«Наташа Вилькина мне помогала. Когда на репетиции я испугалась пустого зала, подвела меня к суфлерской будке. Перед ней на сцене был гвоздями выбит крестик. Наташа поставила меня на колени и благословила. Наверное, поэтому на своем первом спектакле я чувствовала себя как рыба в воде. Это было такое счастье! В театре про меня сказали: «Наглая! Все киношники наглые».
— Елена, мы беседуем в преддверии вашего 65-летия. Как вы относитесь к юбилеям?
— Как к хорошему поводу собраться с друзьями, с которыми по работе видишься нечасто. Вообще у меня двойной юбилей, помимо 65-летия — полвека работы в кино, потому что картине «Не болит голова у дятла», в которой я дебютировала, исполнилось пятьдесят. И очень приятно, что Госфильмофонд России отреставрировал ее в цифровом формате и выпустил в повторный прокат. Я присутствовала на премьере, на которую пришло достаточно много людей, и испытала огромную радость от того, что наш фильм продолжает жить и волновать зрителей.
— Не скрываете свой возраст, как некоторые актрисы?
— Абсолютно нет. Взросление естественно и нормально, это жизнь. О возрасте я особо не задумываюсь, много работаю. У меня куча проектов.
Не так давно мой агент Алла Бахтадзе проверяла информацию обо мне на популярном портале о кино и театре. Я спросила:
— И сколько у меня ролей? Все время говорю, что больше семидесяти, но не считала и точно не знаю.
— Сто две, — ответила она, — скоро еще две добавятся. Режиссерских проектов пятнадцать.
— А давай ради смеха посчитаем, сколько в них серий! У меня ведь были очень длинные проекты — «Женщина без прошлого», «Кармелита. Цыганская страсть», «Пока станица спит».
Алла посчитала, и оказалось, что в общей сложности я сняла 995 серий! Сама не ожидала такого результата.
— Спрашивать, как вы попали в кино, я не буду, потому что знаю — по знакомству!
— В каком-то смысле. Режиссер картины «Не болит голова у дятла» Динара Асанова была замужем за художником-графиком Колей Юдиным — коллегой моего отца. Коля бывал у нас дома и один, и с женой. Я не знала, что она кинорежиссер. Однажды Динара рассказала, что начинает снимать фильм о моих ровесниках, и предложила попробоваться на главную роль. Пробы прошли успешно.
Асанова очень интересно работала с детьми. Сценарий нам читать не давали, только один раз познакомили с ним на пробах, и мы его обсуждали. Потом каждый раз, когда снималась какая-то сцена, Динара напоминала, про что она, и в репетиции подводила к нужному результату. Она общалась с нами по-взрослому, это было сотворчество. Я даже ходила к ней в монтажную и видела практически весь процесс создания фильма.
Примерно так же проходила работа в картине «Ключ без права передачи», в которой я снялась позднее. На ней Динара очень много беседовала с ребятами. Она воспитывала личности. Помню, говорила: «Вы можете ошибаться, но у вас обязательно должно быть свое мнение обо всем, что вас окружает. Человек не может быть амебой, которая просто плывет по течению».
— До окончания школы вы снялись в пяти картинах. Как относились к этому родители? Не боялись, что вас испортит ранняя популярность?
— Мне это не грозило. Отец был достаточно строг в своих взглядах, осуждал гордыню и меня воспитывал соответствующим образом. Я никогда не страдала кумирством ни по отношению к другим людям, ни тем более к себе. Динара, кстати, не хотела, чтобы снимавшиеся у нее ребята шли в актерскую профессию, говорила: «Сейчас вам все легко дается, кино для вас игра. Если вы выберете этот путь, начнется очень сложная жизнь». Но для меня поступление на актерский факультет было вполне закономерным.
На съемках «Не болит голова у дятла» я сдружилась с актрисой Екатериной Васильевой. «Лена, пойми, — говорила она, — кино лишь снимает сливки с того, что человек уже умеет, а настоящая мастерская актера — в театре». И я решила поступать в театральный вуз, причем не в родном Ленинграде, а в Москве, потому что хотела быть самостоятельной.
— Чем вы увлекались в юности? Чем занимались?
— Из школьных предметов я обожала математику, геометрию и химию. Если говорить о кружках и секциях, то занималась очень многим — от легкоатлетического пятиборья, плавания и фигурного катания до шитья мягких игрушек. Шила очень неплохо и примерно с 11 до 19 лет одевалась в свои вещи. У нас тогда было очень хорошее домоводство в школе, наше поколение всему научили.
— Дочь художника не могла не рисовать!
— Я ходила в художественную школу и больше всего любила графику. Хотя года в четыре, помню, рисовала в тетрадке акварелью какие-то абстракции. Батя приветствовал мои занятия художественным творчеством. Однажды, когда я уже училась в Москве и приехала домой на каникулы, поставил мне натюрморт — чайник и кофейные чашечки, и я попробовала написать его маслом. К сожалению, эта работа потом потерялась. Батя оценил ее довольно высоко: «Что ж, пять живописных сантиметров есть».
Он писал для себя, и в моей питерской квартире хранится большая коллекция его работ. Однажды мой друг Юрий Волкотруб, художник-керамист и меценат, у которого галерея на Невском, предложил сделать выставку портретов, пейзажей и выдержек из писем моего отца. Как-то почитала их Юре, и он был под большим впечатлением. Выставка открылась в день рождения бати и продолжалась два дня. На нее собрались его и мои друзья, и самый поразительный эффект произвели не какие-то живописные вещи, очень хорошие, а письма. Все вдруг стали вспоминать своих родителей, свою переписку с ними. Сейчас ведь ничего такого нет — люди перешли на эсэмэски. А батя очень любил письма.
Он много лет болел, часто ложился в больницы и санатории и писал оттуда нам с мамой. У меня сохранилась целая пачка его удивительных посланий. Иногда я их цитирую на каких-то выступлениях. Вот, например, что отец писал мне 18-летней: «Мироздание соткано из человеческих условностей, и разглядеть ты его сможешь только через художественное творчество и поэзию мира. Главное — не отпусти радости труда, чтобы не обрести бремя существования. Работа раскрывает лучшие качества человека. Развитие способностей связано с нравственным развитием. Старайся, чтобы твою работу называли доброй...» Я восприняла это как благословение на жизнь...
Отец был философом по натуре и мыслил философскими категориями, хотя и не получил системного и глубокого образования. Окончил только художественное училище. В 16 лет ушел на фронт, воевал в пулеметной части, был награжден орденом Красной Звезды, а в 20 получил тяжелые ранения и вернулся с войны инвалидом. Через несколько лет заболел туберкулезом, которым страдал всю оставшуюся жизнь.
Он был промышленным графиком. Дизайном этикеток и упаковок занимался дома. Мы жили в коммуналке, и к нам часто приходила соседка. Когда отец работал, она по его просьбе читала ему какую-нибудь книгу. В перерывах он выходил на кухню попить чайку и начинал философствовать о смысле жизни. Его слушателями чаще всего становились мой старший брат Андрей и я. Помню, в 16 лет я была очень озабочена тем, когда у меня начнется период совершенной жизни, когда я для него созрею.
Помимо отца мою личность во многом сформировала моя бабуля — не родная, родные бабушки умерли очень рано. Екатерина Алексеевна Соколова была нашей соседкой по питерскому двору-колодцу, и я часто к ней ходила. У них с моим дедом был гражданский брак. Бабуля меня водила в церковь и читала Жития святых и Евангелие. Духовное образование у меня началось примерно с четырех лет. В детстве я ездила в деревню на мамину родину в Новгородской области, пыталась там ходить по водам и очень удивлялась, что не получается. Сидела в воде и злилась. Мама за шкирятник меня вытаскивала.
Очень хорошо себя помню в этом возрасте, в то время у меня открылось духовное видение, а с пяти лет — слышание. В Библии написано — имеете уши и не слышите, имеете глаза и не видите, сердца ваши окаменели. Эти три дара — видеть, слышать и чувствовать — должны быть нормально развиты у каждого человека, нас такими создал Господь. У меня они, видимо, проявились благодаря бабуле, она так воспитывала. Отец был коммунистом, настоящим, идейным. И для него было трагедией то, что произошло с коммунистическими идеалами в XX веке. Он говорил: «Идея была прекрасная, но ее воплощали люди...» Правда, когда отец умирал, рядом с его кроватью стояла икона. Уходил он очень тяжело, весил 33 килограмма, но сохранял силу духа до самого конца. Никогда не забуду, как руками цыганочку танцевал в постели. Брат мой сидел рядом и играл ему на гитаре. Отец грандиозный был человек.
— Мама ваша была ему под стать?
— Мамочка была чудесная и такая аккуратистка! Благодаря ее заботам никто в семье не заболел, несмотря на то что у отца была открытая форма туберкулеза. Мама тщательно обрабатывала все, чем он пользовался. К сожалению, доктора меня в детстве пичкали специальными противотуберкулезными таблетками, нарушившими обмен. И после 20 лет я очень сильно поправилась.
Мама была фельдшером по образованию, но не работала по этой профессии, помогала отцу. Тогда все делалось вручную, и поначалу отец писал тексты кисточкой — у него была необыкновенная «рука». Потом, чтобы не заниматься чудовищно кропотливой работой, он придумал свое ноу-хау — фотонабор. В ванной у нас была настоящая фотолаборатория. Работали родители целыми днями, и отец, по-моему, был единственным из питерских промышленных графиков, удостоенным медали «За доблестный труд».
— Как проходила ваша учеба в Москве?
— Я поступила в ГИТИС на актерский факультет, но меня чуть не отчислили в самом начале учебы, потому что я не успела на «картошку». Уехала в Одессу сниматься в картине «Ненависть». Помог Михаил Михайлович Козаков, который некоторое время был педагогом на нашем курсе. Он убедил нашего мастера Владимира Алексеевича Андреева простить опоздавшую студентку.
— Во время учебы вы продолжали сниматься?
— Это запрещалось, но я как-то выкручивалась. На втором курсе снялась в «Школьном вальсе». Картине уже 46 лет, а ее все помнят. Куда бы я ни приходила, ни приезжала, меня до сих пор узнают как Зосю и говорят спасибо за «Школьный вальс». Вроде бы простая человеческая история, без каких-то невероятных наворотов, но людям она дорога.
— Этот фильм во многом опередил свое время...
— Видимо, поэтому его целый год не выпускали на экран. Показали на съезде учителей, и там решили, что картину нельзя пускать в прокат. Ну как же, школьница рожает, что это такое! Неизвестно, сколько бы картина пролежала на полке, если бы не вмешался комсомол. Показ «Школьного вальса» превратили в пиар-акцию. Детей в сопровождении учителей и представителей родительских комитетов водили в кинотеатры целыми классами, а потом устраивали обсуждения фильма с целью убедить девочек не рожать.
Эффект получился обратным — огромное число женщин не сделало аборты, у них родились дети. Я об этом узнала, когда «Школьному вальсу» исполнилось 20 лет. На телевидении было несколько передач, посвященных этому событию, я в них участвовала и разговаривала с женщинами, звонившими в прямой эфир. И письма получала о том, что Зося стала для них примером. Однажды актриса, снимавшаяся в моем фильме, призналась, что в свое время сохранила беременность, потому что ее очень укрепила эта история, и теперь у нее замечательный сын. Тогда я лишний раз убедилась, что кино очень сильно воздействует на сознание. Где-то читала, что человек шестьдесят пять процентов информации воспринимает визуально, вербально — не больше тридцати пяти. С экрана он получает опосредованный жизненный опыт. Использовать его или нет — уже другой вопрос. Но многие вещи так или иначе остаются в подсознании.
— В ГИТИСе вы проучились недолго. Что случилось?
— У меня не сложились отношения с педагогом по актерскому мастерству, которая была парторгом института. Возможно, она специально меня «утюжила», чтобы подравнять под общий знаменатель. Я, естественно, сопротивлялась. Однажды взяла справку и уехала на съемки, и кто-то сдал меня, рассказал, что снимаюсь, а не болею. Разразился скандал. Отношения с этим педагогом окончательно испортились. Все, что я делала в отрывке, она воспринимала в штыки и цедила в мой адрес: «Лоску много, лоску много». Однажды я не выдержала:
— Может, объясните, в чем заключается ваша режиссура?
А она:
— Понимаешь, Леночка, бездарность такая штука, которая делает бездарными и партнеров, и режиссеров.
Я психанула, ушла со сцены и перестала появляться на курсе, ведь по сути это был приговор в профнепригодности, потому что у меня был единственный отрывок на экзамене. Как-то встретила на улице нашего студента. Он спросил: «Ты чего не ходишь? Тебе же документы не выдадут, если надумаешь куда-то перевестись». Ладно, пришла. Меня спросили, почему не появляюсь на занятиях.
— Я же понимаю, что вам не нужна.
— Отчего же? У нас открывать и закрывать занавес некому.
После этого на всех репетициях, прогонах и экзамене я открывала и закрывала занавес. Зато смогла забрать документы и перевестись во ВГИК к Льву Кулиджанову и Татьяне Лиозновой.
У Кулиджанова я играла Мэри Бернс в фильме «Карл Маркс, молодые годы». Когда он утвердил меня, сказала:
— Если в институте узнают, что опять снимаюсь, меня выгонят.
— Ну, если выгонят, мы возьмем тебя во ВГИК, — пообещал Лев Александрович.
Он вместе с Лиозновой вел режиссерский курс с актерской группой. Когда в ГИТИСе случилась эта история, я пришла к нему. Кулиджанов меня взял, но за месяц пришлось сдать экстерном 14 экзаменов, потому что во ВГИКе был не второй, а третий курс, и программа другая. Зато институт я окончила на год раньше.
Потом, уже работая в Малом театре, поступила в него вторично на режиссерский факультет к Александру Алову и Владимиру Наумову.
— А как вы оказались в Малом театре?
— На фильме «Школьный вальс» родителей моей героини играли артисты Малого Наталья Вилькина и Юрий Соломин. С Наташей мы очень подружились, я часто приезжала к ней домой, когда возникали какие-то вопросы по профессии. Она была потрясающей актрисой.
Когда я репетировала Офелию во ВГИКе, у меня не получался выход героини, которая видит на авансцене могилу отца и кричит от ужаса. Я начиталась книжек по психиатрии и понимала, как ведут себя больные шизофренией, но закричать в полную силу не могла. Мешало то, что авансцена в репетиционной аудитории находилась в полуметре от педагогов и прямо перед собой я видела скрещенные ноги Лиозновой. К тому же там был очень гулкий звук. Поделилась с Вилькиной, которая сказала: «Лена, запомни одну вещь. При работе над ролью у тебя обязательно должны быть две очень плохие репетиции. Первая, где ты ничего не наигрываешь, то есть вообще нулевая, и вторая, где ты наигрываешь, как сволочь. Тогда ты нащупаешь нужную эмоцию».
На следующей репетиции я так заорала, что Лиознова вскочила со стула, а у Вадьки Андреева, игравшего Клавдия, выступили слезы на глазах. У меня самой все дребезжало внутри. Но после этого сцена пошла.
Однажды Наташа позвонила и рассказала, что Жене Глушенко срочно нужен второй состав в «Мамуре»: «Я предложила тебя. Приезжай в театр. Режиссер хочет с тобой встретиться». Борис Александрович Львов-Анохин ставил «Мамуре» для легендарной Елены Гоголевой. Я приехала, почитала ему. Познакомилась с Еленой Николаевной и директором Малого театра Михаилом Ивановичем Царевым. И ввелась в «Мамуре».
Вилькина мне помогала. Когда на репетиции я испугалась пустого зала, подвела меня к суфлерской будке. Перед ней на сцене был гвоздями выбит крестик. Наташа поставила меня на колени и благословила. Наверное, поэтому на своем первом спектакле я чувствовала себя как рыба в воде. Это было такое счастье! В театре про меня сказали: «Наглая! Все киношники наглые».
Шесть лет я проработала в Малом, и роли у меня были замечательные — например Лизанька в «Горе от ума», где я играла с Михаилом Ивановичем Царевым. Он меня несколько раз выдергивал на этот спектакль, даже когда я уже ушла из театра. Царев был удивительно добрым и отзывчивым человеком. Он очень помог мне с квартирой.
В Малом я сразу встала на очередь. Когда поступила во ВГИК на режиссерский факультет, в театре перевелась на договор, и в дирекции заявили, что квартира мне не светит. Она положена только штатным сотрудникам. В то время я снималась в телевизионном спектакле «Дети Ванюшина», одним из режиссеров которого был Царев. На съемках мужские и женские гримерные были разгорожены шкафами. И вот сижу я с девчонками на женской половине, рассказываю, что квартира, кажется, накрылась, и вдруг слышу из-за шкафов голос Михаила Ивановича: «Кхе-кхе». Выхожу на съемочную площадку. Царева избегаю. Он подходит сам и спрашивает:
— Что у тебя с квартирой?
— Ничего, я же теперь на договоре.
— Срочно вступай в ВТО. Я пока там председательствую, но время-то идет.
Через Всероссийское театральное общество (ВТО) Михаил Иванович сделал мне однокомнатную квартиру.
Он многим помогал, например моей подруге Ирочке Печерниковой. Мы с ней играли в очередь роль Зои Окаемовой в спектакле «Красавец мужчина» и при этом дружили, что не очень характерно для театра. Я ни в какие театральные дрязги не вникала, ни в какие группировки не входила, просто играла свои роли, не задумываясь о том, кто и как ко мне относится, но время от времени случались смешные ситуации.
Вскоре после поступления на режиссерский факультет пересеклась с одним известным артистом перед спектаклем «Вишневый сад», где я Аню играла. Он саркастически приветствовал: «Здравствуйте, Константин Сергеевич!» Я сыграла, что не услышала. Прошла мимо и подумала: «Обязательно повторит шутку про Станиславского, она ведь не прошла». Иду обратно, он опять:
— Здравствуйте, Константин Сергеевич!
Я:
— Здравствуйте, здравствуйте...
Но все это были мелочи, и я с огромной благодарностью вспоминаю эти шесть лет, потому что играла большие роли в интересных постановках вместе с легендарными артистами, дружила с Наташей Вилькиной и Юрием Мефодьевичем Соломиным. Возможно, и дальше работала бы в Малом, но однажды сдача спектакля «Зыковы», где я репетировала роль Павлы, совпала со съемками моей дипломной картины, и мне пришлось уйти.
— Не жалко было расставаться с театром?
— Конечно, жалко, но я не могла отказаться от возможности снять свое кино на «Мосфильме» с профессиональной группой. И в театре все-таки были проблемы со съемками. Когда Эльер Ишмухамедов предложил сняться в картине «Какие наши годы!», которую я очень люблю, работать у него я смогла только по выходным, потому что в другие дни репетировала. Так что вся роль была снята по средам. Накануне ночью я летела в Ташкент, днем снималась и следующей ночью летела обратно.
— Наверное, многие недоумевали, зачем понадобилась режиссура успешной молодой артистке?
— Режиссура меня интересовала еще со времен съемок у Динары Асановой. Во ВГИКе во время учебы у Кулиджанова и Лиозновой я сама ставила какие-то отрывки. А на режиссерский факультет меня как будто Бог призвал, это была потрясающая история. К тому моменту я уже два года работала в Малом театре и вдруг узнала от знакомого, что Александр Алов и Владимир Наумов хотят добрать к себе на курс женщину-режиссера. Они ставили со студентами «Мастера и Маргариту» и не могли найти исполнительницу главной роли. На нее пробовались семь девушек. Взяли меня. Так я оказалась сразу на втором курсе режиссерского факультета, то есть опять год сэкономила.
Мой дипломный фильм «Новый год» был снят по трем поэмам Владимира Луговского. Идею подарил режиссер Булат Мансуров, у которого я снималась в трехсерийном фильме «Картина» по книге Даниила Гранина и параллельно проходила преддипломную практику. То есть в свободное от съемок в роли главной героини время работала «хлопушкой», Булат очень любил стихи Луговского и посоветовал обратить внимание на его книгу «Середина века». Потом он же написал мне сценарий.
Председателем государственной экзаменационной комиссии во ВГИКе был Вадим Абдрашитов. Посмотрев «Новый год», он сказал: «Ну, понятно, почему диплом Цыплаковой поставили последним. Иначе многие другие выпускники пятерок бы не получили...» У меня работали замечательные артисты — Вадим Спиридонов, Алексей Жарков, отец и сын Ледогоровы, Лариса Удовиченко, Дмитрий Брусникин. Я очень люблю этот фильм.
Через три года я дебютировала как режиссер с фильмом «Гражданин убегающий». Он был снят по одноименной повести Владимира Маканина, и главную роль в нем сыграл потрясающий Володечка Заманский. Председателем комиссии, принимавшей дебюты, был Карен Шахназаров. Он руководил объединением «Старт» на «Мосфильме» и предложил мне у него поработать. Я сняла «Камышовый рай».
— Идея принадлежала Шахназарову?
— Нет, его редактору Саше Макарову. Именно он притащил мне сценарий, который спер в объединении Георгия Данелии: «Быстро читай». Я села в коридоре и, прочитав половину, сказала: «Я буду это снимать».
— С «Камышовым раем» вы получили приз на престижном кинофестивале в Сан-Себастьяне — за лучшую работу среди молодых режиссеров.
— Получила, но фильм у нас не показывали в южных республиках. Это ведь было еще при Советской власти, а я сняла историю про рабство и подпольный лагерь для бомжей в казахстанской степи. Съемки проходили под Астраханью, и у нас с удовольствием снимались местные бездомные.
Как-то смотрю — бушуют бомжаки. Трое подошли: «Нам не платят». Они получали пять рублей за съемочный день, неплохие деньги по тем временам. Но у нас поменялся администратор, и новый решил платить массовке не ежедневно, а раз в неделю. Бомжи возмутились: «Завтра День рыбака, надо отметить!» Я предложила им пойти к администратору и заявить, что их не устраивает такая система оплаты. Они испугались: «Нас же уволят!» Я обещала их поддержать. Минут пятнадцать они шептались, не могли решиться. Потом все-таки поговорили с администратором, и им стали платить, как они просили.
Разные ситуации приходилось разруливать. Однажды снимали сцену, в которой актер должен был сжевать сигарету. Он это делать отказывался. Мы ему сделали муляж из пастилы на всякий случай, но мне хотелось, чтобы все было по правде. «Понимаете, можно, конечно, обойтись пастилой, — сказала я, — а можно сделать вот так». Взяла сигарету и стала жевать на глазах у группы. После этого актер уже не сопротивлялся.
— На излете советского кинематографа вы сняли пронзительную картину «На тебя уповаю».
— Ее тоже мало кто увидел в то время, потому что прокатчики сказали: «Зачем нам такое грустное кино о детском доме, где очень плохо обращаются с детьми?» Картина пролежала четыре года, потом ее вытащили на фестиваль в Швейцарию, где я получила приз зрительских симпатий, и на фестивали в Магнитогорске и Екатеринбурге, где ее тоже отметили, после чего наконец показали по телевизору в восемь часов утра.
Я старалась с ней выступать, чтобы люди ее все-таки посмотрели, и очень часто видела в зале плачущих женщин. Некоторые даже оставались после показа, сидели и ревели. Ире Розановой, игравшей в этой картине, однажды позвонила подруга и сказала, что, посмотрев «На тебя уповаю», ее дочь перестала кричать на ребенка.
Детские сердца тоже откликались на этот фильм. Однажды по просьбе друзей я показала его в летнем лагере. Потом спросила ребят:
— Вы для себя какие-то выводы сделали?
Один мальчик ответил:
— Да, с мамой не надо ругаться.
Девочка заплакала:
— Мне так жалко деток, оставшихся без родителей.
У меня снималось 11 пятилетних малышей, и они замечательно сыграли свои роли.
— Как вы с ними управлялись?
— Все показывала, снимала маленькими кусочками. В группе смеялись, когда я лазала под столом и рассказывала, что надо делать. Зато дети все схватывали с полуслова. Мало того, они сами себя озвучивали. Тогда не было компьютеров, с помощью которых можно что-то подвинуть, подправить, и у меня каждый ребенок стоял на двух ящиках перед микрофоном и по фразочке все записывал.
Должна сказать, что с пятилетними работать легче, чем с десятилетними. Маленьким сказала — они сделали. Дети постарше уже начинают наигрывать. У меня был опыт работы с подростками в сериале «Полосатое лето», в котором участвовало 30 ребят десяти-одиннадцати лет. Они пели, танцевали и делали трюки на лошадях и под водой. Замечательная была история, жаль, что ее редко показывают по телевизору, потому что в детские форматы нельзя ставить рекламу.
— Вашим первым сериалом стали «Семейные тайны»?
— Да, и он получился не вполне традиционного формата — 23 серии, потому, что опыта не было, я еще не умела тянуть. Сценарий был замечательный, о таком современном короле Лире, который узнает, что смертельно болен, и решает разделить свои богатства поровну между родными людьми. Они начинают борьбу за наследство, разгорается настоящая война. Главную роль играл потрясающий Юрий Беляев, и партнеры у него были замечательные — Сережа Чонишвили, Коля Добрынин, Андрей Панин, Андрей Кузичев, Егор Бероев.
Перед началом этого проекта я молилась: «Господи, понимаю, что не могу изменить сознание людей одним сериалом, но пусть они задумаются о своей жизни, и если совершали нечто подобное, пусть покаются. Для меня это станет высшей наградой». И после показа «Семейных тайн» я получила свидетельство того, что достигла своей цели. На одном мероприятии ко мне подошла женщина-адвокат и рассказала, что за два или три дня несколько клиентов забрали у нее иски по разделу имущества. Она испугалась, что люди не хотят с ней работать. Спросила одного мужчину, в чем дело. Тот рассказал, что посмотрел «Семейные тайны» и решил: «Пусть им все принадлежит, если они так этого хотят. Зачем мне этот дележ?» Адвокат сказала, что не сможет возместить деньги, потраченные на судебные расходы. «А что такое деньги? — ответил он. — Мы к Богу идем».
На съемках я каждую сцену разбирала с актерами с позиции христианских заповедей, чтобы не было оправдания грехов. Герои сериала совершают ужасные поступки, и я не хотела, чтобы это отразилось на исполнителях их ролей. Актеров ведь часто преследует то, что они играют, и в этом смысле я готова поспорить со Станиславским — нельзя говорить о своем персонаже «я в предлагаемых обстоятельствах». Мы очень редко играем святых, и грехи героев становятся нашими грехами, которые приходится отрабатывать. Когда в «Семейных тайнах» мы снимали какую-то жесткую сцену, я уводила актеров с площадки и молилась, чтобы с них снималась негативная информация. Следила, чтобы они не тащили ее на себе.
Первое время в группе не все меня понимали. У людей ведь разные уровни сознания. Но многие изменились в процессе съемок. Несколько человек покрестились, в том числе Егор Бероев, попросивший меня стать его крестной. Интересно, что в ГИТИСе я училась вместе с его мамой, она была моей однокурсницей. Я стала второй, духовной матерью Егора.
— В «Семейных тайнах» вы ведь сыграли одну из центральных ролей?
— Целительницу Софию. И у меня была уникальная история с Юрочкой Беляевым, когда мы снимали сцену, в которой София работает с его смертельно больным героем. Я предупредила Юру, что это играть нельзя, и я буду за него молиться, называя другое имя. После съемки он рассказал, что сначала его колотило, а потом он увидел Свет. Беляев — глубоко верующий человек, и когда я снимала с него ненужную информацию, он ощущал это физически.
Его герой исцелился от рака через покаяние. Через несколько лет с моей мамой случилась приблизительно та же история, когда у нее обнаружили онкологию в четвертой стадии. Опухоль вырезали, но все было в метастазах. Мы с моим мужем Павлом приезжали к маме в больницу, накладывали руки на нее и молились. Наш друг целитель Виталий Воскобойников молился на расстоянии и говорил, как маме себя вести. Виталий Николаевич дал ей молитву «Верую, Господи, что ты больных исцеляешь, мертвых воскресаешь и мне поможешь» и сказал: «Читайте, но с верою». И через несколько дней началось исцеление. Когда мы сделали маме томограмму, оперировавший ее хирург не мог поверить своим глазам: «Это чудо, я думал, она неделю проживет, а у нее исчезли все метастазы».
На съемках молитва помогала мне в самых разных ситуациях. Как-то понадобилось снять сцену для зимней серии. А за окнами дома, где мы работали, зеленела трава, и окна были от пола до потолка. Я спросила оператора Илью Демина: «Илюш, что делать-то? Наверное, на фоне неба снимать? У нас ни простыней, ни пены, чтобы все закрыть». Потом помолилась, и вдруг... повалил снег, который очень быстро скрыл всю зелень. Когда мы сняли сцену, снег начал таять.
Похожая история произошла на пробах к «Полосатому лету», на которые собралось 60 детей. Пробы проходили на улице. В тот день небо словно прорвало, дождь шел не переставая. «Пойдем, что ли, в школу какую-нибудь проситься», — предложила я оператору Вадиму Алисову. Он ответил, что у него нет «света» для съемок в помещении, мы его не заказывали. Тогда я стала крестить небо и громко, во весь голос, просить: «Помогите, ангелы, дайте снять пробы, разгоните над нами тучи!» Через пять минут дождь прекратился. Снимали мы до обеда. Он продолжался с часу до двух, и в это время опять пошел дождь. В два часа он остановился, и мы досняли то, что не успели. Вот такие чудеса.
— «Семейные тайны» открыли новый этап в вашей карьере?
— Мне понравилось работать в новом жанре, и я поняла, что он по-настоящему востребован широким зрителем. Полнометражное кино — это прекрасно, его показывают на престижных фестивалях, где можно потусоваться с коллегами и пройтись по красной дорожке. Некоторые фильмы потом даже имеют какую-то прокатную историю. А у сериалов многомиллионная аудитория.
— Наверное, самым рейтинговым из ваших проектов был сериал «Кармелита. Цыганская страсть». Как он появился в вашей жизни?
— Поработать на нем мне предложил Юрий Михайлович Беленький. До этого он продюсировал «Женщину без прошлого», которую я снимала, — 266 серий. За «Кармелиту» я взялась с удовольствием, потому что «цыганская тема» всегда была мне близка. В детстве я очень любила танцевать цыганочку, даже юбку себе специальную сшила, с воланом. Брат подыгрывал на гитаре. Внешне он со своими черными кудрями походил на цыгана. На семейных застольях у нас часто звучали цыганские мелодии и песни.
Уже став актрисой, я увлеклась фламенко. Как-то играла Кармен в телевизионной передаче о творчестве Проспера Мериме и танцевала там в этом стиле. В «Кармелите» я помогала актерам ставить танцы. И убирала бесовщину. Авторы сценария решили облегчить себе жизнь и в некоторые эпизоды вставили целые куски из трактатов по магии, которые, конечно, я не могла пропустить.
— Каково это снимать по двести с лишним серий?
— Это вакуумная соковыжималка. На «Женщине без прошлого» и на «Кармелите» мы работали шесть дней в неделю, и только сами съемки занимали 12 часов, а вообще смены продолжались намного дольше. Мое здоровье не выдержало. Сначала случился диабет, потом полинейропатия. Я не могла двигаться, даже самостоятельно повернуться в постели, Паша меня поворачивал. Воскобойников приехал, поселился у нас дома. Мы все молились каждый день. И постепенно я стала выздоравливать. Сначала делала считаные шаги с ходунками по квартире, потом начала выходить на улицу. Когда показалась неврологу, он сказал:
— Ну да, самопроизвольное улучшение.
Я кивнула:
— Отлично. Вы же не напишете, что это сотворила молитва.
— Сериалы сами находят режиссера Цыплакову?
— Мне часто предлагают какие-то сценарии. Я их читаю, что-то отвергаю, что-то беру. Последний сериал у меня был замечательный — «Дорога к счастью», он мне очень нравится. Там прекрасно работают все актеры, и Алена Хмельницкая, и Илья Шакунов, и Елена Панова, и Сергей Горобченко, и молодежь. Я актерский режиссер и люблю, чтобы моя актерская натура была удовлетворена тем, что делают исполнители. Сама я в «Дороге к счастью» сыграла церковную служку и написала несколько сцен.
До этого у меня были еще два интересных сериала — «Когда закончится февраль» и «Несломленная». И там и там главные роли исполнила Марина Коняшкина. Она прекрасная актриса, очень хорошо играет второй план, а для меня важно, чтобы человек работал не текстом, а нутром.
В 2023 году было очень насыщенное «актерское» лето. Я снялась в интересном детективном проекте в паре с Ирой Розановой. Мы сыграли двух пенсионерок, которые во все лезут, все расследуют. Не могу сказать, что это комедия, но история с юмором. У нее пока нет названия. Сначала проект назывался «Анна и Седуксен», но из-за того, что мы не можем рекламировать лекарство, от этого варианта пришлось отказаться. Хотя Седуксен — это кличка моей героини — Седовой Ульяны Ксенофонтовны. Еще я снялась в сериале «Свет в окне» у моего друга Ромы Нестеренко. Это такая семейная сага и очень густонаселенная история. Роль большая, и работать было очень интересно. У меня теперь новое амплуа — бабушка с характером.
— Не обидно играть бабушек?
— Ну, а что в этом такого? Мне шестьдесят пять. Кого я должна играть, девочек, что ли?
— Многие актрисы борются с возрастом...
— Я не заморачиваюсь по этому поводу и ничего с собой не делаю. Как-то снималась в передаче «Звезды против хирургов» и смешную фразу произнесла, ее даже в финал поставили: «Молодость и красота проходят, поэтому наращивайте не ресницы, а личность».
Сейчас, кстати, найти исполнительницу на возрастную роль не так легко. Довольно много пожилых актрис поправило себе внешность, а у какой-нибудь деревенской бабки не может быть следов «тюнинга» на лице. И вообще на такие вещи тяжеловато смотреть на экране, и это отвлекает. Зритель начинает думать не о том, что ему показывают, а о том, что себе накачала или перетянула актриса. Многие молодые в погоне за красотой вообще не знают меры и подгоняют свою внешность под некий стандарт. На мой взгляд, это глупость, потому что Господь создал нас всех разными. Если кто-то решает его поправить, за это часто приходится расплачиваться.
Вот я ничего не делаю, и роли сами идут. Даже когда была огромная, толстая, сыграла у Лени Филатова в замечательном фильме «Сукины дети». Была бы худенькой, может, он и не пригласил бы. Там нужна была именно такая фактура. Я вообще не люблю, когда начинают всех причесывать под одну гребенку. Жизнь многогранна в любом проявлении.
— Актерская профессия помогает в режиссерской работе?
— Естественно. Но я стараюсь не показывать. У каждого своя органика, я и сама не люблю, когда мне показывают. Есть очень хорошая книга князя Сергея Волконского, которую в свое время мне дал почитать Андрей Сергеевич Кончаловский, — «Выразительный человек. Сценическое воспитание жеста (по Дельсарту)». Был такой французский теоретик сценического искусства, у которого и Станиславский, и Михаил Чехов, и другие корифеи взяли очень многие вещи. Эта книга подсказывает исполнителю, что он делает неправильно, и я всем актерам советую ее прочитать. Самое смешное, что читавшие ее люди узнают друг друга. Они делают меньше ошибок.
— Вы же довольно долго преподавали — в Академии Натальи Нестеровой?
— Я там была деканом факультета кино и телевидения. Когда начались разговоры о том, что надо открыть заочное отделение для актеров, сказала, что ухожу. Одно дело, когда режиссеры, работающие в кино, учатся заочно, потому что у них нет диплома. Другое дело — актеры, которые так учиться не могут.
Сейчас я периодически преподаю на курсах мастерства киноактера при компании «АМЕДИА». Они дают практические навыки работы с камерой, что очень важно, потому что в театральных вузах студентов не учат, как вести себя на площадке, и даже во ВГИКе учат недостаточно, а в этой работе много разной специфики.
— Одно время вы были главным режиссером Московского областного театра драмы и комедии, в Ногинске. Почему ушли?
— Не я ушла, меня ушли. Но сначала, наверное, нужно объяснить, как я туда пришла. Меня пригласил тогдашний директор театра, чтобы защитить его от нападок областного министерства культуры. Оно очень хотело устроить там площадку для антреприз. До этого у меня в Ногинске много лет шел спектакль «Мать Иисуса» по пьесе Александра Володина. К сожалению, с пригласившим меня человеком произошла трагическая история, он ушел, и его место занял другой директор, который ни разу не поговорив со мной даже по телефону, заявил, что Цыплакову надо убрать. Когда я приехала в театр со съемок «Несломленной», еще не уволившись, то обнаружила, что из моего кабинета уже вынесены все мои вещи. Оставалось только написать заявление об уходе.
После смены руководства из репертуара убрали очень много названий, и из театра ушло много артистов. «Мать Иисуса» тоже сняли, хотя на ней были аншлаги. Одна женщина как-то подошла и призналась, что уже в пятнадцатый раз приехала на спектакль. Настолько ей нравится постановка и атмосфера. Мне еще повезло, потому что, посмотрев «Мать Иисуса», тогдашний генеральный директор телеканала «Радость моя» Марина Шраменко пригнала свою команду, и они сняли этот спектакль — с крупными планами, как кино. Так что он живет.
— С Розановой вы дружите?
— Много лет. Еще со времен фильма «За прекрасных дам!», где мы познакомились. Ирочка, как уже сказала, снималась у меня в картине «На тебя уповаю» и не так давно в «Несломленной». Она очень хорошая актриса и человек замечательный. С удовольствием поработала с ней летом в детективном проекте. Там, кстати, и Топа снялась, моя собака породы корги.
Она у нас с мужем собака кинематографическая, потому что ездит на все мои съемки и воспринимает себя как члена съемочной группы. Больше всего любит, когда мы говорим: «Пора на работу». Сразу бежит к двери. На площадке обязательно всех обойдет, все ее погладят. Группа смеется, когда в конце рабочего дня я говорю: «Смена окончена, всем большое спасибо», и в ответ сразу раздается радостный лай, и Топа несется ко мне.
— Вы начинали с большого кино. Нет желания вернуться к полному метру?
— Есть пара историй, которые хотелось бы снять. В свое время я подавала заявки в Федеральное агентство по культуре и кинематографии. Они не проходили, потому что это были некоммерческие духовные проекты. Посмотрим, получится ли что-то на новом этапе. Чтобы снимать большое кино, нужно искать финансирование, общаться с «нужными» людьми. Я не очень это люблю. И времени нет, я много работаю, слава Богу. На самом деле меня Господь ведет так, как я бы и не придумала сама. Я не то чтобы плыву по течению, но все как-то само ко мне подводится — люди какие-то, сценарии.
— Все по промыслу Божьему?
— Да, и это не заставляет меня заниматься тем, что я не люблю. Мне дают, предлагают, я выбираю. Это очень здорово. Потому что ходить и просить — это не мое.
— Что бы вы сами пожелали себе на юбилей?
— Здоровья побольше. С остальным все нормально, все слава Богу.
Подпишись на наш канал в Telegram