Осенней ночью 1968 года на пустынном ютландском берегу архитектор развел костер и бросил в огонь макеты и чертежи. Утсон больше ничего не хотел слышать о Сиднейской опере!
С тех пор минуло немало лет. Его жизнь давно протекала на других берегах, он нашел место, где можно отгородиться от мира, — на Майорке.
Архитектор сидел на террасе и просматривал почту: опять приглашение из Австралии. В 2000 году ему присвоили звание почетного доктора Сиднейского университета. Он не поехал. Три года спустя Утсона возвели в степень рыцаря ордена Австралии и презентовали ключи от Сиднея. Не полетел и в этот раз. Теперь вот в 2006-м звали на открытие западной колоннады с участием английской королевы. «Придется отказать и Ее Величеству», — усмехнулся Йорн. Он никогда не вернется в Австралию и не увидит свое детище достроенным. Эта работа сломала его карьеру и перекроила жизнь...
Футуристические очертания Сиднейского оперного театра давно стали одним из символов Зеленого континента. Каскад его вздымающихся белоснежных крыш вызывает самые разные ассоциации. Одни видят в них фантастические ангары для летающих тарелок, другие — шлемы испанских конкистадоров, кто-то — гигантские морские раковины или надутые ветром паруса. Сам же автор именовал эти белые гребни «оболочками» и утверждал, что собрал их из... апельсиновых корок!
Вдохновителем постройки оперного театра стал английский дирижер Юджин Гуссенс. В 1947 году он подписал трехгодичный контракт с Сиднейским симфоническим оркестром. Концерты приходилось давать в ратуше. «Позор для столь крупного города иметь для классических представлений лишь один крохотный зал на две с половиной тысячи зрителей! — возмущался Гуссенс в интервью местному радио. — Сиднею необходим свой Дом муз, которым вся Австралия могла бы гордиться».
Власти неожиданно поддержали идею, правда заявили, что не собираются ее финансировать. Премьер штата Новый Южный Уэльс, где находится Сидней, Джон Кэхилл предложил организовать постоянную лотерею: «Пусть азартные граждане отдадут свои деньги не жуликам на улице, а Фонду строительства оперного театра...» Жители раскупали билеты охотно — порой на пятьдесят тысяч долларов в неделю, и вскоре сумма, нужная для начала работ, была собрана.
Неугомонный Гуссенс бросился подыскивать место для будущего Дома муз и в итоге остановил выбор на живописном мысе Беннeлонг-Пойнт. Когда-то тут возвышался старинный форт Маккуори, теперь же — трамвайное депо. Рядом раскинулся арочный Харбор-Бридж, который горожане весьма непочтительно именовали «вешалкой». По мысли Юджина, металлический абрис моста мог служить эффектным задником для будущего театра. Предполагалось, что он будет состоять из двух частей: одна — для масштабных опер и концертов, другая, поменьше, — для камерных постановок, балета и драматических спектаклей. Все это следовало уместить на небольшом участке, с трех сторон окруженном заливом.
Объявили международный конкурс. Организаторы получили двести тридцать три заявки из двадцати восьми стран, но ни один вариант не устроил членов жюри. Как едко заметила французская писательница Франсуаза Фромоно в своей книге о Сиднейской опере: «Проекты смахивали на замаскированные фабрики для производства ширпотреба...»
Предание гласит: в один из дней 1957 года опоздавший к началу заседания председатель жюри — американский архитектор с финскими корнями Ээро Сааринен — был сильно навеселе. Попыхивая трубкой, он наугад выхватил из корзины с отвергнутыми комиссией проектами какой-то эскиз и увидел на нем начертанный тушью силуэт фантастического здания: над мощным фундаментом вздымался веер крыш, напоминающих крылья или паруса. «Господа! Вот она, Опера!» — воскликнул Ээро.
Автором оказался тридцативосьмилетний датчанин Йорн Утсон. Имя это большинству присутствующих ни о чем не говорило. Однако пользующийся непререкаемым авторитетом Сааринен настоял, чтобы победу присудили именно скандинаву.
Йорн родился девятого апреля 1918 года в Копенгагене, но детство провел в городке Ольборге. Отец — военно-морской инженер Оге Утсон — служил там директором корабельной верфи, и мальчик дни напролет пропадал среди строящихся лодочных корпусов. Отец научил его ходить под парусом по проливу Эресунн, разделяющему Данию и Швецию, и морская стихия навсегда оставила в Йорне ощущение свободы, вдохновения и полета.
Поначалу парень хотел стать военным моряком, но он неплохо рисовал и по совету дяди скульптора поступил в архитектурную школу при Датской Королевской академии искусств. Уже первые его самостоятельные работы — проект концертного зала для Копенгагена, отмеченный, кстати, Малой золотой медалью, и вариант восстановления Хрустального дворца в Лондоне, шедевра Викторианской эпохи, — удивляли самобытностью. Однако смелые идеи так и остались на бумаге. «Поэтично и вдохновенно, но больше похоже на мечту, чем на реальность», — заметил один из британских архитекторов.
В 1949 году Йорн получил грант, позволивший ему с женой Лис отправиться в длительное турне по США и Мексике. Особенно датчанина поразили древние пирамиды майя, ацтеков и тольтеков, которые в дальнейшем повлияли на его творчество.
...Австралийцы были очарованы и проектом — строительство Оперы объявили делом государственной важности, и его автором — высоким голубоглазым викингом с необычным скандинавским выговором. Утсон собрал команду талантливых конструкторов, инженеров и акустиков. «Мы провели вместе семь абсолютно счастливых лет и были словно джазовый оркестр — каждый точно знал, что от него требуется», — вспоминал соратник Утсона Йон Лундберг.
Джон Кэхилл привлек к сотрудничеству известную английскую конструкторскую фирму во главе с датчанином Ове Арупом. В 1959 году приступили к делу, на проект планировали потратить четыре года и семь миллионов долларов (в итоге он обошелся в сто с лишним). Увы, ни Кэхилл, ни архитектор не представляли, какие технические проблемы предстоит решать. Идею, которая была так хороша на бумаге, воплотить в жизнь оказалось невероятно сложно.
Выяснилось, что бетонные крылья крыши — изюминку проекта — нереально сконструировать согласно первоначальному замыслу. Утсон предполагал «сделать раковины из арматурной сетки, опылить и покрыть плиткой» — так его дядя скульптор изготавливал манекены. Но подобная техника не годилась. Группа Утсона и конструкторы Арупа перепробовали десятки вариантов параболоидов, эллипсоидов, более экзотических поверхностей, но все они оказались неподходящими. «С точки зрения конструкции его замысел просто наивен», — к такому горькому выводу пришли лондонские проектировщики.
Решение тщетно искали вплоть до 1961 года, пока на помощь не пришел его величество случай. В один прекрасный день к Йорну подбежал младший сын и радостно объявил, что научился чистить апельсин. Наблюдая за тем, как четырехлетний Ким старательно снимает с плода шкурки, отца вдруг осенило: «Если любое поперечное сечение сводов представляет собой часть круга, значит, все сегменты «раковины» должны быть вырезаны из одной условной сферической поверхности».
Для возведения новых крыльев крыши — ее вес в итоге составил двадцать семь тонн! — пришлось взорвать уже выстроенный фундамент и заложить более прочный. «Скорлупки» создавали прямо на площадке из сборных бетонных панелей в форме треугольников, они опираются на ребра — нервюры — из того же материала. Все нервюры были частями единого гигантского круга, это позволило очертаниям крыш иметь одинаковую форму. Конструкцию прошивали тросами, и таким образом получался свод. Поверхность бетонных «апельсиновых корок» облицевали миллионом керамических плиток. В центре уложили белые глянцевые, по краям — матовые бежевые, что при различном освещении создавало удивительные цветовые эффекты и образовывало переливающуюся поверхность. «Солнце, свет и облака сделают кровлю живой, — уверял Утсон, — зрителям никогда не надоест на нее смотреть».
Из-за технических трудностей сроки не соблюдались. К тому же большинство материалов не производили в Австралии, их приходилось доставлять из-за границы. Расходы росли как снежный ком. А деньги, оставшиеся от лотереи, были потрачены на ликвидацию последствий засухи, случившейся на континенте в 1965 году. Отношения властей, архитектора и подрядчиков обострялись. В прессе и парламенте закипели нешуточные страсти, правительство вынуждено было уйти в отставку из-за «неоправданно завышенных трат и непомерно затянувшегося строительства». Новый же премьер особой симпатии к Дому муз не проявлял.
Именно в этот момент на авансцене появился главный интриган, который мечтал занять место Утсона в «сиднейской эпопее». Им оказался министр общественных работ Дэвис Хьюз, в прошлом провинциальный школьный учитель, субъект злобный и завистливый. «Он жаждал, чтобы именно ему досталась вся слава, чтобы о нем говорили как о человеке, завершившем строительство», — считал Утсон.
Хьюз организовал травлю датчанина в прессе, придирался к смете и графику, требовал предоставлять ему на утверждение чертежи, в которых ровным счетом ничего не смыслил (он не имел университетского диплома, хотя всех уверял в обратном), наконец просто приостановил финансирование. Доведенный до нервного истощения Йорн двадцать восьмого февраля 1966 года объявил об отставке и покинул Австралию, чтобы «никогда туда более не возвращаться». Хьюз созвал экстренное совещание и сообщил, что Утсон «отказался» от должности, но завершить оперный театр несложно и без него.
На освободившееся место министр назначил Питера Холла, проектировавшего корпуса Сиднейского университета, а в помощь ему — Дэвида Литтлмора и Лайонела Тодда. «Конечно, они прекрасные специалисты, — замечал биограф Утсона Ричард Уэстон, — но разве можно угнаться за гением? Можно воспользоваться его идеями, но нельзя позаимствовать его мозги».
Сиднейцы, видимо, думали так же. Они устраивали пикеты с лозунгами «Верните Утсона!». Коллеги опального скандинава, включая и Питера Холла, подали Хьюзу петицию, убеждая: «Как с технической, так и с этической точки зрения Утсон — единственный человек, способный достроить оперный театр». Но министр не желал ничего слышать.
Результатом стал невыразительный, скучный интерьер театра. Бюджет сильно урезали, и команда Холла отказалась от оригинальных идей «викинга». Утсон хотел использовать в отделке местные породы дерева и массу разноцветного стекла, планировал раскрасить акустические потолки в алый с золотом и синий с серебром цвета. Эти сочетания он подсмотрел у рыб, обитающих в Коралловом море.
Как бы там ни было, Сиднейский оперный театр все-таки «поднял паруса». Двадцатого октября 1973 года состоялось официальное открытие, сопровождаемое фейерверком и исполнением Девятой симфонии Бетховена. На торжестве присутствовала королева Великобритании. «Забыли» пригласить лишь человека, сотворившего это чудо. Даже его имя не было упомянуто.
Впрочем, нет — отголоски скандала в речи Елизаветы II все же прозвучали. «Строительство пирамид сопровождалось очень острыми разногласиями, — сказала она, — но сейчас, через четыре тысячи лет, они считаются одним из чудес света. Верю, что так будет и со зданием Оперы в Сиднее».
Когда королева перерезала красную ленточку и гости устремились осматривать безликие интерьеры, выяснился еще один пикантный факт: фамилии архитектора не оказалось и на бронзовой мемориальной табличке у входа, где перечислили всех причастных к проекту...
А месть завистника Хьюза настигла Утсона и на родине. Вернувшись домой в 1966 году, он остался без заказов — в Дании были хорошо осведомлены о громком заокеанском скандале, в котором был замешан земляк. На Йорна повесили ярлык «вздорного мечтателя, далекого от всякой практической деятельности». Конечно, он злился и страшно переживал, но где-то в глубине души не переставал надеяться, что австралийцы в конце концов поймут, насколько он незаменим, и позовут обратно. Увы, этого не случилось. Тогда-то в полном отчаянии он сжег чертежи и макеты Сиднейской оперы.
В 1973 году Утсон с женой Лис, сыновьями Яном и Кимом и дочерью Лин поселился на Майорке и практически полностью отгородился от внешнего мира. Лишь изредка заглядывал в бар в местечке Порто-Петро, чтобы «посидеть с «нормальными» людьми, не с архитекторами».
Он мало строил в эти годы: таунхаусы и церковь в датском городе Багсверде, банк Мелли в Тегеране. По-настоящему крупным проектом стало лишь здание Национальной ассамблеи в Эль-Кувейте, возведенное в 1982 году на берегу Персидского залива. Его он создал в тандеме со старшим сыном Яном, тоже архитектором. Здание имеет поразительную бетонную крышу, имитирующую нависающую ткань. Девять лет спустя во время иракского вторжения в Кувейт здание было почти целиком разрушено. Восстановленное после войны, оно уже не соответствовало первоначальному замыслу автора.
...Властям Австралии понадобилось более тридцати лет, чтобы осознать свою ошибку. Только в 1999 году архитектору предложили возглавить реконструкцию театра. (К этому времени на мемориальной доске наконец появилось его имя...) Утсон неожиданно согласился. «Очень приятно, что я опять приму участие в судьбе здания, которое давно стало частью моей души», — признался он в интервью британской газете «Гардиан». Утсон предложил опустить на четыре метра пол, врезав его в песчаник, из которого состоят берега гавани, — чтобы улучшить акустику и предоставить больше места оркестру и исполнителям. Над проектом Йорн работал вместе с сыном Яном и внуком Йеппе, но на расстоянии. Датчанин, чей талант был признан во всем мире, не забыл о своем обещании никогда не возвращаться в Австралию...
Великий архитектор скончался двадцать девятого ноября 2008 года в возрасте девяноста лет. За пять лет до смерти ему присудили Притцеровскую премию — архитектурную «нобелевку».
Сегодня Сиднейская опера — самый знаменитый культурный центр Австралии с самым большим в мире органом. Здесь выступают исполнители со всего мира и за год проходит около трех тысяч концертов. Выходной — только в Страстную пятницу. В дни национальных праздников и фестивалей театр становится для всех жителей центром вселенной. Гладкая поверхность крыши, покрытая глазурованной плиткой, позволяет использовать ее как отражающий экран для удивительных световых инсталляций. Над мостом Харбор-Бридж в это время разворачивается масштабное пиротехническое действо, каждый год с новой темой и невероятными эффектами. Полюбоваться этим зрелищем собираются сотни тысяч людей...
Подпишись на наш канал в Telegram