— А-а-а-а! Спавший в соседней комнате камердинер Михеич заворочался на жесткой кушетке, недовольно засопел и... не проснулся.…— А-а!..Грохот, звон разбитого стекла, неразборчивые причитания — камердинер наконец вскочил с узкой французской кушетки и опрометью бросился в спальню барина. Граф Ростопчин лежал на полу: он свалился с постели и, словно попавшая в невод огромная рыба, не просыпаясь, барахтался среди сбившихся в кучу одеял и простынь.
Михеич знал, в чем дело: во сне к барину опять пришел призрак и начал его терзать. Федор Васильевич пытается выкарабкаться из кошмара, но у него ничего не выходит.
— …Убери руки, щенок! Не убивай! На помощь!..
Тут барин захрипел, и Михеич начал делать то, что всегда помогало: смочил носовой платок холодной водой из стоявшего на прикроватной тумбе стакана, обтер его сиятельству лицо, приподнял ему голову и деликатно похлопал графа по щекам. Федор Васильевич Ростопчин открыл глаза, обвел мутным взглядом спальню — обитые нежно-голубым штофом стены, резную мебель красного дерева, тяжелые портьеры — и сказал камердинеру, что им пора возвращаться домой. Михеич молча кивнул и подумал, что круг замкнулся: граф бежал из России, чтобы вылечить расстроенные нервы, объехал пол-Европы и обрел успокоение в Париже. Кошмар не возвращался 8 лет, но если все началось снова, то чего ради им жить за границей? Не в Африку же их сиятельству бежать от своего призрака…
Меж тем граф Ростопчин сидел, привалившись к ножке огромной резной кровати, и судорожно глотал воздух. Человек, которого он приказал убить много лет назад, опять душил его во сне. Когда сон начал отступать, расплывающийся и тающий призрак, разжимая сомкнувшиеся на его горле холодные пальцы, шепнул, что теперь его не оставит.
На следующий день за завтраком граф сообщил, что через неделю отправится домой. Дочь Софья немало удивилась заявлению папеньки — она слышала об этом впервые, ей казалось, что отцу хорошо в Париже. Зять, граф Эдмон де Сегюр, бывший наполеоновский паж, напротив, понимающе кивнул: ну да, конечно, великие люди встречают старость на родине... Может, спаситель России, организатор великого московского пожара чувствует приближение смерти и хочет, чтобы она пришла к нему на отеческой земле? Граф Сегюр благоговел перед тестем, втайне записывал его высказывания и собирался издать посвященную ему книгу. Он уже решил, как она будет называться: «Жизнь графа Ростопчина, губернатора Москвы в 1812-м». Федор Васильевич был бешено популярен среди парижских роялистов, считавших его одним из победителей Наполеона, и Эдмон Сегюр не сомневался в том, что его книгу прочтут.
Семь лет назад на благотворительном балу его представили Софи Ростопчиной. Граф Сегюр, протанцевав с Софи два танца, обнаружил, что влюбился с первого взгляда, познакомился с ее отцом и стал частым гостем в их парижском доме. Матушке в Нормандию он писал, что в сегодняшней Франции таких людей нет, что отец Софи напоминает ему легендарных героев древности или рыцарей Фронды: он безупречно воспитан, но за этим чувствуются непомерное честолюбие и бешеные страсти.
Эдмон Сегюр расспрашивал русского вельможу о московском пожаре — как его помощникам удалось сжечь огромный город... не было ли жалко жителей... что сказал об этом царь? — но старый граф немедленно заговаривал о другом, а его лицо приобретало такое выражение, что молодому человеку становилось не по себе. Вскоре он сделал предложение Софи, девушка ответила согласием. Ее отец благословил влюбленных и подарил дочери прекрасное поместье в Нормандии, усадьбу Нуэт. Прежде Эдмон был ничем не примечательным обычным дворянчиком, теперь его тестем стал сам знаменитый граф Ростопчин, знакомством с которым гордились многие. Погубивший великую армию Наполеона московский пожар стал одной из французских легенд, и когда Ростопчин приехал в Париж, его завалили визитными карточками и приглашениями, но граф общался лишь с избранными. Впрочем, интерес к нему не угасал. Театр Варьете, где он абонировал ложу, из-за этого собирал хорошую кассу: билеты раскупались, поскольку парижане хоть краешком глаза хотели взглянуть на великолепного скифа, таинственного и жестокого графа Ростопчина. Но теперь тесть уезжает, и Эдмон Сегюр наверняка утеряет положение в обществе… Ничего, дело поправит его книга.
А его жена, сполна унаследовавшая отцовский ум и относившаяся к мужу с ласковым пренебрежением, как к большому ребенку, смотрела на отца во все глаза и не могла понять: что он чувствует и зачем собирается возвращаться в Россию, если там его ненавидят?
2 сентября 1812 года по приказу графа Ростопчина полицейские и выпущенные из тюрем колодники начали поджигать Москву, а дальше все покатилось, как пущенный с горы снежный ком. Город жгли французские мародеры и русские патриоты, каторжники и оккупанты, не умевшие обращаться с русскими печами. Наполеону пришлось несладко, но десятки тысяч москвичей потеряли все, что у них было, и виноватым в этом они считают ее отца. Кто-то обеднел, другие пошли по миру, бывшие дворянские кварталы перешли в руки купцов-нуворишей: война забылась, но сгоревший домик до сих пор жжет душу, и тот, кому он принадлежал, желает зла ее отцу по три раза на дню, во время каждой молитвы. Так зачем ему возвращаться в Россию?
Софи слушала отца и чувствовала: тот и сам не верит тому, что говорит, — его-де одолела тоска по родным пенатам — поместью Вороново, огромному, благоустроенному, с похожим на дворец усадебным домом и уютным голландским павильоном на берегу пруда, он соскучился по старым друзьям, белым петербургским ночам и малиновому перезвону московских колоколов… Все это выдумки, не сомневалась Софи, дома его ждут всеобщее отчуждение и царская немилость...
Софи плохо помнила 1812 год. Перед тем как в город вошли французы, в доме постоянно были гости, и она слышала, как некоторые из них говорили маменьке, что ее отец — великий человек. Потом отец отправил семью из Москвы, затем город сдали, перед этим во дворе дома произошло что-то ужасное. О том, что тогда случилось, она знала немного. Толпа кого-то разорвала, при этом вроде бы присутствовал папенька… Он ни в чем не виноват, — так ей говорила мать, — но вину все равно взвалили на него, постарались враги, которых у отца всегда было множество.
...Стоявший за спинкой графского стула камердинер Михеич по-французски не понимал, но о чем идет речь, догадывался. Михеичу хотелось повидать Москву, но барское решение он не одобрял. Камердинер вырос со своим барином: в детстве они вместе играли, потом он был мальчиком на побегушках, лакеем, денщиком, со временем стал правой рукой графа Ростопчина, и в 1812 году через него проходили все его распоряжения. Михеич был тенью московского главнокомандующего, он постоянно сновал между его дворцом на Большой Лубянке и губернаторской резиденцией на Тверской, домами обер-полицмейстера и военного коменданта. С тех пор прошло немало времени, и все же здесь, в Париже, его поразили добродушие, легкомыслие и незлобивость французов.
В 1812 году барин рубил сплеча, не думая о щепках, и камердинер боялся, что в Париже его убьют.
Михеич помнил, как граф чуть не запорол собственного повара-француза, с небольшого ума при поварятах похвалившего Наполеона: ему дали сотню розог, а потом отправили в Сибирь. Барин велел выслать из Москвы многих живших в городе французов. Их отправили в Нижний Новгород на барже по Москве-реке с тем, что людям удалось взять с собой, без казенной провизии. Как они выжили и добрались до Нижнего, Михеич не понимал.
Когда Кутузов решил сдать город и через Москву потянулись отступающие войска, Михеич сбил ноги, бегая по полицейским участкам. Граф велел ему проверить, на месте ли квартальные и готовы ли колодники, которым велел присягнуть на иконах, что они не побоятся жечь дома. Рожи у квартальных были самыми каторжными, оборванные, испитые колодники внушали привыкшему состоять при барах Михеичу ужас, но ни те, ни другие ни подвели — Москва запылала. После, когда барин состоял при главнокомандующем, Михеич слушал рассказы о том, что творилось в городе и окрестностях, и ему делалось страшно. Колодники жгли и грабили дома, разбойничала и брошенная барином на произвол судьбы полиция. Михеич ждал беды, но та миновала: после войны царь посчитал, что граф действовал верно. Он одобрил все, кроме одной вещи, которой Михеич не придавал особого значения. Но она-то и погубила Федора Васильевича, из-за нее он потерял сон и покой, оставил Россию и отправился в чужие края.
Старый слуга знал, почему барин решил вернуться домой, не одобрял этого, но понимал, что поступить иначе граф не может. Давным-давно, когда они были детьми и вместе играли, старый солдат, бывший ординарец батюшки Федора Васильевича, отставного майора, вырезал им деревянные сабли, учил ездить верхом и рассказывал байки о старых боях и походах. Он говорил, что убивать в бою не страшно, но совсем другое дело — лишить жизнь безоружного: за это всегда приходится платить. Видно, граф решил, что пришла пора подводить итоги… И Михеич подлил вина в опустевший бокал Ростопчина.
...Графиня Сегюр смотрела на постаревшего, исхудавшего, растерявшего былую стать отца и думала, удастся ли ей увидеть его снова, после того как он уедет и их разделят сотни верст, и вспоминала свое детство и долгие зимние вечера в занесенном снегом, отрезанном от мира Воронове. Вся семья собиралась в гостиной — дети располагались на зеленом бархатном диване, отец сидел в своем любимом вольтеровском кресле за большим столом и читал вслух басни Лафонтена. Матушка играла на старом клавесине, в камине потрескивали березовые поленья... Ощущение уюта, покоя и защищенности останется с ней навсегда. Отец был моложав и подтянут, матушка хороша собой. У них было богатство, 8 прекрасных детей, завидное положение в обществе. В прошлом, о котором София Сегюр знала по рассказам матери, у родителей была страстная, внезапно вспыхнувшая любовь, доводившая отца до изнеможения, чуть ли не до обмороков. Екатерина Протасова слыла одной из первых петербургских красавиц, была хорошо образована, вокруг нее вилось много кавалеров, и Ростопчин, оглушенный любовью, считал себя недостойным своего идеала. Он-де незнатен и некрасив, его богиня заслуживает лучшего…
Запинаясь и краснея, ни на что не надеясь, отец сделал предложение — и был поражен, когда она ответила «да». Катенька Протасова была сиротой, опекавшая ее тетка, кавалерственная дама, любимица императрицы, не хотела такого зятя, но все решило заступничество благоволившего к отцу цесаревича Павла Петровича. Они поженились и были счастливы, а потом отец взлетел так высоко, как никогда и не мечтал: стал министром, кавалером многих орденов, но главным для него по-прежнему оставалась семья. Софи вспоминала годы пришедшейся на ее детство отцовской опалы, когда он, отлученный от власти и двора, безвыездно сидел в Воронове. Тогда любовь ее родителей обрела второе дыхание, в поместье они выстроили свой собственный маленький рай.
Детей отец воспитывал по-спартански: свою постель она стелила с трех лет, умывалась холодной водой, стол был самым простым: черный хлеб, щи, молоко. Их приучили к лишениям с младых ногтей, зимой температура в их спальнях не поднималась выше пятнадцати градусов, но дети не замечали неудобств. Перед войной император Александр вернул отца из опалы, назначил московским главнокомандующим, облеченным огромной властью, и прежней жизни пришел конец. Во время войны Ростопчину было не до семьи, а после наполеоновского нашествия он стал другим человеком...
В тот вечер граф Эдмон де Сегюр составил план будущей книги: детство, служба Отечеству, ранний взлет, царская немилость, старость в изгнании... Он опишет, как тесть воевал с турками под командованием Суворова, как появился при дворе Екатерины II. Императрице пришлись по душе его быстрый ум и острый язык — молодой Ростопчин быстро стал своим человеком на ее малых эрмитажных вечерах. Потом его определили на службу к нелюбимому сыну царицы, цесаревичу Павлу. Те, кто хотел сделать карьеру, тяготились этой обязанностью: войти в милость у Павла значило навлечь на себя подозрения при большом дворе. А Федор Ростопчин служил наследнику не за страх, а за совесть. Однажды послал отлынивающим от поездок в Гатчину придворным письмо, которое сразу пошло по рукам: в нем Ростопчин пенял на то, что упомянутым лицам не давало исполнять свои обязанности,— лень, позорную болезнь и содержанок. Князь Барятинский вызвал его на дуэль, а императрица отправила в ссылку. Когда цесаревич стал государем Павлом I, вчерашняя опала обернулась потоком милостей: Федор Ростопчин стал графом, управлял военными делами, определял внешнюю политику. Однако запутавшись в придворных интригах, он угодил в новую опалу, продолжившуюся и при следующем царе, Александре I. Затем он стал во главе Москвы и сжег ее перед приходом великой армии, заслужив громкую славу. Теперь его имя знают во всем мире, и только дома, в России, у него много недоброжелателей.
Закончив работу, Эдмон Сегюр посыпал рукопись просеянным песком из серебряной песочницы, аккуратно стряхнул его в стоящую под столом корзину и убрал бумаги в бюро. Он вошел в спальню жены, нагнулся и поцеловал пахнущие жасмином волосы, взглянул на отражение в зеркале и бог весть в какой раз подумал о том, что у нее необыкновенное, скифское лицо: скулы широкие, рот большой, брови вразлет — но какая же она при этом красавица! Его тесть в это время лежал в постели, боясь уснуть: вдруг к горлу опять прикоснутся холодные пальцы призрака...
В Москве на Большой Лубянке Ростопчина ждал дом 14: граф купил этот городской дворец, когда его начали прочить в московские главнокомандующие. Раньше он принадлежал князю Волконскому, до этого здесь располагался Монетный двор, еще раньше домом владели Голицыны. Они унаследовали его от знаменитого князя Дмитрия Пожарского, спасителя России во время Смутного времени.
В 1812 году у ворот постоянно стояли кареты. К Ростопчиным с утра до вечера заезжали сливки московского света: отставные генералы, фрейлины Екатерины Великой и ищущая протекции молодежь. Федор Васильевич умел очаровывать, его шутки становились поговорками. С каждым граф разговаривал по-своему. Отличившемуся под Очаковом отставному бригадиру расскажет анекдот о Наполеоне, напишет на его лубочном портрете неприличный стишок и пририсует злодею рожки. Беседуя с близким другом, умницей и эрудитом графом Воронцовым, будет оригинален и глубок, а искателю чинов чего только не наобещает — и все уйдут от него очарованными.
Никто не догадывался, что в этом доме давно нет мира и семейного лада. Граф из-за государственных дел все реже бывал с женой, и графиня Екатерина Петровна втайне приняла католичество. Она поставила под удар карьеру мужа, и он ей этого не простил.
…Дорожная карета, купленная Ростопчиным у лучшего парижского мастера Дефранса, была настоящим домом на колесах. Раскладное спальное место и медная грелка, удобный походный урыльник, полка для книг, маленькая кладовая для взятых в дорогу продуктов, мягкие, легко проглатывающие дорожные выбоины рессоры — в такой карете можно объехать половину Европы и не утомиться в дороге, но граф Ростопчин не получал удовольствия от путешествия. Чем ближе была Россия, тем тяжелее делалось на душе: он уехал из страны, потому что его измучили недоброжелатели, но не это было главным. Федора Васильевича погнало в путь обернувшееся ночными кошмарами ужасное воспоминание, память об опрометчивом, на всю жизнь запятнавшем его поступке...
Когда французы вот-вот должны были войти в город, к его дворцу на Большой Лубянке подошла толпа вооруженного чем попало московского простонародья: Ростопчин долго обещал москвичам, что сам поведет их в бой, и вот люди решили, что время пришло. Граф не собирался умирать во главе оборванцев, на заднем дворе его ждала лихая тройка, но народ все прибывал. С каждой секундой бегство становилось все опаснее, разъяренные москвичи могли разгромить и разграбить дом, вслед за этим почти наверняка начался бы мятеж... И тогда граф разыграл эффектную сцену.
Из тюрьмы привезли арестанта, купеческого сына Верещагина, переложившего на русский напечатанные в немецких газетах послания Наполеона и переписавшего их от руки. Граф сказал, что это тот самый злодей, из-за которого гибнет Москва, велел солдатам рубить Верещагина саблями, а потом отдал его толпе. Купеческий сын успел сказать: «Грех вашему сиятельству будет…», но тут его рубанули по голове, начали топтать ногами, потащили по улице. Толпа покатилась дальше, и московский главнокомандующий спокойно выехал из города. Позже французские солдаты разогнали поверивших Ростопчину москвичей картечью.
Шла война, горела Москва, он не вспоминал о попавшем ему под горячую руку Верещагине, а потом царь попенял ему за эту смерть и пожаловал отцу купчика бриллиантовый перстень и двадцать тысяч рублей. Санкционированная Ростопчиным расправа была признана убийством, и у врагов появился новый козырь. Но ужаснее всего, что Верещагин начал приходить к нему по ночам, отчего граф кричал, задыхался и просыпался в слезах.
Дорожная карета ехала по вымощенным булыжником европейским шоссе, приближаясь к границам Российской империи, кошмар, в котором графа душил убитый, не возвращался, и Ростопчин приободрился. После пограничного шлагбаума с двуглавым орлом пошли совсем другие дороги — на российских ухабах карета раскачивалась, словно попавший в бурю корабль, и Федор Васильевич проклинал казнокрадов-инженеров и пьяниц дорожных смотрителей. Наконец карета мягко покатила по выложенной дубовыми торцами московской мостовой и остановилась у парадного подъезда дома на Большой Лубянке. Навстречу ему вышла жена — постаревшая, располневшая и все же похожая на ту девушку, которую он когда-то полюбил.
Отныне Ростопчин решил жить для семьи, собирался продолжить свои мемуары, а то, что император так и не вернул его на службу, графа больше не волновало. День шел за днем, и казалось, отстроившаяся и похорошевшая Москва не держит на него зла. Но однажды, проезжая в карете по Кузнецкому мосту, он увидел бредущего по тротуару отца Верещагина. Купец постарел, ссутулился, был бедно одет. Ростопчину вдруг показалось, что Николай Верещагин увидел его сквозь оконное стекло...
В ту же ночь ему опять приснился кошмар, а еще через день захворала младшая дочь Ростопчина Елизавета. Позже будут говорить, что граф не перенес ее смерти, почему-то виня в ней себя, — хотя как он мог быть виноват в том, что девушка слегла от чахотки? Болезнь развивалась стремительно, и через несколько месяцев Лизы не стало. Вскоре после смерти дочери графа разбил паралич, он потерял дар речи. По ночам несчастного били судороги, родным казалось, что его мучают страшные сны. Врачи давали снотворное и успокоительное, но лекарства не помогали. Граф ждал смерти как избавления, и та пришла меньше чем через месяц. На своем надгробии он завещал выбить надпись:
«Среди своих детей
Я отдыхаю от людей».
...Муж его дочери, граф Сегюр, написал свою книгу, но «Жизнь графа Ростопчина…» большим успехом не пользовалась — французы нашли ее чересчур слащавой. Через несколько лет его отношения с супругой разладились: Эдмон блистал в парижском свете, а Софи жила в Нормандии, занимаясь воспитанием детей. По вечерам она читала им свои сказки. Один из знакомых графини, литератор, решил показать ее сочинения в издательстве Луи Ашетт, получившем монополию на продажу книг на вокзалах.
Слава пришла к Софи после первой же публикации. Издатели просили у нее новые сказки, их раскупали лучше, чем Стендаля и Бальзака. Софи Сегюр опубликовала больше двадцати романов для детей и взрослых. Она стала классиком французской литературы, ее книги переиздают и читают до сих пор: не так давно по одной из них был снят сериал, по другой поставили мюзикл, во Франции даже существует рок-группа, носящая имя героини Софи. Есть марка с портретом писательницы и сорт красных роз, названный «Графиня де Сегюр, урожденная Ростопчина»… София Федоровна Ростопчина никогда не мечтала о месте в истории, но все-таки его получила...
Камердинер Ростопчина Михеич тихо доживал свой век в Москве при графине Екатерине Петровне Ростопчиной. В старости она превратилась в московскую достопримечательность: о полубезумной старухе, расхаживавшей по дому с двумя говорящими попугаями в руках, сталкивавшей их лбами и наслаждавшейся перебранкой птиц, в городе рассказывали анекдоты. Михеич вел счета, присматривал за прислугой, следил за мало-помалу приходящим в упадок хозяйством и вспоминал прошлое.
По вечерам, сидя в своей комнатке на антресолях барского дома, старый слуга дремал и видел то, что было давным-давно, в другой жизни.
...Им с барином лет по десять, старый солдат, доживающий свой век в поместье Ростопчиных, учит их рубиться деревянными саблями, говоря, что добивать безоружных и беззащитных грех. Этого не простят ни бог, ни их собственная совесть… Они так и не простили барина: измученный своими видениями граф вернулся домой за наказанием и смертью. Михеич слышал крики бьющегося в руках толпы Верещагина, видел превратившуюся в обгорелые руины Москву и знал, что до встречи с господином осталось недолго...
Подпишись на наш канал в Telegram