Хотя Екатерина II жаловалась старому другу Гримму, что ее сокровищами любуются только мыши да она сама, доступ в дворцовое собрание долгое время был крайне ограничен. Попасть туда не удавалось ни Карлу Брюллову, ни Александру Пушкину. Лишь Василий Жуковский, наставник цесаревича, сумел раздобыть пропуск поэту. А для широкой публики Эрмитаж открылся только в 1852 году...
Как прекрасно бродить по Эрмитажу без экскурсовода, никуда не спешить, подмечать детали, любоваться завораживающими интерьерами с их позолоченными дверями, мозаичными панно, наборными паркетами, лазуритовыми вазами и бронзовыми канделябрами.
Но на сей раз все пошло не так. Остановившись перед какой-то картиной, я вдруг услышала тихий шелест: «Вас заинтересовала эта работа? Мне она тоже нравится». Обернулась, но не увидела никого, кроме полосатого кота в ошейнике, скромно сидящего у стеночки, — зальчик был далек от туристических потоков. Сразу вспомнился и рассудительный Матроскин, и гофмановский философ Мурр, но чтобы здесь, в главном музее страны?!
«А вы разве не знали, что в Эрмитаже служат коты?» — поинтересовался усатый незнакомец. Удивляться и вправду нечему. «Придворные» коты живут во многих музеях мира: Хемингуэя во Флориде, «Булгаковском доме» на Большой Садовой в Москве, Британском музее в Лондоне. В Англии четвероногие сотрудники состоят и на королевской службе — ловят мышей в резиденции премьер-министра на Даунинг-стрит, парламенте и отделениях государственной почты. В исторических зданиях штатный кот-охранник — не роскошь, а суровая необходимость. «Мои сородичи ловили мышей в Зимнем дворце еще при Елизавете», — уточнил кот...
...Императрица Елизавета Петровна была весьма недовольна тем, что в Зимнем дворце расплодились мыши и крысы: портили мебель, прогрызали стены, даже до ее платьев добрались. Чтобы раз и навсегда покончить с грызунами, государыня повелела привезти из Казанской губернии хвостатых помощников. Даже высочайший указ в 1745 году издала: «...сыскав в Казани здешних пород самых лучших и больших тридцать котов, удобных к ловлению мышей, прислать в С.-Петербург ко двору ея императорскаго величества с таким человеком, который бы мог за ними ходить и кормить, и отправить их, дав под них подводы и на них прогоны и на корм, сколько надлежит немедленно».
О казанских котах ходили легенды — их считали лучшими мышеловами. Губернатор Казани Артемий Загряжский отправил в столицу тридцать животных. В Петербурге их определили в лейб-гвардейскую службу и обеспечили официальным довольствием — «каждой день ряпчиков и тетеревей по одному». С тех пор усатая гвардия исправно несла службу при царском дворе, сначала в качестве комнатных мышеловов, затем, когда Екатерина Великая основала частное собрание, коты стали охранять от грызунов еще и экспонаты — государыня придала им статус официальных охранников картинных галерей.
...Летом 1764 года, прильнув к окнам Зимнего дворца, придворные и слуги смотрели, как с немецкого корабля, пришвартованного к Дворцовой набережной, сгружают большие ящики — тридцать семь штук. Их занесли в залы первого этажа, бережно распаковали, развернули холщовые ткани и... взорам любопытствующих предстали шедевры Рафаэля, Рубенса, Рембрандта, Ван Дейка, Йорданса, Халса, Стена. Так начинался Эрмитаж...
Коллекцию берлинского коммерсанта Гоцковского Екатерина II приобрела почти случайно. Она никогда не увлекалась собирательством живописи. Геммы, табакерки, бриллианты — куда ни шло! Но картины? Однако желание уколоть «старика Фрица» — прусского короля Фридриха II — оказалось сильнее.
В 1755 году Иоганн Эрнст Гоцковский, берлинский негоциант, владелец нескольких мануфактур, поставлявший прусскому двору предметы роскоши, получил от Фридриха II заказ составить для него коллекцию картин старых мастеров для пополнения королевской галереи в Сан-Суси. Гоцковский ретиво принялся за дело, через своих агентов в Европе на собственные средства приобрел полотна итальянской, фламандской и голландской школ. Но из-за неудач в Семилетней войне Фридрих отказался от покупки коллекции: русские заняли Берлин, казна пуста — до искусства ли тут?!
Гоцковский вложил средства в покупку зерновых складов, оставленных прусской армией, и был признан банкротом. Среди его многочисленных кредиторов оказалась и русская императрица. Не имея средств для уплаты долга, разорившийся коммерсант предложил государыне собранную им коллекцию из трехсот семнадцати живописных полотен. Екатерина II оценила возможность нанести удар самолюбию Фридриха, представив Европе в выгодном свете состояние русской казны, и дала согласие. Примерную стоимость коллекции оценили в триста шестнадцать тысяч шестьсот пятьдесят голландских гульденов...
Картины приехали в Петербург, но места для них предусмотрено не было. Как раз в это время у Екатерины возникла идея камерного, интимного пространства — она не слишком уютно чувствовала себя в Зимнем дворце, он казался ей огромным и мрачным. Императрица решила построить для себя «маленький уединенный уголок», где можно проводить время в кругу близких друзей, отдыхая от державных забот.
В 1769 году рядом с Зимним дворцом на набережной Невы по проекту Валлен-Деламота был возведен трехэтажный павильон, состоящий из парадного зала, оранжереи, нескольких кабинетов и столовой. Именно это здание Екатерина первоначально и назвала Эрмитажем, что в переводе с французского — «уединенный уголок, пустынька, жилище отшельника».
В покоях Эрмитажа государыня устраивала неофициальные приемы для избранных, настолько камерные, что даже наличие слуг не предусматривалось: столы для гостей сервировали внизу и при помощи подъемного механизма доставляли наверх. На стенах всех покоев она и развесила в несколько ярусов свои приобретения — картины.
Обстановка на «эрмитажных собраниях» царила самая непринужденная. Современник свидетельствует: «...всякая церемония была изгнана, императрица, забыв свое величество, обходилась со всеми просто». И все же Екатерина посчитала нелишним ввести для гостей некоторые правила. Предлагалось «оставить все чины вне дверей, равномерно как и шляпы, а наипаче шпаги», «быть веселыми, однако ж ничего не портить, не ломать и не грызть», «говорить умеренно и негромко, дабы у прочих там находящихся уши и головы не заболели», «не вздыхать и не зевать и никому скуки или тягости не наносить».
Первая покупка повлекла за собой целую лавину приобретений. В 1768 году были выкуплены собрания картин фламандской и голландской школ австрийского графа Иоганна Карла Кобенцля и бельгийского принца Шарля-Жозефа де Линя. Из Дрездена привезена коллекция первого министра саксонского курфюрста Августа III — Генриха фон Брюля, включающая четыре картины Рембрандта, в их числе «Портрет старика в красном».
Неожиданно для себя Екатерина превратилась в азартного коллекционера. Покупка поручалась русским посланникам при европейских дворах и специальным «агентам», среди которых были яркие представители эпохи Просвещения: Дени Дидро, его друг литератор Фридрих Мельхиор Гримм, приятель Вольтера женевский коллекционер Франсуа Троншен. Монаршие комиссионеры обладали безупречным вкусом и завидной энергией. В поисках шедевров они носились по аукционам и мастерским художников, скупали живописные полотна, серебро, фарфор, шпалеры, книги, монеты, медали и прочие предметы искусства. Все это стекалось в Эрмитаж непрекращающимся потоком. Европа скрежетала зубами: то, что собирало не одно поколение местной аристократии, Екатерина скупала разом и денег не жалела — бездонная русская казна позволяла ей это. Инструкции венценосной собирательницы были просты: «Покупайте то, что в моем вкусе; платите столько, сколько это стоит».
Далеко не всем произведениям, предназначенным для Эрмитажа, удалось благополучно добраться до Северной столицы. В октябре 1771 года недалеко от Аландских островов в Балтийском море по пути из Амстердама в Петербург затонула двухмачтовая шхуна «Фрау Мария». Команде удалось спастись, но вместе с парусником на дно ушли картины голландских мастеров, саксонский фарфор, золотые и серебряные статуэтки, приобретенные в Гааге князем Дмитрием Голицыным. Екатерина отправила письмо шведскому королю Густаву, под властью которого находились тогда Аландские острова, с просьбой помочь и снарядила поисковую экспедицию к предполагаемому месту крушения судна. Все лето 1772 года русские и шведы искали «Фрау Марию» — увы, безрезультатно.
Утешилась императрица только после того, как при содействии Дени Дидро приобрела коллекцию семейства Кроза. Эрмитаж тогда пополнился настоящими шедеврами, среди которых «Святое семейство» Рафаэля, «Даная» Рембрандта, «Юдифь» Джорджоне, «Вакх» Рубенса, «Автопортрет» Ван Дейка, «Мальчик с собакой» Мурильо. Дидро приложил неимоверные усилия, чтобы одно из лучших собраний Франции тех лет досталось Екатерине. В письме он описывал скандал, разразившийся после этого в Париже: «Вопят любители, вопят художники, вопят богачи...»
В 1779 году стало известно, что уникальная галерея живописи первого премьер-министра Великобритании сэра Роберта Уолпола, украшавшая его резиденцию Хоутон-холл в графстве Норфолк, предложена для продажи русской императрице его обремененным долгами внуком Джорджем.
Весть о намерении владельцев продать бесценную коллекцию была доведена до императрицы — российский посланник при британском дворе Алексей Мусин-Пушкин писал Екатерине II: «...внук лорд Орфорд берет на себя смелость преподнести все собрание, или часть его, к ногам Вашего Императорского Высочества. По мнению знатоков, оно стоит того, чтобы стать достоянием одной из величайших властительниц». Коллекция Уолпола и в самом деле не имела себе равных по размаху и могла обогатить собрание Эрмитажа шедеврами Рубенса, Ван Дейка, Рембрандта, Йорданса, Пуссена, Халса, Веласкеса.
Переговоры велись в глубокой тайне, и когда они получили огласку, в Англии разразился скандал. Намерение Джорджа Уолпола продать русской императрице собрание знаменитого деда расценили как национальное бедствие. Последовало бурное обсуждение в парламенте и попытка организовать подписку для покупки картин в государственную собственность. Однако ярко выраженное, по словам Мусина-Пушкина, «неудовольствие и сожаление английского дворянства о выпуске сих картин из здешнего государства» не поколебали решимости Джорджа продать собрание в Россию.
Екатерина II ликовала. В письме барону Гримму, извещавшему ее, что коллекция снята с торгов, она сообщала: «Картины Уолпола более не продаются по той простой причине, что ваша покорная слуга уже сжимает их в своих когтях и, как кошка мышку, уже ни за что не выпустит».
Коллекция была продана за сумму в сорок тысяч пятьсот пятьдесят пять фунтов стерлингов. Упакованные в ящики шедевры прибыли в Петербург осенью 1779-го на двух наилучших кораблях под охраной фрегата. В знак благодарности Екатерина отправила Уолполам свой портрет. Его и теперь можно видеть над камином в красной гостиной Хоутон-холла. А внук английского премьера утешился тем, что приобрел новую гончую и назвал ее Царицей...
Увлечение собирательством полностью поглотило государыню. «В отношении картин она подвержена страшным и внезапным болезням, подлинному обжорству», — писал барон Гримм. Однако Екатерина не только приобретала картины старых мастеров, но и делала заказы современным художникам: Рейнолдсу, Шардену, Буше, скульптору Гудону. В результате скоро она сделалась обладательницей одного из лучших художественных собраний Европы.
— Позвольте, я покажу вам Эрмитаж, — предложил мне полосатый собеседник, — он так бесконечен и необъятен, что заблудиться ничего не стоит. Пожалуй, расскажу кое-что о самых стоящих экспонатах... Кому же еще рассказывать о сокровищах Эрмитажа как не нам, котам? Ну, может, еще Михаилу Борисовичу, он тут тоже каждый закуток знает...
— Это вы о господине Пиотровском, директоре Эрмитажа упомянули? — уточняю на всякий случай.
— Ну да, фамилия-то у него сложная, котам ее не выговорить, так мы его между собой Михаилом Борисовичем называем, но на глаза стараемся не попадаться — уж больно строг.
— Да где ж вы ему на глаза попадетесь, если вас не только в залы, но даже в запасники не пускают...
— Все относительно, — заметил кот. — Я вот как-то побывал у импрессионистов, это когда они еще на третьем этаже главного здания располагались, — через вентиляцию пробрался. Очень хотел узнать, что за художник такой Анри Матисс.
— А зачем вам Матисс понадобился?
— Был у нас кот по кличке Матисс, беленький такой, очень умный. Хотел я узнать, в честь кого его назвали. Матисса, котика, в семью забрали. А я в семью не хочу. Зачем мне менять дворец на квартиру — привык к размаху и роскоши. У нас одна Иорданская лестница чего стоит! Нас иногда для журналов снимают — приводят в залы или на парадную лестницу. Дело, честно говоря, не очень приятное — гомон, софиты, вспышки.
Для начала мы с котом решили посмотреть работы старых мастеров, но оказалось, что зал Тициана переполнен, у Рафаэля народу не меньше, а к Леонардо да Винчи лучше вообще не соваться. «Да, знала бы Екатерина Великая, как людно нынче в ее «приюте отшельника», — буркнул кот. — А пойдем к малым голландцам в Шатровый зал?»
Герард Терборх, Ян Стен, пейзажист Исаак ван Остаде, мастер натюрморта Виллем Клас Хеда... Они не создавали монументальных полотен. И крайне удивились бы, узнав, что их работы украшают залы лучших музеев мира. Эти картины предназначались для небольших гостиных зажиточных бюргеров. А сюжеты брались из повседневной жизни: завтраки, занятия музыкой, катание на коньках по замерзшему пруду, галантные ухаживания, веселое общество в таверне. Нехитрые бытовые сценки донесли до нас подлинный образ Голландии XVII века.
— А где обитают эрмитажные коты? — спросила я спутника, следуя за ним по лабиринтам залов.
Оказалось, в их распоряжении все музейные подвалы и разнообразные мастерские.
— Коты живут у электриков, столяров, водопроводчиков. Считается, что лучшее место в насосной. Но и в подвальных коридорах им вполне комфортно. Михаил Борисович распорядился там плиту поставить — кошачью еду готовить и стиральную машину — коврики стирать. Так что лежат они на теплых трубах, Моцарта слушают...
— Моцарта? — удивилась я.
— Не верите? — обиделся кот. — Спросите у нашего помощника и пресс-секретаря Марии Халтунен (кстати, у нас с Михаилом Борисовичем один помощник). Мария нас постоянно классической музыкой развлекает, мы же коты особенные — сокровищницу мирового искусства охраняем, нам культурно развиваться надо.
...Кажется, у меня уже слегка едет крыша. Коты Моцарта слушают, для глянцевых журналов позируют, а знаменитый директор величайшего музея мира приобрел для них плиту и стиральную машину? Может, пушистые охранники еще и интервью дают?
— Нет, интервью не даем, это за нас делает Михаил Борисович, — словно услышав мои мысли, заявил кот. — Он, кстати, утверждает, что там, где живут мои собратья, правда и вымысел всегда перемешиваются. Ну что, пойдем посмотрим райскую птичку? — и мой хвостатый гид направился в Павильонный зал Малого Эрмитажа. — Павлин «залетел» в Эрмитаж более двухсот лет назад... — начал было кот и вдруг, прервав себя на полуслове, рванул по переходу из Зимнего дворца в Малый Эрмитаж, увлекая меня за собой. — Сегодня среда, если успеем, увидим, как часы оживают, их заводят в определенное время и только один раз в неделю, — пояснил он.
Знаменитый «Павлин» — механическая игрушка с часовым механизмом — был окружен плотной толпой. Появился сотрудник музея, открыл дверцу стеклянного колпака, достал специальный ключик, и через мгновение зал наполнился серебристым перезвоном колокольчиков — часы начали оживать. Первой проснулась сова — задвигала головой, завращала глазами и принялась отбивать лапкой такт. Затем пришел в движение главный персонаж — золотой павлин. Грациозно кланяясь маленькой головкой с плюмажем, он распустил роскошный хвост и начал плавно поворачиваться, давая возможность полюбоваться со всех сторон своим золотым веером. Последним ожил петух — встряхнул головой и огласил зал жизнерадостным кукареканьем. Шоу длилось около минуты, и этого оказалось достаточно, чтобы привести публику в полнейший восторг.
Самый зрелищный экспонат Эрмитажа — творение Джеймса Кокса, лондонского мастера, славившегося созданием подобных диковинных игрушек (впрочем, в музее хранятся и другие, менее габаритные, но столь же изысканные творения Кокса: несессеры, шкатулки, карманные и настольные часы). Над устройством часового механизма трудился часовщик его мастерской немец Фредерик Юри.
Фигуры птиц были сделаны в натуральную величину. Поговаривали, что для получения максимального сходства, мастера купили живого павлина, поселили во дворе дома и наблюдали за его повадками. Это позволило им сконструировать хвост золотой игрушки так искусно, что та поднимает и расправляет его абсолютно естественным образом.
История появления «Павлина» в Санкт-Петербурге туманна — сокровища Эрмитажа хранят немало тайн. По одной из версий, Григорий Потемкин, питавший страсть к роскошным вещам и сложным механизмам, узнав у прибывшей из Лондона герцогини Кингстон о диковинках Джеймса Кокса, заказал мастеру подарок для императрицы. «В волшебстве Потемкин гений. Только он и может дарить фантастические подарки», — говорила Екатерина о своем тайном супруге. По другой версии, «Павлина» приобрела сама Екатерина II в подарок фавориту, заплатив мастеру Юри (именно он привез часы в Петербург) огромную сумму в одиннадцать тысяч рублей золотом, о чем свидетельствуют дворцовые расписки. Возможна и третья версия: «Павлина» заказал Потемкин, а вот оплатила подарок сама императрица — это было в духе их «высоких отношений».
Однако случился конфуз. Размер конструкции не позволял везти «Павлина» целиком, поэтому автомат разобрали, но когда привезли, оказалось, что собрать невозможно: что-то было сломано, что-то перепутано. Десять лет пролежала бесполезная игрушка в дворцовых кладовых, пока в 1791 году Потемкин не востребовал к себе Ивана Кулибина, попросив «починить его птичек».
Кулибину было выдано «десять ящиков, вполовину развалившихся, и две корзины с принадлежностями к этим машинам», чтобы понять, как устроен сложный механизм, починить «лопнувшие пружины, порванные цепочки, изломанные колеса». Несколько лет потратил умелец на их восстановление. Три недели ушло только на то, чтобы добраться до «внутренностей» павлина: ключом оказалось перышко на спине птицы, которое по виду чуть отличалось от остальных. Кулибин сумел не только исправить повреждения и смонтировать механизм, но и отреставрировал его — обновил позолоту и восстановил утерянные декоративные элементы.
В 1794 году диковинные часы наконец заработали и вот уже несколько веков продолжают исправно отсчитывать время.
— А фокус в том, — молвил кот, — что часовых дел мастер Фредерик Юри создал уникальное устройство, где действует не один, а целых четыре самостоятельных механизма.
Обычно, пролетая галопом по эрмитажным залам, стремясь увидеть богатейшую коллекцию живописи и объять необъятное, мы умудряемся не замечать все остальное: скульптуру, фарфор, одежду, мебель, археологические редкости. На первом этаже Зимнего дворца выставлены артефакты древних цивилизаций — шумерская клинопись, египетские саркофаги, сасанидское серебро, но многие ли об этом догадываются, пробегая проторенными туристическими тропами? А эта ожившая история захватывает не меньше, чем картины Рембрандта. Взять, к примеру, скифов. Откуда они пришли, почему пропали?
О них упоминали Вергилий, Гораций, Плиний Старший. Их не могли завоевать ни персы, ни Александр Македонский. И вдруг в одночасье загадочные кочевники растворились в степных просторах.
Коллекция скифских древностей, представленная в Золотой кладовой Эрмитажа, просто великолепна. В ее основе экспонаты, найденные в курганах Приднепровья, Крыма и Кубани. Самый грандиозный из них — курган Чертомлык в причерноморских степях был разграблен еще в древности, но и уцелевших сокровищ хватило, чтобы поразить воображение. Здесь обнаружили и богато украшенное оружие со сценами из мифа об Ахилле, и золотую обкладку ножен меча со сценой битвы скифов и амазонок, и серебряную с позолотой амфору. Потом был найден курган Солоха — нетронутое царское погребение, полное золотых украшений, оружия и других предметов, среди которых — ставший знаменитым гребень с изображением сражающихся воинов и серебряная чаша со сценой охоты на рогатую львицу.
Степные племена не знали письменности, но ремесленная обработка золота у них была на высоте. Скифы считали, что этот металл имеет магические свойства и божественную природу, и они создавали из него удивительные произведения искусства, сочетая техники литья, ковки и инкрустации. Тонкость работы, изысканный вкус диких кочевников, их особая манера изображения животных поражает. Чего стоит золотой олень из Костромского кургана, красовавшийся когда-то на щите скифского вождя! С подогнутыми ногами, вытянутой вперед головой, закинутыми ветвистыми рогами, он полон жизни и внутренней силы.
После скифов мы с котом отправились в Египетский зал. Видное место здесь занимает мумия жреца Па-ди-иста, помещенная в футляр из особо прочного стекла. Его бренным останкам около трех тысяч лет — не все могут похвастаться столь древним происхождением.
— И что все к этой мумии привязались, — проворчал кот. — А жрец-то вредный был... Мне вот павиан алебастровый из Древнего царства нравится куда больше. Или кошка богини Бастет...
Потемневший от времени древнеегипетский жрец и вправду теплых чувств не вызывал. Куда интереснее оказались стелы с изящной вязью иероглифов, саркофаги, жуки-скарабеи, статуэтки богов и хрупкий папирус, неведомо как доживший до наших дней.
— И вообще, чем нас может удивить египетская мумия? — не унимался кот. — В нашей стране этих мумий видимо-невидимо. У нас даже мумия лошади есть.
Он повел меня в зал культуры Горного Алтая к сокровищам древних кочевых племен, найденных при раскопках курганов в урочище Пазырык.
Сколько раз бывала в Эрмитаже, но никогда раньше не попадала в этот зал. А зря! Мумии здесь действительно представлены в большом количестве. Но меня поразил другой экспонат — огромный ворсовый ковер невероятной красоты. Сотканный из тончайшей овечьей шерсти две с половиной тысячи лет назад, он до сих пор не потерял яркости красок. По одной из версий, окрашенную шерсть подвергали процессу ферментации — раскладывали на несколько недель под прямыми солнечными лучами, затем использовали в качестве подстилки для сельскохозяйственных животных, после чего ополаскивали в проточной воде и приступали к изготовлению ковра.
Да, Эрмитаж действительно неисчерпаем, он словно бесконечный лабиринт Кносского дворца на Крите. Попробуй отыщи нужный зал, если их триста шестьдесят пять, попробуй осмотреть все экспонаты, если их три миллиона. Жизни не хватит все изучить.
И все же мы не сдавались. С античным искусством — мраморными скульптурами, бронзой, терракотами — ознакомились в залах первого этажа Нового Эрмитажа. Среди изваяний поразила колоссальная статуя Юпитера, высеченная римскими мастерами в конце I века н. э. — копия творения великого Фидия. Считается, что сам Зевс спускался с Олимпа, чтобы позировать греческому скульптору.
Изюминкой античного собрания по праву считается фигура Венеры Таврической, купленная Петром Первым задолго до создания Эрмитажа. Искусствоведы пришли к выводу, что, возможно, это греческий подлинник II века до н. э., а не более поздняя копия римского периода. Кроме того, у статуи богини удивительная, почти детективная история приобретения.
Ее нашли в окрестностях Рима в феврале 1719-го (по другим данным, годом раньше). По счастливой случайности в это время в Италию был откомандирован бывший денщик Петра Первого, а ныне офицер для особых поручений Юрий Кологривов, которому вменялось в обязанность «употребить всяческое старание для закупки наипаче пригожих в Италии произведений искусства: статуй мраморных и картин живописных знатнейших».
Кологривов прослышал, что владелец одной из вилл в окрестностях Рима, ревностный католик, копаясь в земле, случайно обнаружил «мерзкое изваяние нагой языческой блудницы, сущей белой дьяволицы соблазна» и хочет сбыть статую с рук. Изваяние богини «с отшибленной головой и без рук» Кологривов приобрел всего за сто девяносто шесть ефимков (талеров). Похоже, продавец просто не понимал истинной ценности находки, не уступающей, по словам Кологривова, «никакому в Риме украшению и, чаятельно, по всей Европе не найдется другой статуи, ей подобной».
Но столь удачное приобретение еще надо было как-то доставить в Санкт-Петербург. Дело осложнялось тем, что незадолго до этих событий папа римский запретил вывоз античных древностей из Италии. Донося о покупке царю, Кологривов писал: «Как могу хоронюся от известного охотника», имея в виду кардинала Пьетро Оттобони, всячески мешавшего иностранцам приобретать и вывозить из Рима произведения античных мастеров.
Но как ни пытался агент Петра Первого держать все в тайне, до властей Рима все-таки дошел слух о ценной находке и совершенной сделке, и губернатор Фальконьери отдал приказ об аресте статуи. От огорчения Кологривов слег. В Рим по распоряжению государя срочно выехал Савва Рагузинский. Известный дипломат предложил папе римскому в обмен на языческую богиню мощи святой Бригитты — военный трофей русских войск при взятии Ревеля. Климент XI оказался в крайне затруднительном положении: отказываться от прекрасной статуи не хотелось, но и предпочесть языческую богиню католической реликвии он не мог. Папе ничего не оставалось, как преподнести античную красавицу в дар Петру Первому.
Русский царь потребовал бережно доставить подарок в Петербург. По его указанию статую из Ливорно до Инсбрука везли на мулах, оттуда по Дунаю до Вены, где сделали специальный каретный станок на пружинах для перевозки ее до Кракова, откуда снова по воде доставили в Петербург, где античная гостья украсила Летний сад. В честь прибытия «мраморной Венус» Петр устроил празднество. Над Невой палили пушки и взлетали фейерверки. На пристани восседал на бочках Вакх, угощая всех чаркой вина. Вдоль аллеи, ведущей к Летнему дворцу, установили столы с холодной закуской, там царь с царицей приветствовали гостей.
Итальянская красавица довольно долго мерзла в Летнем саду, а потом оказалась в Таврическом дворце князя Потемкина (где стала именоваться Венерой Таврической) и наконец заняла достойное место в античном зале Эрмитажа.
Ко времени правления внука Екатерины Николая I стало ясно, что эрмитажное собрание давно переросло «частную семейную коллекцию» и его пора представить широкой публике. В 1837 году при посещении Пинакотеки в Мюнхене русский император познакомился с ее автором, баварским архитектором Лео фон Кленце, и несколько часов провел в беседе с ним. Николай I вознамерился создать в Петербурге новый общедоступный музей и заказал его проект немецкой знаменитости. Фон Кленце решил здание будущего музея в классическом стиле, с могучими атлантами, поддерживающими портик главного входа.
Торжественное открытие Общедоступного Императорского музеума, так официально стал теперь называться Эрмитаж, состоялось пятого февраля 1852 года. К семи часам вечера почти полтысячи приглашенных прибыли в Эрмитажный театр, где были представлены опера-буфф Доницетти «Дон Паскуале» и балет Пуни «Катарина, дочь разбойника». Около полуночи представление закончилось, и гости отправились в Новый Эрмитаж, где их ждали экспозиция и торжественный ужин при свечах. Столы на сто пятьдесят шесть персон были накрыты в зале картин итальянской школы, на двести персон — в зале картин испанской школы, остальные — в залах Рубенса и Ван Дейка...
Музей получился красивым и просторным. Впервые шестьдесят новых залов строили специально под музейные коллекции. Здесь удобно расположились Зевсы, Аполлоны и Афродиты, античные сосуды, картины старых мастеров и археологические редкости. Появился даже зал Большой вазы, названный так в честь главного экспоната — девятнадцатитонной Колыванской чаши, вырезанной из зелено-серой алтайской яшмы и прибывшей в Петербург в 1843 году. Сначала подготовили фундамент и только осенью 1849 года вазу поставили на привычное нам место, а потом возвели вокруг стены.
Петербуржцы новый музей посещали охотно, тем более что вскоре это удовольствие стало бесплатным. От посетителей требовали, чтобы «оставляли у сторожа шинели, трости, зонты и удерживались от прикосновения к предметам, находящимся в залах Эрмитажа». Людям дозволялось обращаться к хранителям, «когда они пожелают иметь какие-либо особые сведения». Была только одна оговорка. Публика, получившая возможность осматривать сокровищницу, не допускалась туда «...с половины первого часа до двух с четвертью, так как в сие преимущественно время Его Величество изволит посещать каждодневно Эрмитаж»...
— А что ты скажешь о работниках Эрмитажа? — поинтересовалась я у кота. — Музейщики ведь народ особенный...
— О, я их очень люблю. Всех, конечно, не знаю. Но те, с которыми знаком, — чокнутые, абсолютно чокнутые. Да и Михаил Борисович так считает... Нет, он, конечно, выражается деликатнее. Вроде того что «совсем нормальные люди в Эрмитаже работать не могут» и что «у них должно быть небольшое завихрение, которое является «эрмитажным патриотизмом».
Путешествие по музею с котом во времени и пространстве оказалось захватывающим.
— Мне пора, — неожиданно заявил мой необычный гид, когда стало смеркаться. — Я сегодня в нашем подвале ночью дежурю. Крысы, конечно, теперь редко наведываются — но как знать. Мы всегда на страже...
Махнув на прощание лапкой, он исчез, словно растворился в воздухе. Я же осталась в полном недоумении и принялась размышлять о том, что же это было. Сон? Явь? Фантасмагория? Впрочем, что бы это ни было, экскурсия по Эрмитажу явно удалась!
Подпишись на наш канал в Telegram