Я и встаю с вдохновением, и ложусь с вдохновением. Бывает, под вечер трудно успокоиться: иногда себя заведешь и никак не можешь уснуть. Я такая... очарованная миром и тем, что делаю. Для меня живопись — не работа в привычном смысле этого слова.
— В семнадцать лет я взяла несколько своих картин и поехала из подмосковного Абрамцева в Москву. Стала ходить по художественным салонам, где на меня, юную, смотрели с некоторым удивлением. Чувствуя это, на вопрос о возрасте отвечала: «Восемнадцать».
Наконец пришла в галерею «Новый век» на Петровке. Когда назвала сумму, которую хотела бы получить за свои работы, галерейщики засомневались: «Знаешь, деточка, у нас по таким ценам выставляют произведения заслуженные художники... — но картины взяли: — Ладно, давай попробуем».
...В семье я первая, кто начал рисовать. Мама — стюардесса, но в юности, как ее родственники, работала на ткацкой фабрике и училась в вечерней школе. Так получилось. Моим будущим маме и папе было пятнадцать и восемнадцать, когда они узнали, что станут родителями. Сами еще дети, какой тут ребенок? Отправились к врачу, но пока сидели в очереди, случайно прочитали на стенде стихотворение, заканчивавшееся такими строчками: «Ведь точно он, никто другой, а этот, чья жизнь теперь на ниточке висит, окажется ученым иль поэтом, и целый мир о нем заговорит». Тут судьба «поэта» и решилась.
Вскоре после моего появления на свет родители расстались. Жила я с мамой, ее дядей и прабабушкой Аней, в честь которой меня и назвали. Мировая женщина: медсестрой прошла войну, была ранена, вырастила детей, внуков и правнуков — всю семью нашу поднимала. У папы и бабушки с дедушкой я бывала каждый день, благо их дом находился напротив, лишь поляну перебежать. Все меня любили, все мной понемногу занимались. Этажом выше жили родственники, весь подъезд дружил и ходил друг к другу в гости. Выскочишь во двор — друзья, песочница, качели, голуби, стук домино по деревянному столу... Тесный мир близких людей.
Дома я почти все время проводила с карандашом или кисточкой в руке, склонившись над листом бумаги. Изрисовывала целые стопки: лет до четырех — красочными абстракциями, позднее стали появляться сюжетные картинки. Бабушка с дедушкой, папины родители, покупали мне книги по искусству, однажды подарили альбом Херлуфа Бидструпа (был такой известный датский карикатурист), я взялась копировать его работы и сама стала рисовать что-то вроде комиксов. Потом принялась создавать свои фантастические миры — реальность всегда была мне скучна.
«Анюта у нас художник!» — восхищались взрослые. Думали в кого и решили, что, наверное, в папиного отца: дедушка, ученый, постоянно корпел то над диссертацией, то над чертежами. И порисовывал что-то, вероятно, имевшее отношение к физике, химии или математике, которыми занимался. Но родственникам важно было установить причинно-следственную связь: уж слишком необычным казалось им мое увлечение.
Конечно, я не только проводила время за рисованием — и с ребятами бегала во дворе, но рано почувствовала, что никем, кроме как художником, быть не хочу.
Однажды меня маленькой взяли на фабрику, где работала мама, да и половина нашего города Яхромы там трудилась. Помню, выходим из дома ранним зимним утром, на улице темно, холодно, хочется спать... Во тьме светятся окна — люди встают, чтобы тоже, наверное, идти на работу. Став школьницей, думала: как же так — сейчас хожу на занятия по темноте и холоду, а когда вырасту, буду ходить на фабрику — и опять темно, зябко, ядреный свет из окон?..
— В школе вы себя как ощущали?
— Смешно, но в младших классах я, с моей-то фантазией, воспринимала это большое, мрачноватое, еще довоенной постройки здание словно сошедшим с иллюстрации к сказке Шарля Перро. Помню, в туалет надо было спускаться по лестнице в подвал, и я каждый раз, идя туда, представляла себя кем-то вроде Мальчика-с-пальчика. Многие школьные порядки тогда, в начале девяностых, оставались еще советскими, например считалось, что ребенок должен быть скромным и покорным. Если бы сейчас вернуться в то время, я задавала бы вопросы, спорила, отстаивала свое мнение!..
Первый класс совпал с переездом в новую квартиру, и мы с мамой, отчимом и младшей сестрой стали жить отдельно. Оказавшись без бабушек, без уютного мира своего детства, я ощутила себя так, будто меня выбросили из лодки в холодную воду. Мама, тоже оставшись без привычной поддержки старших, растерялась, в то время она была ко мне строга. Ей трудно было одной управляться по дому, я помогала, но без всякого желания: рвалась к бумаге и краскам! И все сильнее стремилась в тот придуманный мир, где чувствовала себя своей. Фантазия у меня была бурной. Уже взрослой на одной из картин написала белых птиц, влетающих в распахнутое окно, а в комнате сидит девушка, которая их раскрашивает, и вылетают они в другое окно уже цветными.
На уроках тоже рисовала, например карикатуры на одноклассников. Ребята веселились, однажды из-за этих карикатур маму вызвали в школу и рассказали, чем я занимаюсь на уроках математики. Но кончилось все тем, что учительница и мама сами посмеялись. Каждый раз, едва звенел звонок с последнего урока, голова у меня моментально переключалась, и всю дорогу из школы я думала, что же сейчас буду рисовать или лепить. Уносилась куда-то мечтами и несколько раз, придя домой, обнаруживала, что портфеля нет — забыла в школе, приходилось бежать за ним обратно.
Когда мама, верная своей мечте, выучилась на стюардессу и стала часто отсутствовать дома, я оказалась предоставлена самой себе. Радостно махнула на учебу рукой, зато много рисовала и ездила в художественную школу в соседний Дмитров. Правда взрослые насторожились — пока я была маленькой, восхищались тем, что ребенок рисует, и всячески поддерживали, а тут начали понемногу возмущаться: мол, столько времени тратит на какое-то рисование, не пора ли подумать о «серьезной» профессии? Родители представляли художников по нашим местным живописцам, нередко бедным и пьющим, и конечно, не хотели такой доли для дочери. Но я видела, даже не знаю почему, что моя судьба — другая.
В какой-то момент вернулась к прабабушке Ане, а в пятнадцать лет решила поступать в художественно-промышленный колледж в Абрамцеве. Это недалеко, но ездить туда из дома было трудно.
— Обычно в таком возрасте, как бы ни пытались отстаивать свою независимость, отрываться от родителей побаиваются...
— Раньше я бывала даже отчаянной: вспоминаю ту девочку и порой завидую ей. Кто-то и в тридцать, и в сорок лет зависит от родительского мнения, но это не знающий, чего хочет. А я знала. Да, для родителей и бабушек мой шаг стал неожиданным: вчера еще ребенок, а сегодня у нее собственные правила. Упорной была, как мама, которая несмотря на наличие двоих детей освоила желанную профессию. Вот и я думала: если не выучусь на художника, жизнь кончена. У взрослых хватило мудрости не вмешиваться, и меня отпустили.
Поступила в абрамцевский колледж рядом с Хотьково, училась резьбе по кости — украшения делали, нэцке. А еще занималась в студии: учительница из дмитровской художественной школы посоветовала замечательного преподавателя Александра Величко, который многих ребят подготовил в художественные вузы, а я как раз собиралась сдавать экзамены в Академию художеств в Санкт-Петербурге.
Вот студийный педагог меня и поддержал, поскольку до той поры я одна верила, что из моей затеи стать художником выйдет толк. На самоуверенности держалась, пока не появился он, который хорошо учил живописи, рассказывал о мастерах прошлого и — может быть, это самое важное — объяснял, как через творчество выразить себя и добиться чего-то. Ведь что обычно говорят об искусстве начинающему? Были великие мастера, и ты можешь надеяться, что когда-нибудь приблизишься к ним. Вокруг профессии создавался флер чего-то недостижимого. А наш преподаватель показывал работы современных художников и объяснял, как стать такими же успешными. В нас, которых по советской еще традиции учили быть скромными и малозаметными, взращивал уверенность в себе. Я слушала, смотрела и все больше убеждалась: значит, тоже могу.
Тогда-то и решилась отвезти свои работы в московскую галерею. Через месяц мне позвонили оттуда и сказали, что все продано. На заработанные деньги купила кисти, краски, холсты, журналы по искусству и дизайну. Сняла вместе с подругой квартиру.
Первый заработок много для меня значил. Человек часто неспособен отстоять свое мнение, потому что зависит от тех, с кем спорит, и в первую очередь зависит материально. Я же больше не нуждалась в помощи родителей, могла сама себя содержать, а значит, оправдала свой выбор. Мама с папой выдохнули: ну, справится.
Я уже пустилась в свободное плавание, но еще думала, поступать ли в академию. Отвезла работы, там их посмотрели и сказали: «А чему мы будем вас учить?»
— Так где вы, по сути, выучились живописи?
— У Александра. И он — пора, наверное, об этом сказать — стал моим мужем. Саша намного старше меня, но когда влюбляешься, «математика» отключается. И совершенно неважно, что принято думать на сей счет, потому что возникает твой собственный, новый мир, в котором свои законы.
Он был первым человеком в моей жизни, с которым я могла говорить об искусстве, да и обо всем на свете. Мы быстро поняли — никакой разницы в возрасте нет.
Нам вдвоем интереснее, чем с целым миром. Иногда Саша что-то набросает на листе, я подойду дорисую, потом опять он — как в мультфильме о Простоквашине, где персонажи сочиняли письмо родителям Дяди Федора. У мужа есть высказывание о том, что двое — это не один плюс один, это одиннадцать, то есть сила, увеличенная в разы.
— Когда вы впервые показали свои работы публике?
— Первая выставка, в которой участвовала, проводилась «Новым веком» в Центральном доме художника и имела успех. Три года я проработала с этой галереей, а потом ушла в свободное плавание: арендовала там же, в ЦДХ, зал и выставила свои работы.
Все важные знакомства происходили в моей жизни случайно. Кто-то свел с людьми, которые предложили сделать выставку в Люксембурге — в закрытом клубе миллионеров, представляете? А я была совсем зеленой — двадцать один год, за пределы России не выезжала и ни на каком иностранном языке не говорила. Родные переживали: «Куда ты? Оставь хоть телефон места, где будешь жить». Я же ни минуты не сомневалась: раз позвали, надо соглашаться. Выучила по-французски единственную фразу — «Я вас не понимаю», купила на рынке беленький костюм ко дню открытия выставки и улетела.
Люксембург оказался сказкой из детской книжки: небольшой, уютный, богатый, с красивыми домами, каменными лестницами, поросшими мхом... В старинном здании в центре под мою персональную выставку отвели зал. На открытии кроме местных состоятельных персон присутствовал российский посол, пришли потомки эмигрантов первой волны. Во время фуршета одна дама отметила красоту моего костюма и спросила:
— Это ваш личный мастер шил?
Я кивнула:
— Да-да.
Но дикая девочка из Подмосковья, которая попала сразу в центр Европы, робела, и если рядом не оказывалось переводчика, на вопросы, заданные по-французски, отвечала: «Извините, я вас не понимаю». За меня говорили мои картины.
Правда в ту пору я не умела получать удовольствие от поездок, никуда прежде ведь и не выбиралась. Ходила по Люксембургу, знакомые отвезли посмотреть замки, а меня тянуло домой — к мольберту и холсту. Вечером думала: целый день прогуляла, пора возвращаться. Золушке хотелось убежать с бала.
Еще съездила на несколько дней в Париж. Было грустно: романтический город из фильмов про любовь, а Саша остался дома. Хотела попробовать французские блюда, но думала: не пойду же в ресторан одна? Покупала сэндвичи и ела их на скамейке в парке. Зато сходила в Лувр и в галереи современной живописи.
Люксембургская выставка прошла хорошо, почти все работы купили. Потом была Голландия. И в Америку, в Сиэтл, возили мою живопись. В Гонконг летала со своими картинами, на Тайвань, в Южную Корею и Сингапур.
Азия ошеломила начиная с климата: выходишь из аэропорта и возникает ощущение сауны — настолько влажно и жарко. Но какой комфорт! Все продуманно, все по правилам, развитые современные города. Люди открытые. Китайцы — голодные до знаний, до впечатлений, а европейское искусство им еще и в новинку. Смотрят на живопись распахнутыми глазами, задают вопросы, ждут, что им расскажешь про одну картину, про другую.
После этих поездок на моих полотнах появились азиатские образы и мотивы — драконы например. Но я еще перевариваю те впечатления, у меня всегда так: то, что узнала, «догоняет» спустя время. Помню поездки едва ли не до мелочей, тот же Гонконг, где была больше пяти лет назад, — ощущения от этого города бродят во мне до сих пор.
Как-то раз в Московском доме художника некая женщина предложила показать мои работы в Сингапуре. Мы подружились, вскоре я стала сотрудничать с сингапурской галереей. Мне сейчас физически не хватает времени писать картин столько, чтобы выставляться еще и в других местах, в том числе в России. Почему выбрала Сингапур? Это очень интересная страна, поражающая своей историей, культурой, взглядом на жизнь.
— У живописца, если он хочет прославиться, должен быть внутри своего рода движок, верно?
— Творческий человек может быть очень талантливым, но если не заявляет о себе активно, успеха не видать. Бытует убеждение, что талант сам пробьется. Кто-то пробьется, но с трудом, а кто-то вообще останется в безвестности. Одного таланта недостаточно, нужны еще и активные действия. Или другая идея — зарабатывать искусством странно, назначать за картины высокую цену стыдно. Какая-то ложная мысль. Если ты делаешь свою работу профессионально, она должна быть хорошо оплачена. Заниматься живописью дорого: надо покупать краски, кисти, холсты. Требуется хорошая мастерская — не станешь же писать картины в спальне. Еще и учиться нужно все время — значит, тратиться на книги по искусству, альбомы. Наконец, чтобы продвигать себя, необходимы помощники — опять деньги.
Как-то спросила мужа, что он хотел бы изменить в своем прошлом. Александр сказал, что отбросил бы стеснение, всякую ложную скромность. В главных вещах надо быть смелым. Он и во мне укреплял уверенность в собственных силах. Впрочем, здесь чрезмерно уверенным в себе хочется напомнить слова Михаила Жванецкого: «Мало знать себе цену, нужно еще пользоваться спросом».
Только не подумайте, что я всегда чувствую себя решительной. Прошлым летом в Канаде поднималась в горы, над ущельем был перекинут навесной мост. Шагнула на него и почувствовала, что подрагивает. Оцепенела, но на трясущихся ногах все же пошла вперед. Еле добралась до противоположного «берега». Сама себе удивлялась: это я, которая в детстве прыгала с большой высоты, ударялась и опять куда-то карабкалась?.. Но преодолела испуг.
И в отношении работы так: бывает страшно заговорить с тем, кто старше, или с человеком состоятельным. Порой просто трясет от страха, и никак не можешь свое состояние побороть. Но иду и разговариваю.
Не могу ждать на берегу — сама прыгаю в воду и плыву. Ошибки совершаю, зато выстроила жизнь, какую хотела.
— Какую? Сколько времени вы проводите за мольбертом?
— Кто-то пишет широкими мазками, пара дней — и готово. А мне над картиной приходится работать месяц или два, выписывая множество деталей. Помню, прочитала совет, который дали прозаику Виктории Токаревой: «Твоя сила в подробностях. Пиши подробно». Я тоже люблю писать подробно, мне нравится, когда картины сложносочиненные, наполненные смыслами, символами, идеями. Работаю традиционно: эскизы рисую на бумаге — мне важно ощущать ее поверхность, чувствовать в пальцах карандаш или ручку. Планшет или компьютер этого не дадут. Пишу я картину тщательно, кропотливо. Но как сказал Льюис Кэрролл в «Алисе в Стране чудес», в этом мире, чтобы идти, нужно бежать.
И я «бегу» — по-своему конечно. Всегда создаю серии картин и представляю себе будущую выставку, которая проходит раз в два года. Эти два года сижу в мастерской и пишу, получается двадцать или тридцать работ, объединенных общей идеей. Открытие выставки, встреча с поклонниками моей живописи — это один день. А потом опять — год или два наедине с холстом. Вдохновение — и работа, работа...
Вероятно, во мне неплохо соединились разные начала: мысли о возвышенном с папиной стороны — и мамино и бабушкино умение везти воз. Я и фантазерка, романтичный человек — и земная женщина, трудяга, дисциплинированная. План составляю буквально на каждый день. Купила шахматные часы, по ним смотрю, сколько выходит рабочего времени, сколько «грязного». Утром поднимаюсь в семь, а в восемь, когда дети уходят в школу, начинаю рисовать — до пяти-шести вечера.
— Вдохновение к вам, как говорил Корней Чуковский, приходит в восемь?
— Я и встаю с вдохновением, и ложусь с вдохновением. Бывает, под вечер трудно успокоиться: иногда себя заведешь и никак не можешь уснуть. Я такая... очарованная миром и тем, что делаю. Для меня живопись — не работа в привычном смысле слова.
Кто-то сказал: любите свое дело и ни дня не будете работать. Вот я просыпаюсь утром — погружаюсь в свой мир и создаю его дальше. Ощущаю себя немножко творцом и немножко ребенком, который играет, получая огромное удовольствие от своего занятия. А в каком настроении художник писал картину, люди чувствуют.
В общем, для меня быть художником — образ жизни. Все дни — вокруг мольберта и холста. Живу я, по сути, в мастерской. Домой хожу, конечно хожу, но меня не оттащить от мольберта — ну вот как героиню одной моей картины от чизкейка.
Для художника мастерская — центр вселенной. Мы с мужем во многом ради этого и купили собственный дом. Сколько себя помню, любимым занятием во время прогулок было рассматривать разные домики: такой бы мне подошел или такой? С детства мечтала жить в частном доме: тихо, спокойно, ты сам себе хозяин. Но главное — там можно устроить мастерскую с высоким потолком.
Когда мы вошли в этот дом, я с первого взгляда влюбилась в помещение, которое служило хозяевам зимним садом и бильярдной. «Нет, — подумала, — никакой это не зимний сад и не комната отдыха — здесь будет моя студия». Вытащили бильярдный стол, занесли мольберт и картины. Купили профессиональные лампы, имитирующие дневной свет, я включаю их и пишу с опущенными шторами, чтобы ничто не отвлекало. Если шторы поднять — а окна здесь до пола и с трех сторон — открывается вид на сад, который словно входит в дом. Зимой растапливаем в мастерской камин. Уютно, тепло, светло, просторно...
— Вы где-то рассказывали, что не смотрите телевизор, правда это немудрено — многие сейчас его не смотрят. Ограждаете себя от ненужной информации?
— Ограждаю, но я в курсе происходящего в мире и в стране. Сегодня же есть разные способы получить информацию, и я сама решаю, что и когда смотреть и слушать. Не включаю телевизор, выбираю людей, с которыми общаюсь. Могу кого-то или что-то впускать в свою жизнь или не впускать.
От реальности закрыться невозможно, из нее ведь получаешь вдохновение. Но поскольку только один мир за окнами мне скучен, создаю свой. Создаю из той же реальной жизни, но через призму философии — и из моих фантазий, из каких-то впечатлений, а они приходят опять же извне. Все переплетается.
— Вы путешествуете ради впечатлений?
— Путешествовать я стала относительно недавно и пока посетила не так много стран: Люксембург, Голландию, Сингапур, Гонконг... Люблю Германию, Берлин — интересный, творческий город, где у нас с Сашей много друзей. Люблю Азию за контраст и экзотику. Периодически, хотя и нечасто, выезжаем за границу с мужем, теперь и с детьми. Сейчас уже сносно говорю по-английски, поэтому путешествовать проще.
Впрочем, получать впечатления могу где угодно. Гуляю в своем Дмитрове по нашей «деревенской» улице, смотрю, как живут соседи, их дети, кошки, собаки... У меня вдохновение рождается везде, могу вообще не выходить из дому. Пролистаю журналы по искусству, например по дизайну интерьеров, почитаю книжку, просмотрю свои старые зарисовки — у меня их целые папки — и вдохновение тут как тут. Достаточно одной фразы из книги, или трепещущего под ветром листка на осеннем дереве за окном, или репродукции в альбоме по искусству.
— В ваших работах постоянно возникают «картинки» из европейской живописи. У кого из больших художников подсматриваете мотивы и образы?
— Много у кого. Мой стиль — он такой собирательный. Немного абстракции, немного реализма, добавить сюрреализма, декоративности, даже элементов графического дизайна... Что-то беру из итальянского Возрождения, что-то из русской иконописи. Сейчас на столе лежит альбом ренессансного художника Пьеро делла Франчески, мне особенно нравятся лица его персонажей. Они достаточно условные и все равно живые: смотришь и веришь — мог быть такой человек.
— Почему вы три раза вводили в свои работы «Охотников на снегу» Питера Брейгеля? Кстати, помните, когда впервые увидели эту картину?
— У меня такое чувство, что я ее всю жизнь знала. Когда навещаю бабушку с дедушкой в Яхроме, выглядываю в окно — а там, особенно зимой, мой родной пейзаж Брейгеля! Горка, с которой все детство катались на санках, открывающиеся с нее виды... Яхрома стоит на холмах, смотришь сверху, с заснеженной высоты, а внизу домики, дымки из труб, голые деревья, улицы, фигурки людей... Я с детства жила в этой картине и когда однажды увидела «Охотников...», восприняла брейгелевский мир как свой, обжитой.
— Нидерландско-подмосковный пейзаж написан у вас на юбках девушек. Эти женские персонажи — вы?
— Себя я писала в картинах всего пару раз — за время учебы сделала столько автопортретов, что приелось. Но девушки в моих работах — это, в сущности, я: где-то лирическая, где-то написанная с самоиронией... Хотя другие люди тоже узнают себя в придуманных мной образах, они же обобщенные — король, королева, рыцарь. Детей я оттого и не пишу (только раз поместила в картину портрет дочери Насти), что ребенок — всегда ребенок, а мне нужен человек в какой-то своей ипостаси. В «брейгелевском» цикле изображена художница и в то же время принцесса, которой представляет себя, думаю, любая девушка. Но на одной из этих картин действительно мой автопортрет — с кистью, палитрой и в красивом платье. В ее образе еще сказалось влияние Диего Веласкеса с его инфантами и их нарядами — теми самыми удивительными юбками.
— Себе одежду придумываете?
— Я пока учусь любить одеваться — скажу так витиевато. Раньше вообще была равнодушна к тому, красивая на мне вещь или нет, лишь бы практичная. Со временем начала вспоминать, что я не только художница, но и девочка. Стала рифмовать платья, обувь, украшения. В Гонконге на рынке купила пальто, до сих пор его ношу — белое, переливающееся, с застежками в китайском стиле. Но у меня процесс одевания себя идет волнами. То кажется: зачем? Какие-то глупости земные, пойду в мастерскую. А то хочется выглядеть не хуже собственных героинь. Картины, которые пишу, воспитывают во мне вкус.
Иногда и правда придумаю себе наряд, собираюсь сходить в ателье, но как представлю, что придется мерить, да не один раз... Либо у меня появится эксклюзивное платье, либо закончу картину — и я выбираю картину. Потому что и так график сбивается — быт постоянно отвлекает, хотя я сопротивляюсь.
— Кто у вас занимается домашним хозяйством?
— Я как думаю: меня ждет картина — это что-то божественное, а я пойду мыть посуду или полы? У нас есть помощники по дому, которые выручают и дают время на то, чтобы работать. Из Гонконга когда-то с нами приехала няня-филиппинка, без которой я не справилась бы.
Впрочем, быт все равно отвлекает, но на вопрос, как все успеваю, отвечаю: «У меня муж хороший». Едва у него освобождается час, занимается домашними делами или сидит с детьми, читает им, везет куда-нибудь.
— Сколько лет вы уже вместе?
— Четырнадцать. У нас две дочки, Насте — восемь, Любе — шесть. Саша на слова о том, как он молодо выглядит, отвечает, что с нами, девчонками, хорошо сохраняется.
— Ваши дочери рисуют?
— Рисуют как обычные дети, мы их не учим. Технику можно наработать довольно быстро, но и отбить желание рисовать — тоже. Наши дети рисуют в удовольствие. Так же с фортепиано: два урока с учителем в неделю и вдобавок понемножку, по желанию — каждый день. Смотрю — сами сели за инструмент, разучивают пьеску, обсуждают.
Муж всю жизнь занимается педагогикой, у нас большая библиотека по психологии. Дети меня как-то спросили: «Мам, а что у нас везде лежат книги о том, как чему-то научить ребенка?» Но мы стараемся, чтобы ребенок не замечал, как его учат. Ничего не навязываем и не запрещаем — в пределах разумного конечно. Только советуем. Например мне нравятся мультфильмы с сюжетом и со смыслом — пару раз дети включили мультики, которые мы им не советовали, разочаровались и теперь нам доверяют.
— Родители как относятся к тому, чем вы занимаетесь?
— Папа всегда больше понимал мою тягу к искусству, мама, хотя и не слишком разбирается в том, что делаю, просто рада и гордится дочкой. Приезжаю из-за границы с выставки, рассказываю... Для них все это какой-то другой мир, но им приятно узнавать о нем.
— Как вы, ведущая уединенный образ жизни, воспринимаете свою известность?
— По сию пору не могу ее почувствовать и временами даже удивляюсь. Я же все время с кистью или карандашом, редко с кем-то общаюсь, искать новости о себе времени нет. И вот приезжаю на открытие выставки, встречаюсь с людьми, которые — поразительно! — следят за моим творчеством много лет, знают мои картины. Потом возвращаюсь в мастерскую и долгие месяцы опять ничего не вижу и не слышу о себе. Но мне и не надо.
— Интересно: ваша жизнь и умно выстроена, и необычна — многое вы делали против правил. И картины у вас такие же.
— Кто такой творческий человек? Тот, кто смотрит вокруг свежим взглядом. Мои картины — про наш привычный мир, но они метафоричны. Это попытка описать то, что нас окружает, новым языком. Я и зрителя втягиваю в процесс творчества, не даю окончательных ответов и оставляю момент тайны, чтобы каждый увидел в моих работах свое.
То есть я и сама заступаю на «землю неизведанную», и других туда зову. Если художник думает: «А так можно или нельзя?» — все, тут он заканчивается. В чем цель творчества? Создать что-то новое, чего не было до тебя. Естественно, необходимы знания. Но художник для того и учит правила, чтобы потом их нарушать.
Подпишись на наш канал в Telegram