«Нам надо расстаться», — сказал Нигматулин. Слез не было, в голове крутилась одна мысль: «Талгат тебя предал!» Мрачная иду из института. Вдруг — цыганка: «Скоро все плохое позабудешь!» Вспомнила ее слова, когда Ростоцкий утвердил меня в «...А зори здесь тихие». И началась совсем другая жизнь.
Эта картина стала для меня судьбоносной. Но был момент, когда я готова была попросту сбежать со съемок и вообще поставить крест на актерской профессии.
В тот злополучный день мне надо было сыграть в сцене, где девчонки издеваются над влюбленной в Васкова Лизой, а она убегает на берег озера. Моя героиня Рита Осянина идет вслед за ней, чтобы успокоить. Лиза Бричкина рассказывает историю своей безответной любви и вспоминает мамины слова: «Ты верь, доченька, верь! Может, и придет оно завтра, счастье-то, не обойдет тебя стороной». От меня требовалось всего-навсего повторить простую фразу: «Ты верь, Лиза, обязательно верь!» Но только так это сделать, чтобы зрителю было понятно: к моей героине счастье уже не придет. Что-то такое должно появиться внутри, блеснуть в глазах. И вот произношу слова, а режиссер Ростоцкий все повторяет: «Давайте еще дубль, еще...» Наконец Станислав Иосифович, старательно избегая моего взгляда, командует: «Все, ребята, давайте на сегодня заканчивать». Потом слышу, как он обсуждает план на завтрашний день, и понимаю: переснимать нашу сцену не будут. Все, это провал! В домик, где мы с девочками жили, возвращаться не стала, пошла в лес, прилегла на шинельку, рыдала и думала: какая же я бездарная! Остается только одно — на попутке добраться до Петрозаводска, взять билет на поезд и вернуться в Москву...
Утром проснулась от криков. Вскочила перепуганная: елки-палки, меня же, наверное, ищут! И действительно, Зоя Дмитриевна подняла жуткую панику. А тут из леса выхожу я — заплаканная, с опухшими глазами. Она это увидела и раскричалась еще сильнее: «Да какая ты артистка?! Ты посмотри на себя, на кого ты похожа?!» А нас совсем не гримировали за исключением Оли Остроумовой, героине которой по сюжету полагалось быть эффектной, — ей наклеивали ресницы. Второй режиссер кричит — я рыдаю. Вдруг слышу, сзади тоже раздаются всхлипы. Оборачиваюсь, а все девчонки — Оля Остроумова, Лена Драпеко, Катя Маркова и Ира Долганова — плачут со мной хором, так жалко им меня стало. Едва представила себе, как смешно это выглядит со стороны, — раз! — и вернулась на землю.
Весь день снимали что-то другое, а вечером меня позвал Ростоцкий: «Сейчас мы с тобой посидим, поговорим». И почти до рассвета читал стихи: Ахматову, Цветаеву, рассказывал что-то о себе. Чуть позже мы сняли коварную сцену с двух дублей. По большому счету, всем, чего мне удалось достичь, я обязана Станиславу Иосифовичу. А еще моему учителю Владимиру Вячеславовичу Белокурову, ну и, конечно, родителям.
Отец родом из крестьянской семьи, окончил пединститут, преподавал математику и немецкий язык в школе, где и встретил мою будущую маму. Она была его ученицей. Впоследствии мама тоже стала учительницей — русского языка и литературы. Когда началась война, папу призвали во флот, математическое образование помогло освоить профессии связиста и шифровальщика. После Победы он так и остался во флоте. Они с мамой поженились. Папу направили на службу в Николаев, где появилась на свет их старшая дочь Светлана. Потом его перевели на Север, сначала он служил на подлодке, потом в штабе. Там, под Мурманском, в поселке Роста родились я и младшая сестра Людмила.
Мы, северные дети, часто болели, поэтому в начале шестидесятых отец решил уйти в запас и перебраться в теплые края. Тогда отслужившим военным предоставлялось жилье в любом городе — по желанию. Многие выбирали Севастополь или Одессу, но мама настояла на переезде в Киев, где у бабушки с дедушкой был частный дом в центре города. Первыми туда отправили нас с Людмилой, а родители задержались, дали возможность Свете окончить восьмилетку. С собой я потащила тяжеленный чемодан с красивыми камешками — мечтала стать геологом, собирала их на сопках и ни за что не соглашалась расстаться со своим богатством.
Поначалу в Киеве мне не понравилось: в школу приходилось ездить на троллейбусе, да и отношения ни с классом, ни с его руководительницей не заладились. Не приняли они в свой круг тихую, застенчивую новенькую. В Росте я училась на пятерки, а тут съехала на тройки. Дед, известный на Украине человек, герой-партизан, хватался за сердце: не знал, что делать. Мою жизнь скрашивали походы в Покровский женский монастырь и Владимирский собор в компании одноклассницы Наташи Гулевич, которая, как и я, была в классе изгоем. Во время службы на меня снисходило полное умиротворение и успокоение. А еще у Наташи, профессорской дочки, имелась дома прекрасная библиотека, и мы буквально проглатывали книгу за книгой.
Ну а когда в Киеве появились родители, мы переехали в новую квартиру и я пошла в другую школу. Началась новая жизнь. Я участвовала в самодеятельности, поскольку, по общему мнению, хорошо читала стихи. А еще пела в хоре. От былой застенчивости не осталось и следа, в старших классах совсем осмелела и записалась в театральную студию, которой руководили актеры Театра Ивана Франко. Три раза в неделю, поскорее сделав уроки, мчалась на Крещатик на репетицию очередного спектакля. А еще успела сняться в эпизодической роли в фильме «Гольфстрим» Владимира Довганя. Сначала меня даже рассматривали на главную роль, но внешне я не потянула на десятиклассницу («Цыпленок какой-то!» — сказал режиссер), так что пришлось просто посидеть за партой, поскольку фильм был о школе. В общем, жизнь бурлила!
В один прекрасный день я стояла в классе у окна, ко мне подошла женщина и задала классический вопрос: «Девочка, хочешь сниматься в кино?» Она была ассистентом по актерам режиссера Резо Чхеидзе (к тому времени он уже снял свой главный фильм «Отец солдата»).
На встрече с Чхеидзе мы проговорили два часа, я рассказывала о себе, читала стихи. И меня утвердили на одну из главных ролей в картину «Ну и молодежь!». Съемки проходили сначала в Киеве, потом надо было ехать в Грузию. Услышав об этом, папа отрезал: «Не пущу!» Дома разразился жуткий скандал, я рыдала, но он стоял насмерть. Реваз Давидович тоже не отступил: придумал мне небольшую роль, которую можно было снять у нас. И она решила мою дальнейшую судьбу: я поняла, что без актерства жить уже не смогу.
Готовилась поступать в Киевский театральный институт, понимая, что ни в какой другой город папа не отпустит. Конкурс был огромным. Когда подавала документы, девушка-секретарша окинула меня придирчивым взглядом: «Ой, вы нефотогеничная, не пройдете!»
Начались туры, и мне пришлось ждать своей очереди три дня, поскольку абитуриентов вызывали по алфавиту. И вот она почти подошла, я стою вся на нервах возле аудитории, вдруг красивая девушка говорит:
— Хочешь попробовать поступить во ВГИК?
— Меня родители не отпустят в Москву.
— А никуда ехать не надо. Комиссия во главе с Владимиром Вячеславовичем Белокуровым набирает украинский национальный курс здесь. Пойдем, покажешься.
Это была Людмила Глухова, которая уже училась во ВГИКе, ее позвали помогать при наборе. Люда потом много снималась в кино, вышла замуж за болгарина, поменяла фамилию на Стоянова, сначала перебралась из Киева в Москву, а потом, говорили, уехала с мужем в Болгарию.
Когда я зашла в комнату и встретила, как показалось, суровый взгляд Белокурова, меня охватил такой ужас, что не передать. Спрашивают: как зовут, откуда родом? Молчу, словно ком застрял в горле. Понимая, что провалилась, от отчаяния зарыдала и никак не могу остановиться. Белокуров говорит:
— Ладно, мы все тоже устали. Давай приходи завтра. Ты же хочешь у меня учиться?
— Да!
— Вот и хорошо, успокойся!
Не спала всю ночь, перенервничала так, что поднялась температура. В июне в Киеве стояла страшная жара, а я ходила на экзамены исключительно в «счастливом» платье из тонкой темно-зеленой шерсти с длинным рукавом. На улице плюс тридцать пять, у меня на градуснике тридцать восемь, щеки пылают как помидоры. Но паника неожиданно прошла: я и стихи прочитала, и станцевала, и спела колыбельную. В итоге допустили до кинопроб, тогда это было обязательно. Замечательный оператор Миша Беликов снял меня на Владимирской горке, я сидела на лавочке, ждала любимого, а он все не приходил. Думаю, что не столько я что-то там наиграла, сколько Миша потрясающе красиво меня снял. Этот этюд потом ставили студентам в пример, говорили: вот это да, это же целый фильм!
Комиссия уехала, окончательных результатов пришлось ждать до августа. И вот мы с мамой идем по городу мимо Госкино Украины, вдруг навстречу человек, отвечавший за образование. Радостно хватает маму за руку и сообщает: «Я вас поздравляю, ваша дытына поступила во ВГИК! Сегодня пришел запрос!»
Моей однокурсницей оказалась Галя Логинова, которая в будущем станет мамой Миллы Йовович. Галка была самой красивой на курсе, ее сравнивали с Людмилой Чурсиной. Но актерской профессии она предпочла любовь, сделала выбор в пользу семьи, уехала с мужем в Америку. Мы дружим по сей день, ездим друг к другу в гости. Еще на нашем курсе учились Андрей Праченко (он ушел в режиссуру, снял «Одиссею капитана Блада», сейчас тоже живет в Америке) и Нина Ильина — будущая основательница Гильдии актеров кино Украины, профессор, ректор театрального института. Через какое-то время к нам присоединились Сережа Мартынов (сегодня он муж Ирины Алферовой) и Галя Орлова, снявшаяся в комедии «Здравствуйте, я ваша тетя!» и вышедшая замуж за драматурга и режиссера Александра Миндадзе.
Не успели мы заселиться в общежитие, как нас тут же услали на картошку. Условия в колхозе оказались чудовищными: мы жили в неотапливаемом доме, спали вповалку, ели макароны с подсолнечным маслом и сахаром или ту самую картошку, которую копали в поле под проливным дождем. Мы с Людой Ефименко тут же заболели. Над нами сжалились и отпустили на пару дней в Москву за лекарствами и теплыми вещами.
Только вошли в свою комнату в общежитии, раздался стук в дверь. Коля Еременко, Юра Николаенко и Саша Сныков — соседи, актеры с герасимовского курса, приглашают в гости. А что такое гости во ВГИКе? Это вечеринка, где комната погружена в полумрак, играет музыка, горят свечи, компания попивает винцо. Я сразу же поймала на себе взгляд восточного красавца — Талгата Нигматулина. Необычный такой, загадочный романтический герой! Проговорили с ним весь вечер, а на прощание он пообещал: «Ждите, в субботу приедем к вам в колхоз, проведаем». Саше Сныкову, в свою очередь, очень понравилась Люда. В назначенный день мы с ней все бегали к платформе на звук подъезжавшей электрички и гадали: приедут — не приедут? Приехали. И начались романы: у Людки — с Сашкой, у меня — с Талгатом.
Первая настоящая любовь накрыла с головой. Для Талгата готова была на все. Жениться он не предлагал, об этом вообще речь не заходила. Да и я, несмотря на всю свою любовь, не собиралась так рано выскакивать замуж, рожать детей и посвящать себя семье. Мечтала стать артисткой и училась с упоением.
Сначала комната Нигматулина и Коли Еременко находилась напротив нашей на пятом этаже, и я угадывала шаги Талгата в коридоре, а позже они переехали на четвертый, но я чувствовала любимого и на расстоянии, как будто мы были связаны невидимой ниточкой. Вот хлопнет дверь такси, я вздрагиваю и меняюсь в лице. Девчонки говорят: «Ну все, Талгат приехал». И начинают надо мной ржать. Проходит минут семь, и он действительно появляется в дверях.
А однажды Нигматулин надолго исчез. Не передать, как мне было плохо, мучилась, не спала ночами, сходила с ума. И вот как-то вечером слышу: такси подъехало — он! Но Талгат ко мне не поднялся, и я пошла к нему сама. Комната утопала во мраке, он лежал на кровати, я присела рядом:
— Нам надо поговорить.
— Нам надо расстаться... Меня разыскала Таня, она тяжело больна, положение безнадежное, я должен быть с ней рядом...
Таня — его первая любовь, они познакомились, когда Талгат учился в цирковом училище. Нигматулин, как и Коля Еременко, верность женщинам не хранил, так что долгим роман их не был. Но периодически Таня проявлялась в его жизни и, как потом выяснилось, манипулировала им, выдумывая несуществующие смертельные хвори. А для меня, восемнадцатилетней, те слова стали страшным ударом! В одну секунду мир рухнул, все почернело. Не помню, как встала, как дошла до своей комнаты и упала на кровать. Слез не было, в голове крутилась лишь одна мысль: «Он тебя предал!»
Было очень больно, но я, что называется, собрала волю в кулак и дала слово: на наших отношениях поставлен крест, я буду делать все, чтобы больше никогда не пересекаться с Талгатом. Выполнить такое обещание было нелегко — здание ВГИКа невелико, там все постоянно друг с другом сталкиваются. Но я старалась и едва заслышав голос Талгата, сворачивала в другую сторону.
Страдала так, что чуть не разрушила свое будущее: не могла репетировать, постоянно пребывала в жутком, угнетенном состоянии. Словом «депрессия» тогда не разбрасывались, но уверена, у меня была именно она.
Однажды мрачная иду из института. Вдруг кто-то хватает меня за руку. Обернулась и отпрянула: цыганка!
— Дай копеечку, я тебе погадаю!
— Отстань!
Знаю, что с цыганками связываться нельзя. Но она оттеснила к стене дома и говорит:
— Ничего мне не надо! Чего ж ты так горюешь?! Скоро все плохое позабудешь!
Вспомнила ее слова, когда судьба сделала подарок: Станислав Ростоцкий утвердил меня на роль Риты Осяниной в картину «...А зори здесь тихие». И началась совсем другая жизнь: в киноэкспедиции меня окружали новые, прекрасные люди. Талгат если и не забылся, то отошел на задний план. И меня это вылечило, любимая работа вообще лечит. А Нигматулин окончил ВГИК, вернулся в Узбекистан, стал сниматься, женился, развелся...
Спустя время меня пригласили на кинопробы на «Узбекфильм». Только заселилась в номер студийной гостиницы, как раздался стук в дверь. На пороге стоял Талгат. Мы обнялись, и таким теплым и родным от него повеяло...
— Поедем ко мне, — сказал он.
— Поедем.
Мама Талгата встретила нас накрытым столом (мы познакомились еще во время ее приездов к сыну во ВГИК). Она наготовила еды на несколько дней и тактично отбыла к подруге, оставив нас наедине. И тут уж мне стало не до проб — я не только на них опоздала, но и начисто провалила. Режиссер, сообщая, что не берет меня на роль, так и не понял, почему я все время улыбаюсь. Улетала из Ташкента абсолютно счастливой. Вскоре Талгат приехал в Киев, сказал:
— Отведи меня к родителям, хочу попросить у них твоей руки.
— Сначала спроси, хочу ли я выйти за тебя?
— А разве не хочешь?
— Нет.
— Тогда сам пойду к твоему отцу, скажу, что я — твой первый мужчина и просто обязан на тебе жениться.
— Лучше этого не делать, мой отец — человек военный, строгий. Может и пришибить.
Нигматулин уехал обиженным, но разум подсказывал, что я поступила правильно. Понимала: ничего хорошего из брака с Талгатом не получится, я буду постоянно зависеть от него, ждать, когда вернется, гадать, где он, с кем, и страдать, страдать... Кроме того, с ним моя профессиональная жизнь скорее всего закончилась бы. Какому восточному принцу понравится, что жена вечно отсутствует? А я хотела жить свободно, сниматься, самостоятельно принимать решения. К счастью, первая любовь не ранила до такой степени, чтобы на всю жизнь осталась в душе калекой...
Однажды на Свердловской киностудии сидела в гримерной, мне делали прическу для кинопроб. Подняла глаза, чтобы посмотреть на результат, и в зеркале увидела, что в дверях стоит Талгат и пристально за мной наблюдает.
— К сожалению, сегодня должен улетать, — сказал он.
— Ничего, еще встретимся.
Вечером сидели в ресторане с Колей Еременко, который тоже снимался в Свердловске, вспоминали студенческие времена. «Талгат так хотел остаться! — сказал он. — Но администратору не удалось поменять билет». Кто же тогда знал, что это наша последняя встреча?! Через месяц Талгата убили...
До сих пор до конца неясно, как и почему это произошло. Еще в студенческие годы они с Еременко увлеклись восточными единоборствами. Уроки дзюдо и карате им преподавал студент из Марокко, обладатель черного пояса. Тренировались ребята в подвале ВГИКа, там были настелены маты, на которые они друг друга бросали, отрабатывая приемы. В специальных белых костюмах Нигматулин и Еременко смотрелись великолепно. Когда Талгат поступил в институт, он был совершенно необразованным человеком, но к знаниям очень тянулся, оказался пытливым и въедливым и если чем-то увлекался, то погружался с головой. Думаю, что его как раз и сгубило увлечение восточными практиками: он относился к ним очень серьезно, канонически следовал всем постулатам. Вот с Колькой ничего подобного произойти не могло — он был прагматиком. А Талгат — абсолютным романтиком. Нигматулин обожал Тосиро Мифунэ, этот японский актер стал его кумиром.
Талгат предпринимал попытки остаться после института в Москве, но здесь его актерская жизнь не сложилась бы из-за слишком яркой азиатской внешности. На «Узбекфильме» он тоже не так уж много снимался. Слава богу, утвердили на главные роли в «Седьмой пуле» и «Пиратах ХХ века», где пригодились его знания, умения, внешние данные. Мужчина-актер тоже очень тяжело переживает невостребованность. А душевный дискомфорт может увести творческого человека и в пьянство, и в наркотики. В его личной жизни тоже были сплошные метания, женился два или три раза, последней супругой стала Венера. Значительно позже мы с ней познакомились. Очаровательная женщина, у нее от Талгата дочь. Она тоже актриса. Мы с Венерой много говорили о том, как погиб Талгат, почему он — сильный, тренированный — совсем не сопротивлялся, когда его убивали. У нее тоже не было ответа. Что точно произошло тогда в Прибалтике, только Бог знает...
Но вернусь к тому моменту, который заставил вспомнить о словах цыганки. Готовясь к съемкам фильма «...А зори здесь тихие», Станислав Ростоцкий пересмотрел множество актрис. На роль Риты Осяниной была практически утверждена Нина Русланова, но, видно, не складывался актерский ансамбль: никак не сходился пасьянс из фотографий актрис, который они с оператором Вячеславом Шумским раскладывали каждый день. В поисках исполнительниц Ростоцкий приходил во ВГИК, но я приболела и меня в тот день на занятиях не было. Когда выздоровела, позвали на Киностудию Горького, чтобы режиссер на меня посмотрел.
Ввели в кабинет, Ростоцкий куда-то спешил, мельком глянул и вместо «Здравствуйте» бросил ассистентке:
— Ой, что это за пигалицу вы привели?
Потом мне:
— Ты кто?! Откуда?! Снимешься у нас летом в массовке в батальоне — подработаешь.
Я была просто шокирована, он со мной даже не поговорил. Поэтому ответила:
— Спасибо, не надо! Лучше к маме с папой на все лето поеду.
А выйдя из кабинета, заплакала: успела прочитать сценарий и он мне очень понравился. Поведением же Ростоцкого была так возмущена, что тут же дала себе слово: никогда и ни за что не иметь дела с этим хамом! Но случилось по-другому...
Актерский пасьянс у режиссера с оператором в очередной раз не сошелся, и тогда Шумский спросил Ростоцкого: «Помнишь ту девочку из ВГИКа, которая к нам приходила? Какие потрясающие глаза! Давай еще раз рассмотрим ее кандидатуру». Об этом позже рассказала второй режиссер. И меня снова позвали. Конечно, очень хотелось сниматься, но я же слово дала! И тогда Сережка Мартынов со словами «Не дури, пойдешь без разговоров» буквально дотащил меня до дверей Киностудии Горького, благо она находится в соседнем с институтом здании. В тот раз я познакомилась с Олей Остроумовой, которая мечтала о Женьке Комельковой. Ростоцкий ее в этой роли не видел, но все-таки решил попробовать нас в паре: ее — на Женьку, меня — на Риту. Посадили вдвоем учить текст сцены, а когда пришел Ростоцкий, мы ему, не вставая, этот текст «побросали». Видно, он что-то такое разглядел и отправил обеих гримироваться для проб. В общем, так нас с Ольгой и утвердили, а в компанию к нам подобрали Лену Драпеко, Иру Долганову и Катю Маркову. Оля привела в картину Андрюшу Мартынова, который сыграл старшину Васкова.
Сцены воспоминаний сняли в апреле на студии. А в мае отправились в экспедицию в Карелию. Нас собрали в Петрозаводске, потом перевезли в деревню Сяргилахта, где были построены казарма и пакгаузы. Там у озерка стояли рыбацкие домишки, в них-то во время съемок мы и жили. Удобства, естественно, на улице.
Ночевали вшестером в одной комнате: мы плюс Людмила Зайцева. Сдвигали кровати, чтобы Андрюха, когда приходил к нам, мог прилечь рядом и быть незаметным снаружи. Он — потрясающий рассказчик, постоянно травил байки, поэтому мы любили его визиты. Но однажды после тяжелого съемочного дня уставший Мартынов зашел к нам, как всегда стал что-то рассказывать и... уснул. А поскольку съемочная группа состояла из молодых людей, в обязанности второго режиссера Зои Дмитриевны было вменено следить, как бы чего не вышло. И вот приходит она с ночной проверкой нашей нравственности, пересчитывает крепко спящих девушек по головам и вдруг как заорет: «Что за безобразие?! Это кто тут усатый с вами улегся?!» Мы оправдываемся: мол, разговаривали и уснули вместе. А она: «Чтобы такого больше не повторялось!»
Хотя в подобной слежке мы не нуждались: у Оли был серьезный роман с Мишей Левитиным, Катюшка не так давно вышла замуж за Юру Тараторкина, у Ленки Драпеко развивался бурный роман в Мурманске (она от нас туда однажды унеслась). Ну а Ира Долганова была вся из себя моралистка. Да и некогда нам было романы крутить — день и ночь снимались, причем в условиях, приближенных к боевым. Конечно, кирпичи в рюкзаки ради правды жизни нам не клали, но и того хватало, что весь день мы таскали на себе тяжеленные скатки и автоматы.
Пять молодых амбициозных актрис, круглосуточно находившихся вместе, могли бы создать взрывоопасную ситуацию между собой и без ухажеров, но только не в группе Ростоцкого. Это была семья, каждый член которой, будь то актер, водитель или пиротехник, пользовался уважением. Мы никогда не разбегались после съемок, особенно в Сяргилахте, сидели у костра, пекли картошку. Ростоцкий на заре ловил рыбу, и местная повариха Мария Федоровна, по уши в него влюбленная, нам ее жарила. Она готова была сделать для Станислава Иосифовича все, о чем попросит. Обедать нас возили на курорт Марциальные Воды. Захотелось поесть семги, значит, к обеду семгу подвезут — настоящую, карельскую.
Ростоцкому приходилось разбираться не только с тем, что получается или не получается перед камерой, но и с нашими слезами-соплями, личной жизнью, страданиями. По сей день не понимаю, как он умудрялся со всем этим управляться. Благодаря ему мы с девчонками не только не переругались — подружились на всю жизнь. И сегодня постоянно созваниваемся, интересуемся: как здоровье, что нового? Если случается что-то плохое, не остаемся безучастными.
Никто из нас даже не подозревал, что во время войны Ростоцкий потерял ногу. Он мог протанцевать до утра, носился по сопкам. Лишь однажды натер протезом культю так, что пришлось вызывать «скорую помощь». Тут-то мы обо всем и узнали, но Станислав Иосифович не давал нам даже подумать о том, что он калека, мы смотрели на него как на героя, рядом с ним невозможно было раскиснуть, показать слабость.
По возрасту я была самой молодой из девчонок, а роль досталась самая взрослая. Моя Рита многое пережила: родила ребенка, потеряла мужа, сознательно ушла на фронт, чтобы мстить. Поэтому сложнее всего мне давались сцены, в которых надо было играть женщину с жизненным опытом. Мозгами все понимала, а вот показать глубину чувств получалось не всегда. Но Станислав Иосифович был настолько тонким «актерским» режиссером, что мог полночи сидеть и рассказывать что-то такое, от чего на следующее утро ты играл сложную сцену с первого дубля. Так, например, случилось, когда я едва не сбежала в Москву.
В последний раз мы виделись в Доме кино, он собирался уезжать к себе на дачу под Выборг. Обнялись, постояли поговорили. Я уже тогда руководила фестивалем «Киношок» в Анапе. «В этом году попробую до тебя доехать. Мне рядом с тобой хорошо», — сказал Ростоцкий. Попрощались очень тепло, нежно. И расстались, как выяснилось, навсегда...
Я благодарна судьбе за то, что подарила мне встречу со Станиславом Иосифовичем, что в моей жизни был настоящий мужчина, которого нельзя было не любить. Но я никогда не распространялась о своих к нему чувствах, поскольку с огромным уважением относилась к его жене — потрясающей актрисе и женщине Нине Евгеньевне Меньшиковой. Мало кто знает, что Ростоцкий не хотел брать ее в фильм «Доживем до понедельника». На этом настоял его друг Вячеслав Васильевич Тихонов. Роль учительницы литературы, влюбленной в главного героя, стала настоящим открытием большой актрисы. Ростоцкий был человеком увлекающимся, но оба хранили семью и что бы ни случалось, не расставались.
С Тихоновым мы снимались в фильме Ростоцкого «Белый Бим Черное ухо». Хотя общих сцен с Вячеславом Васильевичем у меня немного, воспоминания о нем остались самые светлые. Он был молчаливым, но когда смеялся или улыбался, казалось, что все вокруг расцветает! Съемки проходили в Калуге, и если Тихонов не был занят на площадке, он умудрялся сходить в лес за грибами. Мы возвращались со съемок, а в ресторане гостиницы нас уже ждал накрытый стол, в центре которого стояло блюдо жареных грибов с картошкой. И начинались посиделки, в которых принимали участие чудесная Валентина Владимирова и Иван Рыжов. Вячеслав Васильевич усаживал меня рядом с собой, шутил, ухаживал, говорил комплименты. Подружились мы навеки.
Я очень люблю фильм Миши Ильенко «Там вдали, за рекой». Мишка — настоящий поэт в кино, у нас была большая взаимная симпатия, некоторые даже были уверены, что мы поженимся. Ростоцкий постоянно допытывался: «Тебе Миша нравится?» А однажды, когда Ильенко служил в армии, предложил: «Давай к нему съездим». И мы Мишу проведали.
Еще мне дорога картина «Марина», где довелось сниматься с Борей Брондуковым и Иваном Миколайчуком. Иван проникся ко мне невероятной нежностью и когда с кем-то знакомил, шутил: «Це моя муза». Режиссер Борис Ивченко на главную роль в «Марине» искал актрису, которая напоминала бы одновременно Галю Польских, Марину Влади и Люсю Чурсину. Миколайчук порекомендовал другу попробовать меня. Так что этой работой я обязана ему. Также жизнь свела нас в Запорожье: снимались в разных фильмах, но в одно и то же время. В тот момент археологи вели раскопки в окрестностях города, отрыли знаменитую золотую пектораль скифов. Иван с ними дружил, и археологи подарили ему найденную там александрийскую золотую монетку. Миколайчук придумал, что меня надо «покрестить». На восходе солнца я, одетая в длинную рубаху, искупалась в Днепре, а потом Иван нацепил на мою шею вместо крестика монетку из кургана на шнурке.
Когда поклонник Миколайчука, директор местного металлургического комбината, пригласил Ивана в гости, тот прихватил с собой меня. Директор узнал: «Ой, это же наша Рита Осянина! А можешь вот взять и заплакать, как в фильме?» Мы сидим за столом, на котором блюдо с жареной рыбой, шампанское, рядом Днепр плещется, директорская жена фланирует в ярком халате, а мужик прилип словно банный лист: плачь да плачь! И тут Иван как схватит его за грудки: «Ты что же, думаешь, артист — клоун?! Не станет она плакать! Она сейчас отдыхает!» Чуть не пришиб дядьку, еле успокоили.
А вот я чуть было не убила Богдана Ступку. В прямом смысле. Мы снимались с ним в фильме «Право на любовь». Ступка играл белогвардейского офицера, который домогается моей героини. Там была сцена, где Богдан пытается изнасиловать меня, а я хватаю винтовку и как только он заканчивает свой монолог, стреляю. И вот стою с винтовкой наперевес, поскольку она должна быть видна в кадре. А Богдан играет так, что я забываю обо всем, в голове одна мысль: какой же он потрясающий, гениальный! У него по роли льются слезы, и у меня тоже полились, но от восторга. Вдруг кто-то дергает за рукав: «Чего ждешь?! Стреляй!» Я с перепугу жму на курок, а ствол-то прямо возле лица Ступки! Патроны, конечно, холостые, но на наших глазах обожженная выстрелом щека Богдана становится багровой. Ступка полыхнул на меня глазами и все-таки закончил монолог. А я чуть не умерла на месте! Когда съемка остановилась, кинулась ему в ноги:
— Богданчик, прости!
Он не ругался, сказал только:
— Ну, мать, ты даешь! Чуть не убила!
С того момента была в него влюблена, следила за всеми ролями — большими и маленькими. Мы много раз пересекались на концертах, кинофестивалях, у нас были прекрасные отношения, Богдан за мной даже приударял, но я была знакома с его замечательной женой балериной Ларочкой, поэтому ничего лишнего себе не позволяла, хотя он мне очень нравился.
Кстати, Ступка чуть не отправил меня работать во Львов в Русский драмтеатр. Мы летели с какой-то съемки на «пчелке» — маленьком самолете, куда помещались только пилот и два пассажира. Богдан спросил:
— А почему ты не играешь в театре?
— Не сложилось, хотя давно об этом мечтаю.
А как было не мечтать, если я прошла театральную школу Белокурова, который учил актеров не так, как Сергей Герасимов, у всех его студентов были хорошо поставленные голоса. Богдан оживился:
— У нас в Русском театре сейчас ищут героиню.
И через несколько дней сообщил, что все сладилось. Действительно, из театра пришла телеграмма: в начале нового сезона, в сентябре, я должна была приступать к репетициям. Меня вводили в спектакли на роли, которые играла жена главного режиссера Зинаида Дехтярева, давали общежитие, а в будущем обещали квартиру. Но я испугалась и не поехала. Ступка мне всю жизнь потом припоминал: «Вот дура!»
И в другой раз моему поступлению в театр помешал страх. Знакомый предложил Галине Волчек, чтобы меня прослушали на предмет поступления в труппу «Современника». Она согласилась, но я побоялась — передо мной в театр пришла Марина Неелова, выдающаяся актриса. Занервничала: как буду выглядеть на ее фоне? И отказалась — не хватило характера. А в третий раз мой муж Саша договорился о показе в Театре Советской армии. Помог Владимир Михайлович Зельдин, с которым мы выступали в программе «Товарищ кино». Тогда появилась идея возобновить постановку спектакля «А зори здесь тихие». Меня ждали, но я была беременна. Подумала: приду в сентябре, а в апреле уже рожать, введусь в спектакль и почти сразу уйду в декрет? Неудобно как-то. И не пошла. По большому счету, моя сценическая карьера так и не состоялась, хотя я и играла в Театре киноактера.
Кстати, именно там работал мой будущий муж, композитор, пианист, аранжировщик Александр Афанасьев, он руководил ансамблем театра, а также был музыкальным руководителем программы «Товарищ кино», с которой актеры объездили всю страну, собирали стадионы. Однажды и меня пригласили в компанию звезд, Саша репетировал со мной мой номер, аккомпанировал. Отношения между нами были дружескими, а в роман переросли на гастролях в Молдавии. В концертах тогда участвовал Вахтанг Кикабидзе, с которым Саша дружил. Вахтанг, известный сердцеед, конечно, подбивал клинья, но я про него все знала, никакой тяги к нему не было, а вот к Саше появилась. Однажды Афанасьев накрыл стол и пригласил меня отметить его день рождения. Подружки-актрисы удивились: «Вроде бы день рождения у Афанасьева совсем в другом месяце». Но вечеринка состоялась. И что-то в тот момент пробежало между нами, какой-то огонек вспыхнул, пошла химическая реакция...
Потом я вернулась в Киев, и начался телефонный роман: каждый день ждала его звонков. А когда уехала на съемки в Сибирь, Афанасьев, не испугавшись расстояния, моментально прилетел. И больше мы не расставались.
Интересно, что наш брак косвенным образом «благословил» все тот же Ростоцкий. На юбилейном концерте «Товарищ кино» мы все вместе столкнулись на лестнице, и он обратился к Саше: «Ну, давай познакомимся, — окинул Афанасьева внимательным взглядом и произнес: — А ты похож на меня в молодости...»
Для меня эти слова были очень важны. Станислав Иосифович и Саша потом подружились.
Жить в Москве нам было негде. Александр, уходя от прежней жены, оставил квартиру ей и дочке, так что пришлось поскитаться. Жили у Сашиного приятеля Евгения Поздышева на Бакинской улице (он был трубачом в «Песнярах», постоянно пропадал на гастролях). Оттуда и поехали подавать заявление в Грибоедовский ЗАГС. Но выяснилось, что Афанасьев по правилам советского времени права на такое пафосное учреждение не имеет, поскольку женится в третий раз. Но для меня-то это был первый брак! И Сашин друг актер Андрюша Вертоградов включил все свои связи и обаяние и пробил-таки регистрацию в знаменитом Дворце бракосочетаний. Другой Сашин приятель Эдик Машкович — главный администратор Театра киноактера и муж Татьяны Самойловой — заказал банкетный зал в Доме журналиста (там работала его мама), где и отгуляли свадьбу.
Став семейной парой, мы продолжали скитаться. Сначала жили в общежитии Театра Гоголя, там работал режиссером Володя Боголепов — муж моей подруги Светы Акимовой. Они занимали в общежитии две комнаты, одну отдали нам с Афанасьевым. Когда я забеременела, нас приютила в своей однокомнатной квартире Анна Петровна, добрая пожилая женщина, когда-то служившая дежурной в общежитии ВГИКа. Но потом к ней приехала дочь, и нам пришлось срочно снять комнату у колоритной дамы Людмилы Ивановны. Она не разрешала закрывать балконную дверь даже в мороз, поскольку была уверена, что так холодильник потребляет меньше электроэнергии. И я, беременная, спала, укутавшись несколькими одеялами. Наконец помог ЦК комсомола и нам дали разрешение на покупку однокомнатной кооперативной квартиры в Строгино. Получив ордер, я уехала на съемки. Саша, помню, позвонил и радостно сообщил: «Купил табуретку и бутылку вина, сижу в нашей квартире, праздную новоселье!»
У Афанасьева две дочери от разных браков. Первая появилась на свет, когда ему едва исполнилось восемнадцать. Я так понимаю, что и женился-то он из-за ребенка. Но сразу же ушел в армию, а когда вернулся — они с женой расстались. С дочкой Афанасьев общался мало, хотя я этому никогда не препятствовала. Она давно уже взрослый человек, у нее есть сын, Сашин внук. Следующий брак Афанасьева распался, когда его второй девочке исполнилось лет пять. Она с мамой позже эмигрировала в Америку, и общение с отцом на какое-то время прервалось. Не так давно мы нашли Настю в соцсетях, переписываемся, в курсе всех ее новостей. Сашенька стала третьим ребенком моего мужа.
Наш брак прошел серьезное испытание в лихие девяностые. В Театре киноактера всех поувольняли, муж тоже потерял работу. Кино почти не снимали, я моталась по стране, зарабатывала, участвуя в творческих встречах. Мы едва сводили концы с концами, но у меня и в мыслях не было попрекать мужа: ах ты, такой-сякой, ничего не зарабатываешь, я тебя кормлю! Все трудности переживали сообща. К счастью, Эдик Машкович пригласил Сашу на работу в «Олимпийский», они стали устраивать елки, детские праздники, спектакли.
Мы вместе уже тридцать восемь лет. Как-то вот хватило у него терпения на меня, а у меня — на него. Почему два человека притягиваются и долго живут рядом, почему им грустно расставаться? Ну как это объяснить? Он знал все нюансы моей профессии и никогда не запрещал ею заниматься, то же самое могу сказать про себя. Я не устраивала мужу истерик, сцен ревности, если ему нужно было уезжать на гастроли. По большому счету, мы никогда не раздражали друг друга. Иной раз, конечно, хочется дать супругу по кумполу, но такое случается во всех семьях. Во всяком случае, не было такого, чтобы собирались разбежаться. Не знаю, чья в этом заслуга больше — моя или Сашина. А может, Господа Бога?
Не надо объяснять, в честь кого я назвала Александрой нашу дочь. Растили мы ее без нянь. Первые три месяца справлялась сама, потом мама ушла на пенсию и забрала нас в Киев. Саша мотался на гастроли, зарабатывал деньги, я вернулась к работе через два года. Едва Саша выросла, мои коллеги в один голос стали дружно советовать ей идти в актрисы. Но я не настраивала дочь на актерскую жизнь. Да и сама она, видно, насмотревшись на нас, окончила продюсерский факультет ВГИКа, работала на НТВ. Но от судьбы не уйдешь: вскоре ее пригласили сниматься в одном, другом, третьем фильме. И как-то Саша сказала: «Мама, я так больше не могу! Чувствую, что мне не хватает профессиональных навыков, пойду учиться». Она поступила на курс к Всеволоду Шиловскому, сама оплачивала свою учебу и выпустилась с красным дипломом.
У нас всегда были в почете рабочие династии, а вот про актерских детей, пошедших по стопам родителей, часто приходится слышать: «Природа на них отдохнула». И каким бы способным ты ни оказался, всегда найдутся злопыхатели, которые с удовольствием обольют тебя грязью.
Саша выбрала актерскую судьбу сознательно, это было взрослым решением. Но теперь я жалею, что никогда не помогала ей в профессии, не проталкивала, не знакомила с нужными людьми, не вывозила на кинофестивали, где можно установить новые контакты. Мне казалось, что это не нужно. Хотя, конечно, ошибалась. Впервые Саша поехала на фестиваль, когда уже снялась и ее начали узнавать. Она очень хорошая артистка и великолепная партнерша. Говорю это ответственно, поскольку мы вместе снимались и играли в театральных постановках: она — Заречную, я — Аркадину, она — Золушку, я — мачеху.
Когда дочь впервые вышла на сцену, думала — умру от волнения. Как отыграла сама, не помню! В гримерную не уходила, стояла за кулисами, переживая за дочь. Все мои эмоции отражались на лице, и коллеги боялись не того, что Саша провалится, а что меня хватит удар.
Сейчас уже, конечно, так не переживаю, но часто наблюдаю, как она играет. Смотрю и думаю: «Боже мой! Откуда в ней это?! Откуда вообще что берется?» Когда Саша выходит в роли повзрослевшей Заречной, у нее даже голос меняется, появляется какая-то глубинная интонация. Я удивляюсь: «Моя ли ты дочь?!» Но, как и любой актрисе, ей нужен свой режиссер, театр. И несмотря на то что сегодня на мне дом, семья, фестиваль «Киношок», которому исполняется четверть века, я не исключаю, что когда-нибудь психану и создам собственную антрепризу!
День рождения у дочери двадцать третьего апреля, но теперь мы празднуем его еще и двадцать третьего мая. Бог подарил ей жизнь во второй раз. В тот день Саша ехала по Киевскому шоссе, асфальт был мокрым, автомобиль занесло, он вылетел на обочину и врезался в столб. Дочь получила открытую черепно-мозговую травму. Нам сообщил об этом ее молодой человек, который был рядом. Шокированный случившимся, он так и не смог ничего толком объяснить. Сказал только: «Произошла авария». И мы понеслись в больницу.
В реанимацию нас не пустили. У дочери была кома первой степени — так нам сказали. Ноги подкашивались, к горлу подступали рыдания, но я дала себе слово держаться: надо было спасать Сашу. Я благодарна Богу и докторам Института нейрохирургии имени Бурденко. Сашу спасали Александр Александрович Потапов, Александр Дмитриевич Кравчук, Александр Сычев, Олег Семенович Зайцев — выдающиеся врачи, отмеченные Богом! После того как Саша вышла из комы, ее несколько недель держали в состоянии искусственного сна. Мы с мужем дневали и ночевали в больнице, радовались любому улучшению Сашиного состояния. Вот она пошевелила рукой, вот сжала мои пальцы... У нас гениальные врачи!
Два года потребовалось дочери для восстановления. Сегодня Саша уже вернулась к нормальной жизни: сыграла Кити в спектакле театра «У Никитских ворот» «Анна Каренина», снимается в кинопроектах.
А в марте этого года она наконец стала женой. Долго шла к этому. В этом смысле дочка в меня: несмотря на наличие ухажеров, я тоже не стремилась к совместному быту. Готовить для кого-то, гладить? Ну уж нет. Но пришло время — и мои взгляды изменились. Сашка такая же. Рассуждала как старый холостяк:
— Не хочу ни от кого зависеть, ни под кого подстраиваться!
С высоты своего опыта я предупреждала:
— Ты сопротивляешься, но рано или поздно все равно сдашься, такова наша женская участь. Посмотрим, как ты заговоришь, когда рядом появится человек, ради которого захочется и обед приготовить, и порядок в доме навести.
А она все свое:
— Нет, не хочу!
И вот он появился. Зовут его Дмитрий Гузеев. Хороший человек, занимается бизнесом, снимает кино как продюсер и сам немножечко снимается. К Ларисе Гузеевой никакого отношения не имеет, он — папа актрисы Маши Гузеевой. Саша познакомилась с ним полтора года назад в Анапе. Вскоре завязался роман, предложение нашей дочери Дмитрий сделал в Венеции: усадил ее в гондолу, повез кататься и вытащил заветную коробочку с кольцом. Разве можно было устоять? Я вижу, что у них очень нежные отношения. Так что совет им да любовь!..
Подпишись на наш канал в Telegram