Русский музей всегда полон посетителей. Но когда экскурсанты покидают залы и наступает тишина, высокие зеркала в простенках между окнами вспоминают тонкие черты белокурой женщины, на парадной лестнице вновь слышатся ее легкие шаги, а в анфиладе комнат — мелодичный голос...
Русский музей занимает одно из красивейших зданий Петербурга — Михайловский дворец, хозяйкой которого почти полвека была великая княгиня Елена Павловна, жена младшего сына Павла I Михаила. В собрании сохранилось немало ее изображений — изысканная красота и обаяние побуждали многих живописцев запечатлеть ее образ.
Карл Брюллов написал парадный портрет княгини с дочерью Марией. Художник Шмид создал изящную литографию — конные портреты великой княгини Елены Павловны и великого князя Михаила Павловича. Придворный живописец Владимир Гау, с полотен которого смотрит целая эпоха, запечатлел красавицу на камерной акварели, некогда стоявшей на столе в кабинете великого князя. Еще один портрет жены Михаил Павлович заказал у французского художника Жозефа-Дезире Кура. Тот приехал в Россию в 1840 году и получив работу у Монферрана, расписывал купол Исаакиевского собора.
Француз изобразил великую княгиню сидящей на банкетке с книгой в руках в платье с золотистыми кружевами и небрежно сброшенной горностаевой накидкой. Изящная поза вполоборота — ее словно окликнули, точеные плечи и руки, нежный овал лица, насмешливый взгляд — все является воплощением женственности. Судьба портрета оказалась неудачной — на десятилетия он был сослан на чердак в музейные фонды, но в наши дни вернулся на парадный этаж и утонченная красавица вновь заняла в Михайловском дворце подобающее ей место.
...Принцесса Фредерика Шарлотта Мария Вюртембергская появилась на свет в Штутгарте двадцать восьмого декабря 1806 года. Получила классическое домашнее образование, затем была отправлена с сестрой Паулиной в Париж к отцу — принцу Паулю, который поместил дочек в пансион мадам Геруль.
Большое влияние на девочку оказало знакомство с натуралистом Жоржем Кювье, директором парижского Ботанического сада. Рассказы ученого о различных явлениях природы зародили в любознательной девочке интерес к наукам. Принц Пауль посещал с дочерьми и парижский салон Кювье, завсегдатаями которого были физик Андре Ампер, путешественник Александр фон Гумбольдт, писатель Фредерик Стендаль, художник Эжен Делакруа.
Кювье мечтал видеть Лотти своей ученицей, но судьба уготовила ей иной путь. Скромной принцессе крошечного немецкого княжества несказанно повезло — на бедную родственницу обратила внимание вдовствующая российская императрица Мария Федоровна, подыскивающая невесту для младшего сына.
Друживший с братом великий князь Николай, будучи в Европе, специально заехал в Штутгарт, чтобы увидеть Шарлотту, и написал Михаилу о ее ангельском личике, белокурых локонах и умении одеваться, а также о том, что она весьма умна, скромна и чувствительна, словом — «очаровательная маленькая француженка». «Насколько я тебя знаю, она верно тебе понравится», — резюмировал Николай.
Вскоре в Штутгарт отправился и сам Михаил. Нежными чувствами к невесте не воспылал, но нашел ее «очень милой». Последовало официальное предложение. «Льщу себя надеждой, — писал Михаил отцу Шарлотты, — что Вы не откажете объявить мое счастье. Я всецело вижу его в заботах о счастье принцессы, считая их уже своим долгом, и с сердцем, переполненным ею, заранее посвящая ей всю мою жизнь».
Из Вюртемберга последовало немедленное согласие. Принцесса засела за словари и учебники и самостоятельно принялась осваивать русский язык. Через год уже сносно читала, писала и говорила на нем.
Но случилось непредвиденное... В разгар сватовства Михаил безумно влюбился в одну из фрейлин матери — веселую, шаловливую княжну Прасковью Хилкову — и горел желанием сочетаться с ней браком. Ученая немецкая принцесса стала ему совсем неинтересна. Однако в августейшей семье все решала матушка, и она потребовала, чтобы сын забыл Хилкову. Михаилу ничего не оставалось, как подчиниться ее воле.
Осенью 1823 года вюртембергская принцесса приехала в Россию. Появление юной красавицы произвело настоящий фурор. При встрече на границе казаки приветствовали ее громогласным «Ура!». «Спасибо, ребята», — по-русски отвечала гостья. Присутствующий при этом князь Оболенский-Нелединский сообщал дочери: «...Нареченная невеста Великого князя... прибыла в Гатчину. Всех без изъятия она пленила! Представь себе девицу шестнадцати лет, к которой через полтора часа по выходе из кареты подводят одного за другим человек двести, с которыми она... молвит по приличности каждого... Карамзину заметила, что читала его «Историю Государства Российского» в подлиннике, с Шишковым говорила о славянском языке, с генералами — о походах».
Россия очаровала юную принцессу. Пышный петербургский двор резко отличался от ее игрушечного королевства великолепием архитектуры, роскошью мундиров и балов. Сильный характер принцессы помог преодолеть пропасть между Вюртембергом и Петербургом, а любезность и предупредительность — завоевать сердца придворных и членов императорской семьи. Но завоевать сердце будущего супруга ей так и не удалось. Избранница ему решительно не нравилась, он с ней почти не говорил, избегал оставаться наедине.
Шарлотта не могла этого не видеть. И однажды не выдержала и заявила, что не хочет выходить замуж. «Отправьте меня вон из России, — попросила она. — Я вижу, что не нравлюсь, поведение жениха это доказывает». Однако положение обязывало, и приняв православие под именем Елены Павловны, принцесса обручилась с великим князем.
Ранним утром восьмого февраля 1824 года пушечные выстрелы на Петропавловской крепости возвестили о бракосочетании Елены и Михаила. Из-за болезни императора Александра I церемония была скромной. После свадьбы молодая чета поселилась в Зимнем, ожидая окончания отделки собственной резиденции — Михайловского дворца.
Павел I, заботясь о младшем сыне, не имевшем видов на трон, отдал распоряжение ежегодно «откладывать» из казны четыреста тысяч рублей, чтобы Мишель, «достигнув совершеннолетия, по крайней мере, мог жить по-царски». Набралась приличная сумма в девять миллионов рублей, позволившая архитектору Карлу Росси построить роскошную резиденцию с обширным садом.
Изначально хотели использовать участок с домом графа Чернышева — впоследствии на этом месте появился Мариинский театр. Однако Александру I не понравилась сама идея перестройки здания: как-то это не по-царски. Тогда вспомнили про пустырь в центре Петербурга, на котором находился Третий Летний сад. Росси получил в свое распоряжение огромное пространство, где спроектировал новый городской ансамбль: грандиозный дворец с двумя боковыми флигелями, площадь перед ним и две улицы — Инженерную и Михайловскую, соединившую дворец с Невским проспектом.
К 1822 году завершились строительные работы. Когда приступили к отделке, управляющий Кабинетом граф Гурьев неожиданно потребовал от архитектора оформить интерьеры дворца скромнее, чем в Аничковом, где проживал с семьей великий князь Николай. Приближенные начали догадываться, что именно его Александр I готовит себе в преемники и будет странно, если убранство покоев младшего брата окажется богаче дворца будущего императора.
Росси ответил отказом, напомнив, что государь самолично утверждал эскизы интерьеров. Отделка дворца — мебель, камины, люстры, канделябры, лепные украшения, резьба на дверях и консолях — была выполнена с исключительным великолепием. Обивка мебели, обои и ковры выписывались из Парижа от Картье или заказывались лучшим русским производителям — царскосельской мануфактуре, фабрикам князя Юсупова, Доннера и Гущина. Изделия из чугуна — решетку, выходящую на Мойку, парадную лестницу, львов и маленький мостик в саду изготовили на Литейном заводе в Петербурге у мастера Баумана.
Творение Росси вызывало восхищение у современников. Супруга же Николая I Александра Федоровна, хозяйка Аничкова дворца, посетовала в дневнике: «Елена проживает в новом роскошном дворце, перед которым нашему дому остается только спрятаться подальше». Государь Александр I остался доволен. После освящения дворец был пожалован младшему брату «в вечное и потомственное владение».
Принцесса, приехавшая в Россию с нищенским приданым в шестьдесят тысяч гульденов, в роли великой княгини Елены смогла вести в Михайловском дворце поистине царское существование. Балы, которые устраивала здесь юная хозяйка, соответствовали великолепию новой резиденции. Для каждого празднества Елена придумывала что-то новое. На одном из балов побывал маркиз де Кюстин.
Въедливый француз был настолько потрясен, что забыл о своей традиционной желчи и описывал увиденное исключительно в превосходных тонах. Особенно поразила его Танцевальная зала с обилием огромных зеркал в золоченых рамах. Они не только закрывали простенки между окнами, но и заполняли всю противоположную стену длиною почти в половину дворца, причудливо отражая пламя бесчисленных свечей. «Совершенно терялось представление о том, где ты находишься, — восторгался де Кюстин. — Исчезали всякие границы, все было полно света, золота, цветов, отражений и чарующей, волшебной иллюзии... и казалось, что после бала вместе с танцующими парами исчезнет и эта волшебная зала. Я нигде не видел ничего более красивого».
По замыслу Росси за дворцом разбили образцовый английский сад с газоном и рукотворными прудами, где устраивались конные прогулки и праздники. В 1839 году во время одного из балов сад и дворец превратили в выставку петербургского садоводства. Современник вспоминал: «К балу были свезены все цветы из павловских и ораниенбаумских оранжерей на двухстах возах и пяти барках, которые вел за собой особый пароход. Подходили они к пристани Михайловского сада. Все во дворце цвело и благоухало... такого изобилия редких и многоцветных растений не случалось видеть...»
Однако за парадной ширмой скрывалась семейная трагедия. Блистательной красавице было не суждено стать любимой женой. Муж не замечал ее прелести. Впрочем, в династических браках чувства редко принимались в расчет. Счастья в браке не обещала и полная противоположность характеров, воспитания, вкусов и мнений. Духовные запросы Елены не встретили взаимопонимания у супруга, который «ничего ни письменного, ни печатного с малолетства не любил, а из музыкальных инструментов понимал только барабан...»
Великий князь носил звание генерал-фельдцейхмейстера (главного начальника русской артиллерии) и слыл формалистом павловского толка. Потускневшая пуговица или незастегнутый крючок могли вызвать у Михаила бурю гнева. Суровость его лица, взгляд из-под нахмуренных бровей, резкая манера выговаривать и неумеренная строгость взысканий заставляли подчиненных трепетать. Однако близко знавшие великого князя утверждали, что «под личиной строгости он таил доброе сердце», был отходчив и нередко инкогнито помогал нуждающимся офицерам. К тому же при отсутствии глубокого образования Михаил слыл одним из самых остроумных людей эпохи — его каламбуры гуляли по обеим столицам.
С женой великий князь не сумел найти взаимопонимания и нередко приносил ей огорчения. Однако высокое положение требовало держать себя в руках, и Елена старалась поддерживать мир в своем роскошном дворце. С годами Михаил оценил ум и прозорливость жены, «простил ей, что была выбрана ему в жены». Семейная жизнь, хотя и без особого тепла, наладилась. Постепенному сближению способствовали не только такт и дипломатичность Елены Павловны, но и дети — у них подрастали три дочери: Мария, Елизавета и Екатерина. Еще двух девочек — Анну и Александру — супруги потеряли младенцами.
Сохранилось свидетельство Долли Фикельмон, внучки фельдмаршала Кутузова, которое она оставила в своем дневнике после знакомства с Еленой Павловной: «Принцесса приехала сюда совсем юной, выдана замуж за человека доброго нрава, но с неотшлифованным умом и, может быть, слишком солдафона, не способного ни понять, ни оценить ее. Она провела здесь несколько мучительных лет, подчас весьма горьких. Сейчас она вернулась из поездки в Германию и Италию, куда ездила укрепить здоровье. Муж встретил ее с радостью и даже с любовью». Долли вторит кузен флигель-адъютант Константин Опочинин, вхожий в великокняжескую семью. По его словам, Елена сумела «не только поладить с мужем, но и решительно прибрать его к рукам».
И все же до нее порой доходили слухи о его романах. Поговаривали, что Михаил имел связь с фрейлиной жены Надеждой Соллогуб, а также дочерью дипломата Сверчкова. Что здесь правда, а что вымысел, она выяснять не желала. «Он так любит наших девочек, так тревожится, когда они болеют», — успокаивала себя Елена. К дочерям великий князь питал нежную привязанность, и девочки платили ему тем же. Когда по вечерам папенька приходил их навещать, с визгом выпрыгивали из постелей и висли на отце.
При дворе великую княгиню полушутливо именовали «мадам Мишель». Император Николай I весьма уважительно относился к ученой невестке и называл ее не иначе как le savant de famille — «ум нашей семьи». «Я к ней отсылаю европейских путешественников, — признавался Николай Павлович. — В последний раз это был Кюстин, который завел со мной разговор об истории Православной церкви; я тотчас отправил его к Елене, которая расскажет ему более, чем он сам знает...» После этой встречи маркиз согласился с распространенным мнением о великой княгине как об «одной из выдающихся женщин Европы».
Михайловский дворец Елена Павловна превратила в центр культурной жизни Петербурга. По четвергам сюда съезжалось все именитое и выдающееся в обществе — литераторы, художники, музыканты, ученые, политики, дипломаты. Нередко на этих вечерах появлялся и сам Михаил Павлович с сигарою во рту и громадной собакой, много шутил и острил, затем садился за партию в шахматы с одной из дам.
Великая княгиня охотно играла роль меценатки, щедро раздавая заказы художникам, покровительствовала Брюллову и Айвазовскому, зачитывалась прозой Гоголя и способствовала изданию его сочинений. Дружила с Жуковским, Вяземским, Тютчевым, Пушкиным. Беседу с последним считала занимательной. Отношения сложились настолько доверительные, что Елене Павловне удалось заполучить от поэта тайно ходившие по рукам записки Екатерины Великой, которые он, будучи в Одессе, собственноручно переписал из библиотеки графа Воронцова. По словам Пушкина, Елена Павловна сходила по ним с ума. Удовольствие в разговорах с Пушкиным находил и Михаил Павлович. Известные остроумцы были не прочь обменяться шутками и каламбурами.
В пятницу двадцать девятого января 1837 года стоял сильный мороз. Елена Павловна подошла к заиндевевшему окну. Уже начинало смеркаться — зимний день в России короток. Она знала, что там, в снежной мгле на набережной Мойки, собрались толпы народа, жгли костры в бесполезной попытке согреться и жадно внимали каждому слову бюллетеней о состоянии Пушкина. Елена Павловна посылала Жуковскому записку за запиской, ежечасно справляясь о состоянии раненого и предлагая любую помощь.
За окном начало мести. Она всегда боялась русских холодов, долго к ним привыкала, но так и не привыкла. Вот и сейчас ее немного познабливало. Припомнилось, как за несколько дней до поединка с Дантесом Пушкин был на ее камерном вечере. Гостей собралось немного, говорили об Америке, и поэт сказал: «Мне мешает восхищаться этой страной, которой теперь принято очаровываться, то, что там слишком забывают, что человек жив не единым хлебом».
В гостиную стремительно вошел Михаил Павлович и скороговоркой произнес:
— В два часа сорок пять минут пополудни его не стало.
Побледневшая Елена Павловна только и смогла вымолвить:
— Мы потеряли славу нашего Отечества.
Потом подошла к секретеру, достала обтянутый тисненой кожей альбом, в который совсем недавно поэт вписал автограф «Полководца»: «У русского царя в чертогах есть палата...», и вырвала оставшиеся чистые листы: «После кончины Александра Сергеевича больше в нем никто записей не оставит». Современники отметили, что утрату Пушкина в Михайловском дворце «оплакивали в такой же степени, как и друзья поэта».
Шло время, на вечерах в Михайловском дворце уже шли споры западников и славянофилов, но Елену Павловну куда больше занимали матримониальные вопросы — дочери подрастали, надо подыскивать им женихов. В 1844 году вторая дочь великокняжеской четы Елизавета, которую дома звали Лилли-егоза, вышла замуж за герцога Нассауского Адольфа. Брак был заключен по любви, и ничто не предвещало трагедии, но менее чем через год в Висбадене, не дожив до девятнадцати лет, Елизавета умерла при родах вместе с новорожденной дочерью.
Спустя полтора года в Вене на руках отца скончалась от скоротечной чахотки старшая дочь Мария, которую прочили в невесты принцу Максу Баденскому. Мать была так потрясена горем, что не смогла сопровождать тело дочери в Петербург, к месту ее вечного упокоения в Петропавловском соборе. После страшных потерь расстроилось и здоровье их отца.
В июле 1849-го великий князь отправился в Варшаву. Двенадцатого августа во время смотра войск он почувствовал себя дурно и успев сказать только «У меня немеет рука», потерял сознание. Около двух с половиной недель продолжалась борьба за жизнь разбитого параличом Михаила Павловича. В Варшаву срочно прибыла Елена Павловна с дочерью Екатериной. Как писал очевидец: «Они провели последние дни у постели умирающего, который их узнал и был очень обрадован...» Двадцать восьмого августа великий князь скончался. Сколь ни был сложным их брак, внезапная смерть мужа стала для Елены Павловны страшным потрясением. С этого момента и до конца своих дней она не снимала траур по супругу.
Череда тяжелых утрат привела к тому, что все больше внимания и средств великая княгиня отдавала благотворительности. В память об умерших дочерях покровительствовала Повивальному и Мариинскому институтам, основала Елизаветинскую детскую больницу, где обучали врачей-педиатров. Роскошные балы в Михайловском дворце, перешедшем к Елене Павловне, ушли в прошлое, зато здесь стали решаться дела государственной важности.
Так, во время Крымской войны, когда, по словам Николая Пирогова, «каждое сердце в Петербурге билось сильнее и тревожнее, ожидая результатов битвы при Инкермане», Елена Павловна предложила знаменитому хирургу организовать «женскую помощь больным и раненым на поле битвы». Она обратилась с воззванием к российским женщинам, желающим принять на себя высокие и трудные обязанности сестер милосердия, организовала Крестовоздвиженскую общину сестер милосердия и превратила свой дворец в склад медикаментов и мастерскую для пошива белья и медицинских материалов.
Даже Николай I, не сочувствовавший идее (императора шокировала сама мысль о присутствии женщин в лагерях), был вынужден уступить энергичному напору невестки, а позднее убедиться в ее правоте. В передвижных лазаретах в Крыму сестры милосердия спасли тысячи солдатских жизней.
В гостиной Елены Павловны обсуждались и планы реформ. В деле освобождения крестьян она была одной из советчиц и помощниц Александра II. Интересовалась великая княгиня и научными открытиями, жертвовала средства на исследования университета и Академии наук. Способствовала экспедиции путешественника Николая Миклухо-Маклая на острова Тихого океана. И по-прежнему была очаровательна. Как заметила графиня Блудова, «ни лета, ни болезнь, ни горе не изменили этой особенности».
Подлинной страстью великой княгини оставалась музыка. Под влиянием вечеров в Белой гостиной у Елены Павловны зародилась мысль об учреждении Русского музыкального общества и консерватории. Со свойственной ей пылкостью она взялась за осуществление этой идеи, жертвуя крупные суммы и даже продав свои бриллианты. Одним из первых студентов консерватории стал Петр Чайковский.
Бывали у Елены Павловны и заезжие знаменитости: играл Ференц Лист, жил Гектор Берлиоз. В феврале 1863-го в Петербург прибыл невысокий немец в берете и поношенной шубе. Малоизвестный тогда композитор Рихард Вагнер мечтал поразить петербургскую публику своими сочинениями и попасть на один из музыкальных вечеров в Михайловский дворец. Вагнеру повезло — он не только оказался в Белой гостиной Елены Павловны, но и был приглашен на чай в узком кругу, где прочел либретто своей неоконченной тетралогии «Кольцо нибелунга».
Княгиня поразила композитора манерами, образованностью, эрудицией. Как легко она смогла понять, что его опера — новое слово в искусстве! «Уже одно лицо ее совершенно пленило меня, — восторженно писал Вагнер в одном из писем, — и надеюсь, что мне пришлют ее портрет. Если бы эти люди не жили в таком ужасном климате, я наверное переселился бы туда, чтобы быть с Великой княгиней».
Елена Павловна обладала невероятной способностью оборачивать любое свое увлечение на пользу культурному ландшафту империи. В 1857 году она увидела в Риме гигантское полотно Александра Иванова «Явление Христа народу». Двадцать лет художник писал его в Италии и не имел возможности доставить картину домой: был безнадежно болен и стеснен в средствах. Елена Павловна не только выделила деньги на перевозку картины в Петербург, но и организовала ее демонстрацию в Академии художеств. Русское общество было потрясено увиденным. Иванов вскоре умер, через несколько часов после кончины художника картину купил император Александр II и подарил Румянцевскому музею.
Великая княгиня скончалась девятого января 1873 года. Несмотря на двадцатиградусный мороз, весь Государственный совет шел пешком за ее гробом. «Угасла жизнь, полвека посвященная добру, милосердию, любви и заботе о благе России», — писала газета «Голос». «Вряд ли кто ее заменит», — сетовал Иван Тургенев.
После Елены Павловны Михайловский дворец унаследовала ее дочь Екатерина, вышедшая замуж за герцога Георга Августа Мекленбург-Стрелицкого, но прожившая всю жизнь в России. Когда не стало и ее, император Александр III из уважения к усопшей родственнице не глядя подмахнул завещание. И тут случился казус — дворец, принадлежащий семье Романовых, едва не стал собственностью германского государства. По брачному контракту дети Екатерины — Елена, Георгий и Михаил — числились подданными немецкого герцогства.
Ошибку отца исправил Николай II. Он поручил министру финансов Сергею Витте провести переговоры о выкупе Михайловского дворца в казну с тем, чтобы устроить в нем музей русского искусства. Это была давняя мечта Александра III. «Я часто... думаю о создании в Петербурге музея русского искусства. Москва имеет... прекрасную галерею Третьякова, которую, я слышал, он завещает городу. А у нас ничего нет», — сетовал государь в беседе с художником Боголюбовым. Сошлись на сумме в четыре миллиона рублей.
Тринадцатого апреля 1895 года вышел Высочайший указ «Об учреждении особого установления под названием «Русский музей императора Александра III» и о представлении для сей цели приобретенного в казну Михайловского дворца со всеми принадлежащими к нему флигелями, службами и садом».
Работами по реконструкции руководил Василий Свиньин. По мнению современников, он непочтительно обошелся с уникальным творением Росси. В короткий срок архитектор опустошил дворец так, словно по его залам пронесся смерч. Доходило до настоящего варварства. Случалось, Свиньин брал в руки топор и собственноручно сбивал плафонную живопись знаменитого декоратора Джованни Батисты Скотти, сдирал со стен штоф — тканое полотно — и ковры, а бесценные бра и канделябры просто выбрасывал из окон. Каким чудом уцелели при этом Парадная лестница и Белый зал с его живописным и скульптурным убранством и подлинной мебелью, созданной по эскизам Росси, остается только гадать...
Русский музей был торжественно открыт в марте 1898 года. Основу коллекции составили произведения, поступившие из Эрмитажа, Академии художеств, Гатчинского и Александровского дворцов, частных коллекций. Уже первые посетители смогли увидеть здесь настоящие шедевры — «Последний день Помпеи» Брюллова, «Девятый вал» Айвазовского, «Сватовство майора» Федотова, «Христос и грешница» Поленова, полотна Боровиковского, Кипренского, Тропинина.
Сегодня Русский музей — крупнейшее хранилище отечественного искусства, коллекции которого размещаются не только в Михайловском, но и в Строгановском и Мраморном дворцах, корпусе Бенуа, Инженерном замке, Летнем дворце и Домике Петра I. Подернутые дымкой портреты смолянок Левицкого соседствуют здесь с репинскими «Бурлаками на Волге», а иконы домонгольского письма мирно уживаются с русским авангардом. Великая княгиня Елена Павловна без сомнения осталась бы довольна, узнав, что в ее любимом дворце по-прежнему витает русский дух...
Подпишись на наш канал в Telegram