Хочу представить читателям два эскизных портрета — знаменитого режиссера Сергея Соловьева и молодой талантливой актрисы Аглаи Шиловской. Я встречался с ними на разных этапах своей жизни. Они оставили след в моей душе и автографы в записных книжках. И что интересно, так или иначе с обоими я пересекался в Париже...
Я гнал машину по автостраде А6 вдоль лиловых полей Прованса. Густой аромат лаванды наполнял салон. Когда за лобовым стеклом появлялся впечатляющий вид, Сергей Соловьев, сидевший на соседнем сиденье, прижимал глаз к видоискателю фотокамеры и делал очередной снимок. К ужину мы должны были добраться до французской столицы. А ведь когда-то это было для нас мечтой! Лет тридцать назад мы, ленинградские подростки, бредили Парижем.
Спустя годы, конечно, в нем побывали, но оказаться там вместе нам еще не удавалось. А тут помог случай — встретились на Каннском кинофестивале. Сережа приехал с делегацией, а я жил на Лазурном Берегу. Вдоволь накупавшись в Средиземном море и посетив все лучшие местные харчевни, мы решили смотаться в Парижок.
По дороге весело болтали, вспоминали наши юные годы. Соловьева привел ко мне домой фотограф Валерий Плотников. Я занимался подводным плаванием, это было тогда модным увлечением. Чтобы произвести впечатление на Сережу и Валеру, я, надев резиновую маску, нырял в ванну и задерживал дыхание под водой, пока хватало сил. Когда выныривал, сердце мое выскакивало из груди, а глаза вылезали из орбит. Но я чувствовал себя героем.
Сережа тоже оказался непростым парнишкой. По выходным он в пионерском галстуке вел детскую передачу по телевидению, а еще играл роль колхозного мальчика в спектакле «Дали неоглядные» знаменитого Большого драматического театра. Уже тогда проявлялись его пробивные качества — в свои четырнадцать лет он ухитрился организовать при «Ленфильме» любительскую студию «Юнфильм» имени Сергея Эйзенштейна. Никита Михалков как-то назвал его «танком с повадками гейши» и был абсолютно прав.
Соловьев решил связать свою жизнь с кино. А я в то время готовился к спортивной карьере, но попал под Сережино влияние, распрощался с мечтами о спорте и тоже решил стать режиссером. Мы понимали, что эта профессия требует разносторонних знаний, поэтому на первой странице моей записной книжки красовался лозунг: «Поднимем общий культурный уровень на недосягаемую высоту!» Мы не вылезали из Публичной библиотеки, Эрмитажа и Русского музея, пробирались на театральные премьеры и закрытые просмотры в Дом кино, снимали первые любительские фильмы.
Но вдруг все чуть не пошло прахом: вышел закон, запрещающий принимать в институт абитуриентов без двухлетнего трудового стажа. Так советское правительство решило увеличить численность своей армии. После школы всех ребят забривали в солдаты. Мы ломали головы в поисках выхода. И нашли его: перевелись из дневной школы в вечернюю и, чтобы заработать стаж, устроились на Ленинградскую студию телевидения. Соловьев — экспедитором, а я рабочим в постановочную часть.
С помощью молотка и гвоздей я монтировал декорации в съемочном павильоне. Но главное — каждый день наблюдал, как снимают кино. Видел всех питерских и столичных знаменитостей от Клавдии Шульженко до Эдиты Пьехи. Используя свою близость к съемочной площадке, даже снялся в роли негритянского подростка рядом с великими артистами Черкасовым, Толубеевым и Луспекаевым в фильме «Шумят пороги Уэйкенго». Если выдавалась свободная минута, Сережа забегал в наш павильон. Его работа была более прозаической: он мотался то на склад, то на вокзал, то в аэропорт — возил яуфы с кинофильмами.
По вечерам мы ходили в кафетерий Елисеевского гастронома на Малой Садовой, получали в «автопоилке» желудевый кофе за три копейки и часами простаивали у одного из мраморных столиков. Местечко это было популярным — сюда заглядывал и наш общий друг Плотников, и Сережин одноклассник, ныне великий театральный режиссер Лева Додин. А за соседним столиком стояли ребята постарше, на которых мы смотрели снизу вверх, — молодые поэты Женя Рейн, Бродский, Бобышев. Им уже стукнуло по двадцать, и они были знакомы с самой Анной Ахматовой.
Как-то летом мы с Соловьевым, усевшись на велосипеды, уехали на несколько дней от родительской опеки на Карельский перешеек. По дороге остановились на пляже Финского залива. Когда я присел отдохнуть, Сережа, который не расставался с фотокамерой, сделал снимок.
Нашим кумиром был тогда Илья Эренбург. В своем автобиографическом произведении «Люди. Годы. Жизнь» он с любовью описывал Париж, рассказывал о великих художниках и писателях ХХ века, многие из которых были его друзьями. Эта книга стала для нас учебником жизни. Сидя на теплом песке, мы любовались серебристой рябью залива, белыми парусами яхт, скользившими над волнами, и говорили о прекрасной стране, в которой жили Арагон, Элюар, Пикассо, Дали, Шагал. Вглядываясь в морскую даль, я предложил Сереже: «Давай украдем яхту, уплывем во Францию и будем жить в Париже».
Я тогда за границей еще не был. А вот Соловьеву удалось пожить «за бугром». И не просто пожить, а оказаться в непосредственной близости от больших исторических событий. Сережин отец, советский контрразведчик, лично опекал вождя Северной Кореи Ким Ир Сена. Так что детство свое Соловьев провел в Пхеньяне, а товарищем его игр был сын вождя Ким Чен Ир, впоследствии принявший у папы руководство страной. Мальчишки часто выясняли между собой, чей отец главнее. Причем младший по возрасту Соловьев постоянно задирал более сильного Кима, за что получал от родителей нагоняй.
Сережа не ответил тогда на мое предложение по поводу яхты, только вздохнул. Но нам обоим далекая Франция сильно запала в душу. В своем воображении мы гуляли по Парижу и его окрестностям, изучали путеводители, любовались фотографиями Триумфальной арки и Нотр-Дама. Из фильма «Сена встречает Париж» помнили каждый кадр. Страна великих художников и артистов, родина кинематографа, законодательница мировой моды, прекрасная Франция была нашей мечтой.
Соловьеву удалось попасть туда раньше меня. Его отправили в Париж с делегацией кинематографистов в 1968 году. Тогда по Франции прокатилась волна забастовок, студенты захватили Сорбонну, левая интеллигенция требовала перемен. Париж бурлил. Из Москвы все это казалось нам воплощением Свободы, Равенства и Братства. «Повезло тебе, Соловьев! Увидишь Париж в разгар революции!» — напутствовал его я.
Советские газеты были заполнены тогда репортажами о противостоянии народа с полицией, и я представлял себе Сережу на баррикадах в Латинском квартале под революционным знаменем, которое сжимала в руках симпатичная полуголая француженка, изображенная на местной денежной купюре.
— Какие впечатления? Что там происходит? Как герои революции? — с нетерпением спросил я у вернувшегося на родину друга.
— Полные подонки! — огорошил меня Соловьев. — Подонки и варвары! — От неожиданности я потерял дар речи. А он продолжал: — Представляешь, они перемазали краской статуи в саду Тюильри возле Лувра, а весь город исписали своими лозунгами...
В этом был весь Соловьев. «Революционеры» подняли руку на его любимый Париж, и симпатия к ним мгновенно исчезла. Он романтик. Это заметно в каждом его фильме — и в «Мелодиях белой ночи», и в «Станционном смотрителе», и в культовой «Ассе».
А еще он страшно упрямый. Директор «Мосфильма» Сурин предложил Сереже снять в дипломной картине Марчелло Мастроянни, перед которым у студии была задолженность. Так ее проще было погасить. Заполучить мировую звезду в свой первый фильм — о чем еще можно было мечтать начинающему режиссеру?! Это открывало дорогу к мировому прокату картины, не говоря уже о ее показе на самых престижных фестивалях. Фильм с Мастроянни оторвали бы там с руками. Но Соловьев уперся рогом. В этой роли он видел только артиста Буркова, а не великого Мастроянни, которого считали за честь снимать Феллини, Антониони и Висконти. При всей симпатии к Сереже я таких фокусов не понимаю.
На многое в жизни мы смотрим по-разному, но это не мешает нам дружить долгие годы. Еще меня восхищает в нем умение находить выход из критических ситуаций.
В лихие девяностые годы на Московском кинофестивале, президентом которого он был, произошла жуткая история, грозившая международным скандалом. На премьерный показ американского боевика собрался весь московский бомонд, приехали голливудские звезды, зарубежные гости фестиваля. Пока они смотрели фильм, на улице произошла типичная для того времени бандитская разборка с перестрелкой из «калашей». Попавшие под пули братки валялись прямо на ступенях кинотеатра. Здание оцепили, приехали криминалисты. Сеанс подходил к концу, публику решили выводить через запасной выход. А что было делать с зарубежными звездами?! Оценив ситуацию, Соловьев приказал подавать машины к парадному подъезду. Перед выходом из киноцентра он обратился к гостям: «Друзья! В вашу честь мы подготовили небольшой перформанс — с помощью декораторов и реквизиторов воспроизвели на улице сцену из криминального русского боевика».
Рассаживаясь по машинам, иностранцы восхищались тем, с какой убедительностью мосфильмовские умельцы нарисовали пятна крови на ступенях, как живописно раскиданы стреляные гильзы, а главное, как достоверно выглядят «муляжи» бандитских трупов. «Перформанс» удался, и руководимый Соловьевым фестиваль продолжился.
Сережа рассказывал, что ему не раз приходилось принимать кардинальные решения на ходу. Расставшись с очередной женой, он остался без квартиры. Денег на новое жилье не было, а Госкино как раз искало режиссера на совместный советско-колумбийский фильм. Соловьев взялся за проект, даже не читая роман-первоисточник. А когда прочитал, то понял, во что ввязался. Ситуация осложнялась тем, что книгу написал бывший президент Колумбии. Что делать? Сережа сочинил сценарий, за который ему было не стыдно, от книги там остались лишь отдаленные мотивы. К великому удивлению, его сценарий высокопоставленному писателю понравился. Под такое дело Соловьев убедил президента пригласить на главную роль колумбийской красавицы свою музу — Таню Друбич, в то время студентку Московского стоматологического института. В Колумбию они отправились вместе.
Съемки фильма в далекой стране проходили в экстремальных условиях. С одной стороны, под пристальным взором местной мафии, а с другой — под неусыпным контролем представителей наших спецслужб, внедренных в съемочную группу. Чекисты иногда пропадали из вида, потому что их главной задачей были контакты с местной компартией. В этот момент оживлялись мафиози-контрабандисты, предлагавшие нам знаменитые колумбийские изумруды по сходной цене. Словом, приключений хватило бы еще на целый авантюрный сериал. В результате Соловьев снял одну из лучших своих картин, заработал на новую квартиру и женился на Тане.
Такие вот латиноамериканские байки рассказывал мне Сережа по дороге. Я отвечал ему историями из своей французской жизни. Время пролетело незаметно, и вот уже замаячила впереди золотыми огнями знаменитая башня. Мы въехали в Париж.
Вечером пошли на дипломатический прием. В особняке нашего посольства вручали Золотую медаль имени Шухова создателям тоннеля под Ла-Маншем. Но даже бретонские устрицы с золотистым шабли на фуршете не могли нас отвлечь от ностальгических воспоминаний.
Часто одни и те же события в наших рассказах выглядели по-разному. Каждый помнил свои детали, ставил свои акценты, которые дополняли друг друга. От этого картина прожитой жизни представлялась более объемной.
В моей записной книжке Сережа подвел итог: «Саша! Главное не смотреть на жизнь мрачнее, чем она на нас».
Многие знают Шиловскую как яркую актрису кино, звезду мюзиклов и телешоу. И вот новая грань — в февральском номере напечатаны ее автобиографические заметки. Требовательная к себе и другим, она предстает там девушкой с крутым характером. Но не все так однозначно, я бы добавил к портрету Аглаи несколько новых красок.
Мы с ней проехали пол-Европы на машине. Все началось с того, что я искал исполнительницу одной из центральных ролей для своего сериала «Кураж». Во время кастинга сделал ее фото. Снимок получился эффектным — загадочная улыбка дополняла облик уверенной в себе красавицы. Только в одном не совпадала она со сценарным образом: в моих представлениях героиня должна быть немного стройнее. Я постарался изложить свои пожелания тактично, чтобы не обидеть девушку. Даже обещал, если она достигнет нужных кондиций, поощрить ее походом в знаменитый ресторан «У поросячьей ножки». Аглая отреагировала мгновенно. Взяла авторучку и написала в моей записной книжке следующую расписку: «Я, Аглая Шиловская, актриса, торжественно клянусь режиссеру Александру Стефановичу, что к началу моих съемок в фильме «Кураж» — к 27.09.2013 — я буду весить 50 кг. И ни граммом больше, если я нарушу эту клятву, то во всем буду виновата сама. И вышеуказанный режиссер будет иметь право не снимать меня в своем кино. И не приглашать в ресторан «О Пье де Кошон» в Париже. А. Шиловская, 27.08.13 г.».
Ровно через месяц она встала на весы, и на дисплее высветились цифры 49,9! Аглая скинула почти десять килограммов и вызвала этим уважение всей группы. Ее, конечно, утвердили.
Она должна была сниматься со Збруевым, но Александр Викторович оказался занят. А поскольку фильм я делал в чем-то автобиографический, то продюсеры предложили мне сыграть самого себя. В кино это называется красивым словом камео. Так я оказался партнером Аглаи в картине.
Чтобы хоть немного соответствовать такой красавице, я тоже сел на диету. Похудел на целых четырнадцать килограммов и даже сделал себе небольшую пластическую операцию.
По сюжету герои фильма должны были на черном лимузине совершить путешествие по маршруту Москва — Петербург — Выборг — Хельсинки — Стокгольм — Копенгаген — Гамбург — Амстердам — Дельфт — Брюссель — Париж.
Наступило время съемок. На обвешанной камерами и микрофонами машине мы стартовали из Москвы. Я — за рулем, Аглая на пассажирском сиденье. Позади автобус со съемочной группой — гримерами, костюмерами, техниками, ассистентами. Снимали в режиме non-stop.
Мозг мой просто взрывался от количества разных задач, которые приходилось решать одновременно и на полном ходу: быть режиссером, играть актерскую роль, вести машину по нашим и зарубежным автострадам, выбирать красивые пейзажи для фонов, проверять свет и звук, следить за тем, чтобы маячивший позади автобус не оказался в кадре. При этом знать наизусть двести семьдесят страниц текста — наших с Аглаей монологов. Моя ненависть к написавшему их сценаристу не знала границ — а был им я сам.
И еще одна проблема: у меня не было контроля за отснятым материалом. Обычно после каждого дубля делается перерыв в съемке, изображение просматривается, вносятся коррективы в игру актеров, поправляется грим, свет и так далее. Но не в нашем случае. Если бы мы останавливались после каждого дубля, то приехали бы в Париж через пару месяцев. А нам на все про все было отпущено пять дней.
Тогда я обратился к своей партнерше: «Аглая, дорогая, выручай! Стань, пожалуйста, режиссером моей роли! Подсказывай, где нужно добавить эмоций, а где их поприжать, где потянуть паузу, где бросить на тебя влюбленный взгляд...»
Так мы и работали. Аглая делилась актерским опытом, иногда ругала за скованность или за перебор, но всегда это было к месту, точно и доходчиво. Я не удивлюсь, если когда-нибудь мы увидим фильм режиссера Шиловской.
Но и с непростым характером этой актрисы мне пришлось столкнуться. Из Хельсинки в Стокгольм мы плыли на огромном пароме «Силья лайн». Это целый плавучий город в тринадцать палуб высотой с множеством магазинов, ресторанов, баров, дискотек, казино, кино- и концертных залов. Ночью в одном из них мы должны были снять романтическую сцену с танцем наших героев. За ресторанным столиком отсняли подводку к ней и сидели в ожидании, пока местные артисты закончат свое шоу и освободят площадку для танцев.
Но шоу оказалось каким-то бесконечным. Около двух часов ночи я услышал из уст своей партнерши заявление: «Сегодня я нахожусь на съемочной площадке с утра, то есть уже шестнадцать часов. Вы собираетесь снимать еще часа два. А завтра начало работы в семь. Интересно, как я буду выглядеть, поспав всего три часа? Напоминаю, что в моем договоре установлен восьмичасовой перерыв. Спокойной ночи! Я пошла отдыхать в каюту!»
Тут мне захотелось убить любимую артистку, хотя формально она была права. Но вернуться на студию без нужной сцены мы не могли. Я принялся ее уговаривать — без результата. Разговор перешел на повышенные тона. В этот самый момент шоу наконец закончилось. Я крикнул: «Мотор!» — и потащил Аглаю на танцпол. Оркестр врезал рок-н-ролл. Аглая вырвала у меня свою руку, сбросила с ног туфли и босиком принялась отплясывать какой-то дикий танец, выражавший всю ее ненависть ко мне — к режиссеру-мучителю. Когда музыка оборвалась, она с гордым видом покинула помещение под аплодисменты всего зала. А мне было не до оваций. Произошедшее безобразие не имело ничего общего с лирической сценой, написанной в сценарии. Подбежавший оператор фильма шепнул: «Я на всякий случай снял все как репортаж. Может пригодиться, если будем объясняться в Москве».
За оставшиеся до следующего эпизода три часа я у себя в номере не сомкнул глаз. Лежал и думал, как выйти из этого положения.
В семь утра группа собралась на открытой верхней палубе, чтобы отснять очередной эпизод на фоне шведских фьордов и появившегося на горизонте Стокгольма. Одетая и загримированная артистка Шиловская сидела в шезлонге. Я обратился к ней как можно приветливее:
— С добрым утром, дорогая! Спасибо за вчерашнюю сцену!
— Это в каком смысле «спасибо»? — напряглась Аглая. Она ожидала продолжения скандала.
— Я всю ночь думал, что с ней делать. Может, героиня устроила ему сцену ревности? Ты как считаешь?
— Неплохой вариант, — улыбнулась Шиловская.
— Тогда придется диалоги к подводке переснять...
— Зачем? Можно их переозвучить, — предложила Аглая примирительно. — У нас ведь сценарист под рукой. Говорят, способный...
— А какая у нас артистка темпераментная и непредсказуемая... — подхватил я.
— Вы правы, дорогой режиссер, артистка классная! Только у нее вопрос: мы скоро снимать начнем? А то Стокгольм совсем близко...
Впоследствии мы действительно вставили эту взрывную сцену с танцем в фильм. Больше конфликтов на площадке у меня с Аглаей не было.
Всего проехали почти четыре тысячи километров. В пути, конечно, случались неожиданности. В Копенгагене нас арестовала полиция за езду по пешеходной зоне, но мы принялись объяснять, что снимаем фильм с русской кинозвездой, постоянно указывая на Аглаю. После пары ее неотразимых улыбок датские стражи порядка отпустили нашу машину, даже не выписав штрафа.
В голландском Дельфте снимали целый день, а потом долго искали, где бы пообедать. Настроение у голодной артистки испортилось. «Как бы она снова чего не выкинула...» — подумал я. Нашли наконец ресторан в красивом уютном доме на площади, поднялись по скрипучим ступеням на верхний этаж и устроились у окна с видом на канал. Аглая раскрыла меню, что-то в нем прочитала, и ее лицо озарилось счастливой улыбкой. Оказалось, что в этом доме жил сам Вермеер Дельфтский, величайший голландский художник.
Еще одна интересная сцена произошла в бельгийском Брюгге. Аглая предложила заехать в этот милый городок по совету своего отца, который жил там в свое время и перед нашей поездкой рассказал дочке о лучших его местах. Мы расположились на ужин под стеной замка и вдруг услышали русскую речь. К нашему столику подошли туристы. Поклонники, знавшие Шиловскую по мюзиклам «Граф Орлов» и «Монте-Кристо», выстроились в очередь за автографами. Возникло небольшое столпотворение.
В Париже Аглаю тоже ждал сюрприз. Туда прилетела Олеся Серегина, она послужила прообразом пронырливой журналистки, которую играла Шиловская. Некоторое время Олеся работала в одном из скандальных медиахолдингов, где по заданию редакции выведывала тайны российских звезд. Ее рассказы помогли мне сочинить сценарий этого сериала. Девушки вдоволь насекретничались.
Я выполнил обещание, данное Аглае. За столиком знаменитого ресторана мы сделали фотографию. Наши съемки в Париже закончились легко и весело, а за режиссерскую помощь отдельное ей спасибо.
Шиловская — одна из самых красивых, талантливых и востребованных актрис нашего кино. Недавно я говорил с Геннадием Хазановым. Он с восторгом отзывался о ее работе в телевизионном шоу двойников.
Я тоже слежу за успехами своей партнерши и отправляя ей эсэмэски, подписываюсь: «Твой верный шофер». Она заканчивает свои послания словами «Ваша любимая артистка».
Подпишись на наш канал в Telegram