Парадокс: Николай Васильевич Склифосовский никогда не бывал в стенах учреждения, названного его именем. Однако его имя идеально воплощает идею, дух и назначение этого места.
Один провидец сказал: на территории НИИ скорой помощи имени Склифосовского сталкиваются, словно теплое и холодное океанские течения, потоки живой и мертвой энергии. Жизнь и смерть сражаются, ведя переменный счет...
У всякого намоленного места, пронизанного почти физически ощутимой мистической энергией, есть свой дух. У легендарного «Склифа» таких духов несколько — тех, кто при жизни все силы вкладывал в его развитие.
Аристократ и бывшая крепостная актерка, герои одной из самых пронзительных историй любви, пришли на это место первыми, потому что считали необходимым отдавать, а не брать. Прасковья Ковалева-Жемчугова, супруга графа Николая Петровича Шереметева, никогда не забывала своего происхождения и неустанно помогала нуждавшимся. Граф, боготворивший жену, поддерживал все ее начинания, подавала ли та милостыню на папертях или на Сухаревской площади, беспокоилась ли о приюте для нищих, просила ли господ о пожертвованиях. В 1803 году Николай Петрович, и без того прославленный меценат, направил письмо Александру I, выражая горячее желание «по христианским законам и патриотическому усердию построить в Москве странноприимный дом и богадельню для ста неимущих и увечных человек обоих полов и всех званий, а также бесплатную больницу на пятьдесят душ».
Первым правилом странноприимного дома значилось: «Оказывать помощь бедным и убогим, не спрашивая роду и племени». Бывший крепостной, а ныне известный архитектор, ученик Василия Баженова Елизвой Назаров взялся за работу, под его руководством трудились три крепостных архитектора Шереметева: Павел Аргунов, Алексей Миронов и Григорий Дикушин. Поначалу странноприимный дом на Сухаревке предполагался быть довольно скромным, но спустя два года после свадьбы Прасковья Шереметева умерла после тяжелых родов. Граф, желая увековечить любимую супругу в веках, велел кардинально пересмотреть проект. Теперь за Дворец милосердия, включавший богадельню и больницу, взялся великий Джакомо Кваренги.
Он открылся двадцать восьмого июня 1810-го. Граф, увы, этого дня не дождался — умер годом ранее, а странноприимный дом в народе быстро окрестили Шереметевской больницей. Ее пациентами стали бедные чиновники, отставные военные, священники, бесприданницы, обнищавшие мещане и бездомные — призрения были достойны решительно все, согласно тонкому различию, состоявшему всего в одной букве и отделявшему его от «презрения». Граф положил на счет богадельни огромную сумму — сотни тысяч, из которых в том числе давали приданое неимущим или осиротевшим барышням, оказывали помощь потерявшим работу, выкупали людей из долговых тюрем, хоронили нищих. Император своим указом освободил заведение от налоговых обязательств и обеспечил охраной.
С годами странноприимный дом все более превращался в больницу: осмотры, лечение, бесплатная амбулатория с выдачей лекарств и даже пособия больным при выписке. И все это разворачивалось в совершенно непривычных декорациях торжественного архитектурного шедевра — скульптур, колонн и портиков, белого мрамора и зеленого уральского камня. Даже самый потерявшийся и все потерявший в жизни бедняга в этих стенах чувствовал уважение к себе.
Весь ХХ век с его бурным началом отпечатался в истории этого места. Здесь применяли новаторские для своего времени технологии и техники — первые рентгеновские аппараты, физиотерапию, душ Шарко. Здесь располагался госпиталь для раненых всех войн, начиная с Отечественной 1812 года (более двух столетий в «Склифе» хранится история болезни князя Багратиона). Тут на соседних койках могли оказаться враги — французы и русские, красные и белые, примиренные болезнью, страданием и беспристрастным отношением врачей.
Революция внесла коррективы — с 1918 года никто уже не произносил красивого названия «Странноприимный дом». Церковь Живоначальной Троицы при больнице закрыли, а спустя год приняли судьбоносное решение, навсегда определившее «профиль» заведения: в 1919-м тут открыли Московскую городскую станцию скорой помощи. Еще через несколько лет появилось то самое название, которое известно каждому: в 1923 году в стенах бывшего шереметевского Дворца милосердия разместился Институт неотложной помощи, которому присвоили имя гениального ученого. Парадокс: сам Николай Васильевич Склифосовский никогда не бывал в стенах учреждения, названного его именем.
Сокращение «Склиф», как именуют больницу в обиходе, как ни странно, вполне правомочно с лингвистической точки зрения. Деда Николая по отцу звали Павлом Склифосом. Сын Василий добавил красивое окончание «-овский», когда крестился в православие.
Василий Павлович, обедневший мелкопоместный дворянин, служил письмоводителем, и жизнь била его, как гоголевского Акакия Акакиевича, буквально не давая продыху. Схоронив жену, вдовец воспитывал двенадцать детей, в эпидемию холеры младших отдал в одесский приют, а потом сам заразился и умер. Жила семья на хуторе Карантин близ Дубоссар — такое название ему дали, поскольку неподалеку размещалась карантинная станция для обеззараживания поступавших из-за границы в Херсонскую губернию продуктов (в этой конторе и служил Василий Склифосовский). На территории хутора имелся еще тыловой госпиталь для инфицированных военнослужащих. Вот на том хуторе двадцать пятого марта 1836 года и родился девятый ребенок Василия Павловича — Николай. В год его рождения отец с коллегами высадили у больницы в Дубоссарах дубовые саженцы — деревья эти стоят до сих пор. А вот дома Склифосовских давно нет — сожгли в Гражданскую.
Детство ли вблизи госпиталя и карантинной конторы, смерть отца и матери, первый ли опыт одиночества и отлученности в одесском сиротском доме — кто знает, что сыграло роль в выборе Николаем будущей профессии? Однако с ранних лет он знал, что хочет стать врачом. Окончив одесскую мужскую гимназию с серебряной медалью, поступил в 1855-м на медицинский факультет Московского университета. Жилось трудно, но Склифосовскому было не привыкать: еще в гимназии он подрабатывал частными уроками, а теперь получал крошечную стипендию от одесского благотворительного общества как сирота. Перечисляли ее, правда, с задержками, и бедный студент жил буквально впроголодь. Однако учился прилежно. К слову, на первой операции, где ассистировал (удаление аппендикса без наркоза), Склифосовский потерял сознание, не выдержав криков больного.
Университет Николай окончил с отличием и с официальной степенью лекаря отбыл в Одессу — работать в хирургическом отделении. Талант его, в том числе, надо полагать, организаторский, был всем очевиден настолько, что спустя всего несколько лет Николаю Васильевичу предложили возглавить городскую больницу, но он отказался: административная работа не манила, манила практика. Впрочем, попробовать себя на такой должности ему все-таки довелось почти сразу: когда в 1859 году выпускник университета ехал из Москвы в Одессу и заглянул в Дубоссары, его попросили заменить заболевшего главврача местной больницы. С чем Склифосовский с успехом и справился.
В двадцать семь он защитил докторскую диссертацию в Харьковском университете и через три года, в 1866-м, отправился на стажировку в Германию, набравшись там разнообразного опыта: от патанатомии в хирургической клинике до полевой работы в лазаретах и перевязочных пунктах прусской армии. Затем немного попрактиковался и познакомился с передовыми методами в клиниках Франции, Англии и Шотландии.
Вернувшись в Одессу, он возглавил хирургическое отделение городской больницы. О гениальных руках молодого доктора говорил весь город, и в 1870 году великий Пирогов рекомендовал пригласить Склифосовского на кафедру хирургии Императорского Киевского университета.
Карьера его развивалась стремительно. Вскоре Склифосовский преподает и оперирует на кафедре хирургической патологии Императорской медико-хирургической академии, публикует работы, буквально взрывающие научное сообщество, весьма разнообразные по сфере приложения — тут и вырезание «зоба», и резекция обеих челюстей, и операция неподвижного коленного сочленения. Человеческий организм воспринимался им как цельный механизм, и не имело значения, где именно находится и какой характер носит «поломка».
При этом он не желал сосредоточиваться только на «мирной» карьере — и с готовностью отправлялся на театр военных действий. Австро-прусская война, франко-прусская, сербско-черногорско-турецкая, Русско-турецкая... лазареты Красного Креста в Черногории. Более десяти лет Николай Васильевич то и дело оказывался в самой гуще кровавых мясорубок — как полковой врач и военно-полевой хирург, а позже — ведущий хирург Русской императорской армии. Не было ранения, перелома или тяжкого увечья, с которыми Склифосовский не имел бы дела. Конечно, последовали новые научные работы, связанные с актуальной специализацией — военно-медицинским и военно-санитарным делом. Кстати, именно Николай Васильевич осуществил еще один прорыв: на Русско-турецкой войне руководил группой женщин-врачей, посмевших выбрать хирургическую специальность и в профессиональном сообществе встречавших раздражение и скепсис.
В 1879 году Склифосовский сделал первую гастростомию (оперировал больного с раком пищевода), завершившуюся благополучно. Следующий год ознаменовался очередным этапом в карьере — Москва, тот самый университет, где четверть века назад Николай Васильевич сам учился врачебному делу. Он стал деканом медицинского факультета, а возглавляемая им университетская клиника вскоре прославилась как лучшая в Европе. Именно он первым потребовал тщательно обеззараживать инструменты, поверхности и руки, а также настоял на стерильных халатах для персонала. В результате в клинике практически отсутствовали послеоперационные осложнения, косившие пациентов в других больницах. Постепенно антисептический подход Склифосовского стали перенимать остальные.
Антисептика и асептика вообще были его «пунктиком» — слишком много довелось повидать на войне, он хорошо знал, насколько легко занести инфекцию и погубить человека даже после успешной операции. В то время медицинское сообщество к антисептике относилось с предубеждением. Российские гениальные врачи — Пирогов, Рейер, Бергман — пытались ее пропагандировать, но натыкались на глухую стену, и лишь Склифосовскому удалось пробить в ней брешь. Авторитет его к тому времени был огромен, и речь об асептике и антисептике, которую Николай Васильевич произнес на Первом Всероссийском съезде врачей в 1885 году, произвела фурор. Москва, а затем и вся империя сняла оборону — подход к гигиене изменился необратимо.
Вообще, перечислить достижения Склифосовского задача непростая, слишком их было много, и все — революционные. Теория полостных операций, фиксация переломов гипсом, местное обезболивание раствором кокаина, создание аппарата, поддерживающего наркоз необходимое время, внедрение рентгенологических исследований — все это Склифосовский, часто впервые в мире.
Вот он учреждает Русское (Пироговское) хирургическое общество, в котором десять лет председательствует (своего великого учителя Николая Ивановича Пирогова славил всю жизнь). Вот создает на пожертвования купечества Клинической городок Императорского Московского университета на Девичьем поле — передовое лечебное заведение. Основывает клиническую школу, объединяющую лучшие больницы Первопрестольной и лучших учеников Склифосовского, руководит столичным Императорским клиническим институтом Великой княгини Елены Павловны в Санкт-Петербурге. Выпускает журнал «Летописи русской хирургии».
Огромный, тяжелый труд всей жизни — реализованный во всех возможных проявлениях. Кровь, грязь и пот военных лазаретов. Крахмальные воротнички и фраки на заседаниях авторитетных научных обществ. Белый больничный халат. Восторженные взгляды студентов в аудиториях. Приглушенный свет кабинета, где пишется ночью очередная статья... И никто не задумывается о том, что в этой подвижнической жизни есть неочевидная публике сторона. Его первая жена Елизавета Григорьевна умерла в двадцать четыре года от тифа. Второй женой стала гувернантка троих осиротевших детей — Софья Александровна, в этом браке появилось еще четверо детей. Она была Николаю Васильевичу верным другом и соратником, а еще радушной хозяйкой дома — в гостях бывали композиторы Чайковский, Бородин и Рубинштейн, учивший музыке дочь Склифосовского Ольгу, художник Верещагин, юрист Кони, писатель Алексей Константинович Толстой, врач Боткин. Склифосовский любил искусство и прекрасно в нем разбирался. К слову, Софья Александровна и сама была талантливой пианисткой, лауреатом конкурса Венской консерватории. Она сопровождала мужа, когда тот служил в действующей армии на Русско-турецкой войне. Софья Александровна между операциями буквально вливала ему в рот несколько глотков вина, чтобы поддержать силы. Сама она работала на фронте медсестрой.
Жизнь Склифосовского была подчинена строгому распорядку, в том числе — в заботе о собственном здоровье. Он круглый год купался и плавал, зимой во льду Невы для него делали прорубь, и каждое утро Николай Васильевич в нее окунался. Железная воля и осознание важности своей миссии, вероятно, помогали справляться с испытаниями, которые жизнь постоянно на него обрушивала и каждое из которых могло бы уничтожить более слабого человека.
Старшая дочь Софья была инвалидом с детства, доподлинно неизвестно, как оборвалась ее короткая жизнь, — говорили, что утопилась в реке. Умер младенцем сын Борис, Константин скончался от туберкулеза почек в шестнадцать. Трагически погиб старший, Владимир — в шестнадцать лет вступил в террористическую организацию и ему поручили убить губернатора Полтавы Катеринича, друга семьи. Юноша понял, что не в силах пойти на убийство, и покончил с собой.
После этого Николай Васильевич надолго затворился в своем имении Яковцы Полтавской губернии на берегу Воркслы. Все годы жизни там Склифосовский бесплатно лечил местных жителей, основал крестьянскую школу. Имение называлось Отрада, но после самоубийства Владимира отец запретил так называть дом. Он пытался найти забвение и утешение в работе на земле, занялся садом. Скончался Склифосовский тридцатого ноября 1904 года от инсульта. Похоронили его неподалеку от места Полтавской битвы. На могиле выбили девиз: «Светя другим, сгораю сам».
Несчастья, преследовавшие его семью, на этом не закончились. На Русско-японской войне погиб сын Николай, в Гражданскую где-то сгинул другой — Александр. В 1919-м лютую смерть приняли жена и дочь великого ученого. Софья Александровна к тому времени была парализована, Тамара (ее муж служил в Добровольческой армии) осталась при матери. Имелась у женщин охранная грамота, подписанная Лениным, защищавшая семью Склифосовского от репрессий. Вот только не спасла эта бумага, когда анархисты-бибиковцы ворвались в Яковцы и увидели на стене большой портрет Николая Васильевича в генеральском мундире, приняв его за царя. Несчастных женщин вытащили во двор, Софью Александровну зарубили саблями и лопатами сразу, а израненную изнасилованную Тамару повесили за ноги на дубе. Дочери Тамары Надежда и Ольга успели бежать вместе с отцом за границу. Ольга оказалась в Швейцарии и дожила до глубокой старости.
Имение в Яковцах уже ни у кого даже по старой памяти не повернулся бы язык назвать Отрадой. Добротный дом отдали под общежитие институту свиноводства. Парк превратили в пастбище. В гостевой постройке устроили станцию искусственного осеменения свиней. Мраморные плиты семейного склепа растащили в двадцатых селяне и сложили из них свинарник, а церковь разобрали на кирпичи. Сохранились только две могилы — Николая Склифосовского и его сына Владимира, отделенные от места Полтавской битвы рощицей, когда-то высаженной Николаем Васильевичем в честь появления на свет Тамары. Так эта роща по сей день и зовется — Тамарина. Долгое время могилы пребывали в запустении, их по чистой случайности однажды обнаружила студентка, собиравшая материал для реферата о Склифосовском. Уже никто и не помнил, где похоронен Николай Васильевич, над его могилой высился забор крестьянского дома, а по ней гуляли гуси.
Спустя четыре года после зверской расправы над женой и дочерью знаменитого врача большевики почтили его память, присвоив в 1923 году имя Склифосовского Московскому институту скорой помощи. Именно здесь самоотверженно трудились ученики и последователи Николая Васильевича — и уже их судьбы вплетались в историю «Склифа».
Таким был Александр Сергеевич Пучков, основавший московскую станцию скорой медицинской помощи. В Первую мировую он служил военным врачом в Российском обществе Красного Креста. Приняв революцию, три года был начальником военно-санитарных поездов, а в 1921-м, когда в Москве бушевала эпидемия сыпного тифа, организовал работу санитарных автомобильных отрядов, создал центральный пункт перевозки больных и в 1923-м возглавил ту самую первую станцию скорой помощи при «Склифе». Все принципы работы, организационные тонкости службы и даже разработка специального типа автомобиля скорой, да и сам спасительный телефонный номер «03» — заслуга Пучкова.
Таким же подвижником был легендарный хирург, родоначальник спинномозговой анестезии, с 1928 года главный хирург «Склифа» Сергей Сергеевич Юдин, увековеченный на портрете Михаила Нестерова. В 1930-м он совершил революцию — самоубийце, перерезавшему себе вены, решился перелить кровь только что умершего человека. Впоследствии «посмертная кровь» возвращала к жизни бойцов на фронте. Юдин был почетным членом Королевского общества хирургов Великобритании, Парижского, Пражского и Американского обществ хирургов, почетным доктором Сорбонны и других именитых академий.
Обладатель потрясающих рук пианиста (пальцы его гнулись во все стороны и растяжка была феноменальной), он славился ювелирным мастерством хирургического шитья, держа при этом ножницы на мизинце собственным неповторимым способом и, как фокусник, завязывая узлы вслепую. Интеллектуал, эрудит, каждое утро для разминки он играл на скрипке, а перед операциями читал оперные партитуры, в буквальном смысле настраиваясь как оркестр.
Со «Склифом» связана вся его жизнь, Юдин проводил там круглые сутки. Он открыл специальный операционный корпус — до этого круглосуточная помощь была по преимуществу нехирургической. Добился ремонта здания, приглашения лучших специалистов — и начались масштабные работы, высвобождение росписей больничной церкви Доменико Скотти из-под грубой побелки, реставрация лепнины. Сергей Сергеевич не только пожертвовал на это Сталинскую премию, но и принимал в работах непосредственное участие — своими гениальными руками очищал настенную живопись от белил и возвращал утраченное совершенство уникальных потолочных плафонов. Просто приходил раньше всех и стоя на лесах, с хирургической тщательностью работал. Его усилия и легли в основу создания музея в старом здании института.
О деспотической строгости и требовательности Юдина ходили легенды. Так, он однажды уволил хирурга за то, что тот криво повесил одну из подаренных Сергею Сергеевичу картин (такие подарки он отдавал в больницу, веря, что искусство лечит). Уволил с формулировкой «Хирург, который не умеет вбить гвоздь в стену, — не хирург». По слухам, как-то ударил медсестру, промедлившую во время коллапса у пациента.
Он был строг и принципиален, несмотря на приказ, категорически отказался осмотреть заболевшего пленного фельдмаршала Паулюса: «Зачем терять время на ерунду?» Навсегда выгнал сына Сергея, который в 1943-м вернулся с фронта в Москву, воспользовавшись именем отца. Сам он в войну работал буквально без продыху, оперируя иногда одновременно на нескольких столах.
В 1948-м (Юдин как раз получил Сталинскую премию) по доносу одного из учеников его арестовали. За три года в тюрьме выбили все зубы, страшно пытали, он едва не умер от второго инфаркта, и лишь когда ему собрались изувечить руки, признал себя шпионом английской разведки. Чудом Сергея Сергеевича не расстреляли, сослали на десять лет. Таким же чудом — когда заболела супруга какой-то сибирской партийной шишки — дали возможность оперировать. И он оперировал сначала в Бердске, затем в Новосибирске, где ему потом поставят памятник. После смерти Сталина Юдина реабилитировали и вернули в «Склиф».
Занявшего место главного хирурга доносчика понизили до заведующего хирургическим отделением. К слову, он активно пытался удержать место за собой и на всех углах твердил об антисоветской сущности учителя. В конце концов, подписывая ведомость на зарплату сотрудников, Сергей Сергеевич однажды просто написал напротив его фамилии: «Этот человек у нас не работает». Великий Юдин умер в 1954 году от третьего инфаркта — и года после освобождения не прошло.
Сотрудники НИИ Склифосовского всегда были на острие событий — во время Великой Отечественной девяносто его врачей ушли на фронт. И надо думать, дух Склифосовского, знавшего о военной хирургии все и даже больше, витал где-то рядом, вдохновляя, подсказывая и придавая сил. Как вдохновлял на новые революционные шаги и позже. Именно в «Склифе» закладывались основы трансплантологии, там первыми стали разрабатывать направление медицины катастроф.
Это уникальное место полнится тайнами и легендами. По сей день говорят, например, о мистическом появлении серебряных монет из числа тех, что когда-то символически заложили под фундамент. Дескать, если монета блеснет в какой-то палате — верный признак грядущего выздоровления. Мало того, монетки эти, по слухам, там и сям оставляет призрак темноволосой красавицы — Прасковьи Жемчуговой, чей портрет в обличии ангела украшает купол церкви Живоначальной Троицы. Той, с кого все началось.
Подпишись на наш канал в Telegram