дверь!»
— Марк Анатольевич, я так не умею.
— Ну, тогда идите в магазин «Мясо» напротив, поучитесь.
Я стала ходить туда и слушать, как продавщицы по-хамски разговаривают.
Елена Алексеевна Фадеева играла мать героини Инны Чуриковой. Однажды Инна, репетируя с ней, так вошла в роль, что швырнула кастрюльку и нечаянно сломала руку Елене Алексеевне.
В конце спектакля на сцене вдруг появлялся оркестр, в котором мы все играем на разных инструментах: я на виолончели, Инка на скрипке, естественно, под фонограмму. Все героини объединились, как в симфоническом оркестре, услышали друг друга...
Перед премьерой спектакль сдавали комиссии. Татьяна Ивановна пошла на худсовет, а мы — Инна, я и Света — ждем в гримерке приговора.
Пельтцер приходит расстроенная: «Ребята, спектакль не приняли». «Где вы нашли такую бедность, разруху, ну что это такое, это разве наш советский человек?» — посыпались претензии. А мы уже так полюбили наш спектакль. У нас у всех слезы на глазах. Заглянул в гримерку Марк Анатольевич и пообещал бороться за постановку. Мы поехали к Инне, зажгли свечи, открыли томик Анны Ахматовой, стали читать ее стихи и плакать. И в этот момент приезжает Коля и начинает нас тормошить: «Девчонки, вы что, с ума сошли? Это только начало борьбы!»
И ровно через год мы сыграли премьеру. Зал был полон. На прогон пришли Олег Борисов и Людмила Гурченко, они вместе с залом плакали в финале.
Татьяна Ивановна играла гениально, просто сказочно. Зал был очарован. Мы так сдружились на этом спектакле. Пельтцер приносила Инуське, зная, что у нее открылась язва, кашу геркулесовую в термосе. Только Инночка выбежит со сцены, она ей ложку в рот.
У Пельтцер в этой роли были огромные монологи. К сожалению, она стала забывать текст. Ей было уже 86 лет. Мы с Инной пытались спасти положение, раскидывая ее монолог на нас двоих...
Однажды Марк Анатольевич зашел к нам и грустно сказал: «Сегодня был последний спектакль «Три девушки в голубом». Вы сыграли его и посвятили Татьяне Ивановне Пельтцер, он всегда останется ее спектаклем, поэтому никакого ввода на ее роль не будет, мы прощаемся с ним». Конечно, нам было очень тяжело, но мы согласились с решением режиссера. Захаров показал силу воли и благородство перед актрисой, которая так гениально играла...
— Вашим партнером на сцене был Леонид Броневой...
— Выдающийся актер! Марк Анатольевич еще на съемках фильма «Тот самый Мюнхгаузен» стал его обхаживать. И Броневой дал ему слово, что придет в театр. Но пришел он не сразу...
У него была редкая способность: его роль в процессе репетиции удивительным образом становилась центральной. О его непростом характере слагали легенды. Мы с ним были заняты в спектакле «Чайка», я играла Полину Андреевну, а он Дорна. Его роль была сыграна им виртуозно. Однажды мы репетировали сцену, и я ему говорю: «Вы так себя ведете, а ведь я вас люблю (у нас же была любовь), ну обратите на меня внимание!» И после этих слов я в сердцах ударила по столу. Вдруг Леонид Сергеевич подскочил, повалил меня и стал душить. Настолько вошел в роль! Я же его раздражала, преследовала своей любовью. Марк даже закричал:
— Стоп, стоп!
Броневой смешался:
— Прости, простите, пожалуйста...
Это было так неожиданно, что я не успела испугаться.
Когда Броневой только пришел в театр, он уже был известным актером, смотрел на нас несколько свысока. За его плечами был Мюллер из «Семнадцати мгновений весны».
Помню нашу первую репетицию. Я по роли начинаю его обнимать, целовать, а он вдруг говорит:
— Стоп, стоп!
Марк Анатольевич не понимает:
— В чем дело?
Леонид Сергеевич спокойно отвечает:
— Я должен к ней привыкнуть.
После репетиции спрашивает:
— Что ты сегодня делаешь вечером?
— Играю спектакль...
— Заезжай за мной, поедем с тобой в машине по городу, будем разговаривать о жизни.
Коля звонит:
— Где ты?
— Мы катаемся с Броневым по Москве, привыкаем друг к другу.
Конечно, в итоге мы полюбили друг друга. Броневой на все праздники делал мне подарки. Он был удивительной скромности человек. Когда Лужков давал актерам квартиры, отказался: «Да у меня есть квартира на Бронной». Мы его хором уговаривали: «Леонид Сергеевич, вы можете ее продать или сдавать. В конце концов, купите своей Викулечке что-нибудь оригинальное, поедете куда-нибудь отдыхать». В общем, в итоге он согласился...
Бывало, встретимся в коридоре, Броневой обязательно спросит:
— Ну как ты там?
— Да все нормально.
— Колясику привет.
Он и Инну обожал, а она его. Всегда при встрече спрашивала, как его жена, как он себя чувствует.
Когда Броневой умер, мне сразу позвонила его жена, зная, что у нас с ним были очень теплые отношения. Он мне рассказывал о своей жизни в Воронеже, о жене умершей, о дочери, с которой не общался. Я его уговаривала найти с ней контакт...
Но, конечно, самые близкие отношения у нас с Колей были с Инной. Они вместе сыграли спектакль на двоих «Sorry», который для них поставил Глеб Панфилов. Все действие происходит в морге. Богатый эмигрант из Израиля решает жениться на своей первой любви, которая работает санитаркой в морге. Но обстоятельства жизни оказываются сильнее их...
Они с Колей любили петь, это их еще больше объединяло. Глеб Панфилов придумал трагический финал, когда они, напившись, поют русские песни. Я всегда уходила до финала, не могла смотреть, как они рыдают, потому что не возможно соединиться — его в Тель-Авиве ждет семья.
С этим спектаклем они поехали в Америку. Я говорю: «Инночка, ты там следи за Коленькой». Когда они вернулись, Инна спросила:
— Как ты с ним живешь? Он же не спит совсем и другим не дает. Мы приезжаем в гостиницу, надо поужинать, отдохнуть. А Коля все не может наговориться. В общем, в четыре часа утра только ложились спать.
А я ей отвечаю:
— Мы так всегда живем!
Они были не только блестящими партнерами, но и близкими друзьями. Мы с ее семьей встречали Новый год, праздновали дни рождения, вместе отдыхали. А еще мы с Инной умудрились родить сыновей не только в один год, но и в один месяц: Инна Ванечку, а я Андрюшеньку.
Помню, праздновали в «Праге» Колин юбилей, ему исполнилось 60 лет. Мы сидели всю ночь, приходили актеры из других театров, Инуська пела, читала стихи. Все кругом родные. Правильно говорила Татьяна Ивановна: «Мы все Людки, Кольки, Таньки и Инки в театре, все мы братья и сестры. И когда мы выходим на сцену, должны любить друг друга, потому что друг другу отдаем души. А когда зритель это впитывает, он уходит обогащенный этим, потрясенный. А тогда зачем театр, если этого нет?»
— У Караченцова и Чуриковой был еще один общий спектакль — «Город миллионеров»...
— В наш театр по приглашению Марка Захарова приходит Армен Джигарханян из Маяковки. В этом театре Захаров ставил «Разгром», Армен там гениально играл. Он, видно, решил сменить обстановку.
Начались репетиции. Мы, стайка молодых актрис, играем проституток. Мне очень понравилась реакция Армена, он так хохотал, когда мы вышли на сцену: «Знаете, у нас трагедийная ситуация должна быть, а мы таким образом уходим в комедийную». Нас тут же убрали.
Армен и Инна играли просто замечательно. И вдруг он уходит из театра. Как-то Инуська звонит нам: «Коль, ты знаешь, я так люблю этот спектакль, мне так нравится эта роль. Ты можешь поддержать меня?» И Коля стал играть вместо Армена. Когда мы приехали на гастроли в Санкт-Петербург, пришел Додин, как он сказал: «На гениев посмотреть». После спектакля все целовал их, приговаривая: «Вы — праздник, вы настоящие актеры».
И когда уже Коля стал инвалидом, Инна позвонила и просила передать ему:
— Спектакль «Sorry» останется только нашим с ним спектаклем. А в «Город миллионеров», думаю, он разрешит ввести кого-то другого.
— Бери тогда Хазанова, Коля тебе, конечно, разрешает. Ты любишь эту роль, пожалуйста, играй, — я прекрасно знала его ответ...
Мы часто с Инной перезванивались. Как-то я ей посоветовала посмотреть фильм «Лев зимой», где играли Питер О’Тул и Кэтрин Хепберн: «Это твоя роль!» Чурикова тогда года два или три ничего не репетировала в театре. Мы с Колей ходили на премьеру, «Аквитанскую львицу» поставил Глеб Панфилов. Коля приходил к ней на спектакль, он все время плакал, говорил: «Я даже не знаю, с кем ее можно сравнить». Когда мы зашли в гримерку, чтобы поцеловать Инну, Глеб сказал: «Она все время говорила: «Ах, если бы Коля сыграл эту роль...»
Коле после той страшной аварии предлагали играть в инвалидном кресле, но он отказывался. Я думаю, если бы не Колина авария, они еще не раз потрясли бы публику своей игрой. Она как столб огня, как атомная электростанция огромная. И когда выходил Коля, это была вторая волна этой электростанции. И зал от этих искр заряжался...
И вот приходит «Аудиенция». Я думала, что этот спектакль Глеб Панфилов будет ставить у нас в театре. Но Инне отказали в постановке. Слава богу, ей позвонил Женя Миронов и предложил сцену Театра Наций. На премьере творилось что-то страшное. Финал спектакля потряс нас с Колей. Он все повторял: «Как в эти семьдесят с чем-то лет найти новые краски? Инночке, наверное, было очень горько играть не на своей сцене...»
— А были ли у Чуриковой партнеры, с которыми она отказывалась играть?
— Нет, никогда. Причем она удивительно чувствовала партнера: в каком он сегодня настроении, состоянии, нервный ли, устал ли. Она вглядывалась в человека, привыкала к нему, искала контакт. Помню, как перед спектаклем Инна смотрела на Евгения Павловича Леонова влюбленными, как у коровы, глазами, ведь на сцене она должна была его любить. А он опять наелся борща с чесноком. Она ему ласково:
— Зачем вы чеснок ели перед спектаклем?
— Не могу я есть борщ без чеснока.
— А вы не ешьте борщ, съешьте куриный супчик, — ласково советовала партнеру.
Евгения Павловича невозможно было не любить. Сразу же после свадьбы мы с Колей отправились в Питер на съемки «Старшего сына». Нас, молодоженов, поселили в отдельном номере. Все хорошо, только в ванной шел ремонт. Как-то Леонов, который играл в этом фильме главную роль, зашел к нам перед съемкой:
— Коль, что случилось?
— Я привез молодую жену, а нам такой номер дали.
И они вместе решили объявить бойкот: не поедем сниматься, пока номер Караченцову не поменяют. И нам тут же дали другой!
Все в театре обожали Чурикову. Она со всеми была ровна, вежлива. Только однажды сорвалась. Это был очень тяжелый спектакль «Чайка». Девочка-костюмер стала надевать ей шляпку и нечаянно уколола шпилькой. «Нет, нет, не надо!» — резко сказала Инна. Она должна быть умиротворенной в этой сцене, а ей сделали больно. Инна всегда дарила подарки своим гримерам, костюмерам. У нее был свой постоянный костюмер. Преданная Ира успела попрощаться с ней в больнице.
У них очень много схожего было с Колей. И тот и другая не позволяли никого оскорблять в театре. Никогда. И никому не завидовали... Гениям это свойственно.
Помню, Броневой позвонил, когда Коля с Инной сыграли «Sorrу»:
— А где эта звезда?
— Звезда уже полетела дальше светить.
— Люда, передай им, что это гениальное пособие для всех артистов, как надо существовать на сцене, я потрясен, я в восторге!
Коля всегда подойдет к партнеру после спектакля и скажет: «Молодец, очень хорошо». Если что-то не ладилось у партнерши на репетиции, всегда мог дополнительно с ней пройти сцену.
Как-то Володя Высоцкий пригласил нас на «Гамлета» на Таганку. Заходим потом к нему в гримерку. Володя, совершенно белый от напряжения, стоит в трусах.
— Вова, — говорит потрясенный Коля, — я даже не знаю, как твою игру назвать...
— Ужасно я сыграл сегодня, да? Что-то я нервничал.
— Да это гениально, понимаешь? Гениально!
А потом вышел фильм Говорухина «Место встречи изменить нельзя», мы отменили все дела, с Колькой сидим у телевизора, смотрим. Я говорю:
— Давай позвоним Володе, поблагодарим его.
— Да ему сейчас все звонят, он и так, наверное, уже устал.
Набираем.
— Коль, ты чего звонишь-то?
— Как? Я сейчас посмотрел первую серию, слушай, ты просто гениально сыграл, какие образы, как вы передали эпоху!
Володя помолчал, а потом сказал:
— А мне никто не звонит. Ты первый.
Помню, как однажды Володя сказал Коле очень пронзительную вещь:
— Мы с тобой недолго будем жить...
— Почему? — возразил Коля. — Я спортивный, здоровый...
— Да потому, что мы горим с двух концов, как свеча. И все для того, чтобы осветить путь идущим за нами и показать, где свет...
Это были пророческие слова Поэта.
У них у всех было удивительное отношение к работе. Они ей отдавали себя без остатка.
— Многим кажется, что в жизни знаменитые артисты совсем не такие, как на сцене. Какой была Чурикова?
— Хохотушка, танцевать любила, очень модно одевалась. На день рождения мы шили у Славы Зайцева ей платье. И потом она сама выработала свой стиль. Любила подчеркнуть талию. А еще она обожала разные шляпы. Одна, с огромными полями, украшенными цветами, чуть ее не угробила: однажды она в своей шикарной шляпе упала и сломала обе руки. Инна вошла в театр, только ступила на ковер, он, видно, немножко закрутился, и она — бац! — и упала. И все, ее увезли в больницу.
Она очень любила одеваться элегантно и именно в своем стиле. Всегда носила шикарные пальто. А со временем полюбила одеваться молодежно: спортивная кепочка, короткая курточка модная. И я всегда поражалась, как она спокойно внедрялась в костюмы на сцене, она в них просто вживалась. А в жизни диктовала художнику, чтобы он шил то, что она хочет. Потому что в жизни — она, а там — героиня.
В Болгарию, помню, приехала в шубе из белого песца до пола. Что мы там творили! Даже Колясик мой стал засыпать, а мы с ней все время танцевали. То пошли на выставку, то в галерею. Но если выпускался спектакль, она целиком посвящала себя работе, была очень собранной. Какой бы больной она ни приходила на спектакль, в театре сразу преображалась. Недаром говорят, что сцена лечит.
— А ей завидовали коллеги?
— Как-то одна актриса из МХАТа мне сказала:
— Подумаешь, Чурикова! Я посмотрела несколько спектаклей и знаю, как она играет.
Я ответила:
— Ну, попробуй.
Светить на сцене так, чтобы все взгляды шли за тобой, а всех остальных не было видно, могла только она одна.
Однажды, когда Коля уже стал инвалидом, я его спросила: «Коль, а ты знал, что ты гений?» Он кивнул головой. И она тоже знала, понимала свою миссию, поэтому и выбирала такие серьезные роли, как «Аквитанская львица».
Ее обожали зрители. Она ради них сжигала себя на сцене. У служебного входа ее вечно ожидала толпа. Она считала, что это тоже часть ее профессии — подписать программки, поблагодарить за любовь к ее ролям.
При этом она была удивительно скромна, не старалась тянуть на себя одеяло в актерских компаниях. Но однажды она осмелела, и все из-за любви к поэзии. На какой-то вечер в «Праге» пришел Миша Козаков и тут же выступил: «Я прочитаю вам Бродского». Инна послушала и тоже предложила: «А можно я прочитаю Ахматову или Марину Цветаеву?» И у них началось соревнование. Но это не было борьбой. Она с такой нежностью к нему обращалась: «Миша, Миша...» Никогда у нее не было зависти к партнерам.
И когда ее не стало, мне так холодно сделалось на этой земле, так холодно в театре. Мне нужно потрясение. Чтобы пришла какая-нибудь актриса, вот так, как она, сказала — и все замерли. Люди сидят и плачут или рыдают.
— А вы выходили на сцену после ухода Караченцова?
— Это было в 2022-м. Начинался Новый год, конец декабря, мне предложили выйти в эпизоде, пронести свечу в спектакле «Юнона и Авось». Мне было очень трудно. Я ведь все помню...
Это был легендарный спектакль. На премьере «Юноны и Авось», чтобы сдержать толпу, пришлось вызывать конную милицию. Люди прорывались через служебный вход, лезли в окна. Это был грандиозный успех, который длился 20 лет. Когда мы приехали в Питер с «Юноной», вызвали матросов, и они держали оцепление, чтобы посадить Колю в машину. Это же надо, столько гениев собралось на этом спектакле: Леша Рыбников, Андрей Вознесенский, Владимир Васильев и Марк Захаров. А какие актеры там блистали! Николай Караченцов, Лена Шанина, Александр Абдулов... Это был ансамбль, актерское братство: «Один за всех, и все за одного!»
Как-то на сцене кемеровского театра Коля неудачно спрыгнул, и у него вылетела коленка. Абдулов кладет его на спину и таскает до конца спектакля на себе. Никто из зрителей ничего не понял. Песню «Я тебя никогда не забуду...» Коля спел, опираясь на Сашку...
И вот я выхожу на сцену, которая помнила корифеев, с этой свечкой и думаю: «Только бы сейчас у меня сердце не разорвалось! Мой муж в этом спектакле покорял Нью-Йорк, Париж, Пьер Карден, стоя на коленях, целовал ему руку...»
И вот иду я, вдруг слышу, Коля мне говорит: «Ты сильная, я здесь, я рядом». А за ним Сашки Абдулова голос: «Все нормально, иди спокойно». Я дошла до кулис, там меня ждал актер с чашкой кофе. «Я туда коньячку капнул, — шепчет, — не нервничай, спокойно, мы тебя любим».
Так я вернулась в этот театр. Конечно, мне было очень горько, но, как правильно говорила Татьяна Ивановна Пельтцер, актерские души остаются на сцене. И когда ты выходишь, чувствуешь, как будто они тебя обволакивают своей любовью...
Все они мне снятся до сих пор. Они меня благословили на операцию, когда я разбила руку. Мне под наркозом собирали по косточкам пальцы. Я на всю жизнь запомнила этот сон. Иду на открытие сезона в театр. Навстречу Олег Янковский, как всегда с бабочкой, костюм шикарный, трубка в зубах:
— Не волнуйся, он сейчас придет.
— Кто?
— Коленька.
Стоит Сашка Абдулов в рубашке белой, в галстуке, и говорит: «Да-да, он сейчас идет». И вдруг выходит Коля, обнимает меня, руки у него горячие: «Все пройдет хорошо, вот увидишь!» Вдруг Олег говорит: «Пора. Нам работать надо, Коля, пошли». Они поворачиваются, машут мне и уходят. Я понимаю, что они и в раю работают!
И вот теперь, приходя в театр, играя в массовках, думаю, как мне не хватает Евгения Леонова, Леонида Броневого, Олежки Янковского, Коли и Инны...
Но, мне кажется, они свое предназначение на этой земле выполнили. Столько фильмов, столько спектаклей, столько гениально сыгранных ролей. Они навсегда вписаны в золотые страницы театра и кинематографа...
Однажды мы с Колей шли по Клязьме, он вдруг остановился: закат, все розовое, аисты собираются в стаи. Осень. Он посмотрел на это все и заплакал.
— Почему ты плачешь, у тебя что-то болит? — спрашиваю.
А он вдруг говорит:
— Знаешь, я так счастлив, что стал инвалидом.
— С ума сошел? Ты же хотел короля Лира сыграть в 70 лет.
— У меня было все: любовь зрителей, я летал бизнес-классом, жил в люксах, мне платили большие гонорары, у меня было столько поклонников, меня носили на руках. И вдруг боль, кровь, гной. Ты видишь, что лежащие рядом люди в других палатах хотят умереть, чтобы только не жить такими инвалидами. А надо жить...
Помню, как врачи посоветовали нам убрать все зеркала, спрятать ножи, закрыть окна, мол, он увидит себя в зеркале и покончит жизнь самоубийством. Он же актер! А он вышел, увидел наши глаза, медбратья стоят притихшие, и написал: «Ребятки, я вас люблю, но жизнь люблю больше, я еще что-то должен сделать». И он сделал великое дело! Коля перевернул предвзятое понимание об инвалиде. Он доказал на своем примере, что это человек, которому нужно сочувствовать, потому что у него такая же душа, она не улетела, она здесь.
Помню, гуляли мы где-то. Вдруг он увидел, как в автобус заходят инвалиды.
— Ребята, хотите почитаю стихи вам? — кричит он им.
Они все:
— Петрович, Петрович!
И он стал читать им стихи. Коля даже выезжал с автобусом с инвалидами на какие-то экскурсии, чтобы поддержать их.
Мечтал ли он вернуться на сцену? Когда приходил к Саше Калягину на спектакль, он плакал от восторга.
— Тебе тяжело, что ты не можешь играть?
— Нет, мои друзья, Инночка Чурикова, Сашечка Абдулов, Юрочка Яковлев делают невообразимое, и я счастлив, потому что дышу этим же, потому что я с ними.
Какая мудрость была в его словах! Как Татьяна Ивановна говорила: «Мы все уйдем, а что останется?» Останется тот, кто сможет поделиться своей духовной силой. Это не забывается...
Недавно встретила одного театрального критика, он спросил меня:
— Как живете?
— Да так. Без звезд, без огня...
— Да, ушло целое поколение таких, как Юра Яковлев, Смоктуновский, Миша Ульянов, Андрей Миронов, Николай Караченцов, Инна Чурикова...
И Марк Анатольевич — царство ему небесное, я за него каждое утро молюсь. У меня такое ощущение, что Захаров тоже пришел в наш театр для того, чтобы зажечь все это, этот костер. И он выполнил тоже свое предназначение. Это был настоящий столб огня, до самых небес.
Я за них за всех молюсь. Они все для меня как близкие люди, которых Бог послал, чтобы светить и поделиться светом с людьми. Это были ангелы, я их так называю. Ангелы во плоти...
Подпишись на наш канал в Telegram