Вначале в Малом не верили, что такое чувство возможно, считали, что разыгрываем перед всеми спектакль. А спустя время на банкете подходили к нам и признавались: «Простите, мы думали, что это неправда. А оказывается, так бывает!»
Я приехала в Крым, чувствуя себя звездой: 1962 год, только что прошла премьера фильма «С днем рождения». По всему городу были развешаны мои портреты, меня узнают на улицах.
Снимали картину на Киностудии имени Довженко. Отца моей героини играл Василий Меркурьев, за его плечами уже были «Верные друзья» и «Летят журавли». Экранный папа очень опекал меня, старался подкормить худенькую студентку, все время водил в столовую со словами «Хоть посмотрю, как люди едят». Он пытался похудеть и питался одними яблоками.
Однажды пригласил в ресторан, довольно приличный. Я застеснялась, а Василий Васильевич успокоил: «Ничего страшного, деточка, пойдем». Он заказывал мне разные блюда, а сам сидел напротив и грустно жевал яблоки: одно — на первое, другое — на второе, третье — на десерт. Сдавая мое пальтишко в гардероб, вдруг заметил, что на нем оторвана петля.
— Светочка, будьте добры, пожалуйста, пришейте.
Я покраснела как рак:
— Простите...
— Деточка, я-то прощу, но когда выйдете замуж — муж не простит неряшливости.
В соседнем павильоне в фильме «Гулящая» снималась Людмила Гурченко. Она с собой возила маленькую швейную машинку в деревянном футляре и строчила себе туалеты в номере. «Вот уж у кого все петельки на месте», — думала я.
Съемочные группы хоть и жили в разных гостиницах, но часто встречались в столовой киностудии. Как-то я оказалась за одним столом с Олегом Стриженовым, он был занят на съемках «В мертвой петле». Даже не сразу узнала его без грима. В жизни он оказался совсем не таким красавцем, как на экране. Я была разочарована.
От Киностудии Довженко все актеры ездили выступать на заводы. Гурченко принимали так, что ее чуть ли не с конной милицией приходилось охранять. Помню, в одном клубе на стене гримерной висели духовые инструменты. Люся залихватски исполнила на каждом из них какую-то импровизацию, а в заключение «концерта» села за барабан.
...Как только разнесся слух, что в Симферопольском театре появилась новая молодая артистка, Саша Голобородько объявил: «Это жена ко мне приехала». Мы не были знакомы, ни разу не виделись. Все посмеялись и забыли об этих словах, а спустя девять месяцев гуляли на нашей свадьбе. Получается, мы любовь как ребенка выносили.
Когда впервые увидела Сашу в спектакле, сразу же забыла все прошлые увлечения. Голобородько был очень красив: каштановые волосы до плеч, белые роскошные зубы, не глаза, а синющие брызги!
В общежитии театра в одной комнате со мной жила молодая артистка-травести, ее тоже звали Света. У нас стояли два дивана и платяной шкаф. На половине соседки висело фото Брижит Бардо. А на моей — портрет Ленина, в вытянутой руке он держал кепку и словно говорил: «Правильной дорогой идете, товарищи!» Мне его с собой дал папа. Он, кстати, и Светланой назвал меня в честь дочери Сталина. Получилась полная тезка — Светлана Иосифовна.
Однажды, подоткнув юбку, мою полы. Вдруг стук в дверь, входит Саша — элегантный, в длинном пальто с поднятым воротником, и серьезно говорит: «Светлана, вам надо заплатить членские взносы». Он был в театре комсоргом. Голобородько ушел, а я как стояла с тряпкой в руках, так и застыла: его слова прозвучали словно музыка. Светка тут же окатила холодным душем: «Имей в виду, он кот, который гуляет сам по себе». Мол, даже и не мечтай!
Голобородько приехал в театр на два года раньше меня, окончив Киевский театральный институт. Но несмотря на молодость, пользовался у коллег авторитетом. Уже тогда его уважительно звали Сан Санычем. Жил в этом же общежитии на третьем этаже, в отдельной комнате. Обитатели шутливо прозвали общагу «замком Броуди», потому что бродили друг к другу по длинным извилистым коридорам.
Мой будущий муж был родом из Днепродзержинска. Как он шутил, появился на свет в том же роддоме, что и его земляк Леонид Брежнев. Кто бы мог подумать, что спустя много лет Саша сыграет генсека в сериале «Джуна»! Его отец был электриком, по совместительству руководил самодеятельностью. Маленький Саша сидел в крошечной будочке и подсказывал актерам слова.
Как-то Голобородько пригласил меня в гости. Прямо с порога поразила картина, которую нарисовал Саша: море, заход солнца и два силуэта стоят спиной. Парень с длинными черными волосами и девушка с точно такой же, как у меня, фигурой. Это были, без сомнения, мы с Сашей. Как будто он заранее предвидел, что встретимся.
Дома у него хранилась духовая винтовка — Голобородько любил охоту. Вдруг он предложил: «Возьмите спичечный коробок в руку, я в него попаду». Ни секунды не колебалась. Саша поднял винтовку, выстрелил и попал точно в середину коробка. Мне казалось, он все делал прекрасно!
Мы гуляли по улицам, прятались от дождя по подъездам, целовались на подоконниках, он переносил меня на руках через огромные лужи. При этом продолжали быть друг с другом на вы. После одного долгого поцелуя я спросила:
— Саша, а что такое любовь?
Он не задумываясь ответил:
— Это ответственность за человека, с которым ты живешь.
Мне показалось это таким скучным, прозаичным. Я была девицей романтичной. «Какой-то он слишком серьезный...» — подумала разочарованно. Только спустя много лет поняла, насколько Саша был прав.
О нашем романе вскоре все узнали. Директор театра вызвал Голобородько на разговор: «Ты мне как сын... Скажи, долго будешь морочить девушке голову? Играйте свадьбу!»
Саша промолчал — не хотел жениться, поскольку понимал, что шаг-то серьезный. Он очень порядочный. Я же сразу это увидела, думала: может, в генах у него заложено? Но потом оказалось, что родители Саши жили как кошка с собакой. Он в детстве сильно хлебнул лиха и глядя на них поклялся: если женится, такого в его семье никогда не будет.
Не знаю, сколько бы Голобородько еще раздумывал, если бы не один случай. Саша решил купить родителям телевизор. Достаточной суммы не было, а у меня оставались деньги от съемок в фильме. И он попросил:
— Вы не могли бы одолжить на телевизор?
— Пожалуйста.
Прошло время, я пошутила:
— Когда должок отдашь? Або суд, або огласка.
Саша в ответ засмеялся:
— Да свадьбу будем играть!
А деньги, между прочим, так и не отдал.
Когда потом приезжали к его родителям, Саша, показывая на телевизор, шутил: «Вот кто мне жизнь устроил! Из-за него пришлось жениться!»
Напротив театра был ЗАГС, нас там по знакомству быстро расписали. Саше было двадцать пять лет, мне двадцать три. Свадьба получилась комсомольская, гулял весь театр, мы были роскошной парой — шли по лепесткам роз, что по тем временам было необычно. Нам подарили диван-кровать с тумбой для белья. Конечно, коллеги завидовали, кто-то даже сказал: «Долго они вместе не проживут, вот увидите». Приехали на торжество мои родные — сестра с отцом. Папа впервые смотрел спектакль «Варшавская мелодия» с моим участием. В конце вышел на сцену директор и объявил: «Здесь в ложе сидит отец нашей актрисы». К нему повернулись зрители и стали аплодировать. Папа заплакал.
Мог ли он подумать в свое время, что его Светка станет артисткой? В семье я была последней, пятой девочкой. Мама родила меня поздно, в сорок четыре года. Отец был против, уговаривал: «Ну не надо, Ариша! Куда в таком возрасте?!» Перед людьми было стыдно — дочки уже скоро замуж выскочат, а тут жена на сносях. Но она, убежав из дома, родила у тетки в селе, прямо в сарае.
Мама была из староверов. Мой дед, ее отец, шил на «Зингере» роскошные овчинные тулупы. За огромным деревянным столом дети плели куколок из соломы, подстригали им юбочки. Вокруг собирались бабушки, тети, дяди. Смастерив игрушки, мы начинали стучать кулаками по столу, а куклы от этого принимались «танцевать». И ни одного осуждающего взгляда со стороны взрослых. Терпение, только терпение — девиз староверов. Они не курили, не пили, держали пост. И жили до ста с лишним лет.
Помню, залезла по крутой лестнице на чердак. Там невероятно пахло свежим деревом. На стропилах висели пучки сухих трав, а у стенки стояли гробы — от больших до самого маленького, сложенные как пирамида.
— Бабушка Христина, — спросила я, — а зачем на чердаке гробики стоят?
— Деточка, мы все тут гости. Бог дал, Бог взял...
После школы из Черкасской области, где жила с родителями, я поехала в Минск к сестре. Поступать сразу в театральный побоялась, хотя классе в седьмом в драмкружке играла Земфиру из пушкинских «Цыган», пела на столе в черном парике «Старый муж, грозный муж...» Все говорили: «Светка — артистка!» Я устроилась на часовой завод, решила зарабатывать деньги, чтобы помогать родителям. Целый год сидела за конвейером в белом халате и собирала детали для часов «Заря». Мне повезло, что на заводе была художественная самодеятельность.
На следующий год в театральном меня срезали на третьем туре, и я с ребятами рванула в Харьков. Там опять не повезло: мы не успели, набор закончился. Я устроилась помощницей уборщицы в местном драмтеатре. Вскоре без экзаменов поступила в театральную студию, снялась в кино. А потом по распределению попала в Симферополь.
Нам с Сашей как молодоженам дали двухкомнатную квартиру. Мы оба были ведущими актерами театра. Меня ввели во многие спектакли, практически везде играли в паре — в «Учителе танцев», «Варшавской мелодии», в «Ричарде III». В двадцать семь лет муж получил звание заслуженного артиста.
На восьмом месяце беременности поехала рожать к родителям. Саша провожал на вокзале, я рыдала у него на плече. Он был очень занят в репертуаре и не мог меня сопровождать.
Помню, мы шли с папой от гостей через яблоневый сад, только что прошел дождь, наливные яблоки висели над головами. Я приподняла отяжелевшие от воды ворота. Папа пытался помочь, но я сказала: «Не волнуйся. Так хорошо себя чувствую!» И тут случилась беда — я попала в больницу раньше времени.
Рожала три дня, очень трудно. Мальчика мы назвали Тарасиком. Он был такой красивый, Сашина копия. Я его даже один раз покормила... Ночью проснулась и, почувствовав какую-то тревогу, решила пойти посмотреть на сына. Слышу, кто-то стонет, как взрослый человек: «Ох, ох, ох...» Врач меня остановила: «Вашему сыну плохо, но его будут лечить, не волнуйтесь, идите в палату».
Саша звонил моей сестре, она его как могла утешала: «Вот Тарасик выздоровеет, они со Светой и выйдут из больницы». Я лежала с высокой температурой, мне делали уколы. Однажды в палате появилась доктор, она принимала у меня роды. Стоит у кровати, из-под очков слезы катятся. Спросила у нее: «Циля Марковна, это все?» Она кивнула. Дальше ничего не помню...
Через какое-то время передали, что меня пришел навестить папа. Иду к нему по коридору, а он на меня смотрит и просит:
— Женщина, позовите Свету Шершневу.
— Папа, это я...
Отец так и опустился на скамейку. Перед ним стояла старушка.
Саше сообщили о нашей трагедии по телефону. Он так рыдал, что к нему подойти было невозможно. Бросил все и помчался ко мне.
Когда приехал, я была уже дома. Все это время не спала, несмотря на снотворное, уколы. Помню, как мы встретились. Муж молча обнял, мы легли, я положила ему голову на плечо и в первый раз заснула. И проспала, наверное, сутки...
Мы долго потом боялись заводить детей. В 1969 году, когда Оксанка должна была появиться на свет, Саша был на съемках «Последней реликвии» в Эстонии. Поздравительную телеграмму мужу принесли прямо на съемочную площадку. Он стоял привязанный к дереву, а Эве Киви, его партнерша по фильму, радостно трясла перед его носом телеграммой и кричала: «Саша, ну-ка, пляши!»
После выхода на большой экран «Последней реликвии» известность мужа стала невероятной. Он играл национального героя Эстонии Габриэля, а Ингрид Андриня — Агнес.
В одно мгновение Саша стал секс-символом Эстонии. В Таллине даже выпустили два аперитива в бутылочках, один назывался «Габриэль», а другой «Агнес». В шутку даже делали «секс-коктейль»: смешивали «Агнес» и «Габриэля», получались разные вкусы, в зависимости от того, кто был сверху, а кто снизу.
Прибалтика была для нас тогда заграницей. Муж привез мне из Эстонии красивые обновки, когда шли вместе, вслед нам удивленно говорили: «Вы посмотрите, Голобородько-то на другой женился! Новая так хорошо одевается!»
В симферопольском театре Саша проработал семнадцать лет, я — пятнадцать. В 1976-м мы поехали на гастроли в Москву, в Театре Моссовета показывали «Ричарда III», где Саша играл Ричарда, а я леди Анну, и «Царя Федора Иоанновича» с нами в главных ролях. На «Ричарда» пришел Царев. Спектакль произвел такой фурор, что нас долго не отпускали. Саше передали просьбу Михаила Ивановича зайти к нему в Малый театр.
— Ох, лихо вы вчера сыграли! Сколько уже московских театров вас пригласили? — встретил Царев в своем кабинете.
Саша честно признался, что нас позвали в два театра: Моссовета и Пушкинский.
— Идите к нам в Малый! Коммунист?
— Да, член партии.
— К какому числу приготовить вам квартиру?
Вернулись домой и сразу же уехали на гастроли в Кишинев. Туда приходит письмо от Царева: «Уважаемая Светлана Иосифовна и уважаемый Александр Александрович! Ваш переход в Малый театр согласован с ЦК партии и министром культуры». И дальше приписочка: «Квартирные условия как договорились. М. Царев».
В трехкомнатной квартире на третьем этаже на углу Герцена и Огарева раньше жил Никита Подгорный. Он переезжал в новую, а эту отдали нам. Удивительное совпадение: в спектакле «Варшавская мелодия» Витек, которого играл Саша, назначал моей Геле свидание именно на углу Герцена и Огарева...
Муж уехал в Москву раньше — приводить жилье в порядок. Ему помогал Евгений Лебедев из БДТ. Днем они снимались в одной картине, а вечером занимались ремонтом. Вернее отмечали его этапы. Поклеили обои — распили бутылочку, покрасили окно — снова праздник. Спали «работяги» на раскладушках.
Вскоре за семьей — моей мамой, которая жила с нами после смерти папы, мной и маленькой Оксанкой — приехал Саша. На вокзале нас провожал весь театр. Мы фотографировались на память, плакали, обнимались...
Мама обожала зятя, она умерла со словами «Сынок, Саша...», а ведь у нее нас, дочек, было пять. Откуда бы мы ни приходили — из Дома актера, из Дома кино — Саша допоздна сидел с мамой на кухне, и они беседовали. А я всегда бухалась спать, страшно возбужденная от общения, от того, что всем хочу успеть объясниться в любви.
Мы постепенно обустраивались на новом месте. На одной площадке с нами жили дивные соседи: Владимир Викторович Орлов и его жена Лилечка. Он был писателем, автором знаменитого «Альтиста Данилова», а она — редактором журнала «Работница». Мы подружились, они ввели нас в круг своих друзей. И какой! Андрей Битов, Юра Рост, Миша Жванецкий... Часто мы во главе с Виталием Соломиным заваливались к Орловым прямо в театральных костюмах и устраивали «маскарады». Саша с Володей были завсегдатаями знаменитой пивной «Яма» на Пушкинской, где кроме чахлых вареных креветок встречалась и красная икра. Пиво продавалось в автоматах. В «Яму» стояла очередь в полкилометра, но Сашу всегда пропускали вперед. Его узнавали после роли Рокоссовского, однажды кто-то в очереди даже крикнул: «Кружку маршалу!»
В Москву из Крыма привезли с собой две огромные коробки из-под телевизора «Рубин», битком набитые дефицитными книгами. Когда бывало туго с деньгами, относили их в букинистический. Я притащила в столицу гигантскую хрустальную гэдээровскую вазу и большое керамическое блюдо. Саша, стоя на столе, вкручивал лампочку, вдруг зашатался, наступил на край блюда, и оно с грохотом разбилось. Он безумно огорчился, а я сказала: «На счастье!»
Муж с удовольствием мыл посуду, хотя получалось это у него плохо. Но я никогда не делала ему замечаний, возвращаюсь домой и хвалю: «Ой, как у нас светло стало на кухне! Это ты помыл посуду?» Саше это безумно нравилось, и он с большим рвением брался за домашнюю работу. А я потом тихо перемывала тарелки...
Раньше стиральные машинки были редкостью. Ставили чан на огонь, крошили туда хозяйственное мыло и мешали белье большой деревянной «прищепкой». Как-то ушла на репетицию и оставила Ксюшку на Сашу. А он, проявив энтузиазм, решил устроить постирушку. Поставил чан с бельем на плиту, туда же бросил мои синтетические лифчики и трусики. И выварил как следует — мое белье превратилось в сопли. Я его успокоила: «Ничего страшного, купишь новое!»
Саша ничего не умел готовить, даже пожарить яичницу, когда мы поженились. А теперь муж великолепный кулинар. И в этом тоже моя заслуга — всегда его хвалила. Моя бабушка-староверка говорила: «Хваленый хвалится, кореный корится». На всю жизнь эту мудрость запомнила.
Мы прекрасно жили, но это не значит, что не ссорились. Ссорились, и еще как! В основном по творческим вопросам. Но посуду не били, не матерились. Он страшно упрямый, дулся очень долго, я первой шла на примирение. Главное было не встретиться глазами: иначе только посмотрим друг на друга, тут же начинаем смеяться и обниматься. У меня такой характер — всегда всех прощаю, зла не держу. Даром, что ли, меня в школе прозвали Светка-Иисусик?
Девять лет мы отработали в Малом театре. Саша в Крыму был удельный князь, я при нем — княгиня. А тут пришлось начинать все сначала. Конечно, было очень трудно. Однажды раздеваюсь в гардеробе, со служебного входа заходит маленький кучерявенький мужичонка.
— Вы кто?
— Теперь уже актриса Малого театра.
— Откуда?
— Из Симферополя с мужем приехали.
— А кто вас пригласил?
— Царев Михаил Иванович.
— Вечно всякое дерьмо наприглашает!
Это был Борис Равенских. Очень талантливый режиссер, его спектакль с Ильинским «Возвращение на круги своя» гениален. Но талант талантом, а другое дело — человеческие качества. Сказано было очень грубо. Я обиделась даже не за себя, а за всех нас, провинциальных актеров.
Помню, в Малом идет собрание. Руфина Нифонтова берет слово, она не скрывает возмущения: «Какое безобразие! Мы только что съездили в Зеленоград, очень поздно вернулись, устали, а утром актеров вызвали на репетицию!»
И вдруг коллега на ухо шепчет: «Свет, а Свет, выйди и расскажи, как в провинции работают, как мерзнут в холодных гримерках и трясутся в разбитых автобусах по ухабам. Не то что тут, в Малом. Вот поэтому они, падлы, так долго и живут. Их еще и лечат прямо в театре!»
Действительно, целое крыло Малого театра было занято под ведомственную поликлинику. Там работали специалисты высочайшего класса. Когда театр выезжал на гастроли, медики с чемоданами медикаментов сопровождали артистов.
Мое положение в театре по сравнению с Сашиным было незавидным. Голобородько играл в спектакле «Любовь Яровая» с примами — Нифонтовой и Быстрицкой. На поклонах они, держа его за руки, чуть ли не разрывали — Нифонтова ревниво тянула к себе, Быстрицкая к себе.
А меня в основном занимали в небольших ролях. Саша расстраивался, переживал, но мы поклялись никогда не просить друг за друга. В театре я не показывала виду, а дома рыдала от обиды. Как-то спускаюсь по лестнице, внизу Царев — ему скоро на сцену. Он взял меня за руку и сказал: «Хорошо ведете себя, актриса».
Прошел год, ничего не изменилось. Порой просили заменить какую-нибудь заболевшую артистку. Я никогда не отказывалась, все ждала своей роли. Храбрилась: «Да ладно, наигралась за столько лет на сцене». Только изредка, когда выпивала рюмочку, выплескивала обиду на Сашу:
— Ничего для меня не делаешь! Почему не скажешь Цареву?!
Он кричал в ответ:
— У тебя такие же права, как у меня, тебя на тех же условиях пригласили! Иди сама разговаривай!
И я решилась, за месяц записалась на прием к Михаилу Ивановичу.
Кабинет у Царева был огромный. Директор сидел в конце длинного стола под портретом Станиславского.
— Садитесь, пожалуйста, Светлана!
— Я постою...
— В чем дело?
— Михаил Иванович, я чувствую себя ненужной!
— А в вас особой нужды и нет...
— И в вас тоже! — дерзко ответила я.
Царев засмеялся:
— Да я пять лет ходил в театр только покурить. А вы всего два года!
Он встал, подошел ко мне, обнял за плечи:
— Успокойтесь, у вас все будет хорошо. Вы прекрасная артистка! — и через паузу продолжил торжественно. — Вы будете великой старухой Малого театра, поверьте мне!
— Спасибо, Михаил Иванович, — сказала я и вышла.
У каждой знаменитой «старухи» Малого театра был свой клан молодых артистов, которым она покровительствовала. Я попала к Гоголевой, Елена Николаевна взяла меня под свое крыло. Мы все сидели в фойе театра, и вдруг Гоголева сказала:
— Эта артистка сыграла двадцать семь центральных ролей в провинции, а здесь играет роли второго плана. Но с каким достоинством! И помните, ее не трогать!
— Елена Николаевна, — шепнула ей тихо, — меня же заклюют!
— Не волнуйся, пусть знают, что вы — моя!
И очень скоро она это доказала. «Красавца-мужчину» пригласили поставить в Малом нашего режиссера из Симферополя, талантливого Михаила Владимирова. Это его спектакль «Ричард III» произвел на гастролях в Москве фурор. Мы с Сашей сосватали Владимирова в театр, он жил у нас, занимал лучшую комнату в квартире. Конечно, надеялись, что снова с успехом сыграем в его спектакле.
Однажды звонит Гоголева и говорит:
— Светочка, ваш режиссер Владимиров негодяй!
— А в чем дело?
— На распределении ролей он был против того, чтобы вы с Сашей играли в его постановке.
Я сказала об этом мужу. Он зашел к Владимирову в комнату.
— Миш, сейчас позвонила Елена Николаевна Гоголева и сказала, что ты был против нашего назначения. Это правда или сплетни?
— Правда.
Саша пополз вниз по стенке, ноги перестали его держать.
— Эх ты, влет в спину выстрелил...
После этого Миша сразу же собрал вещи и ушел от нас. Судьба его была незавидна. Спектакль «Красавец-мужчина» за Владимирова выпускал Царев, так что нам не пришлось репетировать с бывшим другом. Миша уехал в Новосибирск и запил. Наверное, он хотел проявить независимость, доказать, что может сделать шедевр и без Голобородько с Шершневой. Мы его поняли и со временем простили...
Саша на пару с Юрой Васильевым репетировал главную роль, Женя Глушенко и Ира Печерникова — Зою Окоемову, а я с Милой Щербининой — Лундышеву. Мила была когда-то в фаворе, при Бабочкине.
Отгремела премьера, «Красавец-мужчина» вошел в репертуар. На сцене играет Щербинина, а я — нет. Женя Глушенко видела, как я готовила роль, и поддерживала: «Ни в коем случае не сдавай позиции, ты не хуже Милы!»
Царев спрашивает у помощника режиссера Марьяси, подруги Щербининой:
— Когда будет играть Шершнева?
— Она не готова.
— Назначайте прогон, я хочу посмотреть, почему она не готова.
Но на репетицию актеры не пришли, кроме Жени. Потом выяснилось, что помощник режиссера никому не позвонила. А я очень переживала. Царев снова приказал всех собрать.
— Как же я войду к ним? — спрашивала у Жени.
Она утешала:
— А ты переступи порог репетиционного зала и внутренне скажи «Я вас всех люблю».
Так и сделала. Все прошло успешно, потом тоже стала играть на сцене эту роль в очередь с Щербининой. Женя была несказанно за меня рада.
В Глушенко я влюбилась после фильма «Неоконченная пьеса для механического пианино». Встретившись в театре, мы сразу сошлись, стали близкими подругами. Обе провинциалки: она из Ростова-на-Дону, я из Симферополя.
В Малом театре Женя была всеобщей любимицей. Не любить ее было невозможно: скромна, талантлива и краснела до живота. Виталька говорил ей: «Боже мой, у тебя, Женя, лицо как у младенца попка!» Большие умные глаза, красивый лоб, гладко зачесанные волосы. Она ни на кого не похожа — с особым внутренним стержнем. И еще Женя очень наблюдательна, замечала такие мелочи, на которые я бы не обратила внимания. Например из меня вытягивала все соки, расспрашивала, анализировала, ей нужно было до всего докопаться, интересовало все, что со мной происходило в жизни. Она должна была дать всему свою оценку, «дойти до сути», а это очень важно в актерской профессии. Мало говорила, больше слушала.
Женя привела меня в фильм «Влюблен по собственному желанию», где я сыграла ее подругу. Даже без проб взяли, Глушенко поверили, когда сказала: «Света сыграет лучше всех». Мы часто приезжали друг к другу в гости. У них с Сашей Калягиным рос маленький сыночек. Она стала моей защитницей в театре, учила: «Ты слишком открытая. Меньше говори с обслуживающим персоналом. Тем более есть предмет зависти — твой муж. Красивый, успешный и так тебя любит!»
Вначале в Малом не верили, что такое чувство возможно, считали, что мы разыгрываем перед всеми спектакль. А спустя время на банкете все подходили к нам и признавались: «Простите, мы думали, что это неправда. А оказывается, так бывает!»
О Юре Васильеве в театре говорили, что он «муж Нелли Корниенко». Нелли со смехом рассказывала, как ее Юре после фильма «Журналист» со всего Союза слали письма с признаниями в любви. Когда на экране во время премьеры фильма начались страстные поцелуи Васильева и Польских и девочки-монтажницы в шутку спросили:
— Нелли, вам валерьяночки не нужно? — она ответила:
— Нет, справлюсь.
Актер с такими прекрасными внешними данными на Западе имел бы славу Алена Делона. Юра был совестью театра, но была у него проблема — иногда запивал. Васильева в кино после «Журналиста» на главные роли особо не приглашали, может, от этого и пил?
Случилось так, что во время репетиций «Красавца-мужчины» у мужа начались съемки с Гундаревой и Сашей Михайловым в фильме «Белый снег России». Ему надо было лететь во Францию. Голобородько сказал Михаилу Цареву: «Я отойду, эта роль для Юры». Так главным и единственным «красавцем-мужчиной» назначили Васильева.
Однажды идем мы с мужем в филиал Малого. Вдруг к нему подбегают поклонницы с вопросом:
— Ну когда же вы будете играть в этом спектакле? (Его фамилия была напечатана в программке.)
— Да никогда! Девочки, успокойтесь, я просто жену провожаю в театр. А потом иду пиво пить.
Поднимаемся по лестнице, к нему кидается помощница режиссера: «Сан Саныч, у нас ЧП! Хорошо, что вы здесь, — Васильев запил! Вас просит к телефону Царев».
Саша берет трубку и слышит встревоженный голос Михаила Ивановича:
— Александр Александрович, с Юрой беда. Спектакль под угрозой срыва. Зрителей полный зал. Не выручите, вы ведь когда-то репетировали?..
А до начала остается минут двадцать. Естественно, он забыл роль, года два уже прошло.
— Хорошо, я согласен, Михаил Иванович.
Саша приказывает: «Быстро принеси коньяк!» Бегу в буфет, там щедро наливают полстакана. «Пьесу!» — командует Саша. Сел, пролистал, выпил, надел Юркин костюм, он ему пришелся впору, вышел на сцену. И отыграл спектакль без суфлера. У служебного входа подбегают те же поклонницы: «Вы же сказали, что не будете играть? Жалко, что мы цветы не принесли!»
На следующий день Сашу вызывает Царев:
— Ну что, будем работать дальше?
— Нет, только Васильев. На несчастье друзей я карьеру не строю.
Тогда впервые Царев назвал его просто по имени:
— Я понял, Саша...
Вечером звонит дочь Юры Катенька:
— Дядя Сашенька, спасибо! — и плачет.
— Да ладно, ладно, солнышко мое, — успокаивал ее Саша.
У Юры всего одна эта роль была в репертуаре. Потом он блестяще ее продолжал играть.
Кстати, была такая байка, которую сам Васильев рассказывал. Как-то вызывает его Царев и корит по-отечески:
— Ну что ты пьешь-то, Юра?
— Да что попадется...
— Я тебя прошу, только не бормотуху!
В Малом театре мы очень близко подружились с Виталием Соломиным и его женой. Маша впоследствии крестила нашу внучку, до сих пор с ней близко общаемся. Виталик всегда держал дистанцию в общении, но под этой довольно жесткой оболочкой пряталась нежная душа. Когда он кому-то доверял, становился легким, откровенным, своим.
Он очень любил праздники и умел их устраивать. Как он говорил: «Праздники — это целый ритуал!» Настоящий выдумщик! Мог в апреле поставить в театральном фойе елку, пригласить Деда Мороза и объявить празднование Нового года.
Виталий устраивал капустники, в которых участвовали все без исключения. В театре ждали его премьер, после них обычно закатывался грандиозный банкет. Виталик где-то достал гигантского осетра, он даже в духовке не поместился, пришлось в два приема запекать. В зал поднос с осетром внесли восемь человек!
Соломин очень любил розыгрыши. В день рождения Саши — звонок в дверь. Открываем — стоит Виталик в нижнем белье, Машка тоже чуть ли не в исподнем. И поют «Наш уголок я убрала цветами». А у нас солидные люди в гостях... Виташа сел за стол, оглядел всех, сказал: «Что-то вы на нас нехорошо смотрите. Ой!» — и упал со стула «в обморок».
Ему нравилось рассказывать о себе трагикомические истории. Например как однажды выбросил туфли, которые взял напрокат для помпезного банкета. Утром рано пошел гулять с собакой и отнес на помойку два пакета с мусором. В одном из них лежали те самые башмаки. И пришлось Виталику, надвинув по брови лыжную шапочку, разгонять всех бомжей и нырять в мусорный бак. Пакет был найден!
Мы не раз бывали у Соломиных на даче. Дом старый, с яблоневым садом, зарослями малины и смородины, в сарае — пишущие машинки, оплетенные бутылки, верстак с инструментами. В саду парник для огурцов. Виталик вскапывал грядки вдвоем с внуком.
Но чаще всего ходили друг к другу в гости. Помню, садимся у нас за стол, у Виташи и Маши были свои любимые места. А напротив сидят два наших кота, лапки положили на край стола и внимательно смотрят. Саша возится с духовкой, я салат режу. Виталик поворачивается к Маше: «Ты думаешь, мы к Голобородькам пришли в гости? Мы к котам пришли!»
Саша прекрасно готовит карпа по особенному рецепту: надрезает косточки специальной ножовкой так, что они в духовке просто тают. Муж всегда готовил двух карпов. Мужчины сидели рядом — одну голову ел Саша, другую — Виталик. Это был ритуал. Черепушки обглоданных ими рыб можно было сдавать в зоологический музей — они блестели и были прозрачными на свету. Мужчины пили водку, Маша — всегда только вино. Она была худенькой и до сих пор выглядит тридцатилетней девушкой — не курит, мало ест.
Как-то мы вчетвером были в Париже с группой из Малого театра. Объездили с экскурсией все замки Луары. В каждом наш экскурсовод, мадам Клодель, показывала гобелены. Она говорила с гордостью: «гобэлэны, гобэлэны». Входим в очередной замок, меня тихонько за рукав тянет Виталик: «Светка, вижу, тебя тоже достали эти «гобэлэны», пойдем на скамеечке посидим».
Помню, в автобусе я сказала мадам Клодель:
— Мне нравится, как у вас во Франции мальчики относятся к мамам. Как ведут их под ручку, нежно целуют.
— Пардон, но это не мамы, это возлюбленные.
Жили мы в гостинице «Принцесса Каролина» у площади Этуаль. Комнатки такие маленькие, что заходишь и сразу же ложишься на кровать. Виташа называл их «секс-номера».
В последний вечер в Париже пошли на эротический фильм «Эммануэль». Виталик после сеанса возмущался: «Боже, какой ужасный фильм! Кошмар! Какая-то девица развратная!» Мы с Сашей стали картину защищать: мол, еще раз посмотрели бы с удовольствием. А ровно через девять месяцев у Виталика с Машей родилась Лизонька. «Эммануэль» все-таки подействовала...
Соломины прожили вместе тридцать два года. У них были очень нежные отношения, Маша называла его только Виташей, а он относился к ней как к ребенку. Нянчился с Машей, но был очень строгим. Когда поженились, Соломин сказал ей: «Мне нужна жена, а не актриса!»
Она стоически приняла это условие. Дома Виташу всегда ждали горячий обед и чистота. Он стал Маше не только мужем, но и в какой-то степени отцом. Они любили друг друга безумно. И хотя у них была не такая уж большая разница в возрасте, Виташа был старше ее во всех смыслах. Он нежно ее подкалывал. Сидим у них в гостях. Маша готовила заранее, только салаты нарезала при нас, чтобы витамины сохранить. Виталик улыбается: «Ну все, Маня принялась за салаты, значит, не выпьем еще часа два».
Маша всегда была эталоном и мерилом вкуса для Виталия, она ведь училась в Питере на художника-модельера. И между прочим, известный дизайнер. Например в Малом театре готовила костюмы к спектаклю «Живой труп». Виталик ставил пьесу, а его брат Юра играл главную роль. Лиза в исполнении Нелли Корниенко в летящих кремовых платьях, которые придумала Маша, получилась такой незащищенной, словно неодетой. Виталик гордился женой и тещей, называл их «мои петербурженки». Говорил: «Они меня, читинского мальчика, «культивируют».
Маша как умная и красивая женщина предпочитала в компании молчать. Иногда что-то меткое бросит и снова молчит. Я ее звала Старухой Изергиль. Внешность принцессы, а мудрость женщины в возрасте. Я на себе этот метод проверила, но молчать мне противопоказано, такое насилие над собой!
Помню, приходят они к нам в гости. Виташа после очередного спектакля, уставший, с очень красным лицом. У него было повышенное давление, но он всегда оживлялся, когда видел нашу внучку. Ложился на ковер, а маленькая Маша принималась по нему ползать. Соломин был в восторге: «У меня уже тоже внуки родились. Но девчонки — это же класс!»
Как-то сидели вчетвером у нас дома. Я спросила Виталика:
— А какими мы будем в старости?
— Светку я вижу на русской печке, цветами разрисованной, с рюмочкой в руке. Она лежит за занавесочкой, иногда выглядывает и восторженно говорит: «Ребята, я вас всех люблю!» И тут голос Оксаны раздается: «Мамо, закройте штору!»
— А ты?
— А я сижу возле печки на горшке в треухе и валенках. И совершенно забыл, зачем я сел.
Все захохотали. Я продолжаю:
— А Саша каким будет?
— У-у-у, Саша у нас в песочнице на деревянном коне скачет с пикой.
— А Маша?
— Манька лежит на раскладушке и слушает музыку из фильма «Эммануэль».
Такие вот портреты наши Виталик нарисовал...
Саша приучил меня к тому, что в нашей компании никогда не было «нужников». Как говорили тогда о начальниках: «Он нужный человек, пригласим его». Мой муж никогда не был занят у Соломина в спектаклях. Так что Виталик был не «нужником», а большим другом. Они вместе, кстати, и ушли из Малого театра в «Моссовета».
В театре появился Владимир Андреев, его назначили на новую должность главного режиссера. Сашу попросили зайти в кабинет Андреева.
— Дело в том, что на вас, Александр Александрович, пришла анонимка, — Андреев достает листок из конвертика и начинает читать вслух: — Артист Александр Голобородько положительных героев играет, а на самом деле как только его жена уходит, он водит к себе любовниц!
В кабинете повисла пауза. Саша спросил:
— А зачем вы это читаете мне?
— Ну, чтобы вы знали... А хотите, я его порву?
Андреев рвет конверт, при этом само письмо падает в верхний ящик стола.
— А-а-а, — говорит Саша. — До свидания.
Мы тут же написали заявления об уходе из театра. Царев даже не взял бы такую грязь в руки, выбросил бы анонимку в урну или сказал своему референту Адель Яковлевне: «Уберите!»
Михаил Иванович вызвал Сашу и меня. Сидел, долго смотрел на нас, а потом произнес: «Ну что хочу сказать, Сашенька... Хороших артистов много, но хороших артистов и хороших людей почти нет. Мне очень жаль, что вы уходите... но я препятствовать не буду». Когда мы вышли, у мужа были слезы на глазах.
Позже выяснилось, что анонимку написала наша сумасшедшая соседка, сама в этом призналась. У нее и соответствующий диагноз был.
Нас с Сашей уже ждали в Театре Моссовета. У Виталика не складывалось в Малом театре, он тоже не захотел работать с Андреевым. Юра Соломин ничем не мог помочь брату, он тогда не имел никакого влияния. Саша предложил Виталику: «Давай переходи к нам». Это был единственный случай, когда в наш дом все-таки был приглашен «нужный человек». Муж устроил встречу Соломина с главным режиссером «Моссовета» у нас на квартире. Павел Осипович Хомский и Виташа беседовали в гостиной, а мы с Сашей сидели на кухне. Накрыли гостям стол и ждали, когда они договорятся. Виталий ушел на два года в Театр Моссовета. Играл с успехом в спектакле «Печальный детектив». Он вернулся в Малый, когда Юра стал худруком. Тогда была еще жива их мама, она очень хотела, чтобы ее сыновья работали вместе.
Двадцать третьего апреля 2002 года Виталик играл в последний раз в «Свадьбе Кречинского» — как всегда гениально! В свои шестьдесят лет делал на сцене шпагат! Это был мюзикл: танцы, вокал, кувырки. Соломин все время подыскивал актера, который заменил бы его. Мы с Сашей говорили: «Виташа, ты прекрасен, но тебе надо уже больше отдыхать».
Мы ждали их с Машей вечером «на карпа». Саша специально приготовил по традиции две рыбы. Он только собрался их запечь, как звонит Маша: «У Виталия инсульт». Этих карпов Саша так и не пожарил, они долго лежали в холодильнике, пока мы их не выбросили.
Во время спектакля в первом акте Люда Титова вдруг заметила, что Виталик опускается перед ней на колени. Она протянула руку, чтобы поднять его, но не смогла. У Соломина были такие беспомощные детские глаза! Дали занавес, вызвали скорую, зрителям предложили вернуть билеты, но, кажется, никто не сдал...
«Надорвался я!» — говорил его персонаж Иванов, эти слова были и про Виталика. Любимый друг, как нам его не хватает...
Соломин только-только ввел меня в свой спектакль. Сказал при всех: «Света — замечательная артистка!» Эти слова поддержки мне были очень нужны. Никогда не забуду, как он на одном из моих дней рождения произнес тост: «Светка, ты гений лести!»
Недавно я справила свой очередной день рождения. Не хотела его отмечать, но Саша с дочкой и внучкой убедили, что это очень красиво — семьдесят семь лет, седьмой месяц, 2017 год. Четыре семерки! К нам пришли друзья — и те, которых я не видела много лет, и те, кто всегда был рядом. Они говорили тосты: «Светка, ты символ любви у нас в театре». Мне действительно повезло. Не было бы рядом со мной этого подарка в жизни — Саши Голобородько, я не стала бы такой актрисой и не приобрела столько друзей.
Никогда не ревновала Сашу. Во-первых, он не давал повода, а во-вторых, за всю жизнь ни разу в нем не засомневалась. Когда начинаю приставать с шутками на эту тему, он злится. Как-то нашей маленькой Оксанке я сказала: «Если к нам придет женщина с ребенком и скажет, что это — сын или дочка Голобородько, немедленно папе цветы, детям мороженое!» Всегда говорила, что такие мужчины, как мой муж, должны размножаться. Отцом он был сумасшедшим — баловал Оксану нещадно, ну иногда, правда, воспитывал. Дочь вспоминала, как однажды пришла после одиннадцати и он в прихожей тряс ее за плечи.
Маша, наша внучка, наблюдает за нами. Недавно поразила словами: «Очень хочу прожить жизнь как вы. Мне нравится даже, как вы ссоритесь».
Себя всегда считала независимой творческой личностью. И Саша внушал, что я как актриса лучше него. Но я не была тщеславна и настолько любила мужа, что не задумываясь посвятила ему свою жизнь. Мы были неразлучны со дня нашей свадьбы, ни разу не отдыхали порознь. Где-то в интервью он сказал о себе: «Я однолюб!» Это точно. Почувствовала это с первого раза — того самого, когда спросила:
— Что такое любовь? — а он ответил:
— Ответственность.
Эту ответственность за меня муж несет вот уже пятьдесят пять лет.
Жаль, что Саша не сыграл в пьесах Чехова, потому что он настоящий чеховский интеллигент. Живет незаметно, никогда не выпячивается. Тормошу его: «Ну почему ты не идешь на передачи? Смотри, все ходят. Тебя ведь забудут». Он поднимает на меня не глаза, а синющие брызги, и говорит: «Света, я же тебе сказал, искусство — это только часть жизни. А главное, это се-е-мь-я! И вообще, «служенье муз не терпит суеты; прекрасное должно быть величаво»!»
Подпишись на наш канал в Telegram