«Ночью накануне фестивального показа в Венеции Петр ножницами вырезал портивший его дебютный фильм «Верность» идеологический эпизод. Фактически это было преступление. А на следующий день он по секрету рассказал обо всем Марлену Хуциеву. Тот тоже бросился в монтажную. Вырезанные куски «Заставы Ильича» они с Петром утопили в венецианском канале...»
«Я завидный жених, у меня машина, квартира», — заявил мне Петр, когда на второй день знакомства стал звать замуж. Ну, машина-то у него действительно была роскошная — «Москвич», точно такой же, на каком в «Оттепели» у нашего сына Валеры разъезжал главный герой. А вот квартира... Из обстановки там преобладали пустые бутылки, явно оставшиеся после гулянок. Весь пол был ими заставлен! Когда я, потрясенная, обвела этот ужас глазами, Тодоровский расхохотался: «А бутылки мы с тобой сдавать будем! Да ты не волнуйся, у меня есть один сценарий... «Верность» называется. Вот сниму по нему фильм — и мы разбогатеем». Что не разбогатеем — это почему-то стало понятно сразу. Но я согласилась выйти за Петра замуж. По любви...
И у Тодоровского, и у меня это был не первый брак. Прежде он был женат на красавице актрисе Надежде Чередниченко. И у меня был, хотя и недолго, муж — студент института инженеров морского флота. После развода я не слишком горевала. Танцевала в джазовом ансамбле, за мной ухаживал самый известный в Одессе композитор Шура Красотов. Молодой, красивый, богатый. Помню, он приводил меня к своей маме, и та кормила нас какими-то необыкновенными сырниками, которые я до сих пор не могу забыть… И вот как-то раз на репетиции Шура опустился передо мной на одно колено, чтобы помочь мне надеть ботики. И в этот момент в зал по какому-то делу зашел Тодоровский. И заревновал: как же, такая девушка, и не его... Но завоевать меня Петру оказалось несложно. Стоило ему достать гитару и заиграть — и Шура Красотов был раз и навсегда отставлен.
Мы с Петром составляли не слишком гармоничную пару. Он за своей внешностью не очень следил. Ему плевать было на то, как он одет — его и так обожали все одесские девчонки. А я была стилягой. Надевала белую обтягивающую маечку и пышную-пышную ярко-красную юбку с белым кружевным подъюбником, чулки со стрелочками. Видимо, именно такими родителей запомнил маленький Валера, который у нас вскоре родился. Потому что костюмы в «Стилягах» очень похожи на то, что мы носили в 60-е годы. Да и весь жизненный уклад, вся атмосфера — тоже.
Свадьбу мы с Тодоровским играли в Ленинграде, где Петр тогда был в экспедиции: снимал фильм «Никогда». На ресторан не хватило, хоть я и продала золотое колечко и часики. И тогда наш друг поэт и сценарист Гриша Поженян сказал, что проблему решит. Он позвонил какому-то своему знакомому и нагло попросил: «Вот такая ситуация, разрешите у вас в квартире сыграть свадьбу». Ему разрешили. И вся съемочная группа завалилась праздновать в чужой дом. Мы пили, пели, веселились. Даже дрались. Оператор Месхиев подрался с кем-то из-за женщины. Петр же, как обычно, играл на гитаре. В какой-то момент к нему подсел незнакомый человек и сказал: «Не могу ли я попросить вас завтра снова сюда прийти с гитарой?» Что это хозяин квартиры известный драматург Александр Володин, мы не знали. Петр на следующий день пришел и кроме Володина обнаружил главного режиссера БДТ Товстоногова. Георгий Александрович в это время ставил пьесу Володина «Фабричная девчонка». И Петр наиграл для них песню «Милая моя…». Запись вошла в спектакль.
Жизнь наша была суматошной, непредсказуемой, наполненной самыми удивительными событиями. Единственное, чего в ней не было, так это денег. Гонорар за «Никогда» быстро разлетелся (как разлетались потом невесть куда все гонорары Тодоровского и вообще все деньги, попадавшие ему в руки, — что, собственно, и было его единственным человеческим недостатком). И мы снова погрузились в веселую, бесшабашную нищету. Насчет бутылок Петр, кстати, не наврал — их мы действительно сдавали, что стало неплохим подспорьем. А вот с фильмом «Верность», на который он возлагал надежды, все было не так просто. Сценарий про войну глазами молодого солдата — человечную, лиричную историю — Петр написал вместе с Булатом Окуджавой, который был уже известен как бард и, следовательно, в глазах начальства считался неблагонадежным. Во всяком случае, секретарь обкома партии Одессы сказала: «Завелась у нас на киностудии якась Окуджава. Чтоб цей Окуджавы не слышно, не видно было!» И сценарий запретили. Петр с Булатом несколько лет добивались, писали во все инстанции. В конце концов фильм был запущен. Но и на этом мытарства не кончились — политуправление армии и флота сочло картину слишком камерной, идеологически невыдержанной. И настояло на том, чтобы в фильм была вставлена пафосная сцена присяги (Петру пришлось специально доснимать эту сцену). Это был первый фильм, который Тодоровский снял полностью самостоятельно как режиссер. И сразу — невероятная удача! Фильм отправили на Венецианский фестиваль на конкурсную программу дебютов.
Перед основным показом был показ для журналистов и пресс-конференция. Журналисты сидели вальяжные, нога на ногу, курили. А Петр очень волновался. Успокоился более-менее, когда те стали спрашивать о каких-то технических вещах: например, где он нашел такую красивую зиму, такой пушистый снег. На что Петр честно ответил, что снег все не выпадал, хоть и стоял мороз. И пришлось все засыпать опилками и нафталином, а потом залить пеной из огнетушителей трех пожарных машин. В общем, журналисты были настроены доброжелательно, пока один из них язвительно не заметил, что сцена присяги в фильме слишком пафосная и вообще пропагандистская. Петр ничего, разумеется, не стал объяснять. Но ночью, накануне основного показа, он взял бутылку водки, пошел к киномеханикам-итальянцам и лишний эпизод ножницами вырезал. Фактически это было преступление. Зато жюри, прочитавшее в утренних газетах о пропаганде в фильме Тодоровского, было возмущено несправедливостью журналистов: никакой пропаганды в фильме не заметили.
А на следующий день в Венецию прилетел Марлен Мартынович Хуциев с картиной «Застава Ильича», которая тоже была в программе фестиваля. И Петр ему все рассказал. Тогда Хуциев схватил две бутылки водки и бросился в монтажную. Свой фильм он правил несколько часов. Из 16 частей оставил только 14. Вырезанные рулоны пленки они с Петром ночью утопили в венецианском канале… В итоге фильму Хуциева достался специальный приз жюри, а «Верности» Тодоровского — приз за лучший дебют. После церемонии награждения всей советской делегацией сделали фото на память. К очень красивому, обаятельному и одинокому Тодоровскому притулилась жена советского дипломата — толстая баба в парчовом платье. На фото она так к нему прижималась, что итальянцы решили, что это его жена. И газеты писали: «Приехал совершенно прелестный, очень красивый русский — режиссер Тодоровский. Но видели бы вы его жену!» И огромный восклицательный знак. Им было невдомек, что жен кинематографистов в подобные поездки не выпускали. И я ждала Петра дома, с маленьким Валерой...
Тодоровский практически одновременно стал и отцом, и режиссером. Мы с тогдашней женой Жени Евстигнеева, Галей Волчек, обе ходили беременные. Только я еще на раннем сроке, а она уже с огромным животом — Денис Евстигнеев родился месяцев на шесть раньше, чем наш Валера. И мы с Галей тоже очень тесно общались, хотя со временем отдалились. Она стала главным режиссером театра, и ей уже было не до меня.
Тодоровский и Евстигнеев во многом сходились. Два самородка. И оба очень музыкальные. Когда-то, еще учась в театральном училище в Горьком, Женя подрабатывал ударником, вечера напролет стучал на барабанах. Вот и с Петром любил постучать. Бывало, они садились у нас на кухне, выпивали по рюмочке, Тодоровский брал гитару, Евстигнеев — две вилки, и исполняли дуэтом: муж перебирал струны, а Женя барабанил вилками по столу. Еще один друг Тодоровского, с которым они играли вместе, — Булат Окуджава. Замкнутый, понурый, вечно в депрессии, он часто бывал у нас. То со своей — на тот момент будущей — женой Ольгой, то еще с кем-то... И садился играть с Петром в две гитары.
Да что там, все приезжающие на Одесскую студию знаменитости — Кончаловский, Высоцкий с Мариной Влади, Тарковский — обязательно оказывались у нас. Застолье в нашей квартире не прекращалось. Но при этом жили мы скудно. Ситуация, когда на троих человек (включая маленького Валеру) на неделю было только шесть котлет, считалась еще неплохой. И Валера знал, что, как бы он ни проголодался, лишнюю котлетку без спроса со сковородки хватать нельзя. При этом друзья всегда были накормлены. Помню, в перерывах между съемками фильма «Вертикаль» к нам прибегал перекусить Высоцкий. У него были проблемы с желудком, и я всегда варила ему кашки, чаще всего его любимую — манную. Он поест, оживет, и они с Петром берутся за гитары. На наш катушечный магнитофон «Грюндиг» Высоцкий записал целую бобину своих песен. В том числе «Охоту на волков» и «Жираф большой…» — потом они разлетелись по стране. Я сейчас этот «Грюндиг» подарила музею Высоцкого…
Послушать Володю в нашу квартиру-распашонку сбегался весь так называемый Куряж — общежитие Одесской киностудии, во дворе которого стоял наш дом. Петр Ефимович даже сочинил песню про общежитие: «Куряж уснул, умолк ля писсуар». Как же виртуозно он ее играл на гитаре! А ведь муж — самоучка. Нот не знал до конца своих дней. Но был музыкальным гением: за 20 минут мог освоить любой инструмент. Ему даже из армии дали направление в консерваторию. Тодоровский пришел туда и… постеснялся поступать — там ведь учились девочки и мальчики, сущие еще дети, а он — взрослый мужик, войну прошел... Развернулся и ушел. Потом эта история легла в основу его сценария «По главной улице с оркестром». Петр часто вздыхал: «Мог ведь окончить консерваторию, был бы знаменитым композитором». А я ему говорила: «Успокойся, ты и так знаменитый композитор». Непонятно откуда, но он, человек из украинского местечка, был удивительно одаренным во всех отношениях. И песни писал, и сценарии, и оператором был волшебным — до того как стал режиссером. При этом его чуть было не отчислили с операторского факультета ВГИКа, куда он пошел вместо консерватории. После первого курса преподаватели вынесли вердикт, что Тодоровский профнепригоден. Но пожалели как фронтовика, велели на каникулах снять портрет, пейзаж и жанровую сцену, и если они получатся — его оставят. Об этом у Тодоровского тоже есть сценарий, по которому я собираюсь снимать фильм в следующем году. Так и называется: «Портрет, пейзаж и жанровая сцена». Петр ведь всегда писал о том, что сам видел и пережил. Кстати, «Военно-полевой роман» тоже автобиографичен: Тодоровский на фронте был влюблен в одну женщину, очень похожую на героиню фильма, он даже имя ее настоящее оставил.
Ну а насчет операторской профнепригодности вгиковские учителя погорячились — через несколько лет после окончания института Петр получил приз за операторскую работу на Всесоюзном кинофестивале. Через два года после института он стал работать с Марленом Хуциевым. Например, снимал «Весну на Заречной улице», которая стала безумно популярной…
В Тодоровском было прекрасно все. Кроме его непрактичности. Пришлось мне самой искать способ кормить нашу семью. Когда-то я окончила институт инженеров морского флота и даже получила звание инженер-лейтенант. И сообразила, что со своим образованием могу быть полезна «Киевнаучфильму». Я стала писать сценарии на морскую тематику — про доки, эллинги, морскую волну. Еще немножко нам помогала сестра Петра, которая из Херсона присылала продукты.
Со временем мы переехали в столицу. Вернее, это я туда Петра перетащила. Потому что именно Москва, а не Одесса, была центром кино. Я организовала обмен нашей одесской квартиры на крошечную московскую, потом на квартиру побольше. Поневоле всю жизнь мне приходилось быть главой семьи и решать все проблемы.
В Москве у нас жизнь почти не изменилась, да и люди нас окружали все те же. С Зиновием Гердтом Петр подружился еще с тех пор, как снимал его в фильме «Фокусник». А теперь они просто могли видеться чаще. Именно Гердт был, пожалуй, самым близким другом Тодоровского. Они же оба фронтовики — это сближало… У Зямы, как его звали друзья, была крошечная квартирка на улице Шверника. Очень хлебосольный дом, мы там почти всегда отмечали и Новый год, и Татьянин день (жену, теперь уже вдову Гердта зовут Татьяной). Она накрывала потрясающие столы! Но раздобыть продукты было делом Зямы. Вот на этой почве он стал и моим близким другом. Тогда же дефицит был на продукты. А Зяма мог прийти к директору магазина и получить, предположим, вырезку мясную, хорошую колбасу, сосиски или что-то для дома. Он не стеснялся этого, говорил: «Похромаю в магазин, получить немножко чего-нибудь с черного хода». И меня с собой брал. И вот мы с ним едем, и он мне жалуется: «А моя Таня не поехала бы!» — «И мой Петр тоже».
Гердт был удивительный человек, с потрясающим юмором. Великолепно разбирался в поэзии. Как-то у нас дома они с Александром Володиным устроили настоящую поэтическую дуэль. Читали Пастернака, каждый по строчке. Один начинал, другой продолжал. И победа осталась за Зямой. Необыкновенно образованный человек! А Петр — нет, и всегда этого очень стеснялся. Но Гердт с самого начала понял, что Тодоровский — настоящий самородок, и очень к нему потянулся. Они могли разговаривать часами, причем Петр в это время что-то наигрывал на гитаре.
Тодоровский был очень добрый и светлый человек, им многие очаровывались. Особенно актеры. Бурляев, например, уж на что непростой человек, но к Петру, снимаясь в «Военно-полевом романе», просто присох! Совершенно растаял в его руках — и сыграл очень тепло. И Наташа Андрейченко замечательная в этом фильме. Она тоже с Тодоровским сошлась — на том, что они оба такие, от земли. Простые, темпераментные, полные жизни. Наташа тогда только-только родила. Ребеночку было месяца полтора, и муж Максим Дунаевский был против того, чтобы Наташа снималась. Но она все-таки пошла. Андрейченко в то время была очень хороша: похудела сильно и стала просто необыкновенной красавицей. Мы любовались ею. Тодоровского называли «дамский мастер». Он понимал толк в женщинах, любил их. И открыл много блестящих актрис. А они в свою очередь обожали его. Как-то на картине «Городской романс» в мужа влюбилась совсем молоденькая 20-летняя девочка Маша. И ему было лестно, он увлекся… Съемочная группа мне сразу донесла. Я посуду била, скандалила… Ну ничего, пережили мы и эту историю…
Через 19 лет после Венецианского фестиваля Петра с «Военно-полевым романом» номинировали на «Оскар». Собирали его в Лос-Анджелес всем «Мосфильмом». Но в костюмерной нашелся только один подходящий по размеру смокинг — почему-то из шинельного сукна в два пальца толщиной. В жару муж в этом костюме просто помирал, обливаясь потом… В то время была очень непростая политическая ситуация: наш солдатик в ГДР только-только случайно застрелил американского майора, и по американскому телевидению шла антисоветская кампания. Даже прямые авиаперелеты в США из Москвы отменили: помню, Петр летел через Мехико. Словом, шансов на победу не было никаких. Но американцы все равно встретили Тодоровского очень доброжелательно. Разместили в гостинице «Хилтон». Вот только суточные у него были нищенские. И Петр в этом «Хилтоне» сидел все время голодный и без сигарет. Пока его там не разыскал Яша Склянский — оператор, который когда-то с Алексеем Германом снял «Проверку на дорогах», а потом эмигрировал. И он по ночам, чтобы не видели сопровождающие из органов (общение с иностранцами, тем более с нашими эмигрантами, было категорически запрещено), возил Петра в ресторан.
Ну а вскоре в Советском Союзе начались изменения, которые кончились крахом социалистической системы. И нужно было учиться зарабатывать по-новому. Я занялась тем, что привозила для нашего проката индийские фильмы. Ездила за ними в Южную Индию, в Мадрас, где местные жители чернее африканцев и где находится киностудия, вторая по значимости после Болливуда. На студии «Фильмэкспорт» я привезенные мною картины переозвучивала и отдавала в прокат. Однажды мне по ошибке попал порнофильм, и надо мной все смеялись: «Порнодива Тодоровская». Был у меня еще другой способ подрабатывать — я вязала крючком и спицами платья, юбки, шали, шляпы и сдавала их в художественный салон. У меня даже выставки проходили персональные. Ну а потом я, наконец, нашла свое главное в жизни дело — стала продюсировать фильмы Петра. Он ведь был совершенно не способен чего-либо добиваться, даже в плане кино. Ходить по начальникам, организовывать дела ему было мучительно. Так уж природа распорядилась. И муж с большим облегчением переложил все эти заботы на меня. Я уже сама как продюсер снимала и «Интердевочку», и «Анкор, еще анкор». Кстати, недавно я узнала, что являюсь членом Шведской киноакадемии. Я делала для шведов короткую версию фильма «Интердевочка», и меня приняли в киноакадемию. О чем почему-то не сообщили.
Ну а теперь, когда Петра нет, я приложила все силы, чтобы воплотить в жизнь один из последних его замыслов — снимаю фильм по его сценарию «Встреча на Эльбе». Тодоровский ведь сам участвовал в этом историческом событии в городке Йерихов, где произошла встреча наших солдат с американцами в 1945 году. Мало того, Петра в 20 лет назначили комендантом этого маленького городка! Это был конец войны, и все чувствовали себя счастливыми. Наши — потому что кончились бои, смерти, увечья. Но и американцы были счастливы, и даже местные жители — немцы. Им тоже эта война уже вот где была! Наши стояли на одном берегу, американцы — на другом, и они плавали друг к другу в гости, устраивали встречи, обеды, концерты. Все это описано у Петра — радость всеобщая, дружба, братание. Но и грусть, и трагизм. Петр мечтал сам снять этот фильм, но не успел. И я подхватила эстафету. Мы снимали в Польше, в крошечном городке, который прежде принадлежал Германии. Сейчас заканчиваем монтаж, готовимся к записи музыки. Мне кажется, фильм получился. Вот только в государственном финансировании мне отказали: сюжет сочли несоответствующим исторической правде. Хотя кто лучше Тодоровского может знать эту историческую правду? Словом, для того чтобы снять картину, мне пришлось продать нашу с Петром московскую квартиру, в которой мы прожили полжизни. Сейчас я живу на даче вместе с кошкой Сильвой, которую Петр очень любил. А через дорогу — вдова Зямы Гердта, Таня…
Именно Гердты в свое время перетащили нас в Подмосковье, в поселок писателей. Сначала они сами обосновались здесь в небольшом домике за дачей Константина Симонова. А потом и мы присмотрели участок. Прежде здесь была дача Володи Высоцкого и Марины Влади. Вернее, они здесь жили. Потому что участок, на котором стоял дом, принадлежал не им, а Эдуарду Володарскому. Когда Высоцкий умер, Марина хотела дом продать, но Володарский сказал: «Фигу!» Мол, это моя земля. Марина плюнула и уехала. Ну а потом мы выкупили участок с домом у Володарского. И теперь я сплю там, где у Высоцкого была сауна. Переоборудовала ее под спальню. Ведь я до сих пор не могу решиться переехать в ту комнату, где спал Петр.
С Тодоровским мы прожили более полувека, и эти годы промелькнули как один день. Наверное, это потому, что мы были с ним очень счастливы. Иногда кажется, что наши вечные гулянки в одесской квартире, наши гости и безденежье, наш сигаретный дым и песни под водочку — все это было только вчера. И как же замечательно, что Валера теперь снимает фильмы о нашем с мужем времени, нашей жизни, нашем мире. Когда я смотрю «Оттепель» или «Стиляги» — узнаю нас с Петром. Словно это мы — молодые, красивые, я — в красной юбке с белоснежным подъюбником, Тодоровский — в ярком пиджаке, смеемся, поем, танцуем, взахлеб радуемся жизни...
Подпишись на наш канал в Telegram