«Инна Чурикова рассказывала мне, что первое время в театре Коля был очень зажат и ей было трудно с ним играть: «Иногда у меня синяки оставались после того, как он брал меня за руку на сцене». А Коля просто страшно волновался, что его, начинающего артиста, могут снять с роли Тиля», — рассказывает заслуженная артистка России, однокурсница и подруга Николая Караченцова Алла Азарина.
— Алла, 27 октября Николаю Караченцову исполнился бы 81 год. А вы были знакомы со студенчества!
— Да, со вступительных экзаменов в Школу-студию МХАТ. Курс набирал Виктор Карлович Монюков. На консультации я читала Чехова, Пушкина, и Виктор Карлович сразу пропустил меня на второй тур. А на третьем туре экзаменационная комиссия была о-го-го! — сидели и педагоги Школы-студии, и артисты МХАТа, и старшекурсники. Счастливчиков, дошедших до конкурса, запускали в зал десятками. Вот тут я Караченцова впервые и увидела — мы оказались в одной десятке. Нас вызывали по одному. Монюков, который уже знал мою программу, попросил начать с Пушкина. Только я начала читать «Зима. Что делать нам в деревне?», как он меня останавливает и говорит: «Переходи к моменту, когда девицы приезжают». И я, конечно, расстроилась — подумала, что им не нравится, как я читаю… А Коля читал стихотворение Павла Когана: «Ну как же это мне сказать, когда не хватит слов, когда горят твои глаза, как запах детских снов, когда я знаю все равно — все то, что я скажу, тебе известно так давно...»
— А голос у него уже тогда был особенный, с фирменной хрипотцой?
— Ничего этого в его голосе еще не было. Просто очередной мальчишка читал стихи. Когда все из нашей десятки отстрелялись, мы вышли из аудитории ждать результатов. Потом старшекурсники стали зачитывать «приговор» — кто допущен до общеобразовательных экзаменов, а кто не проходит. И, представляете, меня в этих списках нет, и Кольки тоже. Мы растерянно переглядываемся, осознавая ужас надвигающейся катастрофы. И вдруг объявляют: «А Азарина и Караченцов проходят условно». У меня слезы градом, я знать не знаю, что такое «условно», но формулировка мне не понравилась — поняла, что меня не взяли. Кто-то спросил: «А «условно» — это как?» — «Без стипендии. А дальше видно будет». Я реву, ничего не соображаю. И тут подходит ко мне Коля и ободряюще говорит: «Ты чего?! Все в порядке! Мы же будем сюда ходить каждый день на занятия!» В общем, мы оказались среди счастливчиков, поступивших в Школу-студию МХАТ в 1963 году. Конкурс был огромный, а приняли всего 7 девочек и 13 мальчиков, ну и нас двоих условно. Курс был разбит на две группы, я опять оказалась вместе с Колей.
В институте Караченцов особо не выделялся. Героическими внешностью и харизмой он тогда не обладал. Единственное, что выгодно отличало его от других студентов, — Коля потрясающе двигался. На уроках танцев не засмотреться на него было невозможно. Я и засмотрелась, надо признаться. Большинство из нас не знало, как ноги в третью позицию поставить, а Коля был подготовленный. У него же мама была балериной, педагогом-хореографом, и он с детства занимался балетом — поэтому в танцах ему равных не было. Знаю, что он собирался поступать в хореографическое училище. У него были все данные для балета: стройный, пластичный, музыкальный. Но мама сказала: «Коля, я знаю, что такое артисты балета, сколько надо вложить в эту профессию труда, но как быстро все заканчивается. Поэтому я категорически против». И тогда Караченцов решил идти учиться на драматического актера, хотя актерскими навыками он тогда не блистал. Начинали мы свое обучение с этюдов. И первое время Коля был очень зажатый. Но как только включалась музыка и нужно было танцевать, он преображался, в нем сразу раскрывался артист. Героем же у нас на курсе был совсем другой парень.
— Евгений Киндинов?
— И не он. Был у нас такой Костя Смирнов из Ленинграда, очень красивый и талантливый юноша. В него и девочки влюблялись, и педагоги делали на него ставку. Но жизнь распорядилась так, что нашу грешную профессию Константин бросил — стал священником. А среди девушек героиней курса была Ира Лаврентьева, тоже ленинградка и тоже любимица Монюкова. Ее карьера начиналась хорошо. После института она снялась в главной роли в картине «Цветы запоздалые». Сам Товстоногов принял ее в БДТ. Но что-то пошло не так. Ира вышла замуж, все бросила и уехала в Америку.
Но вернемся к Коле. Как я уже сказала, весь институт бегал смотреть, как он танцует. На уроках хореографии все мечтали оказаться с ним в паре. Я особенно, так как он мне очень нравился. Я все время что-нибудь придумывала, чтобы быть к Караченцову поближе. Естественно, все это подмечали. А я была наивная, самая младшая на курсе. Помню, моя более опытная приятельница-однокурсница все время говорила: «Алка, ну что ты в нем нашла?» А он и правда не был тогда героем, выглядел неухоженно, вечно голодный. Дело в том, что Коля подолгу жил один, мама работала по контракту как балетмейстер во Вьетнаме. Отца тоже рядом не было — родители развелись. И Коля был предоставлен самому себе — вел свой быт как мог. В институт ходил с небольшим белым чемоданчиком на молнии. Но белым он был только теоретически, по факту же — вечно черный от грязи. И вот я, «тайная воздыхательница», пока Коля что-нибудь увлеченно репетировал, брала этот его чемоданчик, шла в туалет и там отмывала добела. Но Коля, по-моему, этих перемен цвета даже не замечал — настолько он был равнодушен к быту.
Большинство студентов поселились в общежитии, а мы с Колей — москвичи. Оба жили по зеленой ветке метро: я в районе «Аэропорта», а Караченцов в стороне «Речного вокзала». Поэтому нередко ему приходилось провожать меня до дома. При этом я всеми силами старалась не выдать симпатии к нему, хотя все об этом знали — ну абсолютный ребенок была. А Колька по характеру — довольно разбитной. И, наверное, я его не особо интересовала.
Нередко мы курсом устраивали гулянки у меня на квартире. Дело в том, что мои родители артисты. Папа — народный артист России Александр Азарин работал в «Москонцерте» и поэтому много ездил по стране с выступлениями и литературными спектаклями, а мама нередко его сопровождала. А что еще надо студентам? Было бы где в тепле собраться. И вот отмечаем курсом мой очередной день рождения. Конечно, я очень ждала Колю и в душе надеялась, что в мой праздник мы наконец-то с ним потанцуем. Все складывалось по плану: Коля пришел, поздравил. Однокурсницы хлопочут на кухне. И вдруг раздается звонок, в дверях появляется моя школьная подруга, с которой мы учились в детской театральной студии при Театре Станиславского. А в проеме вместе с моей подругой стоит… Владимир Коренев — живой Ихтиандр!
Даже для нас, будущих актеров, это был шок. Картина «Человек-амфибия» и исполнители главных ролей были тогда невероятно популярны! Коренев — настоящий кумир, и вдруг он материализовался. Владимир работал в Театре Станиславского. И Наташка после окончания студии, не поступив в театральный, там крутилась — вот и познакомились. Она была Кореневу под стать — красотка немыслимая. По-моему, на этом мой день рождения и закончился. Больше про меня уже никто и не вспоминал...
Много лет спустя, когда мы собрались курсом у Караченцова дома (а собирались мы периодически — и чаще всего у Коли), все в качестве хохмы начали вспоминать, кто в кого был влюблен в институтские годы. Я с улыбкой сказала: «Ну, по-моему, все знают, что я была влюблена в Колю». И спросила его: «А ты хоть чувствовал это?» Он ответил: «Да, иногда мне казалось, что я тебе нравлюсь. Но знаешь, что произошло? Ты помнишь свой день рождения, когда к тебе пришел Владимир Коренев? Так вот, для меня его появление стало шоком». — «Как? Почему?» — не могла поверить я своим ушам. «Ну ты представляешь: мы студенты, и вдруг к тебе на праздник приходит такая звезда!» — «Так он же был с моей подругой!» — «А я даже и не задумывался, с кем Коренев появился.
Фактом было то, что он — на твоем дне рождения. И я решил: «Ну куда мне?! К ней сам Коренев пришел! Все, к Алле не подходить! Там ничего не светит». Это его признание меня потрясло. Конечно, в тот момент это уже никакого значения не имело — каждый из нас жил собственной жизнью. Карьеры актерские сложились. Коля был счастлив в браке с Людмилой Поргиной и супругу обожал. Но сам факт!
— Вернемся в институт. В какой момент вы попали в основной состав студентов?
— Через полгода. После первых экзаменов несколько человек отчислили и нас с Колей перевели на стипендию.
— Какие яркие эпизоды совместной учебы вспоминаются?
— У нас была интересная поездка на Север после третьего курса. Из нашей мастерской отобрали группу студентов. С нами подготовили специальную концертно-театральную программу и отправили выступать перед моряками… Старшей бригады была назначена актриса МХАТа Кира Николаевна Головко. Она была женой адмирала, который когда-то занимал высокий командный пост на Северном флоте. В то время он уже не служил, но встречали нас, студентов, как народных артистов. Прекрасная была поездка, мы хохотали все время. Все молодые, легкие, полные надежд! Коля развлекал нас анекдотами, запас у него был бесконечный.
Жили мы в Североморске, где каждый день с пристани нас забирал катер и вез на какой-нибудь эсминец. Там мы выступали, ели-пили, и нас перевозили на следующий корабль. А ночевать — опять в Североморск или на корабле. Как-то ночью объявили тревогу. А в тот раз мы ночевали в море — девочки на одном корабле, а мальчики на другом. Таким образом сохраняли наш моральный облик. И мы до утра не могли сомкнуть глаз, так как очень переживали за наших парней — думали, война началась. А оказалось — учения…
— Студентами вы начали выходить на сцену МХАТа.
— Да, в основном как массовка. А по-настоящему мне запомнился спектакль старшекурсников «Дядюшкин сон», поставленный нашим педагогом Владимиром Николаевичем Богомоловым. Это был выдающийся курс 1965 года выпуска, мастерская Маркова. Зинаиду играла Вера Алентова (тогда она носила фамилию Быкова) — тоненькая, неземная девочка, очень мне нравилась. Москалеву играла Ирина Мирошниченко. Первая красавица, перевоплотившаяся в характерную героиню. А дядюшку, старого князя, играл Андрюша Мягков. Какой же это был дядюшка — все ходили смотреть. Мягков гениальный артист. Все девушки были в него влюблены. Играла в этом спектакле и его будущая супруга — Ася Вознесенская. Досталась эпизодическая роль и мне.
— А про Евгения Киндинова что можете вспомнить?
— Мы все были очень бедными, одежды приличной в магазинах не было. Нарядная вещь — целое событие. И Женька всегда ходил такой понурый в одном и том же черном свитере с вытянутыми локтями. У нас была присказка: «Если у вас плохое настроение, возьмите Киндинова, вымойте его в ванне, и будет вам большое, чистое, настоящее». В то время мне Женя казался каким-то несуразным. Но раскрылся он как герой после главной роли в дипломном спектакле «Враги». Ему сделали небольшую накладную бородку, и он абсолютно преобразился. Киндинов был настолько хорош в этом гриме и в этой роли, что на него обратили внимание и приняли во МХАТ.
— А Караченцов что играл в институте?
— Мне кажется, в институте так до конца и не поняли, какого масштаба Караченцов артист. Наши режиссеры-педагоги, по-моему, не делали на него ставку. С Колей мы пересекались в дипломном спектакле «Враги» по Горькому — у нас там были небольшие роли. Караченцов играл какого-то работягу, а я Надю. По пьесе Колиного героя забирала полиция, а я за него вступалась. И я с таким неистовством это играла, что все отмечали мой бешеный темперамент. Еще у нас был совместный военно-патриотический спектакль «Метелица».
— Как происходило распределение по театрам?
— Колю с большой группой студентов пригласили в «Ленком». Из театра тогда ушел Анатолий Эфрос, а за ним и преданные ему артисты. И труппа нуждалась в новых актерах. Поговаривали, что руководство театра могут поручить нашему Виктору Карловичу. Поэтому Монюков туда и направил лучших учеников: Колю, Борю Чунаева, Аню Сидоркину… Ира Лаврентьева, кажется, тоже сперва оказалась там. Киндинова распределили во МХАТ. А у меня сложилось хуже всех — меня пригласили в Театр Гоголя. Родители не одобрили эту перспективу. Этот театр считался забытым богом местом. И папа сказал: «Алла, не стоит тебе туда идти, лучше давай к нам в «Москонцерт». Начни работать, а там посмотрим». И как-то сразу все в «Москонцерте» у меня сложилось.
В театре надо ждать ролей, а на эстраде постоянно выходишь на сцену в сборных концертах, самостоятельно готовишь новый репертуар. Потом у меня пошли моноспектакли. Первым был «Ромео и Джульетта», который поставил наш мхатовский педагог, режиссер Владимир Николаевич Богомолов, у которого я играла в «Дядюшкином сне». «Ромео и Джульетта» на долгие годы стал моей визитной карточкой.
— А как у Караченцова складывалось в «Ленкоме»? Вы поддерживали отношения?
— Поначалу Коля играл небольшие роли в старых спектаклях Эфроса. На него мало обращали внимания. Все изменилось с приходом в театр Марка Захарова. Он сразу разглядел в Караченцове актерскую харизму и доверил ему роль Тиля в одноименном спектакле по пьесе Григория Горина с музыкой Геннадия Гладкова. Моя подруга Инна Чурикова, чья карьера в «Ленкоме» тоже начиналась с этого спектакля, рассказывала мне, что первое время в театре Коля был очень зажат и ей было трудно с ним играть: «Иногда у меня синяки оставались после того, как он брал меня за руку на сцене». А Коля просто страшно волновался, что его, начинающего артиста, могут снять с такой роли. Он и сам мне говорил об этом: «Однажды прихожу на репетицию, а в зале сидит какой-то симпатичный парень с длинными волосами. Я сразу решил, что Захаров нашел другого актера…» А парнем этим оказался молодой композитор Алексей Рыбников. В спектакле на музыку которого «Звезда и смерть Хоакина Мурьетты» Караченцову только предстояло сыграть свою следующую триумфальную роль. Ну а позднее случится и главная роль его жизни — граф Резанов в спектакле на музыку Рыбникова «Юнона и Авось».
— Вы видели «Тиля»?
— Конечно! Это был спектакль-прорыв, настоящая победа Марка Захарова. Успех нельзя передать словами. И Коля там был великолепен — в этой роли он смог продемонстрировать все свои лучшие стороны. А костюм Тиля еще больше подчеркивал выразительность и пластичность артиста. На следующий день после премьеры о спектакле и молодом артисте «Ленкома» Караченцове говорила вся театральная Москва. А после первых ролей в кино он заслуженно стал любимцем страны.
— На встречах выпускников Николай Петрович, наверное, был центром компании?
— А он всегда приходил уже под конец этих встреч. Даже если мы собирались у него дома. Потому что у Коли ежедневно были съемки, спектакли, концерты, записи песен. Но если он обещал, что придет, то умрет, но явится — пусть и в последний момент. Бывало, все уже расходиться собираются, а он вдруг влетает: «Ну пожрать-то хоть дайте!»
Когда я начала петь, сделала в ЦДРИ свой юбилейный вечер «Вокальный эксперимент Аллы Азариной» и, конечно, пригласила принять участие друзей-артистов. Коля тоже был заявлен в афише. И все пришли, кроме Караченцова. Закончился концерт, я переодеваюсь в гримерной. И вдруг с охапкой цветов и бутылкой шампанского влетает Караченцов: «Ой, прости, не успел!» Я говорю: «Знать тебя не хочу!» Он: «Аллочка, ну ты что?! Давай я тебя хоть домой отвезу». В общем, обидеться на него было невозможно.
— А приходилось вам обращаться к нему с какими-нибудь просьбами?
— Для себя лично не просила. А вот для своего папы, которого Коля прекрасно знал и уважал… У папы была круглая дата, и я попросила Колю: «Пришли, пожалуйста, ему от себя поздравительную телеграмму, папе будет очень приятно». Коля говорит: «Сделаю, сделаю. Правда, я сейчас уезжаю на съемки». Но он прислал телеграмму из экспедиции. А потом рассказал, как все было: «Представляешь, у меня окончилась смена, я — на почту, а все уже закрыто. Но повезло, я смог найти какую-то тетку, которую уговорил открыть мне почту и дать телеграмму». Вот такой парень!
А другой эпизод произошел, когда папы уже не было. Это стало и последней нашей встречей с Колей. «Москонцерт» анонсировал в Театре эстрады вечер памяти ушедших артистов. И я вдруг узнаю, что в этом списке нет моего отца. Звоню в «Москонцерт», а мне отвечают: «Список утвержден в управлении культуры». Я расстроилась так, что и словами не передать. Папа всю жизнь отдал эстраде. Звоню Караченцову, все рассказываю. Он говорит: «Что нужно?» — «Думаю, надо идти в управление культуры». Коля говорит: «Значит так, звони туда и говори, что я приду к руководителю, пусть назначают встречу». Я звоню, подходит секретарь. Прошу о приеме для Караченцова. Тон моей визави меняется: «Как? Караченцов сам придет?» Я говорю: «Да, сам». Она: «Сейчас, сейчас, одну секундочку… Вас примут завтра. Вам удобно?» — «Удобно». Передаю время Коле. Приезжаю назавтра в управление. Жду Караченцова. Он, конечно, влетает с опозданием. Один мобильный — у одного уха, другой телефон — у второго. Чувствую, друг не такой, как всегда, издерганный — ни привычных шуток, ни анекдотов… Мы подходим к кабинету, перед нами распахиваются двери. «Николай Петрович! Как мне приятно!» — расплывается в улыбке руководитель. И Коля такую речь толкает про моего папу! Сразу получаем ответ: «Николай Петрович, мы все поняли, не волнуйтесь, исправимся». В общем, включили отца в тот концерт, почтили память Александра Азарина…
Выходим от этого начальника, и Коля, прощаясь, вдруг говорит: «Алла, я так устал». — «А что случилось?» — «Ты понимаешь, теща болеет, сиделки меняются, съемки, поездки… Люда дачу строит. А зачем мне эта дача? Когда мне там бывать?» Я стояла ошеломленная, потому что не бывало прежде, чтобы он жаловался на жизнь. Коля спрашивает: «Куда ты едешь? Давай я подвезу». — «Колечка, ты чего? Я доеду. Езжай, занимайся своими делами». В общем, обнялись мы, расцеловались как родные и расстались. А наутро случилась авария.
Ровно за четыре месяца до этого в театре «Ленком» отмечали шестидесятилетие Николая Караченцова. Он в белом костюме сидел в первом ряду, а друзья-артисты выходили с поздравлениями на сцену. В зале — весь бомонд. Вечер подходит к концу, Коля пытается сказать финальную речь, но не дают — поклонницы все несут и несут цветы. И вдруг он говорит в микрофон: «Да подождите, я же еще не умер». И в зале повисла тишина. Это было так странно, это было так страшно — почему в столь счастливый день своей жизни пышущий здоровьем Николай Петрович заговорил об этом… Когда вскоре случилась злополучная авария, я сразу вспомнила эти его слова, думаю о них и сегодня. Он будто что-то предчувствовал…
Судьба подарила ему еще 13 лет жизни. Но это были годы мучительной реабилитации, борьбы. Надо отдать должное Людмиле Поргиной — она делала все, чтобы продлить дни жизни супруга и вернуть ему здоровье. А как старался сам Коля! Как он хотел вернуться в профессию! Даже занимался с педагогом любимым степом… Когда-то я взяла у Николая интервью. И вышло оно под названием «Мой Бог — моя профессия» — это его слова, его цитата. Для Николая Караченцова ничего важнее и дороже профессии в жизни не существовало.
Подпишись на наш канал в Telegram