«Это был абсолютно мужской, очень недетский, пацанский вызов, который я сам себе организовал. Почему так поступил? Да потому что мне этого не хватало. Когда был артистом, мне все время казалось, что я задействую себя процентов на тридцать, не до конца себя раскрываю, во мне больше потенциала, а жизнь проходит».
— Алексей, в кинокомедии «Водитель-олигарх» вы играете бизнесмена, который решил проучить сына-шалопая своего партнера. Партнер неожиданно умирает и оставляет бизнес наследнику, прожигающему жизнь. Чем понравилась роль, как проходили съемки?
— Мне нравятся герои неоднозначные, на которых завязан сюжетный твист, и именно таким мой герой предстанет в фильме.
Еще мне понравилась команда, работавшая над картиной. Там собралась хорошая компания, главную роль сыграл Паша Прилучный, мой товарищ и прекрасный актер, к которому я отношусь с уважением. Режиссеру Алексею Пиманову удалось меня заинтересовать, даже несмотря на то что роль небольшая. Он подробно разбирает все роли, и для него нет проходных персонажей, в этом я убедился на площадке. Получил удовольствие от работы. Съемки проходили весело, мирно, дружно, что в последнее время редкость. Как раз в мае прошлого года мы запустились, и июнь был прекрасен.
— Давно знакома с Ольгой Погодиной, которая сыграла в картине главную женскую роль. Рассказывая о съемках, она очень выделяла вас и Прилучного как талантливых артистов, говорила, что после некоторых дублей все вы начинали обниматься, настолько теплой была атмосфера, так легко и приятно вам работалось.
— Актриса Ольга Погодина и режиссер Алексей Пиманов были еще и соавторами сценария и сопродюсерами, они вообще ярчайший пример дружной творческой семьи. Не раз становился свидетелем, как даже творческие разногласия они разрешали с любовью. Ко всему подходили с этим чувством, и это передавалось группе, артистам. Мы работали весело, с душой, по-доброму. Никто ни с кем не конфликтовал, не раздражался: в конце-то концов, мы же кино снимали, а не корову в карты проигрывали.
— Вы упомянули, что такая атмосфера на съемочных площадках царит далеко не всегда. Что для вас неприемлемо во время работы?
— Знаете, я, наверное, могу себе позволить об этом говорить, поскольку чего-то достиг в профессии. Я начинал, когда сложилось правильное понятие под названием «производственный этикет», когда со старшими разговаривали на «вы», матом при них уж точно никто не ругался, люди относились к работе с уважением, умели друг друга слушать. Сегодня многое изменилось не в лучшую сторону, это, увы, касается молодого поколения кинематографистов. Если тебя сняли в паре фильмов, если начали узнавать на улице, то этим «детям-артистам» кажется, что они взяли бога за бороду. Испытание медными трубами — самое серьезное, сам его проходил, поэтому называю своих молодых коллег по-доброму детьми и никого не осуждаю. Верю, что эту «детскую болезнь» они в конце концов перерастут.
На самом деле мне хотелось донести, что сейчас съемки все больше становятся ремеслом, кинопроизводством и все меньше остается времени на творчество. Когда раньше мы снимали кино, ездили в экспедиции, во всем этом ощущалось много романтики, не было такой конвейерно-производственной суеты. Я помню еще, как группа отмечала сотый, двухсотый, четырехсотый снятый кадр, как артисты проставлялись. И в этом заключалась важная сторона жизни. Сейчас, в производственной суете, в каком-то конвейерном ритме, как в хайтеке, все лишнее отваливается. Мы стали все реже общаться вне площадки, все меньше дружить. А мне казалось, что это необходимо, в этом было много романтики, какой-то внутренней жизни, которая отражалась на экране, обогащая фильм. Сейчас даже «шапки» (вечеринки по случаю окончания съемок. — Прим. ред.) перестали иметь какое-то значение для съемочной группы.
Но возвращаюсь к нашим пирогам. Атмосфера на съемочной площадке «Водителя-олигарха» вернула меня в прежние времена. Все уделяли друг другу внимание, все относились друг к другу с уважением. Если что-то неожиданно менялось, Алексей приходил к нам сам и все согласовывал. Современная кинопроизводственная машина работает по-другому, никто не выстраивает личные взаимоотношения, все это становится неважным. А в группе Пиманова процесс строился иначе.
— Не так давно состоялась премьера вашей дебютной режиссерской работы «Своя война. Шторм в пустыне». Как правило, актер идет в режиссуру, когда не видит для себя возможности развиваться в профессии. А как у вас возникла идея этого проекта, в котором вы к тому же сыграли главную роль?
— История длинная, растянувшаяся на два с половиной года интереснейшей жизни. Я благодарен судьбе, благодарен себе за то, что я к этому пришел. Это мой путь. Очень редко себя хвалю, но в этом случае рад, что проложил дорожку к себе, обратил на себя внимание, открыл для себя новые, интереснейшие творческие пути для дальнейшего роста и развития, без чего мне последнее время становилось как-то скучно, несмотря на то что не был обделен ролями. Я осознал, что не весь свой ресурс задействую, хотелось роста. В какой-то момент заскучал. Подумал: как жалко, что Леша Балабанов ушел так рано, какой же классный был режиссер, какие смелые решения принимал! Я же снимался у него два раза, в том числе в так и не оконченном фильме «Американец». Он придумал эту историю, вывозил всю группу в Норильск, снимал при температуре на улице минус 45 градусов, тащил нас в горы. Такие путешествия запоминаются на всю жизнь. А жизнь самого Леши, его кинематограф остаются для меня глубоким, драматическим, философским приключением. В последнее время мне так этого не хватало, так захотелось забраться куда-то на Тибет и там начать сниматься...
Это касалось не только Леши Балабанова — прорвалась ностальгия и по «Играм мотыльков». Вспоминал, как мы два месяца сидели с режиссером Андреем Прошкиным на Урале, потом два месяца жили на Байкале с французами на фильме «Серко». Крутейшие были экспедиции!
В то время я стал сочинять короткие сценарии для клипов, рекламных роликов, делал какие-то мини-зарисовки из своей жизни. В свое время меня хвалили за сочинения, когда учился в театральных классах, они занимали первые места на конкурсах. Стал задумываться: а не сочинить ли историю для себя, опираясь на свои эмоции?
В тот момент меня пригласили в Екатеринбург на Дни кино, посвященные творчеству Алексея Балабанова, моего учителя. Я представлял фильм «Война», два часа провел на сцене, отвечал на вопросы зала, где собрались разные люди — и 18-летние, и старшее поколение. Я вспоминал Лешу, рассказывал о съемках, параллельно что-то для себя анализировал. Получился такой триггерный разговор, он меня, что называется, «вставил», очень сильно взбодрил. Никогда не забуду, как сел в самолет, взлетел и подумал: удивительно, фильму почти 20 лет, а его знают, цитируют, помнят, что героя зовут Иван Ермаков. Порадовался: мне повезло сняться в нескольких картинах, которые живут до сих пор. Один вопрос задал молодой парень. Я поинтересовался:
— Сколько тебе лет?
— Восемнадцать.
— Ты осознаешь, что этот фильм старше тебя?
— Да, но я его уже три раза смотрел.
Я был впечатлен и еще в самолете задался вопросом: интересно, что с моим Иваном Ермаковым стало спустя 20 лет, как он живет? Мой герой вымышленный, но он получился народным. Добрался до дома и стал писать. История повзрослевшего Ивана и легла в основу моего дебютного фильма, точнее, ее продолжение.
Снимать картину я не собирался и вообще писал сценарий, не умея писать. У меня в компьютере не было программы, в которой работают сценаристы. Это сейчас я уже пятый свой сценарий заканчиваю в этой программе, а тогда не знал даже, что она существует. Просто открыл вордовский лист и вот так, по ролям, пробелом на середину, нестройным рядом выбивал курсор и так написал свой первый сценарный опус. Отослал его главе кинокомпании СТВ Сергею Сельянову, который в свое время был продюсером Балабанова. Когда рукопись увидел главный редактор и креативный продюсер СТВ Александр Архипов (а я периодически продолжал присылать доработки в таком же формате), попросил: «Леш, давай, ты все-таки в программе будешь писать, у нашей редактуры уходит очень много времени на то, чтобы это все переформатировать и привести в порядок».
Я был максимально увлечен писательством. Помню, снимался в горах в Абхазии, где использовал каждый перерыв, чтобы сесть к компьютеру и писать, делал это везде, даже в дороге. Писательское дело оказалось настолько захватывающим, что я был все время занят, постоянно что-то сочинял, придумывал. Но не ставил на этот сценарий все. Рассматривал его скорее как душевный, эмоциональный порыв, эксперимент. На эмоциях отправил первый драфт Сельянову. Через неделю он прислал отзыв: «Неплохой у тебя получился сценарий. Ты сам его написал?»
— Сережа — дипломированный сценарист, хорошо помню его по ВГИКу, где оба учились.
— Да, Сергей Михайлович много понимает про сценарии, любит над ними работать. Ему понравилась моя история, и для меня это стало большой победой. Мне удалось завоевать внимание такого мощного продюсера. Вспоминаю об этом, и мурашки бегут по телу. Приехал к Сельянову в офис, думал: ну, сейчас начнется производство фильма. Но прошло, наверное, больше полугода, а мы все продолжали дорабатывать сценарий, прописывать разные уровни истории. Я получил мощнейшую школу, ни в одном вузе меня бы так не прокачали, как в кабинете у Сельянова, уверен в этом. Я проходил практику в условиях жестких реалий кинобизнеса.
Помимо того, что я написал историю, требовалось убедить кучу людей в Фонде кино, Министерстве культуры, что она имеет право на то, чтобы на нее выделили государственные деньги. Я благодарен Сергею Михайловичу. Его компания дает шанс дебютантам — режиссерам, продюсерам, — которые потом успешно работают в кино.
— Сельянов сразу доверил вам режиссуру?
— Нет, конечно. Мы долго работали над сценарием. В общей сложности, боюсь соврать, провели планерок тридцать с генеральным продюсером в его кабинете. Это помимо переписок, телефонных разговоров, отдельного общения с редактурой. И когда сценарий обрел окончательные очертания, я начал думать про режиссера, перебирал кандидатуры. Мне стало так жалко кому-то его отдавать, как будто расставался со своим ребенком! Не сомневался: вот сейчас отдам, и кто-то начнет все менять, несмотря на то что я прочувствовал там каждую букву, прошел большой путь, встречался с теми, кто знал Сирию, кто был вовлечен в военный конфликт. То есть я находился внутри истории.
И пребывая в этом эмоциональном состоянии, сказал однажды Александру Архипову: «Как же мне жалко отдавать кому-то свою историю». Саша, видимо, передал мои слова Сельянову, и во время очередной планерки тот неожиданно спросил:
— Ты что, хочешь стать режиссером?
— Да не то чтобы хочу... Я не писал историю специально для того, чтобы стать режиссером, но теперь точно хотел бы ее снять, это мой ребенок.
— Тогда иди, снимай тизер-тест.
Чтобы понять, пригоден ли я для режиссуры, потребовалось снять две сцены. Кинокомпания СТВ предоставила мне все условия. Затраты там небольшие, но они все равно ложатся на СТВ. Не забуду первый съемочный день, это было что-то! Мне удалось снять 39 кадров, на всю жизнь это запомнил. Работал меньше десяти часов, световой день в конце октября оказался совсем уж коротеньким. На следующее утро проснулся, вскочил с постели и аж присел: ноги свело так, как будто я часа два качал икры. Удивился: вроде никаких трюков не делал. Потом понял: все 12 часов накануне я испытывал дичайшее напряжение, работал без остановки, ни разу не присел, на обед не прерывался. Решил: если мне доверят режиссуру, то делать это надо сейчас, пока молодой. Осознавал, насколько будет сложно, но принял вызов, сказал себе: «Я смогу!» Сергей Михайлович добавил масла в огонь. Посмотрев, как я снял и смонтировал материал, он утвердил мою кандидатуру.
— В процессе съемок самого фильма с какими трудностями вам пришлось столкнуться?
— Их возникало множество. Но я люблю преодолевать трудности, поскольку я дитя девяностых. Привык ставить цели, задачи и идти к ним. Это был абсолютно мужской, очень недетский, пацанский вызов, который я сам себе организовал. Почему так поступил? Да потому что мне этого не хватало. Когда был артистом, мне все время казалось, что я задействую себя процентов на тридцать, не до конца себя раскрываю, во мне больше потенциала, а жизнь проходит. Повторюсь, я человек эмоциональный, в первую очередь мне хочется ярко себя проявлять.
Я был невероятно счастлив на площадке, радовался, сталкиваясь с трудностями. Каждый день перед нами вставал вопрос: фильм будет закончен или нет? Шел проклятый 2020 год, и в то же время в моем случае — счастливейший, великий и ужасный. Так долго искать материал, идти к своему фильму и запуститься в 2020 году с произведением про другую страну — хуже плана не придумать.
Действие разворачивалось в Сирии, там река Евфрат, песчаная фактура, в конце концов, арабы, оружие, «хаммеры», а из-за ковидных ограничений мы не могли выехать даже в Казахстан. Одни «хаммеры» искали по всей стране, всех поставили на уши. Я лично звонил в Министерство обороны, просил:
— Дайте «хаммеры».
Мне отвечали:
— Алексей, у нас их нет, они все разобраны после конфликта 8 августа.
Я нервно шутил:
— Давайте мы соберем их за свой счет.
«Хаммеры» мы в итоге нашли, перекрасили, сделали какими нужно. Искали места, где снимать, — рассматривали Тунис, Марокко, Иорданию. И все шло вроде бы по плану, пока не объявили мировой локдаун.
Мы уже были в запуске, Фонд кино уже принял решение о поддержке. Все рухнуло в одночасье, всех посадили на карантин. Я не отчаивался, потому что у меня был мощнейший продюсер. Но в какой-то момент все же решил задать Сельянову прямой вопрос:
— Сергей Михайлович, мы сдаемся?
Он затянулся сигареткой, выдохнул дым, выдержал мхатовскую паузу и произнес:
— Ну почему сдаемся? Если мэр Москвы объявит о выходе из карантина, то мы сразу запускаемся. Но ты, Леша, должен понимать: если хочешь снимать в августе-сентябре, то тебе надо провести подготовительный период за три месяца.
Представляете, какой это объем работ?!
Я молился на Собянина, и, когда он объявил по телевизору, что карантин снят, мы, как бешеные собаки, голодные волки, ворвались в производственный процесс. Точнее, в производственную утопию. Со следующего дня и до конца съемок у меня не было ни одного выходного. Но я был счастлив как никогда! Понимал, что сейчас реализую себя на все сто процентов, взрослею, расту. Каждый день в 9 часов вечера я засыпал на съемочной площадке под «Спокойной ночи, малыши!», иногда все же добредал до постели, а в 4.30 утра уже вставал, потому что в 6—7 часов должен был скомандовать «Мотор!»
— В каком месте снимали?
— Все сняли в Крыму. Закладывали неделю на экспедицию в другую страну — Тунис, либо Турцию, либо Иорданию. Но ковид не оставлял на это надежд, и Сельянов решил: мы не будем на это рассчитывать, потому что непонятно, откроются ли страны. Тебе говорят: снимай фильм про Сирию в Крыму. А я дебютант. Как вам такая задача? Мы тогда базировались в Евпатории. Если кому-то нужен дельный совет, могу дать: из любой ситуации всегда есть выход, настолько мир пластичен. Короче говоря, стали искать решение с оператором Димой Карначиком. Помню, нам нужно снять погоню моего героя на мотоцикле, и это происходит где-то в разрушенном войной арабском городе Манбидже. А мы находимся в Керчи. Еду по городу просто никакой и понимаю: я не знаю, как снимать. А производственные машины запущены, времени на то, чтобы подумать, нет, надо быстро и четко принимать решения.
Никогда не забуду: мы едем по Керчи с Димой, выбираем натуру для проезда в Манбидже, вокруг здания советской постройки, и я не представляю, сколько нам придется дорисовывать в кадре на компьютере. И вдруг смотрю — мост недостроенный. Меня на нем зацепили столбы: строительство забросили лет сорок назад, и эти столбы заржавели. Остановились, посмотрели и обнаружили триста метров реальной дороги, на которой можно снимать. Незаконченная трасса, перегороженный мост, и вот эти столбы, которые дают такую архетипичность арабской разрухи. Мы навезли туда мусора, все обыграли и разыграли там погоню. А все советские дома вокруг я потом заменил кадрами, отдельно снятыми операторами-сирийцами в разрушенном Хомсе. Так что выход всегда есть!
— Как начинающему режиссеру работалось с большими звездами — Виктором Сухоруковым, Виталием Кищенко?
— Понятие «звезда», наверное, все-таки больше относится к шоу-бизнесу. Успешные, популярные актеры зрелого возраста — это в основном выдающиеся таланты, умницы, прекрасные, воспитанные люди. Виктора Сухорукова как актера я полюбил еще со студенческой скамьи после фильма «Брат». Виталий Кищенко — прекраснейший, просто замечательный артист. Я вообще очень люблю это поколение, в них есть цельность, стержень, неповторимость, оригинальность. Как, собственно, и в советских артистах: каждый был уникален по-своему. Возьмите, например, Андрея Миронова. Хоть один артист в мире на него похож? Никто, он один такой на земле. Поэтому с артистами, которых вы назвали, работать было одно удовольствие.
Когда-нибудь дойдут руки, и я выпущу полную версию «Своей войны...». В прокат вышла сокращенная, а сделать это пришлось по единственной причине — из-за ковидных ограничений кинотеатры получили право заполнять залы лишь на 25 процентов. Прокатчики побоялись выпускать двухчасовой фильм, в авторской версии он длился два часа пять минут. Попросили внести сокращения, чтобы показать картину на большем количестве сеансов. Грустный факт, но нам пришлось пожертвовать лирической линией.
— Как обидно!
— А это 25 минут метража, 15 дней съемок. Режиссерская версия лежит смонтированная и ждет своего часа. Когда-нибудь я ее непременно выпущу. Это история о том, как живет Иван Ермаков, с кем он живет, что у него за семья, как и почему он снова отправляется на войну, теперь уже в Сирию. Не воевать, а спасать своего друга и командира, попавшего в лапы ИГИЛ (террористическая организация, запрещена в РФ). Фильм сейчас выглядит достаточно традиционным боевиком, тем не менее он нашел зрителя по всему миру. Независимый американский кинодистрибьютор Well Go USA Entertainment приобрел права на всю Северную Америку. Картину купили Франция, Германия, Нидерланды, Испания, даже Япония, которая крайне редко что-то у нас покупает, естественно, весь Ближний Восток, китайская онлайн-платформа IQIYI, у которой 110 миллионов подписчиков.
Я задумывался почему, интересовался у российского дистрибьютора. Ответ был таким: здесь все сошлось — и зло мирового масштаба, против которого нужно бороться всем, и один из героев, морской пехотинец, — афроамериканец. Зацепило, что это история про людей, которые, находясь на передовой международного конфликта, сами принимают решения по совести, а не по приказу. Это был первый фильм про Сирию на такую тему. Потом, уже спустя два года, Гай Ричи снял «Переводчика», который, как говорят, очень похож на мой фильм (я его не видел).
— Могу только порадоваться, что вам удалось осилить такую махину. Вы упомянули о «хаммерах», а я вспомнила, как Александр Робак читал стихи Лермонтова «Нет, я не Байрон, я другой...» на фоне этого внедорожника в «Брате 2». Балабанов, как настоящий режиссер, не начинал съемку три дня, пока на площадку не доставили именно «хаммер». Другие варианты он даже не рассматривал. Поскольку Алексей Октябринович вдохновил вас на приход в режиссуру, как вам вспоминается работа с ним?
— Балабанов просил называть его Лешей, не хотел, чтобы я обращался к нему по имени-отчеству, хотя мне на тот момент исполнилось всего девятнадцать, я ничего не видел и ничего толком не знал, был очень зеленым. Сейчас дети в девятнадцать взрослее, они больше знают, видели. Балабанов держал меня в ежовых рукавицах — это его метод, чтобы актер нервничал. Жанр, тема фильма «Война» требовали такого подхода. Одно дело, если бы мы снимали романтическую комедию про любовь, а здесь он постоянно меня провоцировал, выступал таким триггером, чтобы я из мальчика превратился в воина. Такой была его режиссерская задача.
Я понял это уже спустя время. Он утвердил меня на роль, несмотря на то что кастинг-директор возражала: кого ты берешь, у тебя же в сценарии Рэмбо. На меня примеряли какие-то банданы, а я все равно выглядел как ребенок, просто пацан. На все возражения Леша отвечал: «Война — дело молодых». И утвердил на главную роль сопляка. Никогда не забуду, как на премьере в кинотеатре «Колизей», где зрителям не хватило мест и питерский бомонд сидел на ступеньках, ко мне подбежала та самая кастинг-директор и со слезами выговорила: «Леша, получилось!» Это очень точно характеризует автора, режиссера, художника, человека Алексея Балабанова. Ему не нужен был Рэмбо, мышцы, фактура, его вела драматургия, история о том, как юный срочник попал в горнило страшной войны. И если бы это был накачанный мини-Терминатор, все бы разрушилось, получился бы не русский фильм.
А Балабанов был очень русским, с русским самобытным ощущением своей земли, родины, культуры, поэтому и фильм пришелся по душе зрителям. Я еще толком не стал артистом, и Леша взял практически головешку, хоть, конечно, небесталанную, что тут говорить, и держал меня в ежовых рукавицах, чтобы я вообще не расслаблялся. Он ни разу меня не хвалил. Ни разу! Такой у него был подход. А меня, в принципе, и не надо хвалить. Я человек такого склада характера, что могу сам себя линчевать с утра до вечера.
— Ей-богу, не за что, если посмотреть ваши работы.
— Случаются такие моменты, я довольно часто считаю, что зря теряю время. Но это, безусловно, идет от характера: я очень самокритичный, не летаю в облаках, адекватно подхожу к тому, что я из себя представляю. Поэтому меня не требовалось хвалить, Леша и не хвалил. Один только раз, помню, он пришел, когда мы с пацанами жарили сосиски высоко в горах, мы жили там в Чегеме. Леша подошел, пообщался с кем-то из группы, заметил меня и сказал: «Ты сегодня неплохую штуку сделал, очень неплохую, тонкую». Я потом недоумевал: что же я такого сделал? И когда уже смотрел фильм, так и не понял, что ему понравилось. Леша очень любил искренние, тонкие, органичные проявления. Он терпеть не мог яркую, пышную, пеструю, фееричную игру актеров. А вот тоненькое — это был его конек.
— В свое время ваш партнер по «Войне» Сергей Бодров снимался у Режиса Варнье в картине «Восток-Запад». Я побывала на съемках в Софии, и, если честно, Бодров произвел на меня тогда впечатление человека, который, что называется, «словил звезду». Он разговаривал и вел себя очень высокомерно, хотя все относились к нему с уважением. А как выстраивались ваши с ним отношения?
— Я про Сережу помню только хорошее. Мы общались как-то спокойно. Понятное дело, что на тот момент я был гораздо младше его и собеседник из меня был так себе. Я больше общался со сверстниками из группы. А с Сергеем мы ездили на премьеру в Подольск на его машине, по дороге много разговаривали. Он показался мне серьезным, интересным, глубоким человеком, вспоминаю о нем только с теплом. Безусловно, он был звездой номер один, популярным, как какой-то поп-певец. Для киноактера добиться такой звездности достаточно сложно. Звезд кино можно по пальцам пересчитать. Известных много. А Бодров стал прямо реальной звездой. Летать с ним было невозможно, в аэропорту его встречали толпы девчонок, которые не давали ему проходу. Женщины его тоже очень любили. А Сергей предпочитал сохранять дистанцию, оберегал свое личное пространство.
— У Варнье снималась еще и Катрин Денев, которая вела себя еще более высокомерно. Возможно, это оказалось заразно.
— Наверное, все мы живые люди, и, несмотря на крепость интеллекта, который может переварить данное испытание, артисты на площадке друг другу подражают, особенно когда кто-то ведет себя очень статусно. Сложно этому не поддаться. Я наблюдал много похожих историй.
Снимаясь в кино, которое нравится, мы иногда можем пренебречь комфортом, согласиться на менее комфортабельный вагончик, нам без разницы райдерские атрибуты. Киногруппа — это как футбольная команда, все равны, все работают на результат.
— Когда снимался «Статский советник», какой-то состоятельный поклонник Олега Меньшикова подогнал в Нескучный сад суперсовременный вагончик со всеми удобствами, а Никита Михалков тем временем переодевался в обшарпанном мосфильмовском автобусе с зашторенными окошками и не выносил по этому поводу мозг администрации. Сама была тому свидетелем.
— Мне тоже кажется, что лишние понты не украшают артиста. Есть нормальные условия — и прекрасно. Все эти пышные царства напоминают мне «Сказку о рыбаке и рыбке». Все помним, чем там дело кончилось. К сокровищам султанским на площадке меня точно не тянет. Вообще не до этого. Честно говоря, даже и не до вкусного обеда. Весь интерес сосредоточен на деле. Люди, конечно, разные. Я вспоминаю 90-е годы, когда мама растила нас с братом одна на зарплату инженера. Отец погиб, когда мне было пять лет. С утра мама подавала на завтрак несколько бутербродов, я ничего толком не ел, но чувствовал себя свободным. А сейчас почему-то многие так заморочены на роскоши...
— Какими качествами должен обладать режиссер, чтобы вам было с ним комфортно работать?
— Режиссер должен быть талантливым, гуманистом, И еще смелым.
— Александр Велединский в этом смысле соответствовал?
— Абсолютно. Они с Балабановым из людей, для которых слово «патриотизм» не пустой звук. Саша искренне любит тех, кто с ним работает, любит Родину, нашу культуру. У них с Лешей все творчество пропитано этим, они очень русские люди.
— В «Живом» Велединского вы сыграли роль священника, на которую надо было осмелиться вас утвердить. Что давалось легко, что сложно?
— Все сложно. Я непоседа, суетной, подвижный во всех смыслах — и в мыслях, и в движениях, и в действиях. А тогда был вообще просто что-то с чем-то. Когда по роли я надевал рясу, мне необходимо было казаться степенным, умиротворенным, аскетичным. Но было сложно не злиться, меня сильно раздражала борода, ее сделали крайне непрофессионально, из дешевых материалов. Девочка-гример первый раз в жизни клеила бороду на картине Саши Велединского. Бюджет фильма был скромным, денег ни на что не хватало. Короче говоря, борода страшно чесалась. Я злился, раздражался, а в роли священника такого делать нельзя, это неправильно, это нечестный подход. Понял тогда: чтобы стать священником, к этому нужно прийти, что непросто. Священнослужители — другие люди. Понятно, что они тоже не святые, тем более сейчас, в таком порочном мире, но все равно честные священники искренне служат Господу.
— Культовыми фильмами можно назвать «Ночной дозор», «Дневной дозор», где вам досталась роль вампира, а вашего отца сыграл Валерий Золотухин. Какие задачи ставил постановщик?
— Тимур Бекмамбетов — талантливый режиссер, крутой креативный продюсер, поэтому и фильмы стали культовыми. Он экранизировал романы Сергея Лукьяненко очень точно. С «Ночным дозором» так много всего связано! Мне звонили из Америки друзья, спрашивали: «Это ты на экране?» «Дозоры» прошли там хорошо. С фильмом «9 рота» такая же история, его выпускали в кинотеатрах. И это, конечно, была безусловная победа. Тимур работал очень увлеченно, иногда даже сам брал камеру, сам снимал какие-то моменты, которые придумал на ходу, прямо на площадке, это тоже его характеризует. Золотухину он придумал растаманскую песню (молодежная субкультура в стиле регги. — Прим. ред.), мелодия которой засела в памяти. Таким он видел отца моего героя Кости. Тимур в павильоне «Мосфильма» взял паузу, они с Золотухиным пошли к его компьютеру, Бекмамбетов тут же нашел какую-то известную растаманскую мелодию и предложил Валерию Сергеевичу сыграть на бубне, архетипичном для этой культуры. Мне всегда интересно наблюдать, куда заводит мастера режиссерская мысль.
— Как снимались с Жанной Фриске? Какое впечатление о себе она оставила?
— Прекрасное. Жанночка вызывала самые что ни на есть добрые, положительные, искренние чувства. Она была прекрасна во всех отношениях как партнер, как друг, как человек, интереснейший собеседник, умеющий дружить, отзывчивая душа. В ней был ноль звездного налета. Я бы даже сказал, пыли не было на ее лакированных туфельках. И конечно, работать с ней оказалось счастьем, в нее невозможно было не влюбиться.
Вообще, съемки в «Ночном дозоре» — это такой определенный этап в жизни. Работа в таких фильмах подчиняет себе весь твой быт, перемешивается с событиями реальной жизни. Ты и спишь, и живешь, и после съемки не расстаешься со своим героем.
— Алексей, в вашей фильмографии около семидесяти картин, цифра внушительная.
— И практически во всех главные роли, что важно.
— Какой из этих проектов был самым затратным физически?
— Самым сложным физически оказался, наверное, «Молот», вышедший под названием «Борец», где я играл бойца без правил. Я преданный поклонник фильма «Бешеный бык» с Робертом Де Ниро. Мне тоже хотелось выйти на ринг в такой роли, и я был благодарен продюсеру Юрию Сапронову и замечательному режиссеру Нурбеку Эгену за то, что выбрали меня. Я весил тогда 74 килограмма, но режиссер поставил задачу: «Леша, ты должен стать тяжеловесом». И я отправился ее выполнять. Ничего себе не колол, не проглотил ни одной таблетки, сразу отказался от любой «химии». Да, может быть, мой пресс смотрелся в кадре не как стиральная доска, но был чем-то похож на пресс моего кумира в боях без правил Федора Емельяненко.
Искренне считаю его лучшим бойцом в мире, самым драматичным, интересным, глубоким, выдающимся. Смотрел его бои, когда готовился к роли. Во время некоторых на глаза наворачивались слезы: Федор выходил на ринг после серьезных травм, у него там все переломано — тело, судьба, жизнь. На кону — здоровье, семья, любовь. И он так поднимал руку в характерном жесте — сгорел сарай, гори и хата! Это так по-русски! Его бои — не просто драки, там происходит что-то невероятное. Особенно тогда, когда он проигрывает и с перекошенным лицом, весь в ссадинах, в крови дает интервью. Я вам клянусь, я просто плакал. В нем самом была заложена драматургия, в его внешности, фактуре, православии.
Восемь месяцев я занимался тем, что набирал вес. В итоге достиг 86 килограммов. Даже не верится, потому что не могу сегодня набрать и пары килограммов мышечной массы. Это было тупо физически очень сложно. Я тренировался пять раз в неделю, иногда шесть, ходил на разные тренировки, осваивал растяжки. Когда окончилась последняя съемочная смена, даже не остался на «шапку», попросил Нурбека: «Можно я домой поеду?» Просто очень устал от этой роли. Приехал домой, бросил сумку и два месяца объезжал стороной спортзал. Настолько перенасытился, хотя ждал такую роль, хотел для нее себя изменить. Ну, голливудский подход, мне этого не хватало. Супермотивация, когда режиссер говорит тебе: ты должен изменить себя, иначе ничего не будет. Это как раз то, чего мне вообще всегда не хватает, хотя грех жаловаться, грех гневить Бога, я благодарен судьбе.
Все актеры мечтают о таких событийных ролях. Я стал тяжеловесом. Садился и выходил из машины медленно, начал в хорошем смысле слова тупить, медленнее принимать решения, что несвойственно мне, Леше Чадову. Медленнее, но точнее. То есть ушла суета, я стал неповоротливым, начали болеть и скрипеть колени, потому что вес не мой. Но от этого появилась степенность, уверенность в своей физической форме. То есть я реально почувствовал, что я сильный. Я могу сейчас взять и завязать кого-то в узел. Такое у меня было классное, необычное, интересное ощущение.
Бой с Мелвином Манхуфом снимали шесть дней. Шесть дней на ринге, один бой финальный. Манхуф — профессиональный боец с 35-летним стажем, ему исполнилось тогда сорок, он многому меня научил. Он не артист, не каскадер, просто реальный, профессиональный боец, который мутузит всех налево и направо. Мы только вышли на ринг, начали репетировать, он так слегка, по меркам бойцов без правил, дотронулся до моей икры, пробуя какие-то удары, и у меня образовался жуткий синяк.
Не секрет, что смена длится 12 часов с часовым перерывом, а это 11 часов интенсивных съемок физических драк, боя на ринге. На четвертый день Мелвин мне пожаловался:
— Леха, как тяжело, оказывается, сниматься в кино!
— Что такое?
— Я профессиональный боец, всю жизнь дерусь, тренируюсь, моя дисциплина настроена на то, чтобы я вышел и три раза по пять минут выстоял бой. А вы работаете 11 часов, это же жутко сложно!
Он не ел сладкого, рассказывал мне про спортивный, профессиональный аскетизм в еде. Единственное, что себе позволял, когда у него кружилась голова, — это виноград. Жена приносила ему виноград на блюдечке прямо в ринг. Один раз я его тоже попробовал. А в какой-то момент подошел к Юре Сапронову и попросил: «Можно я возьму паузу?» На шестой день почувствовал, как мне тяжело, мотор работал без остановки. Помню, выпил магния и на час провалился в сон.
Я там падал с ринга, естественно, какие-то трюки выполнял сам, но неудачно зацепился ногами за канат, съехал вниз, сильно поцарапался, синяк растекся просто сантиметров на пятнадцать. Но вспоминаю об этом с удовольствием. У меня написан сценарий приключенческого фильма, тоже с боями, но вряд ли я захочу сыграть главную роль — все-таки в 42 года тело уже не то.
— А какая роль давалась тяжело психологически?
— Наверное, все-таки в сериале «Дело чести», потому что там были эпизоды со смертями близких и родных, которые вообще не хотелось играть. Там есть одна сцена, когда мой герой приходит на кладбище и видит, что лежат все его родственники. Вот как это сыграть? Чтобы сделать хорошо, надо представлять все это, надо вживаться в роль. И таких сцен было много.
Ну и фильм «Война» оказался психологически крайне тяжелым. Просто я был молодым дураком, и это меня спасало, потому что находился в аффекте. Если бы мог чисто физически по природе поседеть в 20 лет, то я вернулся бы со съемок седым. Но я вернулся домой другим человеком. Психологическая подготовка началась до съемок. Леша показал нам документальные видеозаписи казней русских бойцов СОБРа чеченскими боевиками. Я помню, мы не смогли досмотреть их до конца, убежали, даже спецназовцы сами не смотрят эту жесть. Мы вышли на балкон, закурили, и актер-англичанин Иэн Келли заплакал как ребенок. Я тогда плохо понимал по-английски, сейчас выучил язык, мы общались с Иэном больше по наитию. Он говорил: «Как такое вообще существует на земле, как это возможно?» Цивилизованный британский парень впервые увидел такие жесткие откровения. Он потом сутки не выходил из номера, вообще ни с кем не разговаривал.
— Все говорит о том, что ваше фундаментальное театральное образование, которое вы получили в Щепкинском училище, у вас в крови. Серьезным отношением к профессии, поверьте, отличается далеко не каждый артист. Есть уже какие-то мысли по поводу будущего режиссерского проекта?
— Прошу меня простить, но пока промолчу. Я стал суеверным, придет время — расскажу. Конечно, да. Конечно, я пишу сценарий, конечно, хочу его поставить.
— Что бы вы себе пожелали из того, что у вас еще в жизни не сбылось?
— На самом деле я искренне благодарен судьбе за все, каждый день просыпаюсь и благодарю, потому что счастлив.
— Может быть, остались какие-то нереализованные мечты?
— Я так скажу: люблю независимость во всем. Взрослея и сравнивая все периоды жизни, на данном этапе я понимаю, что по-настоящему свободным, оказывается, можно быть только в студенчестве. Ты свободен от всего. Тебе не нужно много денег. Тебе достаточно на еду. У тебя паспорт и какая-то наличка, и ты можешь уехать куда угодно. Ты не зависишь от семьи, ты не зависишь от здоровья, тебе по барабану, что будешь есть на обед, сколько нужно спать. Ты понимаешь, что абсолютно свободен, у тебя еще нет детей, жены, ты не зависишь от родителей.
Это гениальнейший период, очень романтичный, крутой и клевый. Возможно ли повторить это в дальнейшем? Наверное, да. Я бы себе этого и пожелал. У кого-то из стендаперов слышал: дед начинает чудить, и все говорят: он крякнулся. А он не крякнулся, он всегда этого хотел, просто ему всегда все мешали — жены, дети, обстоятельства, начальники... Он не сошел с ума, он всегда хотел так жить. Я бы с удовольствием пережил еще раз то классное ощущение свободы, настоящее ощущение бременского музыканта.
— Поскольку жизнь идет по спирали, что неоднократно доказано, надеюсь, вам это удастся. По крайней мере, пожелаю вам этого.
Подпишись на наш канал в Telegram