Затейливый особняк с остроконечной крышей и обилием изразцов на фасаде появился на углу Пречистенской набережной в 1907 году. Кто придумал эту сказку в центре Москвы и чья прихотливая фантазия украсила его неведомыми мифологическими существами?
Идеей дома в неорусском стиле состоятельный инженер-путеец и страстный поклонник искусства Перцов заразился от приятеля, известного коллекционера Ивана Евменьевича Цветкова. В ноябре 1902 года Петр Николаевич Перцов посетил на Пречистенской набережной «дом-ларец» Цветкова, славящийся своей архитектурой и удачным расположением: из цветковских окон открывался чудный вид на Кремль, Москву-реку, Болотный остров с возводившимися там красными корпусами кондитерской фабрики «Эйнемъ» и флотилией легких судов Императорского яхт-клуба, пришвартованных у пирса.
Перцов вошел в зал и замер в восхищении.
— Как вам удалось найти такой прекрасный участок под постройку дома? — поинтересовался он у хозяина.
— Не поверите, но еще недавно на Пречистенской набережной почти не было жилой застройки. Излучину реки занимали лишь всякие мелкие производства, например склад леса мебельной фирмы «Август Тонет».
— И это в таком-то месте? На берегу, близ Кремля, храма Христа Спасителя и шумного водопада Бабьегородской плотины?! Признаться, я вам даже немного завидую.
— То-то, — засмеялся довольный Цветков, а затем, хитро прищурившись, сказал: — Есть один непроданный пока кусочек по соседству. Пообещаете построить дом в русском стиле — так и быть, укажу.
Заинтригованный Перцов поспешил уверить, что ничего не имеет против идеи коллекционера. Иван Евменьевич поведал: все участки по Пречистенской набережной от его дома до площади под храмом Христа Спасителя принадлежали некоему господину Ушакову. Почти все он выгодно сбыл, остался последний, на который положил глаз владелец московской скоропечатни Александр Левенсон. Но покупатель и продавец спорят из-за цены, которую при желании можно перебить.
Петр Николаевич тут же бросился к Ушакову. Тот объявил, что хочет за землю семьдесят тысяч. Инженер, не торгуясь, согласился, и уже на следующий день сделку оформили под видом купчей на Зинаиду Алексеевну Перцову, урожденную Повалишину. Записывать недвижимость на имя жены у деловых людей было заведено на случай внезапного банкротства, чтобы семейство не пошло по миру.
На приобретенном участке Перцов задумал возвести доходный дом, который станет пристанищем для людей творческих, художников в том числе: им хозяин намеревался сдавать студии под крышей за небольшую плату — деньги владельца интересовали меньше всего. Будущий особняк должен был иметь ярко выраженный московский колорит — ведь Первопрестольная с ее узорными церквами, пестрыми куполами колоколен, башнями и древними стенами издавна выделялась среди русских городов исключительным лицом. Да и уникальность места рядом с храмом Христа Спасителя и открытым видом на Кремль диктовала свои условия.
Зимой 1906 года Перцов объявил конкурс на проект доходного дома в русском стиле, пригласив в жюри знатоков — в том числе художников Виктора Васнецова, Василия Сурикова, Василия Поленова, архитекторов Федора Шехтеля и Иллариона Иванова-Шица. Первую премию присудили Аполлинарию Васнецову, вторую — Сергею Малютину. Однако Петр Николаевич, за которым оставалось последнее слово, не согласился с мнением авторитетного жюри. Проект Васнецова показался ему шаблонным, а малютинский вообще не отвечал условиям конкурса.
Расстроенный, в задумчивости перебирал он оставленные Малютиным первоначальные наброски и вдруг наткнулся на нечто необыкновенное — эскиз настоящего чудо-терема в сказочно-былинном стиле. Петр Николаевич был настолько пленен его оригинальностью, что немедленно принял к исполнению. «Лучшего нечего и желать!» — воскликнул он.
Сергей Малютин к тому времени уже был знаменит талантливыми иллюстрациями к произведениям Пушкина, успешной работой в Русской частной опере Саввы Мамонтова и художественных мастерских княгини Тенишевой в Талашкине.
Однажды живописец увидел в доме у Мамонтова набор японских кукол, выточенных из дерева и раскрашенных вручную. Он подумал, что токари талашкинской артели могли бы сделать ничуть не хуже — и даже лучше, если фигурки выточить пустотелыми, чтобы не просто выстраивались с убыванием по размеру, но и вкладывались одна в другую! Скорее всего идея пришла из сказки про Кощееву смерть, которая «прячется на конце иглы, игла в яйце, а яйцо в утке...» Так родилась русская матрешка.
Перцов, завороженный талантом Малютина, посчитал, что только Сергей и способен воплотить в жизнь его мечту. Однако дело оказалось непростым: мешали старая постройка — невзрачный «трехэтажный ящик с небольшими оконными отверстиями» и треугольная форма земельного надела. Художник предложил не сносить «ящик», а нарастить четвертым мансардным этажом, по набережной пристроить четырехэтажный особняк, со стороны переулка — отлетный корпус, объединить весь ансамбль высокими разновеликими крышами, а стены и фронтоны покрыть майоликой. Перевести живописные фантазии в «земной» проект Малютину помогали архитектор Николай Жуков и инженер Борис Шнауберт.
Будущий хозяин трудился на строительстве своего дома вместе со всеми. «Я лично входил в детали, — вспоминал Петр Николаевич, — целыми днями носясь по этажам и не оставляя без надзора ни одного места работы». Неутомимый Перцов ссорился с нерадивыми поставщиками, разбирался с обидчивым Малютиным, который ни с кем не мог ужиться, решал сложные инженерные вопросы — ведь его особняк должен соответствовать самым высоким требованиям современного комфорта.
Теремок оснастили лифтами, телефоном, принудительной вентиляцией. Парадная лестница, квартиры и мастерские верхнего этажа были двухсветными. Электропроводку, водопроводные и канализационные трубы искусно замаскировали в стенах. Полы и панели ванных комнат и туалетов выложили узорной плиткой.
Квартира Перцовых располагалась на четырех этажах крыла с видом на реку и имела отдельный вход со стороны набережной. Хозяйские покои стилизовали под модное убранство богатой русской избы: многоцветные изразцовые печи, тяжелая дубовая мебель. Даже посудный лифт для спуска и подъема кушаний из кухни в столовую выполнили в виде русской майоликовой печки. Кустари, выписанные Малютиным из Нижегородской губернии, по его рисункам покрыли резьбой буквально все деревянные поверхности: роскошную лестницу, соединявшую этажи хозяйской квартиры, входные двери, порталы, арки, вешалки, стенные панели в столовой и салоне, потолочные балки.
В кабинете главы семьи особенно впечатляли хоры с библиотечными стеллажами, большой камин и широкая оконная ниша с витражом, сделанным по эскизу Михаила Врубеля. Из общего контекста выбивалась лишь курительная комната. Ее, как и положено, оформили в восточном стиле, богато украсив арабской и бухарской бронзой.
Все работы заняли одиннадцать месяцев, и в мае 1907 года в дом Перцовой уже въехали первые жильцы. Как и мечтал Петр Николаевич, в студиях верхних этажей за символическую плату обосновались художники, а роскошные квартиры сдали состоятельным господам.
С самого начала в тереме забурлила культурная жизнь. В одной из квартир поселился профессор консерватории, пианист Константин Игумнов, в другой — режиссер Борис Пронин. В артистических кругах Москвы имя этого обаятельного придумщика знали буквально все. С завидной регулярностью к нему наведывалась богема. Постоялец перцовского дома — мужчина с красивым тонким лицом, копной темно-русых волос и порывистыми движениями — ни на мгновение не оставался в покое: бегал по комнате, встряхивая волосами, жестикулировал, громко, по-детски хохотал и фонтанировал идеями.
Как вспоминал поэт Георгий Иванов: «Пронин засыпал собеседника словами: «Понимаешь... клянусь... невероятно... три дня... Мейерхольд... градоначальник... Ида Рубинштейн... Верхарн... смета... Судейкин... гениально...» И кто-то снова, вздыхая, выписывает чек или едет хлопотать в министерство, или пишет пьесу...» Впрочем, некоторые из идей Пронина были действительно гениальны. Чего стоила только «Бродячая собака» — литературное кафе в Петербурге, ставшее одним из главных символов Серебряного века! А ведь был еще позднее и «Привал комедиантов», где, если верить все тому же Георгию Иванову, летом 1917 года за одним столиком сиживали адмирал Колчак, Борис Савинков и Лев Троцкий.
Среди жильцов дома оказалось немало оригиналов. Так, некий Поздняков, снявший квартиру из четырех огромных комнат, обустроил ее весьма экстравагантным образом. Одну превратил в зимний сад — засыпал паркет песком и заставил его кадками с пальмами и садовой мебелью, в другой устроил гостиную с тигровыми шкурами на полу. А в самой большой комнате, взгромоздив на возвышение громадную ванну из черного мрамора весом семьдесят пудов, принимал водные процедуры, любуясь собой в расставленных повсюду зеркалах.
Задумка Перцова явно удалась. Его самобытный красный терем в центре Москвы быстро стал известен всему городу. А все потому, что художник Малютин очень любил сказки. Некоторые люди работают напевая, а Сергей обычно сам себе сказки рассказывал, на ходу сочиняя сюжеты: «Когда поет Жар-птица, жемчужинки из клюва так и сыплются, и кто слышит ее пение, у того все хвори сами собой исчезают. Потому очень многие пытались поймать Жар-птицу, да только как ее схватишь? Даже сквозь рукавицы — непременно обожжешься...»
Москвичи толпами стояли перед удивительными фасадами, подолгу рассматривая изразцы с диковинными птицами, растениями и плодами, изумлялись причудливым силуэтам кровли и башенок и обменивались впечатлениями:
— На шатровом шпиле, видите, петушок распахнул крылья. Ой, с крыши-то свесилась фантастическая рыба с мощным хвостом! Да левее смотрите, левее...
— Вон оглядышки — птицы с повернутыми назад головами — украшают подъезд. А на фронтоне вытянулись драконы с узкими мордами, и один смотрит прямо на нас!
Каждый поворот фасада восхищал зрителей новой диковинкой: тяжелые балконы поддерживали зубастые Змеи Горынычи с перекрученными телами, огромная труба представляла собой спящую сову, дверной проем охраняла мифическая птица сирин с головой девы. Но самой завораживающей частью декора являлась живописная майолика со сказочными сюжетами. Волшебная плитка с «палитрой Врубеля» — густыми зелеными, желтыми, синими тонами — щедро украшала плоскости фасада, островерхие наличники окон, углы терема и перила балконов, великолепно сочетаясь с темно-красной кирпичной облицовкой.
«Все причуды, московские причуды...» — ворчал приехавший из Петербурга чиновник, но уходить почему-то не торопился. Петр Николаевич привык к любопытствующим персонажам и всегда вежливо с ними раскланивался. Ему льстил неподдельный интерес, который вызывает у горожан его оригинальный особняк.
К вечеру, когда инженер возвращался со службы, толпы рассеивались. В далеком пролете улицы сияло закатное небо, разливался над городом басистый звон с колоколен храма Христа Спасителя. Перцов замедлял шаг и окидывал взглядом майоликовые панно, их расписная глазурь играла в последних бликах уходящего солнца. «И в самом деле, есть что-то чарующее в облике нашего дома», — думал он. Когда же на смену короткой летней ночи подступал рассвет и над Москвой-рекой и стрелкой рассеивался утренний туман, на крыше в утренних лучах переливались золоченые решетки со львами и морскими коньками, задорно сверкал покрытый сусальным золотом петушок-флюгер.
...Незаметно подкралась зима. Как-то утром еще розовели за деревьями подернутые инеем освещенные окна, а Петр Николаевич, как обычно, уже торопился на службу. Неожиданно к нему подошли два молодых человека. Один — полноватый, с круглым веселым лицом и плутовским выражением смеющихся глаз — представился:
— Никита Балиев. А это мой друг и дальний родственник — нефтепромышленник Николай Тарасов.
Второй, молодой красавец с матовой кожей и черными бархатными глазами, сдержанно поклонился.
— Мы слышали, в вашем доме можно арендовать часть подвала?
— На какие нужды, позвольте узнать? — поинтересовался Перцов.
— Подыскиваем уютное местечко для досуга и отдыха артистов Московского Художественного театра.
— Художественного театра? — заволновался Петр Николаевич. — И что же планируете здесь создать?
— Хотим открыть кабаре, где актеры после спектаклей могли бы резвиться как дети.
— А Константин Сергеевич в курсе?
— Разумеется. Он приветствовал нашу идею.
Забыв, что пора на службу, Перцов с молодыми людьми отправился осматривать подвал. Спускаясь по лестнице, мужчины вспугнули большую летучую мышь, метнувшуюся им навстречу. «Вот и название для нашей затеи, — засмеялся Балиев, — кабаре «Летучая мышь».
Вечером Петр Николаевич поведал жене о полученном им необычном предложении:
— Намереваюсь сдать этим господам часть подвала. Надеюсь, ты не возражаешь?
— Помилуй, кто же отказывается от артистов Художественного театра? Да и идея, по-моему, замечательная. Не ты ли мечтал, чтобы наш дом сделался пристанищем для творческой богемы?
Под низкими подземными сводами сказочного терема «Летучая мышь» поселилась в феврале 1908 года. Весело затрепыхала грациозными крылышками, в мягких складках которых, как заметил один театральный критик, «притаился милый, добрый, крохотный эльф. Улыбаясь и поддразнивая, он приглашал увлечься его игрою».
В тесный перцовский подвал, оживающий после полуночи, входили не с парадного подъезда с его роскошным холлом в росписи и лепнине, а с переулка, через узкую готическую дверь. Оформлено помещение было скромно, но уютно: простые стулья, длинные коричневые столы, маленькая сцена и буфетная стойка с домашними закусками и шампанским. При этом, по воспоминаниям одного из завсегдатаев, «каждый спускавшийся под его свод оставлял в прихожей вместе с калошами печаль и снимал с себя вместе с пальто и заботы».
Неформальная обстановка располагала к дурачеству, а импровизация помогала создавать то, что составляло душу кабаре: легкую, непринужденную атмосферу озорства и неистощимого веселья. Творческие шалости, сценические пародии, пантомима, эстрадные безделушки и легкомысленные куплеты сменяли друг друга на крохотных подмостках.
Место быстро сделалось культовым, а буро-зеленая карточка со словами «Летучая мышь» разрешает вам посетить тогда-то ее подвал» стала предметом зависти, пламенного желания и усерднейших хлопот — поглазеть на богему хотелось многим. Публику страшно интересовало, что творится за закрытыми дверями перцовского подвальчика. Это порождало обилие слухов и домыслов.
Говорили в частности, что небожитель Станиславский превращается там в фокусника и ловко снимает с любого желающего сорочку, пиджак при этом оставляет застегнутым на все пуговицы, Шаляпин, Собинов и Сулержицкий показывают «французскую борьбу», а Качалов с Алисой Коонен проносятся в веселой польке. Заезжая знаменитость, венгерский дирижер Артур Никиш, стоя на столе, дирижирует маленьким военным оркестром, доводя трубачей до экстаза и исторгая из заигранного венского вальса неожиданные музыкальные красоты.
Но в доме Перцовой «Летучая мышь» продержалась всего два неполных театральных сезона, а на третий упорхнула в другое, более обширное помещение в Милютинском переулке.
Одним из первых квартирантов необычного дома стал сам Сергей Малютин. Он поселился с семьей в одной из студий верхнего этажа, а часть своих картин, многие из которых имели большие размеры, разместил на хранение в подвале. Мог ли художник знать, какой трагедией обернется подобное решение и как горько он об этом пожалеет?
Весной 1908 года в городе случилось сильнейшее наводнение. После снежной холодной зимы все таяло так дружно и неудержимо, что вода в Москве-реке начала стремительно прибывать. Одиннадцатого апреля она поднялась уже на девять метров, за несколько часов превратив Москву в Венецию.
«Набережные представляли собой сплошное водное пространство, — описывал бедствие очевидец. — Залиты были все прилегающие улицы и переулки, около каждого моста образовались большие озера, в которых извозчицкие пролетки уходили по колеса. Плавали лодки и плоты, и лишь изредка попадались смельчаки, идущие по пояс в воде. Над ее поверхностью еле виднелись фонарные столбы. С переулками сообщались с помощью лодок, но это было чрезвычайно опасно, так как их часто уносило течением. А по реке неслись огромные бревна, стога сена, дрова, какие-то большие кадки, части крестьянских построек и целые избы». На Болотном острове затопило электростанцию, и центральная часть города осталась без света, в том числе и дом Перцовой.
Утром рокового дня Малютин отправился в Училище живописи, ваяния и зодчества, где преподавал, и далеко не сразу осознал происходящее. Поняв масштаб бедствия, добраться домой уже не мог. За жену и детей он не сильно волновался: что могло им угрожать на верхних этажах прочного каменного здания? Мысль о том, что хранилище с его картинами заливает вода, обдавала холодом. Когда стихия успокоилась и подвал осушили, глазам художника предстало печальное зрелище. Многие холсты безвозвратно погибли, в том числе «Царевна», «Леший», «Баба-яга» из «сказочного» цикла и еще незаконченное монументальное полотно «Куликово поле», которое Сергей Васильевич писал по заказу Исторического музея.
Елена Константиновна в отсутствие мужа пыталась спасти картины и вынесла из подвала то, что оказалось по силам. Но бегая целый день по колено в ледяной воде, она простудилась и слегла. В конце лета Малютин остался вдовцом с четырьмя детьми. К этому времени он уже перебрался на другую квартиру — слишком тяжело было оставаться в некогда столь любимом, но оказавшемся таким жестоким к нему тереме. Жизнь же самого дома, покинутого его создателем, потекла после наводнения своим чередом...
Летом того же 1908 года Петр Перцов ездил по делам в Англию. По возвращении Москва встретила его дождем. Улицы заполонили раскрытые черные зонты и мокрые пролетки с поднятым дрожащим на бегу верхом. Вскоре тучи расступились и над рекой разлились золотые сумерки. За Каменным мостом в садах Замоскворечья поздним цветением полыхала сирень, чирикали воробьи, играла шарманка.
Притаившийся за светлой громадой храма Христа Спасителя его удивительный дом начинал уютно светиться своими разновеликими окнами. В столовой накрыли чай. Высокая лампа под легким абажуром мягко освещала изголовье большого дивана, на котором Зинаида Алексеевна листала книгу. За ее спиной висела картина Николая Рериха «Заморские гости». Петру Николаевичу предстояло серьезное объяснение с женой, и он немного волновался.
К своим пятидесяти годам Перцов проложил тысячи верст железных дорог, в том числе Транссибирскую и Кругобайкальскую. Теперь же мечтал об открытии магистрали между Армавиром и Туапсе. Суперсовременная ширококолейка должна была пройти по серпантинам, высоким насыпям и глубоким оврагам на склонах Ставропольской возвышенности, а потому иметь много тоннелей, мостов и виадуков. Для того чтобы осуществить амбициозную задумку, создали акционерное общество, которое Перцов и возглавил. Изюминка проекта заключалась в том, что часть акций будущей дороги предполагалось передать жителям Северного Кавказа.
В поисках банковской ссуды под выпуск акций Перцов и отправился в Англию. Британцы проектом заинтересовались, пообещали дать миллион золотых рублей, но поставили условие: львиная доля акций будет распространяться среди жителей Туманного Альбиона. Петр Николаевич такое предложение решительно отверг и продолжил лихорадочно искать деньги.
Дело спас Путилов — представитель известной семьи и один из самых влиятельных финансистов Петербурга. Алексей Иванович соглашался стать крупным акционером и внести два миллиона золотых рублей под залог имущества Перцова, включая дачу в Туапсе и «дом-сказку». Петру Николаевичу оставалось только заручиться согласием жены — ведь номинальным владельцем имущества была она.
Однако обычно покладистая Зинаида Алексеевна на сей раз проявила характер и напомнила мужу недавнюю историю его коллеги по железнодорожному бизнесу Саввы Ивановича Мамонтова, который обвинялся в том, что из средств Московско-Ярославско-Архангельской железной дороги субсидировал Невский завод в Петербурге, израсходовав девять миллионов рублей.
— Если в нашем обществе не дорожат такими известными людьми, как Мамонтов, и дают им упасть, не поддержав вовремя, что будет с тобой? Хочешь, чтобы тоже обвинили в растрате и посадили в Таганскую тюрьму?
— Зиночка, ну зачем же сразу думать о плохом?
— Но заложить все имущество, в том числе и новый доходный дом, для получения банковского кредита — это же чистой воды авантюра!
— Почему же авантюра? Я все продумал. И потом, Алексей Иванович Путилов в сомнительные предприятия деньги вкладывать не станет, не зря же его называют «пророком от коммерции». У него нюх на удачные проекты, никогда не ошибается в своих прогнозах.
— Как знаешь, но я категорически против залога дома, — продолжала горячиться Зинаида Алексеевна. — Он должен служить обеспечением семьи — у тебя, мой друг, четверо детей! А если все закончится полным крахом?
Расстроенный неожиданным отпором жены, Петр Николаевич решил привлечь к разговору взрослых сыновей, объяснив им, что его вынуждает пойти на залог имущества. Георгий и Дмитрий приняли сторону отца, и Зинаиде Алексеевне ничего не оставалось, как дать согласие. Перцов безотлагательно поспешил в Петербург заключать нотариальное соглашение с Русско-Китайским банком Путилова. Выпущенные вскоре акции сосредоточились большей частью в руках купечества, казачества и крестьянства Ставропольской и Кубанской губерний, благодаря чему «Туапсинка» сделалась поистине народной, или, как ее еще называли, «казачьей» железной дорогой. Уже двенадцатого декабря 1910 года от Армавира до Майкопа по ней пошел первый поезд. Тогда же ссуда банку была выплачена и «дом-сказка» освобожден от залога.
Более пятнадцати счастливых лет прожил Петр Перцов с семьей в своем любимом тереме. Даже после революции 1917 года, когда из него выселяли «буржуев», самих домовладельцев, как ни странно, не тронули. Возможно, им удалось наладить отношения с одним из новых влиятельных жильцов, товарищем Троцким. Лев Давидович обосновался в квартире № 11, апартаментах Позднякова, тех самых — с роскошной мраморной ванной и зимним садом, устроив там рабочий кабинет. По соседству расположились соратники, в том числе зампредседателя Реввоенсовета Эфраим Склянский и один из руководителей штурма Зимнего дворца Николай Подвойский. Само присутствие таких арендаторов явилось своеобразным мандатом, который надежно охранял Перцовых целых пять лет.
Но в апреле 1922 года добрались и до них. Это случилось, когда Петр Николаевич выступил против развернутой властями национализации церковной собственности и попытался уберечь от разграбления ценности храма Христа Спасителя. Он попал под суд и получил пять лет тюрьмы.
Стараясь вызволить супруга из-за решетки, Зинаида Алексеевна решила обратиться к Троцкому. Зная, что утром за наркомом в одно и то же время присылают машину, женщина караулила его у подъезда. Когда появился Лев Давидович — в длинной шинели и военной фуражке, бросилась к нему:
— Прошу у вас помощи в деле моего супруга и содействия в его освобождении. Он помещен в Сретенский арестантский дом.
— Тюрьма — не так плохо, как кажется, — пафосно изрек Троцкий и заметив изумление на ее лице, снисходительно пояснил, — плотно закупоренную одиночку Петропавловской крепости я покидал с оттенком огорчения — там было так тихо, так бесшумно, так идеально хорошо для умственной работы... — Убедившись, что госпожа Перцова не разделяет его восторгов, сухо добавил, садясь в автомобиль: — Ну хорошо, подумаю, что можно сделать.
Постановлением Президиума ВЦИК от шестнадцатого февраля 1923 года муж Зинаиды Алексеевны был условно освобожден с оставлением в силе определенной приговором Ревтрибунала конфискации имущества. Нетрудно догадаться, кто после этого занял личную квартиру-особняк Перцовых. Троцкий полюбил устраивать там приемы, восхищая иностранцев изысканными интерьерами. «Видите, какие у меня буржуазные привычки», — острил он. Младшая дочь Перцова Зинаида, автор книги воспоминаний «Начало странствий», писала: «Я прочла мемуары одного английского дипломата, описывающего пышный прием, данный Троцким. Дипломат восторгался его замечательным вкусом! Я поспешила написать наивному автору, что все поразившие его картины, статуи, вазы и мебель были собственностью моего отца».
Дочь Зиночка покинула родину в 1917 году и закончила свои дни на острове Мартиника, прожив более ста лет. Во Франции оказался и ее брат Дмитрий, участник Белого движения. Их сестра Нона вышла замуж за Ивана Михайловича Лихонина и жила с мужем в Харбине. Сам же Петр Николаевич с женой и старшим сыном Георгием из России не уехали. Не по своей воле из «дома-сказки» они перебрались в скромное жилье на Плющихе.
Глава семейства тоже оставил свои мемуары, заканчивая которые в 1923 году, мудро заметил: «Не могу не благодарить Создателя, что уберег меня от самого ужасного — угрызений совести. И сохранил еще во мне на шестьдесят седьмом году жизни радость бытия и веру, что придут, пусть после нас, лучшие дни, когда наступит действительное равенство между людьми и ничьи интересы не будут приноситься в жертву ни классам, ни партиям».
Скончался Петр Перцов в 1937 году, про супругу его известно лишь то, что дожила она по крайней мере до семидесяти лет, дальше след ее затерялся. А дом-мечта мужа Зинаиды Алексеевны каким-то чудом продолжал жить той жизнью, которую задумывал для него владелец, — яркой, богемной, творческой. Под крышей краснокирпичного терема по-прежнему располагались мастерские, вестибюль сохранил свой респектабельный дореволюционный вид: справа — огромное, до потолка, зеркало, слева — резная вешалка черного дерева. На ступенях широкой мраморной лестницы днем прыгали радужные зайчики от огромных витражей. На массивных дверях четвертого этажа табличка «Студии» со множеством звонков, против них — фамилии известных художников. Двери мастерских выходили в длинный коридор с большими окнами, открывавшими вид на извилистые переулки с разнокалиберными домишками и одноглавую церковь Ильи Обыденного.
В 1938 году из Парижа вернулся Роберт Фальк. Друзья по «Бубновому валету» Александр Куприн и Василий Рождественский посодействовали ему в приобретении студии на «московском Монпарнасе», где квартировали сами, благо художник Павел Соколов-Скаля оставил свой старый чердак, переехав на Верхнюю Масловку. Для Фалька это оказалось невероятным везением: в то время многие его собратья по цеху писали в кухнях коммуналок, а здесь — целая мастерская в почти парижской мансарде! И неважно, что зимой стены промерзали до инея, а летом было невероятно жарко, зато простор и чудесный вид из окна. Чердак заменял художнику экспозиционный зал, в советское время его совсем не выставляли. По воскресеньям Роберт Рафаилович устраивал на чердаке показы своих работ — ставил картины на мольберт и о каждой рассказывал. В его мастерской часто бывали Святослав Рихтер, Илья Эренбург, Соломон Михоэлс, Генрих Нейгауз...
Когда художников не стало и дом Перцовой в семидесятых годах подвергся массовому расселению, их вдовы зорко следили за тем, «чтобы невежественное домоуправление не осуществило дикой мечты районного начальства — придать архитектурному памятнику московского модерна шаблонный вид советского здания, сровняв фигурную крышу и сбив майолики на стенах». К счастью, чудовищного вандализма не допустили — здание передали МИДу, там разместилось управление по обслуживанию дипкорпуса.
Сказочный терем по-прежнему стоит, осеняемый звоном колоколов соседних храмов, благословляющих еще один счастливо закончившийся суетный московский день. Видимо там, наверху, хорошо понимают, как нужны людям сказки, а потому вот уже целых сто десять лет бережно хранят эту причудливую постройку...
Подпишись на наш канал в Telegram