Год назад ушел Димка. Казалось, страшнее уже быть не может, но дальше начался ад. Это был мой путь на Голгофу. Настоящая травля.
— Ксения, на одном из телешоу появился человек, который утверждает, что он — биологический отец Анфисы...
— В жизни женщины случается много всяческих перипетий. И только мать может со стопроцентной гарантией знать, кто отец ее ребенка. Несколько лет назад я подробно рассказала «Коллекции Каравана историй», как мы с Димой познакомились в Харькове, долго шли навстречу друг другу, сколько трудностей преодолели. «Когда у нас появилась Анфиса, — вспоминала я, — первое время она жила со мной в Харькове. Поскольку наш союз длительное время оставался для всех тайной, в прессе пошли слухи, что это мой «ребенок от первого брака». Ситуацию мы никогда не комментировали. «Анфиса — дочка Димы, а Дима — ее отец!» — подписываюсь и сегодня под каждым словом, тем более что тогда мой материал утверждал Марьянов. Дима — папа Анфисы. И точка!
Эту пыльную историю вытащили на свет журналисты. Больше ничего порочащего меня не нашли, хотя и пытались. На эфир звали моих друзей, но получили отказ. А человек, о существовании которого я напрочь забыла, согласился. Это было подло. Он не имел права трогать мою дочь, тем более что к ней ни юридически, ни морально не имеет отношения. Ни-ка-ко-го! Пришел, что называется, блеснуть лицом. Его там здорово отхлестали по щекам неприятными вопросами: «И как ребенку жить после ваших откровений?»
У меня растет Анфиса, и я стараюсь не распространяться на эту тему. Роман? Да, имел место. Браком этот кромешный ад трудно назвать. Я блестяще окончила университет, писала диссертацию. У меня было два увлечения — спорт и учеба. Находилась в каких-то стерильных условиях. И вдруг появляется этот «храбрый Гасконец». Такой вот роковой поворот.
Не хочу всуе поминать имя... Начнем с того, что даже фамилия, которую он назвал, — не его. Когда мы расстались, очень многое о нем вскрылось. Там материала на двадцать программ хватит! Достаточно опросить бизнесменов Харькова.
Мы прожили вместе меньше года. Но я вынесла за это время столько, сколько за всю жизнь не терпят. Говорила маме: «Как же он не понимал, что я совершенно нетронутое создание?! Ну топчись ты своими сапогами по другим, уже опытным, пожившим. Состоятельный, красивый гусар! Вокруг столько желающих. Ты же видишь — перед тобой эдельвейс!» Но меня никто не пожалел...
Эти отношения обернулись такой кровью, что при воспоминаниях о них мурашки бегут по телу. Не могу описать пройденные мной круги ада. Есть вещи, о которых нельзя говорить вслух. Страшнее человека я не встречала... В какой-то момент бежала от него сломя голову.
Кто он? Толком неизвестно — «человек ниоткуда». В доме не видела ни одной его детской фотографии — ни с родителями, ни в школе. Проследить жизнь Гасконца просто нереально.
Наша с ним история закончилась жутким псориазом: на фоне стресса у меня произошел гормональный сбой. Утром посмотрелась в зеркало и не узнала себя. Сто процентов кожи за один день покрылось коркой. Организм словно приказал: «Стоп, хватит! А теперь борись за свое выживание!»
Официальная медицина оказалась бессильна, мы кинулись к бабушке-травнице. Год я пила настои и втирала чудовищную мазь, счищая наросты обувной щеткой. Вся квартира пропиталась запахом дегтя. Потом все: как непонятно откуда взялось — непонятно куда делось...
Мой отец, начальник контрразведки Украины, мог стереть Гасконца с лица земли. Но не стал.
— Так не по-христиански... Вы расстались, он уже забыл о тебе.
— Вот увидишь, этот человек найдет момент и ударит в самое больное место. Запомни мои слова. Он никогда не простит, что я ушла сама.
Так и случилось: Гасконец выступил на телешоу, когда не стало Димы, и ударил. Не по мне, по ребенку. До того времени ни разу не объявившись. Тут же перезвонила отцу: «Скажи, что, я тебе не говорила этого?!»
Я называю его своим «идеальным врагом». Интеллектуал, мужчина огромного ума. Талантливый ресторатор, хороший коммерсант. Мой знакомый, который знал всю нашу ситуацию, встретился с ним, чтобы урегулировать ее, и через пятнадцать минут вышел... его другом. Удивительная способность влиять на людей, Гасконец блестяще владеет словом. Но уровень подлости... Идти на передачу и заявлять, что девочка, к которой ты не имеешь никакого отношения, твоя дочь?!
Этот волк в овечьей шкуре еще жалуется: помочь хочу, а меня, бедного, не пускают. Прекрасно зная, что к Анфисе не приблизится на пушечный выстрел. Ни-ког-да! Страдает на публику, не забывая пиарить свой ресторан, хвастливо демонстрировать собственный огромный дом и даже шкаф с клетчатыми пиджаками. И ведь не подумал, святоша, что завтра ребенку идти в школу, где будут задавать вопросы, калечащие детскую психику. Ни за что не спущу, что грязными сапогами потоптался на Анфискиной судьбе. Поднял тему, которую нельзя поднимать. Стану защищать дочку по закону. Я уже отрастила себе броню, зубы, коготки и буду бороться. Кроме меня заступиться за Анфису некому...
Отношения с Гасконцем были каким-то помрачением. И все же они готовили к тому, что мы с Димой в итоге будем вместе. А как только оба это решили, все остальное просто померкло. Ни одного факта из наших жизней мы с Марьяновым друг от друга не скрывали. Он знал, какая это для меня болезненная тема, и никогда ее не поднимал. Да и у Димы был такой длинный хвост любовных историй, что моя, единственная, была не в счет. Имя этого человека не произносилось у нас дома, поэтому не произношу его и здесь.
— А где был Марьянов, когда родилась Анфиса? Почему он сразу не записал ее на себя?
— Мы жили в разных городах, в разных странах. Я понимала, что отношения с актером — это непросто. Заставить его что-то сделать, посадить в клетку — невозможно!
У меня прекрасные родители. Крепкий тыл давал возможность ничего ни у кого не просить. Сказала: «Сама справлюсь». Миллионы женщин воспитывают детей без мужа, и я была готова к этому. Ни секунды не колебалась, оставлять ребенка или нет. Дала себе обещание, что первого аборта у меня не будет...
Рожала дочь в Харькове, свидетельство выдали в местном ЗАГСе. Я записала ее на свою фамилию, отчество тоже как у меня — Владимировна. Дима возник в жизни Анфисы, когда ей был год и девять месяцев. Я приехала в Москву. После этого он отправился в Харьков знакомиться с дочкой. В таком возрасте ребенок спокойно все воспринимает: у папы Димы много работы, он живет в другой стране. Один отец у нее уже был — так она называла дедушку. А теперь появился второй. Как хорошо! Сначала он для нее был Димой, но очень скоро стал папой Димой, а уж после — просто папой.
У меня сохранилось видео их первой встречи. Дима учил Анфису падать ему на руки со стола. Маленькая клепочка с двумя белыми хвостиками вначале приседала на корточки, а потом, зажмурившись, доверчиво прыгала на подставленные ладони. Анфиса обнимала папу за шею, и он кружил ее по комнате.
Слава богу, что в итоге получилось так, как получилось. Что там в Диминой голове замкнуло? Бог знает. Не могу сказать. Что-то, видимо, пересмотрел, понял, ради чего живет, работает, что оставит после себя. А еще, вероятно, пришло понимание, что отношения с «коньками» никуда не ведут. «Ледниковый период» в жизни Димы закончился. И все изменилось. Его прибило к моему берегу...
Начались мои поездки: две недели в Харькове, неделя в Москве. Когда мы воссоединились с Димой, я была уже другой, взрослой. Многое осознала — история с Гасконцем была дана не зря. Можно сказать, сдала школу жизни экстерном. Перескочила сразу из первого класса в одиннадцатый. Помню, как Дима, заглянув в мои глаза, поразился: «Неужели тебе двадцать два? Порой кажется, что ты старше меня».
— А как Марьянов завоевывал любовь своей дочери?
— Первое время я ездила к Диме в Москву одна, без Анфисы. Часто в разговорах у меня проскакивало: моя дочь... я родила... Дима каждый раз белел. А однажды жестко сказал: «Чтобы больше не слышал от тебя слов «моя дочь»! Это наша дочь!» Даже на телефоне сохранилось видео, как шучу:
— Ой, что я выродила!
А Дима серьезно:
— Она, видишь ли, выродила. Это мы выродили!
Никогда не лезу, не добиваюсь, не навязываюсь. Родила. Ращу. Хочешь — приезжай. Не хочешь — не надо. Димка четыре раза предлагал руку и сердце, когда мы уже жили вместе. Хотя до этого был один разговор. Стою я у окна родительской спальни в Харькове. Звонит Дима:
— Ты знаешь, родная, мне кажется, я тебя люблю...
Еле сдержалась, чтобы не закричать от радости, но как настоящая леди очень спокойно говорю:
— Приятно это слышать...
— Прости, только я никогда тебе не скажу: «Выходи за меня замуж...»
— Хорошо, что предупредил. Ну и слава богу! Ты же закоренелый холостяк. А я бы никогда не ответила тебе: «Да».
На этом и закончили, расставили все точки над i.
Месяца не прошло — Дима приезжает в Харьков. Едем с Анфисой на шашлыки — неподалеку от нашего дома лес. Была осень. Холодно. Малышка побежала греться в машину. И вдруг Дима становится на колено и говорит:
— Выходи за меня.
Это было настолько неожиданно, что я пролепетала:
— Конечно, Дима, конечно... выйду.
Ведь месяц назад он клялся: подобного никогда не будет. Не жди! А шашлыки, естественно, сгорели. Второй раз Дима просил моей руки на фестивале в Астане. Третье предложение делал в романтическом месте — в горах, расчувствовавшись после аудиокниги «Дневники Адама и Евы» Марка Твена. Последнее, четвертое — в Киеве на родительской даче. Уже официально попросил моей руки.
Тогда они с моим папой увиделись в первый и последний раз. Анфиса сделала для себя открытие и поделилась им с мамой: «Бабусенька, а ты знаешь, мне кажется, что мой настоящий папа — Дима. Потому что он спит с мамой, а папа Бик с тобой». Она до сих пор так называет дедушку — папа Бик. «Мамочка, как хорошо, что у меня два папы», — Анфиса никогда не говорит о Диме в прошедшем времени...
Надо сказать, что мои родители были не в восторге от нашего решения пожениться. Очень холодно реагировали, когда я начинала рассказывать о Марьянове. Это были три года войны. Пытались меня остановить, видели, что Дима — человек пьющий. Единственная любимая дочь, конечно они хотели мне счастья. Я сопротивлялась, на их доводы приводила контраргументы: «Ну ведь бывают случаи, когда соскакивают. Мы сможем!»
Тут еще подмешивалась папина ревность к Анфисе. Когда я была маленькой, он с семи утра и до десяти вечера пропадал на работе, так что назвать его примерным отцом не могу. А с Анфиской все по-другому. В статусе деда он буквально сошел с ума! Подруги даже интересовались: «Ксень, а ты не ревнуешь? С тобой папа так не возился». Да какой ревнуешь! Душа радуется, глядя на то, что Владимир Валентинович может быть таким нежным...
Сначала в Москву переехала я одна. Мы с Марьяновым затеяли долгий ремонт. В этой квартире жил когда-то Леня Барац с семьей. В одной комнате стояла огромная индийская кровать, на ней спать было невозможно. Первое время укладывались на полу на матрасе. И только после того как все привели в порядок, забрали Анфису. Ей исполнилось три года.
В конце 2015-го доползли до ЗАГСа. Я ничего не педалировала, инициативы не проявляла, мечты о белом платье не мучили. Мы еще не были расписаны, но Марьянов всем представлял меня как свою супругу. Вместе ездили на гастроли. Так хотел Дима. Он говорил: «Я тащусь от того, что называю тебя своей женой. Никогда в жизни не думал, что это такой кайф. Ты украшаешь быт, а не делаешь его рутинным».
Я человек абсолютно домашний, окружила его заботой. Готова была не выходить за порог, варить борщи и печь пироги. У нас не было ссор, кто моет сегодня посуду, кто кому подает чай. Все делала сама с удовольствием. Я — за мужчиной, согласна стать его тенью. Никогда не стремилась к публичности, боялась ее, избегала изо всех сил. Росла в другой атмосфере. Дочь военного, жизнь без софитов. Все выходы в люди происходили благодаря Димкиным уговорам. Он постоянно пытался меня показать, даже на сцену вытаскивал... Мама рассказывала, что на похоронах Марьянова к ней подошла женщина: «Марина, я никогда не видела, чтобы мужчина так хвастался женой. У него рот не закрывался: «А вот мы с Ксенькой, а вот Ксенька...»
При своей необычной внешности я старалась быть стильной, брала юмором, интеллектом. У меня нет ни курносого носика, ни круглого личика. Но мы знаем массу примеров, когда невинная девочка с распахнутыми глазами и длинными локонами вцепляется мертвой хваткой в горло. А за внешностью, может угловатой, мальчишеской, скрывается ранимое, нежное существо.
— И сколько длилась притирка двух таких разных людей?
— Достаточно долго — около двух с половиной лет. Фактически в семье появилось двое детей: мальчику сорок три годика, а девочке — три. И естественно, они стали рвать меня — каждый в свою сторону. Дима ревновал к дочке, капризничал: «Ксенька — моя, она должна сидеть рядом». А у Ксеньки маленький ребенок, который ежесекундно просит: «Мамочка, поиграй, мамочка, давай нарисуем бегемотика». Димочка же хочет срочно поговорить со мной о серьезных материях. Он все прекрасно понимал, но справиться со своими хотелками не мог. Обижался, настроение менялось: «Хочу, чтобы ты сидела со мной, говорила, молчала, спала». А тут появилось существо, которое тоже заявило права на его Ксю.
Постепенно все наладилось. Дима прекрасно видел, что я не хапуга, мне от него ничего не надо. А если ты ничего не просишь, тут сразу все и дают. Я не знала, где берут одежду. Этим занимался Марьянов. Он выбирал и покупал для меня духи, косметику.
Что такое любовь? Когда ты забываешь о себе и думаешь о другом, и наоборот — он забывает о себе и начинает думать о тебе.
Я слышала мнение, что Дима — жадный. Это повергало в шок. Некоторые его женщины, говорят, требовали бриллиантов и шуб. Одна из них была очень состоятельной особой. Дима рассказывал, что когда увидел ее сейф с драгоценностями, удивленно спросил:
— А почему ты это не носишь?
— Да уже надоело!
На день ее рождения он купил телевизор. Она так недовольно фыркнула, что Марьянов решил — это последний его подарок.
Он никогда не был очень богатым. Откуда эти сплетни? У артистов то густо, то пусто. Снялся в «Личной жизни следователя Савельева» — появились деньги в семье: делаем ремонт, поменяли машину, а дальше опять простой. Все не как у людей...
У нас и отношения были наизнанку. Ничего друг от друга не таили, не скрывали, говорили прямо в лицо. И шутки были довольно жесткие.
Не поверите, но в Москве не посетили ни одного музея, выставки, премьеры. Если сначала Дима тянул куда-то в гости, то потом нам нужны были только два стула на кухне. Мы так и просмотрели всю нашу совместную жизнь друг на друга. Мама одно время пыталась растормошить: «Ксения, ты живешь в цитадели культуры. Чего вы сидите дома целыми днями?»
Я как психолог хорошо знаю, что такое кризис отношений. Так вот, его у нас никогда не было! Никакого спада интереса друг к другу. Мы честно пытались быть обычными. Например, нас приглашают на день рождения, через пять минут начинаем с Димкой азартно спорить на тему Великой Отечественной войны. Вокруг танцуют, веселятся, а нам мешают музыка, люди.
— Пойдем домой?
— Пойдем.
Садимся на наши стулья и продолжаем спор. Дима, между прочим, отлично знал историю, у него был прекрасный преподаватель в школе, Марк Семенович.
— Мог бы стать историком...
— Димка пошел в артисты, потому что сохранил в себе ребенка. Актеры — люди с детской лабильной психикой. Это мгновенное переключение настроения: радость — гнев — любовь — ненависть. Никогда не знаешь, где шарахнет. Нужно быть всегда готовой к танцам на минном поле. Пересолишь борщ — он не скажет ни слова, хоть и ляжет спать голодным. А назавтра не дольешь два сантиметра чая в чашку — и тебе отсекут голову. На вопрос «Где лежит бумажка, которую я держал в правой руке четыре дня назад?» нужно дать мгновенный ответ.
— А вы не ревновали его к прежним дамам или поклонницам?
— Однажды села утром на матрасе, лежащем на полу, и сказала себе (я люблю с собой разговаривать): «Девочка, ты приехала из другого города, из другой страны. Ты не выдержишь груза его популярности. Всегда будут бывшие женщины, гастроли, на которые ты не сможешь ездить, съемки. Ревность тебя убьет. Тебе надо как-то с этим бороться!» И я придумала способ, назвав его «методом тибетских монахов». Как они набивают себе броню из кожи на руке, колотя по кирпичу, так и я решила набить мозоль на ревности. Стала мучить Марьянова расспросами обо всех его бывших женщинах. Непросто узнавать, что твой любимый человек не только кому-то принадлежал, но и что ему было с этим кем-то хорошо. Дима покорно рассказывал. Смотрит, а у меня слезы по лицу катятся.
— Дальше, дальше... — требую.
— Зачем ты это делаешь?
— Я тебе потом объясню.
В начале после каждого «сеанса» начиналась истерика. Но в какой-то момент просто отсекло: слово «измена» перестало пугать, потеряло прежний смысл. Мужчины по своей природе полигамны, в чем, по сути, ничего страшного нет. И когда ты это принял, осознал и успокоился, все меняется. Я с легким сердцем отпускала Диму на гастроли и съемки. Поначалу он удивлялся, а потом пришло время, когда Марьянова метлой из дома было не выгнать. Сам себе поражался: «Я хочу в семью возвращаться. Раньше садился на мотоцикл и наматывал круги, придумывая предлоги, чтобы не ехать к женщине, с которой роман. А сюда рвусь. Самое большое счастье, когда Сковородка (так он называл Анфису) выскочит из своей комнаты и с криком «Папа, папа!» повиснет на мне». Он даже на любимую рыбалку перестал ездить.
— Почему не хочешь? — спрашиваю.
— Только если с тобой.
— Это мужское увлечение, что я там с вами в комарах и кустах сидеть буду?
Диму несколько раз в компанию не брали: «Мы без жен, извини». У его друзей телефоны проверяются, а Марьянов гордился: «Я счастлив, что теперь кладу телефон экраном вверх. А ведь всю жизнь прятался по туалетам, чтобы послать эсэмэску. Ты меня научила не врать. Это так круто!»
О каждом звонке он мне рассказывал, поэтому, ребята, давайте не будем петь про дружбу с Марьяновым! После его смерти столько «не разлей вода» образовалось. А я могу на пальцах одной руки пересчитать тех, кто был с нами при жизни Димки: это Люба Толкалина, Линда Нигматулина, Виторганы, Мартиросян с женой, Аня Касаткина. Они не оставили меня и после его ухода...
Люба Толкалина с Димой очень похожи. Оба умеют мгновенно переключаться. Я ее называю Ветер. Однажды была смешная ситуация. Дима уехал на гастроли. Перед Новым годом звонит Люба:
— Очень хочу к вам с Анфисой приехать в гости.
— У нас только картошка, селедка и соленые огурцы.
— Какое счастье — соленые огурцы! Прекрасно, прекрасно!
Вечером звонит Марьянов:
— Приехала к вам Толкалина?
— Нет, может, она вдруг узнала про какой-то чудесный храм под Анадырем и полетела туда? Хотя сказала, что отправилась в мою сторону.
И за эту спонтанность обожаю Любу...
Утром я вскакивала раньше всех, чтобы привести себя в порядок, накраситься, приготовить завтрак. Димка еще был в кровати, Анфиска прибегала к нему поваляться на пять минут. Дочка ласковая, все время на нем висла, конечно, он впервые себя почувствовал настоящим отцом. Вечером Анфиса требовала, чтобы укладывал ее в постель, и обязательно просила:
— Папа, сказку!
Дима выключал свет, садился на кровать и говорил:
— Называй предмет.
Анфиса, недолго думая, выпаливала:
— Чайник!
А Димку только толкни и скажи «Поехали», он тут же начинал фантазировать:
— Жила-была семья... — придумал, как однажды дети нашли на чердаке старый чайник и принесли его домой. Приключения растягивались на несколько вечеров. В конце Диминой истории мы втроем плакали. Я подсаживалась на пол с блокнотом и записывала за ним слово в слово. У него была мечта издать как-нибудь книгу.
Диме очень нравился мой голос. Он часто просил читать ему вслух японские сказки: «Тебе бы на радио работать. Прекрасная дикция, ты очень хорошо артикулируешь. Едем на студию. Давай запишем мои сказки?» Планы, планы... Мы все время строили планы на будущее.
О чем бы ни мечтали, все начиналось со слова «завяжу». Разговоры о втором ребенке велись всю нашу совместную жизнь. Думали так: рожаем и тут же берем еще одного из детдома. То, что не завели малыша после Анфиски, мое решение. Я как женщина прекрасно понимала, что такое глубоко и систематически пьющий человек. Это не запои: месяц пьет, потом полгода нет. Ни одного трезвого дня за всю нашу совместную жизнь. Кроме, конечно, времени в больницах, где Марьянов лечился. Поэтому на все мольбы отвечала: «А ты представь — я беременная, да еще и с маленьким ребенком. Не дай бог с тобой что-то случится... Задумайся». Он задумывался. И на какой-то период разговоры стихали.
А еще мы говорили об Анфисином будущем: вот она вырастет, окончит школу, выберет профессию, у нее в Москве будет уже своя, взрослая жизнь. А про нас Дима мечтал: «Когда завяжу, накопим денежек и уедем на Алтай». Мы всерьез искали там домик. У нас была песенка, в тяжелые минуты обнимались и хором пели Бутусова: «Мы будем жить с тобой в маленькой хижине / На берегу очень тихой реки...» В конце меняли слова и перечисляли, где именно будет стоять наша хижина: на берегу океана, озера, болота...
На венке, который я положила на его могилу, была одна фраза: «Мы будем жить с тобой в маленькой хижине». Какая-то злобная бабка мне потом писала: «А вы видели, какой венок Марьянову принесли?» Тупая гусыня, это мой венок! Если так случилось, что наша хижина стоит теперь на берегу реки Вечность, значит, мы там встретимся. Недаром в одной из последних эсэмэсок Дима написал: «Я хочу прожить с тобой всю жизнь. И дальше... Ты — единственный человек, кого я хотел бы видеть ТАМ...»
Мы много говорили с ним о жизни. Он произносил очень пронзительные вещи: «А для чего это все? Меня не станет рано или поздно. Скорее всего, я уйду первым. У нас все-таки разница с тобой семнадцать лет». Надо сказать, мы часто думали о том, как это произойдет. Дима даже стихи сочинил, в конце есть строчки: «Настанет день, когда я не буду с тобой. Тогда сомкнуть ряды и держать строй!»
— А как к вам относились родственники Марьянова? Что поменялось после его ухода?
— Юрий Георгиевич никогда не приходил к нам в гости с пустыми руками. Постоянно приносил подарки Анфисе. Но он ни разу не попросил ее называть его дедушкой. Только по имени-отчеству и на «вы». И меня до последнего дня — только на «вы». «Татьяна» и «ты» — подчеркнуто обращался к своей второй невестке. Мы с Димой на Юрия Георгиевича производили впечатление нестабильной пары, слишком все напоказ. Он же любит тишину, «молчание» в отношениях. Свекор не почувствовал глубины нашей связи, а ведь чрезмерная открытость только из-за нашей близости происходила. Ему казалось, что ситуация шаткая, что я не задержусь рядом с его сыном. Когда в первый раз Дима при отце сказал, что хочет все переписать на нас с Анфисой, он чуть снова не поседел. Видела его реакцию.
— Ты себя заранее хоронишь?!
— Да нет конечно. Но я невечный...
А после похорон его родные от нас отвернулись. И на меня всех собак повесили. Может, так им легче жить. Я пыталась посмотреть на ситуацию их глазами. Первое время звонила брату Димы Мише, его жене Тане. Они не хотели разговаривать. Кстати, поведение Тани — самый большой удар, я считала ее сестрой. И вдруг такое. Словно нас с Анфисой похоронили вместе с Димой. Если это из-за наследства... Тогда им бы наоборот — следовало дружить со мной. Договориться всегда легче. Мне не за что благодарить этих людей. Нет надежды на мир.
Они вышвырнули нас из своей жизни как котят. Из прежних отношений я уходила, простите, в одних трусах. Ничего не требовала и не просила. Но сейчас надо думать не о себе, а о дочке. За нее я буду бороться. Игра ведется нечестная. Они наняли фирму, которая рассчитала стоимость имущества. У меня описывали ложки-поварешки, искали счета Димы, оценили квартиру. Давайте сядем и поговорим. Объективно эта квартира создавалась Димой для своей семьи. Вы хотите ее отобрать? Скажу жестко: Димка нас с Анфисой не защитил, а мог бы... Не успел, не подумал.
Неважно. Если продаем квартиру, тогда продаем и дом, который Дима с братом строили для отца. Потрясающий дом с рабочей баней на огромной территории. По их расчетам он стоит сорок пять тысяч долларов. Как сказал мой папа, увидев распечатку расчетов: «Покупаю завтра же!» А на нашу квартиру цену, наоборот, накинули. Встретила во дворе соседку, она говорит: «Ксюш, написали в газете, что твоя квартира миллионов сорок стоит. У нас такая же точно — так хоть бы двадцать дали». И оказалось, мне надо выплатить кучу денег Диминому отцу и Дане, чтобы здесь остаться. А я с трудом за коммуналку плачу...
— Ксения, а почему Анфиса не участвует в разделе имущества? Можно ведь сдать анализ ДНК...
— Дима не раз собирался ее официально удочерить. Но довести его до какой-то инстанции — это потратить полжизни! Максимум, который хочу доказать, что Анфиса росла на его обеспечении. Никаких ДНК! Хотя, по сути, что мне стоит? Раз — и четвертый наследник. Но как родную дочь унизить этим?! В ответ могу предложить: «А давайте публично возьмем у меня мазок!» Если Дима при жизни не сомневался в своем отцовстве ни секунды и не просил о ДНК, то после его смерти делать тест не считаю нужным. Больше никаких вопросов. Возможно, с наследством из-за этого будут проблемы. Я не цепляюсь за недвижимость. Что будет, то и будет. Значит, такова воля Димы. Не хочу насиловать судьбу.
В жизни Марьянова была история с ДНК. Как-то он ляпнул, что Оля Аносова, мать его первого ребенка, угрожала ему лишением родительских прав. Она хотела провести анализ, чтобы доказать, что Марьянов — не отец Даниила. «Дима, не сходи с ума! — успокаивала я его. — Посмотри на мальчика, он очень похож на тебя. Что вы творите? Дрязги у вас, а страдает сын!» И проявила инициативу: Даня стал появляться у нас дома, они общались с отцом. И Анфиса очень похожа на папу. Если посмотреть фотографии, то видно, что они в детстве — одно лицо. Вот лучшее ДНК. Это скорее в моем материнстве можно усомниться, а не в Димином отцовстве. Копия — Марьянов! Улыбка, глаза, жесты, юмор, артистизм.
— А почему вы не настояли, чтобы Анфиса получила фамилию отца, когда она пошла в школу?
— Всегда считала, что непорядочно мне об этом хлопотать, настаивать. Признаю, пустила все на самотек. Мне казалось, он сам должен оформить документы на ребенка. В августе, за два месяца до смерти, Дима снова завел разговор о ее удочерении:
— Я тебя очень прошу, займись этим.
— Хорошо, возьму для тебя список. А дальше пойдешь сам.
Как интересно, у меня на каждое событие всегда есть документальное свидетельство. Сохранилась «памятка» и об этом дне — маленькая вазочка на полке. Утром иду в юридическую консультацию у Курского вокзала. Мне выдали список документов. Перехожу дорогу, на парапете сидит бабушка. Перед ней на газетке «товар»: фарфоровая собачка, книжка и хрустальная вазочка. У меня последние пятьсот рублей: «Можно эту конфетницу?» Она завернула ее в газетку, положила в коробочку. Приношу домой, достаю вместе со списком. Говорю Диме: «Дальше и пальцем не пошевелю. Сам все собирай».
Нужно было взять справку из милиции, что не судим, медицинское свидетельство, сведения о доходах. А где же найти время, когда мы день за днем с алкоголем дружим? Месяцами у Димы был один и тот же распорядок: спим, потом едем в магазин, опять спим — опять магазин. Потом Дима перешел на доставку, чтобы совсем из дома не выходить.
— И все на глазах у дочери?
— То, что видела Анфиса, меня просто высекало... Так не хотелось, чтобы это ее коснулось. Меня-то, уже закаленную, можно в мясорубку бросать. А ее хотелось уберечь. Но не получилось.
У нас с дочкой очень доверительные отношения. Мы о многом говорили с ней откровенно. Объяснить, подать ситуацию, чтобы не так сильно травмировать, — еще можно, но полностью уберечь нельзя. И я переводила ужасы, которые она наблюдала дома, на анатомический язык. Объясняла, что в такие моменты происходит с папиным организмом. Переключала ее мозг с морального аспекта на медицинский: «Смотри, сейчас вырабатывается переизбыток ферментов, поджелудочная сходит с ума, и от этого рвота, а кровь идет скорее всего потому, что разорвался сосудик от большого напряжения. Это нормально. Не волнуйся». И Анфиса начинала наблюдать за происходящим не эмоционально, а как медик. Я нашла единственный способ...
Дима испытывал чудовищные угрызения совести. Их надо было заглушить новой порцией, иначе невозможно жить. Это замкнутый круг. Чувство вины его убивало.
Дочка, думаю, сделала выводы. Ситуация ее сильно закалила. Например сидим в компании и я увлеклась разговором с кем-то. Анфиса шепчет: «Мама, он пил водку, я видела». Этим страшным годом Дима развил у нее иммунитет. Он спас дочку и уберег от подобного сценария в ее взрослой жизни. Она лишена надежд, которые были у меня: «Я смогу, справлюсь, мы победим...»
Анфиса очень любила и продолжает любить Диму, папина дочь. У них были потрясающие отношения. Находясь в нормальном состоянии, отец все свободное время уделял ей. У нас много фотографий, где они танцуют, обнимаются, нежничают... Заходим недавно в булочную, Анфиса показывает на витрину: «Вот это пирожное мне папа всегда покупал втайне от тебя». Она у нас пухлячком растет, я сладкое запрещаю. А он баловал. Дима был для нее богом! Мама рассказывала, что летом в Киеве дня не проходило, чтобы она про него не вспомнила: «Папа делал то, папа сказал это...» Папа, папа, папа...
Они оба Стрельцы: Димка родился первого декабря, Анфиска — восьмого. При всей своей открытости никого к себе не подпускает. Очень стойкая и строгая внутри. К ней подобраться трудно, этим она в маму. А от Марьянова — абсолютный дар импровизатора. У меня его нет напрочь. Выхожу, например, на сцену у Виторганов, все умные мысли мигом улетают, стою заикаюсь. Анфиса же сразу начинает по-актерски импровизировать. Такие обороты! Такие перлы! Первый раз она выступила у тех же Виторганов, тост говорила. «Я так рада видеть ваши счастливые глаза. Ваша душа витает везде... Этим питаешься, этим живешь», — произносит маленький ребенок. Все сама! Как она говорит — «по наитию». Сцена — это ее. В Марьянова.
— Было предчувствие, что все закончится трагически?
— Для Димы каждый день был как лотерея: проживу — не проживу. Такая игра со смертью. В 2016 году, когда мы чудом «поймали» оторвавшийся тромб, он мог умереть. От переживаний у меня случилась вторая волна псориаза. Снова покрылась коркой. Через год она так же внезапно исчезла...
В сентябре, месяца за полтора до трагедии, единственный раз сказала Диме:
— Все, я от тебя ухожу.
Он не снимался, сидел дома и пил. Наверное, со стороны это выглядело как шантаж. Но он подействовал. Марьянов испугался:
— Не вздумай, я умру без тебя. Я сделаю все, что хочешь. Буду лечиться.
История попыток спасения — длиннющая, задокументированная. Мы ходили по лезвию ножа. Оксана Богданова, директор реабилитационного центра, в котором умер мой муж, недавно написала где-то, что «только я и Бик знаем, как на самом деле все было». Очень таинственно, с намеком. Елки-палки, да обладая даже элементарной логикой, можно понять, что я хотела одного — чтобы Дима жил и жил! Долго! Я разве идиотка? Был бы меркантильный интерес, оформила бы завещание, дождалась, чтобы он Анфиску наконец удочерил официально. Мы с ней даже гражданства российского не получили. Я осталась с кучей проблем и в море человеческой ненависти. Если хотела угробить, зачем мне тогда его нужно было лечить?
Друг Марьянова, который отвозил его в центр «Феникс», передал их разговор в машине — «Дима попросил подготовить завещание на вас. Так и сказал на прощание: «Прошу, займись этим вопросом». Ксюша, он дал два задания: начать оформлять удочерение Анфисы и завещание на вас двоих. Все будет хорошо. Там его вылечат».
И слава богу, что нет этого завещания! Меня разорвали бы в клочья! Да, придется что-то отдать, да, нам будет трудно. Пусть. Но то, что не их, от них уйдет, а то, что я заслужила, прибудет. Лучше отдам лишнее...
Поражает публика, которая всерьез считает, что я убила Марьянова — курицу, несущую яйца. А почему же все предварительно на себя не переписала? Зачем мне было заставлять Диму с Даней мириться? Чтобы теперь с ним и его дедом делить наследство? Это логика рюмочных и пельменных.
Все понимают люди, которые пережили похожую ситуацию. Я могла его бросить, но прошла все круги ада. Если бы у меня, как у человека расчетливого, была цель получить эту квартиру, давно получила бы. Достаточно было сказать: ухожу. Он бы все подписал. Тем более что сам неоднократно об этом говорил.
Сохранились три последних письма, которые Дима писал мне в реабилитационном центре. Слава богу, их передали после его смерти: «Родная, как же я хочу выскочить! Я долежу, возьмусь, доведу до конца. Ты была абсолютно права. Как же я тебе надоел, как ты до сих пор еще держишься! И не бросаешь меня».
Из Ксении Бик теперь пытаются сделать Вангу — мол, все просчитала заранее, предвидела. Но как я могла знать, что у него разорвется сосуд и произойдет кровоизлияние? У Марьянова стояла сетка, кава-фильтр, на нижней полой вене. Это была страховка, с ней люди живут. И поэтому его жалобы на боли в ногах я сочла за шантаж. А в реабилитационном центре, где он лечился, не забили тревогу. Меня туда не пускали, это режимное заведение, он не должен был давить на жалость. Много раз думала: а что было бы, забери я его? Сколько лет он мог еще прожить? Но то, что Дима долго не продержался бы, очевидно.
— Меня поразило, Ксения, что вы писали эсэмэски в реабилитационный центр, зная, что телефон у Димы отобрали.
— У нас была космическая связь. Я продолжала писать ему каждый день в надежде, что потом прочитает. И Дима успел, даже отправил ответ: «Я тебя люблю. Буду лечиться. Все будет хорошо».
В «Феникс» Марьянова взяли бесплатно, подозреваю, что у них был определенный рекламный интерес. Нашего друга там спасли, он уже четыре года прекрасно себя чувствует. Мы к тому времени перепробовали все: лечебницы, частные клиники — отдали кучу денег. Как-то утром звонит жена этого друга, а я еле живая: «Ты не представляешь, что у нас творится... Он ничего не хочет». Марьянов наотрез отказался кодироваться, вызвать домой доктора с капельницей. И она рассказала о «Фениксе».
Шестого октября Дима уезжал туда. Последнее, что сказала, обняв его:
— Люблю тебя.
— И я тебя, родная. Все. Поехали!
Он шагнул за порог. Пятнадцатого октября его не стало...
В этот день случилось нечто мистическое. Я в такие вещи не верю, но у меня фото сохранилось со временем и датой: 13.56, пятнадцатое октября. Анфиса прибежала на кухню: «Мама, скорее, у нас в гостиной мошки!» А я ненавижу насекомых. Захожу и ахаю: весь подоконник усыпан дохлыми мошками...
Последний раз говорили в десять утра, он попросил в клинике дать телефон. Сказал:
— У меня почему-то очень болят ноги.
— Что делать?
— Звони Саше.
Это был его мануальщик. Набрала ему:
— Дима жалуется на ноги, хочет, чтобы ты приехал.
— Так. Кава-фильтр стоит? Стоит. Все. Пусть не выдумывает, лежит и лечится.
В конце дня позвонила Богдановой:
— Оксана, добрый вечер. Как его состояние?
— Добрый вечер, Ксюш... Или не очень добрый... Дима умер.
Я начинаю хватать воздух ртом как рыба, выброшенная на песок...
После ухода Димы мне не хотелось жить. Я как психолог работала с суицидниками, обычно это способ манипуляции. А у меня появились мысли о смерти очень спокойные, трезвые. Вскоре поняла, что план одной не осуществить, обязательно нужен помощник. Главное, сделать так, чтобы не причинять боли родным. Исчезнуть, и все. Дошло до того, что эти идеи стали занимать львиную долю моего времени. И вдруг мысль: а что будет с Анфисой без мамы? Это испугало. И я стала минуту за минутой выжигать, гнать страшные планы.
Димка снился всего дважды. И оба раза у меня была истерика. Но хотелось видеть его каждый день. Я спрашивала у одного святого человека, почему он не приходит. Тот ответил: «Ты не готова. Каждое его появление — для тебя удар. Он тебя бережет».
Один из снов я запомню на всю жизнь. Захожу к Анфиске в комнату. Дима лежит на ее кровати в испачканных мокрой землей джинсах и почти засыпает. Подхожу поближе, пытаюсь что-то сказать и задыхаюсь, горло перехватило. Наконец вырывается:
— Почему тебя так долго не было? Куда ты делся?
А он устало отвечает:
— Сними, пожалуйста, с меня джинсы. Брось их в стирку, где-то я измазался.
...А потом началось расследование. Уже на первой встрече следователь отнесся ко мне очень по-человечески. Через неделю позвонил и спросил, как я себя чувствую. Это совсем не входило в его компетенцию. «Ксения, я все понимаю. Если будут угрозы, сразу звоните, мы поможем», — сказал он.
Сколько можно Димино имя полоскать? Я для того и появилась в публичном пространстве, чтобы прекратить спекуляции и сплетни. Больше обсасывать нечего. Даю официальный ответ на все домыслы и вопросы. Расследование закончено — забудьте! Дело передано в прокуратуру. Я с самого начала была признана потерпевшей стороной... И виновные в случившемся ответят по закону! Для этого следственной группой, мной сделано все!
Год назад ушел Димка. Казалось бы, страшнее уже быть не может, но дальше начался ад. Это был мой путь на Голгофу. Настоящая травля. По телефону, в соцсетях, письмах: «Ходи и оглядывайся, я тебя собью машиной», «Я тебя за волосы вытащу из Диминой квартиры. Ты сюда, хохляцкая шлюшка, приехала за «трешкой»...» Я вежливо объясняла — бесполезно. Меня даже не пытались услышать. Это как дальтонику объяснять, что трава зеленая.
Первое время я пропускала эти удары, принимала все близко к сердцу, умирала каждый раз. К моему горю примешалась еще и людская ненависть. Целых полгода после смерти Димы не открывала шторы. Темень круглые сутки, дневной свет раздражал. А дома каждый сантиметр пропитан памятью, каждый предмет. Берешь конфетку с полочки, и мысль как лезвие: «Димка привез из Ростова...»
Стоило утром открыть глаза, как начиналась паническая атака. Вдруг окатывает ледяной волной, становятся мокрыми руки и ноги, и хочется бежать куда глаза глядят. Пытаешься унять тряску и успокоить себя: никто в двери не ломится, Анфиска спит в соседней комнате. Но это не работает, успокоительные не берут. Однажды я решила коротко остричь волосы. Захотелось увидеть в зеркале «другого» человека, с которым не случилось трагедии...
Прошло время, и выработался иммунитет. Теперь уже неприкрытая человеческая ненависть скатывается с меня как вода с тела, намазанного маслом. Высшая точка лично моего роста на сегодняшний день — вновь обретенная способность расплакаться, глядя на свору одиноких, злобных, оголтелых людей. Как же им страшно! Как же они мучаются и мучают тех, кто рядом!
Были и маленькие победы. Приходили и такие письма: «Ксюш, мне так стыдно, прости...» Оказывается, людей можно переубедить. Надо только говорить с ними вежливо и спокойно, желая поделиться добром и теплом, напомнить им об их детях, мужьях и мамах, об истинной Боли, об умении уворачиваться от камней! У меня появилось много настоящих верных друзей, они пишут со всех уголков мира, поддерживают и дают защиту и силу. С каждый днем становлюсь сильнее и добрее. «Люби, прощай, радуйся, развивайся...» — я благодарна этой жизни за все!
— Как думаете, почему ваша с Димой история оказалась такой громкой?
— Его смерть была для всех внезапной. Молодой, здоровый, известный. Как можно умереть в расцвете сил? Никто не знал, какой на самом деле был нами пройден путь...
Димину проблему с алкоголем мы скрывали, хотя многие о ней догадывались. Актерская среда очень специфическая. Иногда на гастролях пытались его спровоцировать, прекрасно зная, что человек завязал.
Подходит коллега и протягивает бутылку коньяка: «Слушай, у меня руки скользкие, помоги открыть». Или другой товарищ сочувственно говорит: «Я тоже бросил. Могу дать совет, как с этим боролся. Наливаю водку и просто нюхаю. Вот увидишь, тебе станет легче», — и подносит к носу стакан.
Я чуть его не выбила из рук: «Зачем, скажи, зачем ты так делаешь?! Ты же знаешь, как это тяжело!» Вроде и не придерешься — друг из добрых намерений дает «совет», но я-то знаю истинную причину.
Тогда мы уговорили Димку закодироваться на полгода. К нам домой приехали продюсер Марьянова с сестрой, его агент, папа, то есть люди, которые теперь катят бочку. Помню, как я сказала: «Меня устроит даже час, проведенный без алкоголя!» Это была ежедневная борьба за Диму. День прошел — моя победа, другой прошел — вторая моя победа...
За эти полгода Марьянов изменился, снова вошел в форму. Я заставила его пойти в спортклуб, он подтянулся, начал качаться. Но настроение царило мрачное, не спал ночами, был как сплошной нерв. Я всячески пыталась развлечь, чем-то занять. Мы ездили в торговый дом на Новой Риге и гуляли по пустым залам, катались по ночной Москве, наматывая круги по улицам. «Ой, смотри, какой вид! Давай сфотографируемся. Пошли в кафе чаю попьем», — тормошила его. Дима мрачно кивал. «Родной, должно пройти время. Это выходит алкоголь», — говорила я.
А он ждал, буквально дни вычеркивал, когда закончатся эти мучительные полгода. Недели не прошло — позволил себе невинный бокал вина. Я сразу поняла — все! Потом полбутылочки вина, бутылка, две, сто граммов виски. И понеслось...
— Но почему вы не ушли? Почему терпели?
— Есть люди, у которых сильно развит инстинкт самосохранения, они предпочитают спасаться бегством. Может, и правы. Но я не такая. У меня настройками не предусмотрено задней скорости — только вперед. Я прошла весь путь с Димой до конца. Если бы оставила его, то от чувства вины уже выбросилась бы из окна.
Ну как на любимом человеке поставить крест? Я верила, что спасу. Услышала от знакомого, который служит в храме, совет: «Сорок дней читаешь «Отче наш» утром и вечером, держишь строжайший пост». И тут же с рвением приступила к выполнению, хотя и не отношусь к очень верующим. Я тогда сбросила семь килограммов. Чтобы не сбиться со счета, положила на тумбочку у кровати сорок зубочисток (они там до сих пор так и лежат) и читала «Отче наш» у зажженной лампадки. Дима был потрясен: «Ты за меня молишься? Ради меня все это делаешь?! В голове не укладывается». И однажды не выдержал, встал на колени рядом.
Конечно, Дима пытался бороться. Но казалось, он собой не управляет, словно кем-то загипнотизирован. Не хочу мистифицировать ситуацию, но мне как-то позвонили и сказали, что одна женщина, которая хотела его вернуть, ходила к колдунье. А может, это и правда? В последний год жизни утром встанет — сразу же хватается за стакан. «Ты можешь поймать этот момент и сказать себе: «Нельзя!»?» — умоляла его. Но он уже совершенно безвольно вливал в себя бутылку за бутылкой. Я обыскивала карманы его многочисленных курток, содержимое найденных бутылок выливалось в раковину. Наивная! Не понимала еще, что это борьба с ветряными мельницами. Через два месяца после ухода Димки нашла в кухонном ящике с инструкциями, который сто лет не открывала, мерзавчик. А еще бутылочка обнаружилась между подушками дивана. Что я могла исправить?
...Надо было учиться жить заново, без Димы. На лето отвезла Анфису к бабушке в Киев. И оставшись одна, пыталась занять себя хоть чем-то. Получила диплом по испанскому (это, к слову, мой пятый язык, если считать русский), а еще мотокатегорию. Дима был страстным мотоциклистом. Он и меня пытался заразить этим. Однажды прокатилась сзади на его «харлее», через двести метров слезла и сказала, что домой пойду пешком. А тут взяла и села на мотоцикл. Димка, ты бы мной гордился!
До сих пор очень часто разговариваю с ним, он для меня живой. В годовщину нашей свадьбы не поехала на кладбище. Потому что ТЫ НЕ ТАМ. И снова села писать Диме письмо: «Я вспоминаю, как рано утром мы с Анфисой бежали делать ей прическу, как радостно, спокойно и весело я готовила это действо. Как Михаил Полицеймако не раздумывая сказал: «Друг! Я вам проведу офигенную свадьбу! Молодцы какие!» Как выбрали в ЗАГСе дату:
— А давай первого сентября? А-а-а! Это же День знаний!
— Ну давай второго.
Как легко и без всяких заморочек мы жили все эти годы. Как никто не смел в твоем присутствии не то что словом, а взглядом не тем посмотреть на меня или малышку. Как ты по утрам подкрадывался и отвлекал от приготовления завтрака, а я шипела.
— Ну ладно, вообще молчать буду! — говорил ты, а я кидалась тебе на шею и тараторила:
— Не-не-не! Не молчи!
Сколько было гостей и родных каждый божий день у нас дома. Как мы им заворачивали мясо и салатики с собой, «потому что прилетел с гастролей, а в холодильнике пусто» и «потому что нет же любимой, как у тебя, Марьянов».
...Я молодец, честно. И малышка молодец. Ты гордился бы, я уверена. А вдруг ты правда все видишь? Тогда получается, что видишь и все, что происходит вокруг нас... А я бы не хотела этого. Но вот что скажу: не выйдет! Ни у кого из них не выйдет! Так вот, любимый мой, слышишь? Я ДЕРЖУ СТРОЙ! Твоя Ксенька-пенька».
Подпишись на наш канал в Telegram