Женя — гениальный актер, судьба которого сложилась трагически. Сейчас в адрес каждого лицедея с наметками мужественности сразу кричат: «Секс-символ!» А уж круче Киндинова природа не создавала!
Как же я ликовала! Анатолий Эфрос пригласил меня в Театр на Малой Бронной! Увидел на сцене ленинградского «Ленкома» и позвал. Он приезжал на гастроли с московским Театром имени Ленинского комсомола. С Анатолием Васильевичем была жена Наташа Крымова — великая женщина, умная, эрудированная, обладавшая невероятным чутьем. Убеждена, не только мужчины способны ваять Галатей. На мой взгляд, Крымовой принадлежит немалая заслуга в сотворении режиссера Анатолия Эфроса. Наташа была известным театральным критиком, искусствоведом, до сих пор цитирую ее своим студентам.
Я приехала в Москву и начала репетировать в пьесе «Платон Кречет». В один прекрасный день на прогон пришла прима Оля Яковлева. Когда Эфроса «попросили» из московского «Ленкома», она не раздумывая ушла за ним. Оля решила полюбопытствовать, что за актрису пригласил Анатолий Васильевич.
Он так меня хвалил! Так был доволен моей работой! А еще, как нарочно, Тоня Дмитриева ходила и на каждом шагу приговаривала: «Какая артистка пришла! Ах, какая артистка!» Вот Яковлева и заинтересовалась. И артистки этой тут же в театре не стало. После того как Оля меня увидела, на сцену у Эфроса я больше не вышла.
На лето театр уехал на гастроли, а поскольку я была «новенькой», занятой лишь в репетициях одного спектакля, то осталась в Москве. И вскоре узнала, что мою роль отдали другой актрисе, жене Толи Грачева. Осенью, когда Эфрос вернулся, пошла к нему и подала заявление об уходе.
— Ты не понимаешь, что значит театр! — вскричал Анатолий Васильевич. — Все предъявляют мне требования. Вот заявление Льва Дурова: если его жена Кириченко не сыграет кормилицу, грозит уйти из театра. Кто, по-твоему, должен получить роль — Дмитриева или Кириченко?
— Конечно Дмитриева!
— А играть будет Кириченко!!! Потому что мне нужен Дуров!
Режиссеры создают актеров. По интонациям артистов слышу, кто их вырастил из своих клеток. А им-то кажется, будто сами по себе гениальные. Вот и Дуров, которого «оживил» Эфрос, вложив в Леву все, что зазвучало, засверкало, решил: он таким и родился.
— Ты обязательно будешь играть! — успокаивал Анатолий Васильевич, пытаясь примирить с тем, что роль у меня отняли.
Искренний человек, он плакал, когда говорил со мной. А уж как рыдала я, объяснять не надо. Эфрос — моя голубая мечта! Всегда хотела понять, почувствовать, как этот гениальный режиссер работает с актером, лепит из него образ, открывая грани, о существовании которых ты даже не подозревал. В каждом его спектакле были выдающиеся актерские работы!
Он никогда не давил своим авторитетом, талантом. Хотя коллектив ему достался чудовищный. А прима Яковлева, чтобы зарядиться перед выходом на сцену, швыряла в сердцах в гримеров расчески, пудру. Мне ли не знать, ее уборная находилась через стенку от моей. «Вдохновленная» таким диким образом Яковлева играла спектакль. Женщина она красивая и умная, артистка хорошая, но целиком и полностью созданная из ребра Эфроса. Все интонации, движения и жесты вложил в нее он. Муж Яковлевой, знаменитый футболист московского «Спартака» и сборной СССР Игорь Нетто, жену обожал и не вмешивался в ее театральную жизнь.
Когда умер Эфрос, Оля страдала и должна была тоже умереть, не иначе, но ее поддерживали и погибнуть от горя не дали. В итоге Яковлева уехала во Францию. Повторюсь, она хорошая актриса, но разве это повод, чтобы театр покинули Михаил Козаков, Александр Ширвиндт, Олег Даль?
Почему они так сделали? Яковлева могла, например, запросто пропеть партнеру прямо во время спектакля: «Не за-а-гора-а-жи-ва-а-ай меня!»
Кто-то сочиняет или пересказывает слухи, а я говорю лишь о том, чему сама была свидетелем. Оля не терпела никакой конкуренции.
Эфрос очень Ольгу любил. Как-то среди ночи позвонил Петру Фоменко, снявшему Яковлеву с роли:
— Петя, это Анатолий Эфрос, я хочу тебя увидеть.
— Что случилось?!
Анатолий Васильевич пришел просить за нее: мол, иначе Оля умрет, она в истерике, страдает... Яковлева была для него всем, без нее он жить не мог. А ведь рядом все это время находилась жена Наташа, это не могло на ней не отразиться. Такие ситуации не проходят без последствий. Крымова тяжело заболела, ее прооперировали, но спасти не смогли, она умерла...
По просьбе Эфроса, не иначе, Яковлева позвонила мне и попросила забрать заявление об уходе с «Малой Бронной». «Пусть лежит, где лежит!» — ответила я. Сказала, а внутри все переворачивалось от несправедливости и обиды.
Так переживала, что на месяц слегла в больницу: стало плохо с сердцем, которое давало о себе знать с десяти лет, после того как переболела скарлатиной. Мне запрещали заниматься физкультурой и нервничать. А я человек эмоциональный, с младшим братом Женей Киндиновым у нас одна актерская природа. Все, что есть, должны выплеснуть до донышка. Женя — гениальный актер, судьба которого сложилась трагически. Сейчас в адрес каждого лицедея с наметками мужественности сразу кричат: «Секс-символ!» А уж круче Киндинова природа не создавала! Не только красив, но и талантлив. После дипломного спектакля по пьесе Горького «Враги», где Женя сыграл Якова Бардина, его работу назвали лучшим актерским дебютом года, хотя Киндинов был лишь выпускником Школы-студии МХАТ. Ему не исполнилось и тридцати пяти, когда на него накинулась жуткая, страшная болезнь суставов. На самом взлете карьеры! Как он с этим справился — не знаю...
А тогда, выписавшись из больницы, я пришла за советом к мужу Павлу Хомскому.
— Возвращаться к Эфросу?
— Решай сама, — сказал он мне. — Если хочешь, забери заявление, но помни, что на одной чаше весов — театр, на другой — семья, наши девочки и твое здоровье.
Я ушла из Театра на Бронной, но тепло от соприкосновения со светилом, которым был для меня Эфрос, осталось на всю жизнь. Никогда не скажу ни слова осуждения в адрес этого человека. Горжусь, что в жизни меня посетило счастье быть рядом, хоть и так недолго.
Переболев в прямом и переносном смысле, пошла в ТЮЗ, который возглавлял мой муж. Познакомились мы с Павлом Осиповичем так: он искал социальную героиню в труппу Рижского театра русской драмы, которым руководил. В СТД ему посоветовали:
— Павел Осипович, сходите в училище Малого театра, посмотрите на Киндинову в выпускном спектакле.
— В Малый не хожу и актеров оттуда не беру, — отрезал Хомский.
Искал, искал, снова пришел в СТД:
— Помогите!
— Вам же сказали — идите в Малый.
Наконец он переломил себя, и я оказалась у него в труппе, хотя ехать в Латвию поначалу отказывалась. Хомский показался мне несерьезным. Какой-то мальчишка в очках и кудрях. И это главный режиссер?! Хотя он сразу наобещал мне кучу ролей. Но Вениамин Иванович Цыганков, мой руководитель курса, сказал: «О чем тут думать?! Надо ехать и играть, играть, играть! Только тогда станешь артисткой».
В Москве я жила в комнате коммуналки с папой, мамой, братом Женей и бабушкой. Думаю, именно перспектива и дальше соседствовать с родственниками на клочке квадратных метров вытолкнула меня в Ригу. Латвия в то время приравнивалась к загранице. Чтобы не ударить в грязь лицом, меня решили приодеть перед поездкой, впервые сшили пальто на заказ — приталенное, с черным каракулевым воротничком. Я была тоненькой и выглядела в нем как Гурченко в «Карнавальной ночи».
В Ригу мне в течение года звонили из Театра Советской армии: не вернусь ли в Москву? Звал меня и Борис Равенских. Но метаться я не привыкла. Поселилась в общежитии. В соседней комнате — Женя Лазарев, с которым мы очень подружились.
Однажды пригласили меня в ресторан режиссер Аркадий Бирюков, ставивший спектакль у нас в театре, и Петя Горин — прекрасный актер, лучшего Сирано я в своей жизни не знала, — а красавец какой: бровью поведет и ты падаешь. Я пошла. Как оказалось, это был не только ресторан, но и ночной клуб, где развлекался офицерский состав заходивших в Ригу и Лиепаю кораблей. Но я-то этого не знала, хотя обстановка мне с самого начала показалась странной: столики утопали в темноте, а пол подсвечивался. Когда мы с Гориным пошли танцевать, я с ужасом увидела, как мужчина, вальсирующий напротив, расстегивает на партнерше платье. «Боже мой! Где же это я?!» — подумала с испугом. Более того — в клубе оказался и Хомский. «Смотрите, Павел Осипович! — запаниковал Горин. — Сматываемся!»
Петя проводил до дома, но мы даже не целовались. На следующий день меня вызвал завтруппой:
— Наташа, у нас будет серьезный разговор.
— Что случилось?
— Начинаете жизнь в театре с посещения злачных мест?!
— Каких мест?!
— Всем известных, куда ходят одни...
Со мной случилась истерика. Я ведь не знала, что это за ресторан и какого сорта женщины его посещают.
— Это вы, Павел Осипович, нажаловались! — рыдая, бросила я обвинение главному режиссеру.
Хомский молчал и разглядывал меня. Изучал.
— Взрослая уже, должна соображать, — наконец сказал он.
Видимо, по моей реакции Хомский и завтруппой поняли, что актриса лишь по паспорту взрослая, а на деле еще не вышла из детсадовского возраста, и махнули на меня рукой. Как говорил мой сосед по общежитию и добрый приятель Женька Лазарев: «Видно же, что ты — дурочка!»
Помню, приехала из Риги на несколько дней в Москву. На вокзале встречал папа с цветами — блеклыми, нежными георгинчиками, которые часто высаживали на привокзальных площадях, и золотым надувным шаром. Он был простым человеком из деревни, но любил красоту и всегда создавал для нас атмосферу праздника. На Пасху непременно требовал застелить стол белой скатертью, приносил из храма освященный кулич. Под Новый год ходил на Киевский или Рижский вокзал и покупал большущую елку под потолок.
«Папа! У тебя даже цветы!» — выдохнула я. По тем временам это было большой редкостью. Оказывается, он залез в клумбу и попался на глаза милиционеру, который тут же устроил ему выволочку:
— Понимаю — мальчишки, но ты-то, дед, что творишь?!
— У меня дочка — артистка. Приезжает на несколько дней. Как же я ее без букета встречу?!
Цветы в то время было не купить, вот он и совершил мальчишеский поступок...
Мама по случаю приезда устроила застолье — она в этом была мастерица. Я унаследовала мамины кулинарные способности. Павел Хомский, став моим мужем, ни разу не пообедал в театре, всегда приезжал домой.
Мама по периметру комнаты расставляла столы и приглашала на пир всех без исключения знакомых, родственников с детьми и без. Простыми и искренними людьми были мои родители! Потом, когда я вернусь в Москву уже с Хомским, они так же по-доброму встретят и его.
Но сначала из Риги вслед за Павлом Осиповичем я переехала в город на Неве, где он возглавил Театр имени Ленинского комсомола. Хомский увлекся постановкой современных авторов — Арбузова, Розова, Штейна, Светлова. Его спектакли восторженно и благодарно принимали зрители, но у партийного руководства города они вызывали негодование и возмущение. Нам пришлось собирать чемоданы и переезжать в Москву, где Хомскому доверили ТЮЗ, сочтя, что в детском театре у него вряд ли получится проявлять вольнодумие.
Павел Осипович, как и Эфрос, искал истину через актера. Оформлению, стилистическому решению спектаклей тоже уделялось внимание, но у Хомского с первых репетиций актер становился главной движущей силой.
Такого успеха, как у постановки «Мой брат играет на кларнете» по культовой повести Анатолия Алексина, сегодня нет ни у кого. Это был самый шумный и грандиозный спектакль столицы в то время. Рядом с театром дежурила конная милиция. Мне кажется, спекуляция театральными билетами зародилась именно тогда. Одну из лучших своих ролей — семиклассницы Женьки — в «Моем брате...» сыграла Лия Ахеджакова. Мне странно было потом читать в ее интервью о якобы абсолютной невостребованности в пору работы в ТЮЗе. Мол, приходилось играть куриные ноги, и это она воспринимала как невероятное унижение! Я встретила Ахеджакову и сказала: «Лия, могла бы что-то еще вспомнить! Ты многое забыла. Например, что после окончания адыгейской студии ГИТИСа ты в Майкоп, где твой папа руководил театром, не вернулась. И никуда не могла устроиться в Москве: ни-ку-да. Лишь Хомский разглядел в тебе будущий талант и взял в ТЮЗ. Как и твою подругу».
Ныне великую актрису, а тогда невзрачную выпускницу Щепкинского училища Инну Чурикову после института тоже не брал ни один театр Москвы. А Хомский взял. Насколько помню, посетивший спектакль Глеб Панфилов впервые увидел свою будущую жену именно на сцене ТЮЗа в роли Бабы-яги. С того момента началось ее восхождение к вершинам.
У Павла Осиповича был дар разглядеть в молодых зарождающийся потенциал. Ольга Остроумова, Игорь Старыгин, Екатерина Маркова, Андрей Мартынов тоже начинали путь в его ТЮЗе.
У нас с Ахеджаковой после того разговора натянутые отношения. Да, я не держу в себе, говорю открыто, что думаю. Возможно, это моя беда, но лукавить не умею.
Посмотрев «Мой брат играет на кларнете», Юрий Завадский пригласил Хомского режиссером-постановщиком в Театр Моссовета. «Впервые в жизни вижу настоящий драматический спектакль», — сказал он.
Приглашение пришлось очень кстати, в ТЮЗе начиналась заваруха. Хомский хотел ставить «Короля Лира», а ему не давали, говорили, что пьеса не для детского театра. Хотя на ура пошел вполне взрослый спектакль «Молодая гвардия», который Павел Осипович поставил в Центральном детском театре. Роль Любки Шевцовой сыграла Ирина Муравьева. Поэт Роберт Рождественский и композитор Оскар Фельцман стали соавторами постановки, в которой звучали замечательные песни о родине.
Хомский пошел в управление культуры и сказал, что уходит из театра, поскольку не намерен работать под диктовку и выслушивать, что ему ставить, а что нет. Едва стало известно, что Павел Осипович собрался покинуть ТЮЗ, его и позвал Завадский. А я осталась в театре. Меня там все устраивало, кроме того, в ТЮЗе работала актриса Лидия Князева, с которой я очень сдружилась. А Хомский приятельствовал с ее мужем Роланом Быковым, тоже служившим юным зрителям. Случалось, они выпивали вместе, Ролан делал это от души, так, что потом боялся ехать домой. «Паша, — просил он, — ты потом отвези меня, позвони в дверь. Лиля спросит: «Кто?» — ответь своим голосом, а потом, когда она откроет, втолкни меня внутрь квартиры...»
С Лидией Князевой, женой Быкова, Хомский состоял в нежных человеческих отношениях, бесконечно ценил ее как актрису. Она действительно была неподражаема! В спектакле «Будьте готовы, Ваше высочество!» Князева выходила на сцену в роли заграничного принца Дэлихьяра. Моя мама пришла на спектакль и все время спрашивала:
— Наташа, где же Князева? Где твоя замечательная артистка, о которой ты рассказывала?
— Этот мальчик, принц — и есть Князева.
— Да ладно...
— Правда!
От удивления мама даже приподнялась с места, чтобы понять, как так можно перевоплотиться. Лидию Николаевну нельзя было отличить от ребенка! Однажды во время спектакля какой-то пацан начал исподтишка стрелять в Дэлихьяра из рогатки. «Отыщите его! Я не могу так играть!» — взмолилась Лиля в антракте. Директор театра и сопровождавшая детей учительница привели хулигана в гримерку к Князевой.
— Как тебе не стыдно?! Я стараюсь для тебя, играю.
— А ты это все видел? — испуганно воскликнул мальчишка, так и не догадавшись, что перед ним не сверстник, а взрослая женщина.
Принц Дэлихьяр по ходу пьесы ругался, произнося какие-то тарабарские слова.
— Павел Осипович, что он говорит? — спрашивала Лиля.
— Мало ли, — отвечал режиссер. — Выражает недовольство на своем языке.
— Хоть какой-то реальный язык я должна услышать! Мне нужна опора, хочу понимать смысл произносимых слов.
По просьбе Хомского в Институте имени Мориса Тореза отыскали преподавателя редкого языка, который наговаривал Лиле ругательства, снабжая их переводом. Она усвоила мелодику речи, узнала значение фраз. «Однажды во время спектакля, когда Лиля ругалась, я услышал в зале смех, — рассказывал Павел Осипович. — Повернулся и увидел педагога, занимавшегося с Князевой. Он один понимал истинное значение произносимых ею слов и был счастлив».
В ТЮЗе зритель особенный, сразу понятно, когда ему неинтересно: в зале шепчутся, чешутся, кашляют, скрипят креслами. Ничем их не взять, как ни старайся. Если же на сцене происходит что-то настоящее, дети замирают и слушают идеально. Когда по ходу спектакля принц Дэлихьяр прощался с девочкой, которую никогда больше не увидит, зал плакал. И у меня комок стоял в горле. Лидия Николаевна играла невероятно! Недаром она получила звание народной. Таких актрис-травести, удостоенных высшего звания, на всю страну было лишь две: Лидия Князева и Валентина Сперантова из Центрального детского театра.
Когда я начала работать в ТЮЗе, Лиля встретила меня тепло и я села с ней в одну гримерную. Сначала звала ее Лидией Николавной, потом — Лилечкой. Князева часто наблюдала за мной из-за кулис и не то чтобы учила, а мягко и по-доброму корректировала, извлекала из меня нужные для роли эмоции и состояния. Когда Лилия в «Последних» играла няньку, а я Софью, она очень мне помогала. «Наташа, здесь полегче-полегче», — словно дирижер просила она.
Ставил Горького Юрий Жигульский, принявший руководство ТЮЗом после Хомского. При Юрии Ефимовиче я получила звание заслуженной. Он был хорошим режиссером, но так сложилось, что нюансы в моей работе подмечала именно Лиля. Сама она в постановке была великолепна. Дух захватывало от сцены, в которой она произносила: «Перед матерью надо как перед иконой стоять!» И сейчас, вспоминая, ощущаю мурашки на спине. После этой реплики мне уже не нужны были иные вводные, чтобы прочувствовать сцену. Она была удивительным партнером, давала мне силу, рост, подзаряжала невероятным внутренним богатством.
Недаром Лиля стала блестящим педагогом. У нее в ГИТИСе учились Виктор Сухоруков, Николай Добрынин, Дмитрий Певцов... В маленькой квартирке Князевой постоянно собирались студенты, двери ее дома всегда были открыты. К ученикам она относилась как к родным.
После того как Лиля с Роланом прожили несколько лет, а ребенка так и не случилось, они усыновили мальчика Олега. Неизвестно, кто из них не мог иметь детей. Женившись на Санаевой, Быков ведь тоже не обзавелся потомством, растил ее сына Пашу. А Лиля брала вину на себя, рассказывая историю своего детства: бодучий теленок в деревне загнал ее, маленькую, в угол, припер к стенке и припечатал рогами в грудь, напугав до полусмерти. Врачи потом говорили, что этот стресс повлиял на ее конституцию и гормональное развитие. Девочка перестала расти, осталась навсегда невысокой.
Сама пережив ужас, Лиля была очень сострадательной, способной испытывать глубокую душевную боль и сопереживать чужому горю. Ее глаза часто были полны слез. Она не могла равнодушно говорить ни о проблемах в театре, ни о неурядицах в личной жизни студентов — все пропускала через себя. За это ее и любили, даже обожали.
Князева никогда ни у кого ничего не просила. Но другим с готовностью приходила на помощь. На лестничной площадке по соседству с Лилей жила ее сестра с двумя девочками, им Князева помогала материально. Чуть что случалось, тут же оказывалась рядом. Помню ее нежное и ответственное отношение к племянницам. Конечно, Лиля тосковала, что у нее нет детей. И в свои образы на сцене она вкладывала боль и грусть нереализованного материнства.
С Быковым Лиля прожила пятнадцать лет. Они вместе играли в спектаклях, снялись в фильме «Айболит-66», где Ролан сыграл Бармалея, а Лиля обезьянку Чи-Чи. Почему рушатся семьи, никогда не скажешь однозначно. Быков сильно пил — это было постоянной причиной их ссор. Возможно, роль в их разладе сыграл и приемный мальчик. Говорят, гены победить невозможно. Дурная наследственность Олега постоянно уводила его на кривую дорожку. Начиная с детского сада он совершал какие-то хулиганские поступки. В школе угрожал учительнице ножом, воровал... Жизнь приемных родителей превратил в ад. Помню, прихожу в театр, а Князева лежит с повязкой на лбу.
— Лилечка, что?
— Его забрали в тюрьму... Он угнал какую-то машину.
Когда наступил призывной возраст, Олега хотели отправить в Чечню. Актерские дети — и Олега Ефремова, и Лелика Табакова — службу проходили при Театре Советской армии. Я знала, кто их туда устраивал. Позвонила этому высокопоставленному военному, именно он тасовал колоду, распределяя блатных деток — кого в Подмосковье, кого в Театр Советской армии. Любил искусство и артистов! Правда, когда я сказала, что нужно помочь сыну Быкова, он страшно рассердился:
— Этому?! Ни за что! Никогда!
Не знаю, чем уж перед ним провинился Ролан, надо было спасать ситуацию.
— Но он и сын Лидии Князевой.
— А-а-а, Лилечки? Тогда ладно. Скажи ей, пусть не плачет.
Благодаря вмешательству этого человека Олега в буквальном смысле сняли с поезда, следовавшего в Чечню. Пришли за ним на какой-то маленькой станции: «Быков, с вещами на выход».
Ролан дал этому мальчику свою фамилию и до конца жизни не снимал с себя ответственности за него. Когда Лили не стало, еще долго опекал Олега, но, как говорится, не в коня корм. Молодой человек так и не нашел себя в жизни, он умер в 2002 году.
Наверное, Лиля надеялась удержать Ролана, когда решила взять мальчика. Быков был ее единственной любовью, которая дается от Бога. Она не могла о нем спокойно говорить, порой должна была отойти и вздохнуть украдкой — словно перевести дыхание от нахлынувшего чувства. Как она на него смотрела! А как улыбалась! В ее маленьком детском теле жила великая женская душа. Редко кому из мужчин выпадает счастье быть так любимым. И Ролан нежно к ней относился. Когда они ссорились, на следующий день приходил в гримерную, становился на колени, целовал руки и просил прощения за свое пьянство. Она принимала возвращение непутевого мужа с радостью и открытым сердцем.
Ролан ценил Лилю и как актрису. После премьеры «Будьте готовы, Ваше высочество!» Князева имела сумасшедший успех. И Быков по-детски искренне радовался за нее, как пылкий поклонник стоял у сцены с цветами. Она была единственной, чьи замечания по поводу своей работы на экране он выслушивал спокойно и внимательно. Ролан понимал, что Лиля прекрасно чувствует его актерскую природу. «Роланчик, милый, — говорила она, — напрасно так делаешь, мне кажется, здесь нужно иначе...» И он не перечил, принимал.
Театральные романы обычно не столь разрушительны, чтобы уничтожить семью. Назовите хотя бы одного известного артиста, у которого их не было. Как осенью — дождь, а зимой — снег, так же неизбежны актерские влюбленности. Они, словно тучки, набегают, отгремят и уносятся прочь. Нам с Хомским часто говорили: вы исключительная семья, почти полвека вместе. Думаете, за это время я не получала дружеских намеков о набегавших на Павла Осиповича тучках? Получала, но превозмогала себя. Не считаю правильным, услышав гром, выставлять за дверь чемодан с вещами мужа, как это сделала моя подруга-актриса. Всегда говорю студенткам: не торопитесь рубить сплеча, если кто-то позвонит и скажет, что у твоего мужа роман на стороне. Только когда он сам признается: «Прости, люблю другую женщину» — можно в это поверить... Может, и существуют исключения, не укладывающиеся в общие рамки. Говорят о «неизменной» любви Таирова к Алисе Коонен. Не знаю, не застала, не берусь судить...
Как возникла в жизни Ролана Быкова Санаева, не скажу, не буду говорить и об их истории. Но такого трепетного чувства, с которым относилась к мужу Лиля, он, думаю, больше не получил никогда.
Быков после пятидесяти лет пошел в гору, началась полоса удач и взлетов: он поставил фильм «Чучело», стал секретарем Союза кинематографистов, создал Фонд развития кино и телевидения для детей и юношества... А у Лили, наоборот, жизнь покатилась под уклон. С уходом Быкова из семьи все как-то разладилось. У Князевой обнаружился рак. Он долгие годы по капле высасывал из Лили жизнь. Говорят, онкологию иногда провоцирует ненужность, невостребованность. Мне порой кажется, что Князева погибала не от болезни. Она была бескомпромиссным человеком: хранила преданность одному мужчине, одному театру. Лиля была Маленьким принцем — верным, трепетным и... очень одиноким. Ролан ее оставил, а пришедшая в ТЮЗ Генриетта Яновская лишила ролей. Хотя поначалу Лиля ратовала за Генриетту Наумовну, да и я тоже: «Посмотрите ее «Вдовий пароход»! Какой спектакль!»
Возраст — тяжелое испытание для актрисы. Пока ты молода и хороша собой, отбоя от предложений нет, но с годами выбор ролей не так велик. Осуществить переход в новое качество сложно. Режиссер должен очень захотеть увидеть в тебе то, чего не видел раньше, и найти новый, соответствующий возрасту материал. Кроме того, наша жизнь безумно зависима от чужих предпочтений. Этот нравится, а тот — нет. В чем же тогда притягательность актерства? Почему все новые и новые поколения юношей и девушек борются за право овладеть этой профессией? Мне кажется, сцена дает возможность испытать чувства, которые в реальности доводится пережить единицам. На сцене можно жить любовью и от нее умирать. Можно ощущать эмоции, которые не найти больше нигде. Кем я только не была! Счастье! Для меня наша работа ценна именно этим.
Уверена: и Лиля, когда не стало рядом Ролана, существовала только ради сцены. Лишиться ролей для нее означало потерять смысл жизни. Нет, она не бедствовала, ТЮЗ исправно платил зарплату, кроме того, она была народной артисткой Советского Союза и лауреатом Государственной премии. Но разве только деньги важны для по-настоящему творческого человека? Они все не могут окупить...
Пришедшая в ТЮЗ Генриетта Яновская решила, что с ее появлением у театра начинается новая жизнь, до нее вроде и не было никого и ничего. А это неправда: там существовали добрые и нужные традиции — был пусть небольшой, но любимый всеми музей, мы показывали спектакли для детей из детдомов, пекли пироги, устраивали чаепития... Все это ушло с появлением нового руководства.
Когда мы пришли на первый сбор труппы с Яновской (Лиля тогда лежала в больнице), то увидели во дворе гору вынесенных из театра за ненадобностью вещей. Портреты старых актеров, музейные реликвии — все было перемешано в этой куче ненужного новому начальству «хлама». А ведь ТЮЗу есть чем гордиться, в нем работали замечательные актеры: Виктор Зубарев, Владимир Горелов, Вячеслав Гарин, Павел Гаврилов, Николай Деревицкий, Любовь Невская. В конце концов, там играли Лия Ахеджакова, Ролан Быков, Инна Чурикова, Ольга Остроумова, Игорь Ясулович, Игорь Старыгин...
Из той кучи я вытащила фото Лидии Николаевны — она, такая маленькая, сидит в огромном кресле, на подлокотнике лежит надкушенное яблоко... С этим портретом я пришла на сбор труппы и сказала Яновской все, что думала о случившемся. Многие мне потом говорили:
— Наташка, считай — тебе конец.
— Да ради бога, — отвечала я.
Портрет повесила в своей гримерной. Он висел долго, сейчас его там нет. Я сама заказала и установила табличку у двери: «Гримерная народной артистки СССР Лидии Николаевны Князевой». Во время ремонта табличку сняли, актриса, имя которой не хочу называть, чтобы не подставить под удар, ее сохранила, но на просьбы повесить табличку обратно никто не отзывается. Думаю, боятся: это не понравится главному режиссеру, будет скандал...
Однажды Яновская решила поставить пьесу Володина «С любимыми не расставайтесь». Мне в спектакле достался эпизод. Я приехала к Князевой и сказала: «Лиля, Генриетта Наумовна просила тебя почитать эту роль».
Каким чутьем она догадалась, что отдаю ей свой эпизод? Я собиралась идти к Яновской, просить ее поддержать Князеву. «Нельзя так бесчеловечно поступать с актрисой, которая гибнет рядом с вами!» — собиралась сказать ей. Но разговор не состоялся. «Ты ведь мне свою роль отдала... Забирай», — сказала Лиля, вернула пьесу и даже, кажется, обиделась на меня.
Сейчас понимаю: с моей стороны это был поступок ребенка, но я не могла видеть, как Лиля медленно угасает и никто ничем не хочет помочь. Князева жила одна, после Ролана никого у нее не было. И ее сестры рядом не видела. Общение родственниц происходило в одностороннем порядке: всегда помогала Лидия Николаевна, а не наоборот. Она была одиноким человеком, но не хотела умирать и боролась до последнего, выполняя предписания врачей, не пренебрегая советами нетрадиционной медицины. Если бы Генриетта Наумовна протянула руку помощи, дала роль, послала бы Лиле пьесу, даже понимая, что Лидия Николаевна не сможет сыграть, позвонила бы в конце концов... Князевой без театра выжить было невозможно. Не берусь говорить наверняка, но ни Ролана, ни сына Олега я у нее в палате не встречала. Меня она любила, но посещения в больнице, казалось, ее не радовали. Как будто мешали оставаться наедине с прошлым и предощущением конца.
Сколько же народу ее хоронило! Все студенты пришли, а Ролана не было. Понять, почему он не стал провожать Лилю, до сих пор не могу. Приходил ли Олег? Не видела. По крайней мере, в ее маленькой квартирке с зеркальной стеной, куда на поминки набилась куча народу, его точно не было. Спасибо директору театра, что поставили памятник на могилке Лидии Князевой на Кунцевском кладбище. Сестра и две племянницы не позаботились о том, чтобы достойно проводить Лидию Николаевну в последний путь...
Для сравнения: бывший Центральный детский театр, а ныне РАМТ, праздновал столетие Валентины Сперантовой. Худрук Алексей Бородин чтит память актеров, ставших историей театра. Никому в РАМТе не мешает и портрет Олега Ефремова, лишь несколько лет прослужившего в Центральном детском театре. Вся жизнь Князевой прошла в стенах ТЮЗа, но там не нашлось уголка, чтобы сохранить о ней память!
Стыдно. Все выскребли, выкинули. Это безбожно, не по-людски. Дерево, не имеющее корней, недолговечно.
Когда Генриетту Яновскую и ее мужа Каму Гинкаса выдавили из Ленинграда и они оказались в Москве, единственный, кто протянул им руку помощи, был Павел Хомский, уже служивший в Театре Моссовета. Он дал Гинкасу поставить на основной сцене «Гедду Габлер», а Яновской — «Вдовий пароход». Ни в одном интервью, ни разу эти люди не вспомнили моего мужа!
Потом они пришли в наш ТЮЗ и перекрасили его в сине-черный цвет. В буквальном смысле! Пироги с чаем, ребята из детдомов — все это осталось в прошлом...
Правда, мне сказали, что Яновская была на прощании с Павлом Осиповичем. «Наташа, она приходила на панихиду», — передали мне. Не заметила, но справедливости ради — я тогда не видела никого и ничего... Однако если Яновская все-таки пришла, значит, она еще живой человек. Ее желание проститься с Хомским отозвалось во мне теплом и благодарностью.
«Ты сентиментальная дурочка! — сказала мне подруга-актриса. — Что ей стоит дойти от ТЮЗа до «Моссовета»? Два шага!» Пусть даже так, но мое сердце смягчилось. Генриетта Наумовна уже немолода, говорят, плохо видит. Кто знает, может, с годами ей что-то новое открылось об истинных жизненных ценностях?
Пренебрежение театральными традициями и историей, неуважение к актерам кажется диким, ведь я видела совершенно иной подход к руководству театром. В Театре Моссовета над многими гримерными висят мемориальные таблички: тут сидела Любовь Орлова, а там — Георгий Жженов... А какой любовью и теплом окружили моего мужа артисты в день его девяностолетнего юбилея! Ирочка Климова пела: «Виват, король! Виват!» Все подхватывали. После этого празднования ему оставалось жить ровно год и пять месяцев...
Хомский был самодостаточным человеком, как сказала художник по костюмам Вита Севрюкова, работавшая с Павлом Осиповичем: «Никогда ни под кого не прогибался». Ни под моду, ни под начальство. И занятую им в театральном мире нишу держал неприкосновенной. Спектакли возмутителя спокойствия Виктюка шли на большой сцене «Моссовета». Но однажды Роман предложил пьесу и для малой. Хомский ее не пропустил. Сказал: «Это в моем театре идти не будет. Такого уровня постановки сюда больше не приноси». Режиссеры расстались в хороших отношениях, но спектакль не пошел...
Казалось бы, у Марка Захарова все есть, но он зачем-то пригласил к себе в «Ленком» этого озабоченного Богомолова. Моя добрая знакомая, замечательный врач и сумасшедший театрал Ольга Лазутина сказала: «Никогда не уходила со спектаклей, всегда досматривала до конца. Но тут ушла, поскольку могу назвать точный диагноз. Пациентов мне и на работе хватает. Спасибо, на сцене не надо!»
И Эфрос, и Хомский понимали: театр должен возвышать. А выставленные на потребу публике голые зады развращают. Недавно сняла с роли студента, который выматерился на сцене в ответ на мою просьбу сымпровизировать. «Я не нарочно!» — объясняет он мне. Понимаю, у молодежи самопроизвольно вырывается нецензурная брань, настолько они насмотрелись на голые зады и непристойности. Мы губим страну таким подходом. Деньги сегодня подменяют все. Желание заработать нивелирует искусство. Как у Шварца: «Человек честным путем заработал много денег. И вдруг у него появляется зловещий симптом: особый, беспокойный, голодный взгляд обеспеченного человека. Тут ему и конец. Отныне он бесплоден, слеп и жесток».
Павел Осипович никогда не торговал и не торговался. После ухода из жизни многолетнего директора «Моссовета» Льва Федоровича Лосева Хомский провел бесчисленное количество переговоров, но не смог определиться, кому отдать место ушедшего соратника и друга. Однажды, когда мужа не было дома, раздался звонок. Мужчина представился сотрудником Администрации президента России. Он был крайне обходителен и дал понять, что в случае если Павел Осипович утвердит его кандидатуру, он решит для нашей семьи вопросы квартиры, машины... «Мне это не составляет проблемы. Помогите договориться с Павлом Осиповичем о встрече. Я мечтаю возглавить театр».
«Паша, он знает, что у нас нет машины и квартира в блочном доме, — передала я мужу. — Обещает все!» Павел Осипович встретился с этим человеком.
— Ну что, Паш? Будет у нас «сталинка» и автомобиль? — поинтересовалась я.
— Тебе здесь плохо живется? Нет? Вот и живи.
— Но зачем ему понадобилось уходить из кремлевской администрации?
— Думаю, Наташа, возглавить академический театр престижнее, чем быть одним из армии чиновников...
Пойти на должность директора Хомский уговорил зама Лосева — Валентину Тихоновну Панфилову, которая прошла в Театре Моссовета все ступени, начиная от курьера. «Она театр знает с фундамента», — сказал Павел.
Никогда не устраивала мужу сцен: почему не берешь меня в свою труппу, не даешь роли? Хотя считалась неплохой артисткой. Хомский был независим и не хотел допустить, чтобы какая бы то ни было тень легла на его кристально чистое отношение к театру. Закати я сцену из серии «Почему у других жены в примах?!» — почти наверняка увидела бы мягкую, ироничную улыбку. И этим все было бы сказано. Не сомневаюсь, поставь я Павлу условие, он выбрал бы театр. Не потому что не любил меня, нет. Театр был жизнью Хомского, которой муж принадлежал целиком и все, что мешало этой жизни, он отметал не раздумывая.
С приходом Яновской я не задержалась в ТЮЗе. Она гнобила меня не таясь. Снимала из репертуара спектакли с моим участием, хотя рецензии были хорошие, критики меня хвалили. После очередного показа «Пяти вечеров», где я играла Тамару, Генриетта Наумовна подошла и сказала: «Наташа, и этот спектакль мы убираем. Дети сейчас другие, им такое не нужно».
Я в слезах позвонила в Щепкинское училище, где работал мой бывший однокурсник Николай Афонин.
— Коля, я ухожу из театра! Не знаю куда. Не могу здесь больше находиться! Возьми меня в училище, буду преподавать.
— Наташ, как это «возьми»?! Ты понимаешь, что говоришь?! Это же ставка...
— Я понимаю... не понимаю... В общем, возьми меня, Коля! Все! — и бросила трубку, разрыдавшись.
Прошло, наверное, месяца три, и Афонин позвонил: «Ты плакала, говорила, что хочешь преподавать, а сама пропала».
А я думала: зачем навязываться? Выплеснула беду — и на том спасибо. Кого волнует чужое горе? И вдруг — о чудо! — Коля не прошел мимо. «Приходи!» — сказал он.
Хомский обрадовался моему желанию стать педагогом! Видимо, он жил под гнетом ощущения, что недодал мне в творческой жизни. А тут вдруг оказалось, что сможет помочь без ущерба своим высоким отношениям с театром. Я играла на сцене тридцать пять лет, но педагогика — совсем другое дело, поэтому стала прилежно учиться в ГИТИСе, пытаясь нащупать свой путь и метод. Ходила к одному преподавателю, ко второму, к третьему, но никак не могла найти себя. «Давай ко мне, — сказал Хомский, — я как раз веду актерский курс».
Три года я ходила на лекции к мужу как... рядовой волонтер-вольнослушатель. Под его руководством поставила первые отрывки, дипломный спектакль по Островскому «Счастливый день», ездила в Йошкар-Олу, где он ставил «Лес». Все прилежно записывала, прочитала горы рекомендованных Павлом Осиповичем книг. Он всегда приходил на прогоны моих дипломных спектаклей и делал замечания. Муж много мне дал и искренне радовался успехам. Не скрою — горжусь, что мои студенты дважды получали премию «Золотой лист», учрежденную для выпускников театральных и кинематографических вузов. Мне всегда казалось: быть актрисой легко, а вот преподавать гораздо сложнее. Каждый, с кем сводила судьба — Эфрос, Хомский, Князева, — внес лепту в создание меня как педагога. Из разных вкусных и полезных ингредиентов я сварила свою кашу. И добрым словом вспоминаю собственных учителей.
Время не стоит на месте. Старшее поколение сходит со сцены, уступая место новому, молодому. Но память обязана быть благодарной. Люди искусства, с которыми мне довелось работать — режиссеры, актеры, — открывали миры, совершали чудеса перевоплощений, дарили зрителям жар сердца, жертвуя порой личным счастьем. Самое главное, что мы в ответ можем сделать, — это помнить о них...
Благодарим Салон английских интерьеров ROSBRI за помощь в организации съемки.
Подпишись на наш канал в Telegram