«Ты не смотри, что сюртук на нем старый, замасленный, картуз грязен и сапоги скособочены, — говорили в Москве о Солодовникове, — денежки к Гавриле так и плывут. Сначала в тысячах считал, теперь и до мильонов дошел».
Каково состояние купца на самом деле — никто толком не ведал. Знали, что начинал выходец из провинциального Серпухова с крошечной мануфактурной лавки и богатство свое наживал ростовщичеством. Жук при этом был изрядный: должников без нужды не тревожил, дожидался, когда срок уплаты истечет, тут и предъявлял вексель — донага раздевал. И когда в мае 1901 года его не стало — никто особенно не расстроился.
В назначенный день и час все заинтересованные лица явились в нотариальную контору, где должны были огласить завещание миллионера. Пришли и сыновья Петр с Андреем, питая надежду, что именно они — наследники отцовских капиталов.
Нотариус Николай Львович Ясинский не спеша начал зачитывать текст завещания: «Гаврила Гаврилович Солодовников, проживающий в Москве, в Яузской части, по Гусятникову переулку в собственном доме....» И по мере того как озвучивалась последняя воля усопшего, присутствующие теряли дар речи.
Выяснилось, что имущество Солодовникова оценивалось в 20 миллионов 977 тысяч 700 рублей — совершенно немыслимые по тем временам деньги!
Из них 830 тысяч он выделяет родственникам и знакомым: 300 тысяч сыну и душеприказчику Петру — члену совета директоров Нижегородско-Самарского земельного банка, 50 тысяч — второму сыну Андрею, технику путей сообщения, 50 тысяч — сестре Людмиле, 10 тысяч артельщику солодовниковского пассажа Степану Родионову, столько же писарю пассажа Михаилу Владченко и так далее.
Но подлинной сенсацией стала вторая часть завещания. Оставшиеся 20 миллионов 147 тысяч 700 рублей Солодовников жертвовал на благотворительность: треть на строительство школ и приютов в родном Серпухове, треть на устройство земских училищ в разных губерниях России — Тверской, Архангельской, Вологодской, Вятской, и еще треть — на строительство дешевого жилья для неимущих в Москве.
Газеты запестрели сенсационными сообщениями. Москвичи изумлялись — не было в Первопрестольной человека скупее Гаврилы Солодовникова. Над каждой копейкой дрожал. По слухам, заставлял своих арендаторов привозить ему пустые ящики, которыми топил печи в своем доме в Гусятниковом переулке у Чистых прудов. Прислугу допекал требованиями отыскать исчезнувший пятиалтынный. В Сандунах не спрашивал, сколько должен, — молча совал банщику двугривенный и был таков. По улицам и в дождь, и в снег только пешком ходил.
Раз по какому-то случаю взял извозчика, гривенник заплатил, так разговору было по всей Москве.
— Солодовников на извозчике ехал! — восклицали одни.
— Быть того не может! — не верили другие. — Он скорее с Ивана Великого вниз головой бросится, чем извозчику заплатит.
Потом все-таки завел собственный выезд, который, по словам газетных фельетонистов, представлял собой «трясущиеся дрожки, запряженные парой тощих росинантов». К тому же задние колеса у экипажа были на мягком ходу, а на передних шины вовсе отсутствовали — хозяин считал, что кучер «и так поездит».
Еще он страшно экономил на еде. И это в Москве, где на пятак можно щей заказать, на три копейки — хлеба и большую миску вчерашней каши. Вот Солодовников и ходил по трактирам есть эту самую кашу. В иных заведениях вчерашнюю кашу и на помойку-то не выбрасывали, говорили: «Придет Солодовников — всю полопает». Он и вправду сколько бы ни положили — все под чистую съест, да еще и ложку оближет. Но больше трех копеек не заплатит.
Была у Солодовникова еще одна слабость, совсем уж неприличная. Около его знаменитого пассажа на Кузнецком Мосту всегда толпились лоточники — торговали яблоками да апельсинами. Миллионер повадился подворовывать у них фрукты. Яблоки его почему-то не интересовали, а вот к цитрусовым интерес испытывал. Подкрадется незаметно, схватит с лотка апельсин — да и бегом в пассаж. Лоточники только руками разведут. Ну не городового же звать из-за одного апельсина?!
Но самым вопиющим являлось то, что Гаврила нарушал все неписаные купеческие законы и с поразительным бесстыдством обманывал товарищей и компаньонов. Чего стоил только случай с Усковым.
Проехав вдоль вереницы бульваров, Солодовников приказал кучеру свернуть на Тверскую. Но там колясок оказалось еще больше. «Эдак я до Копьевского переулка и к вечеру не доберусь, — проворчал. — Совсем стало невозможно по Москве ездить». Он направлялся в контору купца Ускова — старинного своего приятеля — узнать последние городские новости и сплетни.
Усков бегает радостный, руки потирает. Оказалось, сторговал неподалеку, на Кузнецком Мосту, дом под новый магазин, продавец и уступку хорошую сделать обещал.
— Пойдем, Гаврила, в кабак, водочки в препорцию выпьем, селедочкой закусим, да и сделку мою обмоем, — пригласил друга.
— Так ведь нет ее еще, сделки-то, — напомнил Солодовников.
— Да считай, уже договорились. Завтра у нотариуса все и оформим.
Но визитер сослался на занятость и быстро распрощался. А выйдя из конторы Ускова, направился прямиком на Кузнецкий Мост к хозяину дома, который намеревался приобрести приятель, и предложив большие деньги, ударил по рукам. «Презабавная вышла история, — размышлял Гаврила Гаврилович на обратном пути. — Эк я ловко обвел Ускова вокруг пальца!»
Новость о том, что Солодовников «подрезал» своего товарища, быстро облетела Москву и одобрения у купечества не вызвала. Не в традициях сословия такое. Миллионные сделки часто заключались просто под честное слово, отсюда и «уговор дороже денег», и «слово-вексель». «Немало я, Гаврила, с жуликами дел имел, да и сам не упускал того, что в руки плывет, но такого, как ты, еще поискать надо», — в сердцах бросил обиженный приятель.
После истории с Усковым купцы опасались обсуждать планы в присутствии Солодовникова. И слава о нем пошла как о беспринципном дельце, ради наживы не брезговавшем ничем. Гаврила же перестроил здание под торговый пассаж и начал сдавать его известным фирмам. Арендную плату поначалу он сделал очень низкой: «Мне больших денег не надо. Был бы маленький доходец».
В галереях пассажа разместились магазины Товарищества ситценабивной мануфактуры «Эмиль Циндель», сладостей Алексея Абрикосова, ювелирный Ивана Хлебникова, музыкальный Петра Юргенсона, меховой Бориса Штурма, восточных товаров Тамирова, картин и эстампов Бюргера, французские модные лавки Бовара, Бурновиля и Флориана, кондитерская Сиу.
«Магазины устроили — великолепие, — свидетельствовал известный фельетонист Влас Дорошевич. — Публика стеной валит. А Гаврил Гаврилыч по пассажику разгуливает и замечает: к кому сколько публики». И не просто так замечает, а прикидывает, кому и во сколько раз плату за аренду поднять.
Через двенадцать лет Солодовников пассаж расширил. И тоже не без жульничества. Умел он заводить знакомства и втираться в доверие. В доме Хомякова на Кузнецком Мосту располагалась крупнейшая московская банкирская контора Гаврилы Волкова с сыновьями. Заходит Солодовников как-то к Волковым и слышит разговор:
— Вот думаем дом насупротив на углу купить, да в цене не сходимся.
— Это какой же — уж не Татищева ли? — интересуется Гаврила Гаврилович.
— Именно. Предлагаем двести пятьдесят тысяч, а владелец требует двести семьдесят пять. Не дороговато ли?
И пока банкиры размышляли, дом бывшего сенатора Татищева у них «увели» прямо из-под носа. Через неделю Волковы все же решили согласиться уплатить требуемую сумму, отправились к владельцу Адольфу Эйхлеру, а тот ответил, что особняк продан.
— Как продан?! Кому? Когда? — возмутились Волковы.
— Да господин Солодовников приехал и купил за двести семьдесят пять тысяч.
— Так это он прямо из нашей конторы и примчался к вам! Ну жук Гаврила, ну пройдоха!
Бывший дом Татищева, который примыкал к его пассажу, Солодовников перестроил и разместил в нем магазины, конторы и склады и даже небольшой театральный зал с местом для генерал-губернатора.
Через несколько лет Москва смаковала уже новую историю, связанную с Солодовниковым: «С Гаврилой не соскучишься — эк ведь что удумал, шельмец, от собственных детей отказываться».
Второго и третьего июля 1881 года в зале Московского окружного суда яблоку негде было упасть. Дочь надворного советника Аделаида Андреевна Куколевская обратилась в суд с жалобой на потомственного почетного гражданина Гаврилу Гавриловича Солодовникова. Тот, заявила женщина, семнадцать лет состоял с нею в любовной связи и прижил пятерых детей — сыновей Александра, Гаврилу, Андрея, Петра и дочь Любовь.
Солодовников обеспечивал Аделаиду средствами, на которые она безбедно жила в хорошей квартире, дети обучались музыке, рисованию и трем иностранным языкам. Теперь же, увлекшись купеческой вдовой Барилусовой, бросил семью, оставив без средств к существованию.
На суде Солодовников сначала отрицал и саму связь с Куколевской, и рождение от него детей. Однако няньки и воспитательницы отпрысков, а также дворник дачи в Сокольниках, которую снимали на лето, и экономка подтвердили, что дети всегда звали Гаврилу Гавриловича папашей. Уверяли, что ответчик не скрывал отношений с Аделаидой, обслуга даже не догадалась, что они не венчаны. Мадам Куколевская, красивая моложавая женщина, пояснила, что «если она не обвенчана, то лишь по нежеланию матери Солодовникова».
Неожиданно встрял купец Дянибеков, арендовавший магазин в пассаже на Кузнецком. Мол, тоже знал истицу как «невенчанную жену» Гаврилы Гавриловича и мать его детей. Припертый к стенке миллионер вынужден был признать и многолетнюю связь с Куколевской, и детей. Но от отцовских обязанностей попытался отделаться как можно дешевле. За что получил ироничную отповедь от защитника женщины князя Урусова:
— Только вчера Солодовников здесь, на суде, впервые признал, что пятеро детей прижиты им от Куколевской. И как благодетель, решился бросить всем кусок хлеба. Один из первых богачей в Москве великодушно пожертвовал детям по восемьсот рублей в год каждому до совершеннолетия, а матери их триста — пожизненной пенсии! Но Аделаиду Андреевну такие подачки не устраивают.
— Вот скряга, грошовник, — ворчала публика.
— Куколевская просит суд обеспечить ее и детей сообразно средствам Солодовникова. Отдайте детям то право, которое принадлежит им по крови, поскольку он отец их, — подытожил присяжный поверенный Урусов.
В итоге Судебная палата определила взыскивать с ушлого купца на содержание мадам Куколевской и ее детей двенадцать тысяч в год.
А Солодовников поселился с новой любовницей в своем доме в Гусятниковом переулке и из детей привечал лишь безропотного Андрея да Петра, такого же оборотистого и расчетливого, как он сам.
После громкого процесса имя миллионера московские газеты часто упоминали в фельетонах. О «владетеле пассажа» распевали сатирические куплеты, слагали байки и анекдоты. Даже городские нищие, и те потешались: «Что у камня просить, что у Солодовникова — все едино».
— Папаша, — обратился как-то подросший Петр, — почему вы не отвечаете на насмешки?
— Да как же могу ответить, Петя, или, скажем, к суду писак этих привлечь, если я не дворянин? — удивился Гаврила Гаврилович, продолжая щелкать костяшками счетов.
— Так купите дворянское звание.
— Не так это просто, сынок. Надо благодеяние большое для города сделать, тут одним пассажем не отделаешься.
Однако в думу все-таки отправился. Вернулся с видом расстроенным и весьма конфузливым.
— Что с вами, папаша? — поинтересовался сын.
— Да понимаешь, Петя, предложили мне полный срам.
В городском собрании Солодовников заявил, что хотел бы построить какое-нибудь полезное заведение — клинику к примеру. «Братья Бахрушины возвели на Стромынке больницу с этой, как ее, анбулаторией. А я чем хуже?» — заявил он чиновникам. Те ответили, что город сильно нуждается в венерической клинике — на Девичьем поле как раз заложили Клинический городок московского университета. Все больницы уже «разобрали», а на «неприличную» никто из купцов денег ссужать не пожелал.
Пикантность состояла в том, что по традиции лечебнице, построенной на пожертвования, власти присваивали имя устроителя. Следовательно, в Первопрестольной появилась бы Клиника кожных и венерических болезней купца Солодовникова. «Вся Москва зубы начнет скалить, интересуясь: «Ты чего ж это венерическим-то сочувствуешь?» — смекнул Солодовников и от предложения отказался.
Трижды еще обращался он к властям в надежде, что потребуется Белокаменной что-то более «благородное», но чиновники стояли на своем: венерическая клиника и только. Пришлось смириться — очень уж хотелось Гавриле зваться «ваше превосходительство». Правда, выделив деньги, поставил условие — имя его в названии упоминаться не должно. За это обещал не только построить, но и оснастить лечебницу самым современным оборудованием. Двухэтажная, похожая на дворец клиника на шестьдесят коек на Большой Царицынской улице открылась второго марта 1895 года и вскоре была признана лучшим центром дерматологии и венерологии в Европе.
Гавриле за «срамную» клинику пожаловали высокий чин действительного статского советника (он соответствовал генеральскому), что давало право на потомственное дворянство. В Москве язвили, что Солодовников задешево купил шинель с красной подкладкой и обращение «ваше превосходительство».
Вскоре стало известно о еще одном крупном пожертвовании прижимистого филантропа. Двадцать седьмого июня 1895 года на Большой Никитской собралась толпа — предстояла торжественная закладка нового здания Московской консерватории. На церемонию пожаловало городское начальство, и сам генерал-губернатор, великий князь Сергей Александрович, произнес речь.
Когда дошла очередь до купечества, Сергей Михайлович Третьяков достал из кармана блестящий серебряный рубль и положил на первый, заложенный у Императорского подъезда, камень. Следом буквально посыпался серебряный дождь. Гаврила Солодовников со словами «Да будет музыка!» бросил в застывающий бетон двести серебряных рублей.
Заветный миллион на новую консерваторию был собран трудами ее директора Василия Ильича Сафонова. Влас Дорошевич замечал: «Директор московской консерватории... известен в музыке тем, что умеет извлекать удивительные аккорды из московских купцов. Лестницу для нового здания консерватории надо? Сейчас аккорд на купцах — и пожалуйте — лестница! Орган нужен? Легкая фуга на миллионерах — и орган!»
И в самом деле, великолепный орган, украшающий Большой зал, заказал в известной парижской фирме A. Cavaille-Coll железнодорожный магнат Сергей фон Дервиз. Только на доставку его в Москву потратил сорок тысяч рублей. Орган для Малого зала подарил текстильный фабрикант Василий Хлудов. Оборудование и меблировку обеспечили братья Михаил и Иван Морозовы. А сахарозаводчик Павел Харитоненко украсил консерваторию дорогими коврами.
Но первый взнос сделал Солодовников. Еще в 1891 году пожертвовал двести тысяч «на усмотрение директора консерватории». Парадоксально, но при всей своей феноменальной скупости он никогда не жалел денег на благотворительность.
С отменой монополии императорских театров в обеих столицах начали открываться частные заведения. Возмечтал заиметь собственный храм Мельпомены и Гаврила Гаврилович. В мае 1893 года подал прошение на строительство «в земельном владении на Большой Дмитровке концертного зала с театральной сценой для произведения феерий и балета».
Солодовниковский театр на три тысячи сто мест уступал по размерам лишь расположенному по соседству Большому. Однако планировка получилась весьма запутанной, а качество работ посредственным. Острые на язык москвичи окрестили его «дмитровским сараем».
Двадцать четвертого декабря 1895 года театр открыли для публики оперой Доницетти «Фаворитка». На первых порах в нем, сменяя друг друга, не без успеха работали итальянская антреприза и труппа Михаила Лентовского.
Через год появился новый арендатор — частная опера Саввы Мамонтова. Мечтавший создать чисто русский оперный театр, Мамонтов организовал предприятие с исключительным размахом: не считаясь с затратами, заказывал художникам роскошные декорации и костюмы, выписывал из столицы лучших певцов и музыкантов.
Одним из главных приобретений стал молодой Шаляпин. «Мамонтов позвал в свою труппу, — вспоминал Федор Иванович. — А у меня контракт с Мариинским — с крупной неустойкой. Мне предложена была там ответственная роль Олоферна... Махнул я рукою на ассирийского царя, забрал все движимое имущество и укатил в Москву».
То, что Шаляпин увидел в солодовниковском театре, потрясло его. Сколько талантов собрал Мамонтов, какая атмосфера дружбы и подлинного искусства царила там! Над декорациями работали Исаак Левитан, Валентин Серов, Константин Коровин, братья Васнецовы. Костюмами занимались Василий Поленов и Михаил Врубель. Вторым дирижером служил начинающий композитор Сергей Рахманинов. С ним, по словам Шаляпина, «часто ходили к Тестову расстегаи кушать».
Мамонтов предложил певцу приличный оклад в семь тысяч двести рублей в год и заключая с ним контракт, заявил: «Феденька, вы можете делать в этом театре все, что хотите. Если нужны костюмы, скажите — и будут костюмы. Если нужно поставить новую оперу — поставим оперу!» На сцене солодовниковского театра Шаляпин создал целую галерею потрясающих образов: Ивана Грозного в «Псковитянке», Досифея в «Хованщине», Ивана Сусанина в «Жизни за царя», Бориса Годунова в одноименной опере. Зал был забит до отказа. Солодовников довольно посмеивался: вот вам и «дмитровский сарай».
Между тем городским сплетникам не давала покоя мысль, кому же купец оставит капиталы. Лентовский не раз интересовался у старика:
— Ну, куда ты свои миллионы денешь?
У него с владельцем «дмитровского сарая» сложились весьма доверительные отношения.
— А вот умру — Москва узнает, кто такой был Солодовников! Вся империя обо мне заговорит! — интриговал Гаврила Гаврилович.
Антрепренер вспомнил об этом разговоре, когда огласили завещание: «Так вот что он имел в виду. Ай да Гаврила, удивил так удивил!»
Однако благая воля мецената столкнулась с корыстными интересами того, кто должен был ее исполнять. Своими душеприказчиками миллионер назначил статского советника Ивана Дарагана, титулярного советника Владимира Анупкина и «окончившего курс юридических наук» Петра Солодовникова. Но фактически единовластно завещанным капиталом распоряжался только сын.
По условиям за свои хлопоты душеприказчика он получал четыре процента чистого дохода от нереализованного наследства и по этой причине не торопился с продажей активов. К тому же котировки акций на бирже неуклонно росли, а значит, наследственная масса постоянно увеличивалась.
Более пяти лет московская управа пыталась получить от Петра Гавриловича деньги на строительство домов дешевых квартир, но тот каждый раз придумывал новую отговорку. Пришлось канцелярии градоначальства выпустить специальное постановление «о переговорах с душеприказчиками Солодовникова в целях понуждения к скорейшему осуществлению воли завещателя...».
Сыну предложили два участка под строительство четырех дешевых домов: на Малой Грузинской и на 2-й Мещанской. От первого участка он отказался, заявив, что «проживание в такой местности будет нездорово». Строительство двух корпусов на 2-й Мещанской улице пришлось-таки начать, иначе власти грозились принять жесткие меры.
«Свободный гражданин» — дом для малоимущих одиноких людей, принял жильцов пятого мая 1909 года. Вскоре, через два дня, распахнул свои двери и «Красный ромб», давший приют семейным парам. Оба вскоре стали именовать просто «солодовками».
«Свободный гражданин» имел 1152 комнаты и развитую инфраструктуру с потребительской лавкой, столовой, баней, прачечной, библиотекой и летним душем. «Красный ромб» насчитывал 183 меблированные квартиры. На этаже — четыре кухни с холодной и горячей водой, отдельными столами для каждой семьи, холодными кладовыми, печью, помещениями для сушки верхнего платья, комнатой для прислуги, убиравшей в комнатах у жильцов, а также ясли и детский сад. Оба дома освещались электричеством и были оснащены лифтами, что по тем временам считалось большой редкостью. В каждом подъезде дежурил швейцар.
«Преимущество в найме этих квартир дать бывшим приказчикам Солодовниковского пассажа» — такое условие поставил в своем завещании Гаврила Гаврилович. Но первыми, как водится, сюда вселились чиновники московской управы, те самые, что выбивали деньги у душеприказчиков. Уютное недорогое жилье понравилось и небогатым представителям дворянского сословия, а также учителям, музыкантам, художникам. Только тридцать три квартиры в семейном доме заняли рабочие.
Учитывая высокий спрос, городская дума приняла решение о строительстве новых домов. Но душеприказчик опять не торопился расставаться с деньгами. Власти обратились с ходатайством к императору, а заодно возбудили гражданский иск.
Почувствовав неладное, Солодовников-младший на сей раз оказался более сговорчивым. Стройку зданий запланировали в районе Тишинки и на Пресне. Но из-за начавшейся Первой мировой войны реализация проекта затянулась до 1917 года, затем грянула революция и все солодовниковские капиталы сгорели вместе со всеми прочими «буржуйскими» активами. В итоге из всего наследства, достигшего к этому времени астрономической суммы в сорок три миллиона рублей, на исполнение благотворительной программы Солодовникова было потрачено немногим более трех миллионов.
После Октябрьского переворота следы потомков Гаврилы Гавриловича теряются. Поговаривали, что Петр уехал в Париж, а Андрей остался в Москве и по-прежнему работал на железной дороге. Доподлинно известно только, что в начале двадцатых один из сыновей стоял у входа в бывший пассаж родителя на углу Кузнецкого Моста и Неглинной в ряду торговок чулками и поношенными шляпками и монотонно повторял: «Духи на вес... Шипр-Коти... Духи на граммы...» Но кто это был, история не сохранила.
А постройки эксцентричного купца здравствуют до сих пор. По-прежнему аншлаги в консерватории на Большой Никитской. В здании бывшего солодовниковского театра обитает Московский театр оперетты. На Большой Пироговской улице принимает больных Клиника кожных и венерических болезней. В бывших домах дешевых квартир размещаются многочисленные учреждения и офисы.
Не повезло только любимому детищу Солодовникова — пассажу: в 1941 году он был полностью разрушен авиабомбой. Позднее на этом месте разбили сквер, а в 2007 году возвели новый корпус ЦУМа.
Подпишись на наш канал в Telegram