«И никогда не забуду, как на паспортном контроле, когда мы летели обратно, итальянский пограничник, увидев Веру Кузьминичну и дату рождения в ее паспорте, встал и закричал по-итальянски: «Смотрите, девяносто четыре! Девяносто четыре!» — и все его коллеги высунулись из своих будок. А выглядела она очень хорошо, а уж после «Травиаты» вообще расцветала...»
— Дарья, мы беседуем в дни, когда не стало Александра Ширвиндта. Его имя у меня, конечно же, ассоциируется с героиней нашего материала. Много лет работы вместе! И так символично, что одна из последних театральных работ Веры Кузьминичны, «Кабачок», была совместной с Александром Анатольевичем...
— На прощании с Верой Кузьминичной Александр Анатольевич сказал: «До скорой встречи, Верочка, родная, любимая! Спасибо тебе...» Эти слова многим запали в душу тогда, но не хотелось верить. Вера Кузьминична очень любила и уважала Александра Анатольевича. То, что любила, было ясно всем по тому, как она произносила «Шурочка» в разговоре с ним, по тому, как всегда была ему верной, прилежной и надежной партнершей, равной, но всегда отступающей на шаг назад. Уважала за то, что принял на себя театр, никого не уволил, старался хранить традиции. При Александре Анатольевиче Вера Кузьминична довольно много играла, а это было ее жизнью... Последний раз они вместе вышли на сцену в День Победы, 9 мая 2023 года, в финале вечера, посвященного 100-летию Анатолия Дмитриевича Папанова. А до этого зимой и весной несколько раз в новом «Кабачке» играли свой чудесный номер с песней, в которой есть такие слова: «Все, как прежде, но только седеет, поникает у нас голова. На гитаре играть не умею. И не в силах запомнить слова». Они это разыгрывали, уже сидя в креслах, работая только мимикой и голосом, но так, что зал потом неистовствовал. А ждали поклонов за кулисами, всегда держась за руки. Так и осталась у меня в телефоне последняя их совместная фотография — рука в руке... Сейчас они опять вместе, и я уверена, что им хорошо.
— Дарья, вы провели рядом с Верой Кузьминичной больше тридцати лет. Член семьи, родной человек, опора... Мне кажется, ваша встреча с ней — это судьба. Ведь впервые вы увидели ее, еще будучи ребенком...
— Я выросла в семье, где очень любили искусство, любили музыку, меня с детства водили и в театр, и в консерваторию. Я москвичка примерно в десятом поколении. По преданию, папин дедушка владел этажом в ГУМе, то есть у нас довольно богатая семейная история. Пойти в театр, пойти в музей, знать классику — это было обязательно. Однажды летом на даче, мне лет двенадцать было, бабушка вечером меня не отпустила гулять. Оставшись дома, я вместе со старшим поколением вынуждена была по черно-белому телевизору смотреть программу «Мастера московской сцены». В том выпуске был творческий вечер Веры Васильевой. Она рассказывала о себе, о театре, играла отрывки из разных пьес. Запомнилось мне особенно «Материнское поле» Айтматова... Вера Кузьминична была очень красивая, в темном платье с расшитым поясом (я потом — спустя десятилетия — это платье много раз перевешивала из одного шкафа в другой). Я вообще очень люблю, когда женщины средних лет красивые, ухоженные, самостоятельные, доброжелательные. Тогда возник интерес к ее личности и творчеству, я много что нашла (а интернета еще не было!) и прочитала про Веру Кузьминичну, бабушкина сестра пересказала мне содержание «Свадьбы с приданым», а уже зимой мама не поленилась съездить со мной в далекий кинотеатр «Юность» посмотреть этот фильм. Потом, как раз в 1986—1987 годах, мы с родителями сходили на «Женитьбу Фигаро», на «Ревизора». Успели...
— «Женитьба Фигаро», «Ревизор» — популярнейшие спектакли Театра сатиры с Андреем Мироновым и другими звездами!
— Да, я все это застала. Достать билеты было сложно. Мой папа — профессор Московского университета, у него тогда были коллеги, которые помогали с билетами на выдающиеся спектакли. Когда были творческие вечера с Верой Кузьминичной в МГУ или в Олимпийской деревне, я сама приходила. А потом (наверное, это 1988 год, уже в перестройку) мы с ней случайно совершенно оказались как зрители в «Ленкоме», на спектакле «Диктатура совести». И вот она передо мной, не играет где-то на сцене или на экране, а живая, настоящая... Но подойти, естественно, я не решилась, просто смотрела издалека. Она как раз была с теми лауреатскими значками, которые я сейчас бережно храню у нас дома в своеобразном мемориальном уголке.
— Вера Кузьминична эффектно тогда выглядела? Сложно ее представить в 80-е годы...
— Она выглядела хорошо, деловой костюм: юбка, жакет в мелкую клетку, блузка светлая. С кем-то там раскланивалась, беседовала, говорила, что не привыкли мы к такого рода спектаклям. Но что меня больше всего поразило — это то, что, когда выходили из театра, ей никто не подал пальто. То есть она свой синий плащ надевала сама! В моей семье так никогда не было принято, у нас папа всегда маме подавал пальто, даже когда она просто в магазин выходила, не говоря уж о женщинах, которые приходили к нам в гости. Просто невозможно было, чтобы они оделись сами, папа до сих пор мне пальто подает, когда я от него ухожу. А тут звезда, народная артистка надевала плащ сама. Я удивилась и как-то внутренне возмутилась.
— Когда же вы познакомились?
— Я очень хорошо помню тот день, это было 23 декабря 1991 года, когда я сдавала древнерусскую литературу. Уже училась в университете. История забавная: в те времена для того, чтобы купить мебель, нужно было вставать в очередь и еженедельно отмечаться. И по понедельникам каждый из нас, взрослых людей, должен был ездить на Петровку, там на углу был мебельный магазин. Кто постарше, тот это очень хорошо помнит. И вот этот понедельник — 23 декабря — был мой. А поскольку экзамен затянулся, я опоздала. Приехала для очистки совести, но никого там уже не было. Кстати, очередь потом сама рассыпалась, и я этим никого не подвела.
И вот иду обратно по Суворовскому бульвару, размышляю, как сейчас приду домой и что я скажу... Вижу, передо мной идет женщина хорошо одетая, идет трудно, несет тяжелую сумку. Думаю, дай, я ей помогу, потому что тяжело идти, колдобины, вот примерно как этой зимой на тротуарах, вообще идти невозможно. Подхожу к ней, говорю: «Давайте я вам помогу», — и под руку ее взяла. Ну, слово за слово, вдвоем идем по улице...
— Вы ее не узнали?
— Сразу нет. А уже потом, когда мы подошли к какому-то фонарю (фонарей-то тогда было не как сейчас). Я понимаю, что это она, но некоторое время еще делаю вид, что не узнаю. Мы идем дальше. Я говорю: «Может быть, вам нужно чем-то помочь?» Вера Кузьминична рассказала, что муж в больнице и надо приносить ему еду. Спрашиваю: «Что же вы сама ходите?» Она в ответ: «А что, все сами ходят, и я хожу».
— В те годы-то в больницу надо было все принести...
— Да. Я говорю: «Если могу чем-то помочь, вы мне, пожалуйста, скажите. Что я могу? Вожу машину, знаю два языка». А мне было 19 лет...
— Рано вы начали водить.
— Да, это папина заслуга. Он из Японии привез машину и сказал: «Или ты получаешь права, или машины не будет». Ну конечно, я сразу получила права. Тогда вечером мы мило расстались у дома 22 на Новом Арбате: «Спасибо, до свидания». Я долго соображала, как все это случилось, и потом в январе написала ей письмо. Пришла на спектакль «Молчи, грусть, молчи», купила букет, в букет положила письмо, и Вера Кузьминична мне ответила, потому что я оставила адрес и домашний телефон. К тому моменту я знала уже все ее спектакли. Разобрала в письме ее героинь. Ну и в конце написала: «Мы с Вами случайно встретились на улице, я поняла, что Вам никто не помогает, буду рада поспособствовать тому, чтобы жизнь Ваша была легче». И Вера Кузьминична мне ответила, я, конечно, письмо это до сих пор храню: «Помню Вас, большое спасибо, жизнь тяжелая, ну ладно я, а как люди живут». В общем, такое письмо хорошее, нейтральное. Я, как сейчас помню, ездила в центр по делам. Стою около церкви Николы в Хамовниках на остановке, на церковь смотрю — небо голубое, солнышко светит... И думаю: интересно, ответит, не ответит. Именно в этот день я приезжаю, а у меня в ящике письмо, написанное от руки.
— Мы еще писали письма от руки. Просто я представляю, как современным людям, которые родились при компьютерах, трудно себе представить, что это такое — ждать письма.
— Это 1992 год. И я понимала, что надо предпринимать усилия, раз она мне ответила, дальше моя очередь. На машине поехала с мамой и с молодым человеком на спектакль «Воительница» 7 марта. Цветы подарила, сказала: «Мы вас подождем». Вера Кузьминична вышла, узнала меня, сказала: «Спасибо вам. У меня же никого нет». На что я тогда ответила: «Я буду вам всем». И стала.
— Больше тридцати лет назад.
— Вот так мы познакомились. И с этого момента, не каждый день, конечно, но я встречала ее со спектаклей, иногда мы куда-то ездили, например сестру Веры Кузьминичны навещали, в Дом кино ходили. Иногда совершенно неожиданно решали пойти в чужой театр — она вообще очень интересовалась работами свои коллег, звонила: «Хочешь, вместе пойдем?» Сколько интересного мы посмотрели! Очень часто ездили к Владимиру Петровичу в больницу...
— Как она жила в то время? В 90-е годы было же трудно актерам.
— Вы знаете, мы в тот момент были не настолько близки. Но, по-моему, более или менее ничего. Конечно, ее немного тяготило то, что она после болезни мужа была вынуждена заниматься хозяйством... По хозяйству она действительно была не сильна. У них были разные приходящие женщины, которые им готовили, но потом эти помощницы стали не нужны, потому что мне приготовить любое блюдо — это полчаса. Что касается материального положения, я не знаю, мы никогда этого не обсуждали. Ни тогда, ни после.
— Ролей у нее много было тогда?
— Не очень много. Была «Молодость Людовика XIV», «Воительница», «18-й верблюд», «Молчи, грусть, молчи»... Были поездки в тверской и орловский театры, где Вера Кузьминична играла любимые роли.
— Вы общались как подруги или как мать и дочь в тот период?
— Мы общались как хорошие, близкие люди, подругами мы просто не могли быть. И Вера Кузьминична, наверное, с самого начала прекрасно понимала, что я тот человек, который готов для нее очень на многое. И я это понимала. В какой-то момент Вера Кузьминична приняла меня как часть своей жизни, наверное, лет через пять-шесть после начала нашего общения. И я ничего в своей жизни, мне кажется, не упустила. Отучилась везде, где хотела, профессионально занимаюсь тем, что мне очень нравится, диссертацию защитила, и ребенок у меня есть — то есть все, что я хотела, сделала. Мы обе знали, что я для Веры Кузьминичны сделаю все. Притом что свою жизнь тоже могу устроить, организовать не в ущерб нашим отношениям, и это тоже для нее было важно.
— Владимир Петрович, муж Веры Кузьминичны, как ваше появление воспринял? Когда он вернулся из больницы, она вас как-то познакомила?
— С Владимиром Петровичем мы познакомились в апреле 1992-го. Вы знаете, наверное, первое его впечатление было сложным. Думаю, он понимал, что помощь в принципе необходима. Я очень хорошо помню слова в книге Веры Кузьминичны о нашем знакомстве. Пишет, что в тот день, когда мы встретились, наверное, впервые почувствовала, что очень жаль, что у нее нет никого, кто мог бы не то чтобы снять с нее все заботы, а хотя бы разделить их. И мне кажется, что она с моим появлением почувствовала, что есть тот, кто готов разделить. А так получилось, что по жизни я вообще сняла с нее все заботы, которые можно было снять, и со счастьем взяла на себя заботу о ней.
— Мне сложно представить Владимира Петровича, потому что я его совсем не застала. Каким он был?
— Он был очень разным. И очень добрым, и очень гневным. Да, он супругу любил, с возрастом, думаю, по мере сил — и физических, и душевных. Им вместе было хорошо. При этом у него была своя жизнь, в основном хозяйственная — стулья поменять, занавески, вот по его настоянию квартиру поменяли с Нового Арбата на этот тихий переулок. Вера-то Кузьминична сама с Нового Арбата ни за что сюда не переехала бы, ей это было совершенно не нужно, но потом, когда Владимир Петрович все потихоньку сам тут сделал, все перевез, пока Вера Кузьминична была в Орле, ей все понравилось. Мы с ним договорились, что он все перевозит, а я за день все в комнате Веры Кузьминичны расставляю и убираю так, как у нее было в старой квартире, даже платья в шкафу висели у нее точно так же. Я увозила ее на Курский вокзал с Нового Арбата, а привезла уже в новую квартиру. Владимир Петрович был очень горд. При мне в театре он уже, по-моему, вообще не играл. Любя Веру Кузьминичну, он понял: ей легче со мной, и не противился тому, что ей хочется со мной повидаться, поговорить, по-женски что-то рассказать, да просто вместе побыть. Мы и втроем, пока у него были силы, часто и гулять ездили, и куда-нибудь в магазин. До последних дней Владимира Петровича мы были с ним в очень добрых отношениях. Я не знаю, насколько глубоко хорошо он ко мне относился, но, по крайней мере, чувство покоя за Веру Кузьминичну, чувство благодарности, когда он стал человеком, которому во всем нужна была помощь, было...
— Что касается здоровья. Образ слабой и беззащитной женщины у меня не вяжется с тем, что я помню.По-моему, Вера Васильева — это крепкий организм, рассчитанный на трудные времена. Выносливость и неприхотливость я чувствовала все время.
— Абсолютно. Кроме того, Вера Кузьминична была человеком очень сильной воли. Если она заболевала, только если температура 39, могла остаться дома и не сделать что-то обещанное. Лишь в этом случае. И так почти до последних лет пяти. Я бы не сказала, что она была сильной физически... Скорее, была человеком долга: мало ли, что у нее тут болит, там немножко побаливает, голова кружится, но она же пообещала, она же должна, она не может не сделать. И это касалось театра на тысячу процентов всегда. То есть ее могло пошатывать, но, если обещала в театре выступить, открыть спектакль или юбилейный вечер, мы доходили до сцены. Это было невозможно не сделать.
— У меня еще ощущение, что она не была склонна к жалобам. Вот кто-то звонит, и она таким бодрым, приятным светским голосом всегда отвечает.
— Абсолютно так.
— Поэтому многие думали, что Вера Васильева просто железная.
— Вера Кузьминична всегда очень беспокоилась, как бы собой не огорчить близкого или даже далекого человека, не сделать так, чтобы быть обузой кому-то. Ну кому — понятно: мне. В пандемию сообщали каждый день: умерло столько-то, госпитализировано столько-то. Мы с дочерью переехали к Вере Кузьминичне 11 марта 2020 года. До этого я каждый день с ней виделась: Свету рано в школу отвезу, заеду к Вере Кузьминичне, приготовлю завтрак, посмотрю, как спит, поцелую, иногда перекинемся парой фраз, вечером после работы тоже зайду, поговорим, а потом домой. В общем, каждый день я была спокойна, что все хорошо. А тут я поняла, что нужно переезжать. Эти три с половиной года мы жили все вместе, и это было очень хорошо.
— Вот это меня потрясло. Потому что за много лет Вера Кузьминична все-таки привыкла жить в квартире одна...
— В какой-то момент, еще году в 2018-м, ребенку было восемь лет, Света говорит: «Бабушка, а почему ты не хочешь жить с нами?» А бабушка отвечает: «Я вас очень люблю, очень! Но я не привыкла, даже не представляю, как это можно жить всем вместе». А когда мы переехали, я помню, она даже ночью иногда проходила в коридор, двери большой комнаты не закрываются, посмотрит, что мы спим, и уйдет. Я сразу просыпаюсь, спрашиваю: «Что, Солнышко?» Говорит: «Я просто понять, что вы тут. Вам удобно? С вами так хорошо». Ей понравилось жить вместе. И не думаю, что понравилось только потому, что она уже понимала, что одной не так спокойно.
И однажды вечером говорит: «Слушай, если уж суждено заболеть, ты уж сильно-то не старайся...»
— Как это — «не старайся»?
— Вот так. Смысл такой, что если, не дай Бог, заболеет, то не надо ничего... Вера Кузьминична понимала, что я могу предпринять неимоверные усилия, только чтобы она была с нами, и мне прямо в открытую говорит: «Ты сильно-то не старайся, как будет, так будет». А ей было уже 95 лет. То есть она совершенно не хотела быть беспомощным человеком, вокруг которого будут ходить, ахать, охать, жалеть.
— Вы карантинили или выезжали?
— Нет-нет, мы все были на карантине. Но раз в неделю, по-моему, можно было, я выезжала в магазин, что-то вкусное покупала, мы иногда все вместе готовили. В карантин нам было хорошо. Вера Кузьминична даже читала под видеозапись рассказ ко Дню Победы, интервью давала по зуму и по скайпу. Я записывала видео поздравительные на телефон и публиковала их. Люди видели в этом что-то ободряющее, позитивное. Вообще, Вера Кузьминична была очень светлым и оптимистичным человеком.
— Я помню, когда она вакцинировалась, одна из первых, и это показали по телевизору, мне звонили другие возрастные актрисы и спрашивали: «Узнайте, как Вера Кузьминична себя чувствует?» Многие после нее решились...
— Мы считали, что это все-таки спасение. И, честно сказать, у нас есть очень хорошие друзья, по поводу Веры Кузьминичны, например, Лариса Павловна, Асина мама, просто с самим Гинцбургом разговаривала, он сказал, что да, нужно делать прививку. На всякий случай неподалеку была скорая, он прислал к нам, как я понимаю, лучших врачей. Вера Кузьминична была таким правильным человеком: надо значит надо.
— Но за все это время у нее не было симптомов?
— Мы все втроем два раза болели ковидом. Уже в сентябре 2020-го, когда дети вышли в школу, и, по-моему, в 2021-м. Такого, чтобы требовалось в больницу, не было, хотя я бы, наверное, не отдала туда Веру Кузьминичну. Мы для такого — не дай Бог — больничного случая в 2019 году сходили к нотариусу, и Вера Кузьминична сделала мне доверенность на представление ее интересов в медицинских учреждениях и получение медицинской информации. Потому что мы прекрасно понимали, что юридически меня никуда не пустят, если что, и ничего не скажут. Мы же не родственники. Говорю об этом для того, чтобы люди задумались, кто в случае чего будет приходить к ним в больницу и как сделать так, чтобы близкий человек мог всегда быть рядом. Хорошо, что эта доверенность не пригодилась. Но только потому, что у нас совершенно исключительная врач, таких врачей просто нет больше вообще.
— Это та врач, которая до последних дней была рядом с вами?
— Да-да, это Валентина Васильевна Артемова. Это просто врач от Бога и человек уникальный. Валентина Васильевна всегда сразу понимала, чем Вера Кузьминична болеет и как можно поддержать ее силы, от одного воспаления легких вылечила, и от второго вылечила, и от ковида потом тоже вылечила. Третье воспаление легких стало роковым... Но она сделала все, чтобы Вера Кузьминична ушла, боли не почувствовав ни на секунду. Я по гроб жизни буду благодарна этому врачу не просто за высочайший профессионализм, а за профессионализм с душой...
— А меня потрясает, что я знаю Веру Кузьминичну как единственного человека, который дожил до преклонных лет и спокойно ушел. У нас же умеют реанимировать так, что можно 80 лет лежать еще.
— Нет, было ясно, что ей это не нужно. Поэтому хороший врач, который понимает, что с тобой, как ты, сколько тебе примерно еще осталось, — это награда для человека. Каждый день я Валентине Васильевне отчитывалась: каждое утро — как ночь прошла, каждый вечер — как день прожили. Она немного меняла назначения, мне напрямую не говорила, но мягко готовила к тому, что домой с дачи мы с Верой Кузьминичной уже не вернемся.
— А легче, когда готовят?
— Да, пожалуй. Не ждешь чуда, живешь трезво и радуешься каждому прожитому дню. Она мне: «Держитесь, будет хуже». Я пишу: «Хуже?!» Она: «Да, будет хуже». Я спрашиваю: «И долго?» Она: «До конца». Сейчас я понимаю, что Валентина Васильевна просто не могла мне сказать, что осталось всего ничего, но осознавала это, и ей было важно, чтобы я все это выдержала, она все время была рядом, когда не физически, то по телефону, у меня ни на минуту не было растерянности. Это тоже дорогого стоит. И в последний день приехала... Я говорю: «Да не надо приезжать, я все указания выполняю, все докладываю по форме». Отвечает: «Нет, я все-таки приеду, неспокойно мне». Приехала... Вера Кузьминична с ней с последней вообще разговаривала...
— Мы в нашей беседе пропустили нулевые годы.
— Я бы нулевые годы оставила, знаете, по какой причине? Потому что первый раз мы с Верой Кузьминичной поехали вместе за границу в 2000 году. В Данию, с творческим концертом. Мы с ней сделали творческий вечер. Смешно звучит «мы с ней сделали», но действительно так, потому что я записала музыку, мы вместе подобрали монологи, костюмы. В Данию нас пригласил, по-моему, «Русский дом» в Копенгагене. Мы первый раз поехали вдвоем за границу. С этого момента началась не только жизнь дома, а еще и жизнь где-то в других местах, где было хорошо. Мы с Верой Кузьминичной не раз ездили в Париж, гуляли, в Лувр ходили, покупали платья...
— Ой, помню одно такое роскошное платье!
— Мы ездили и в Италию, и на Лазурный Берег, Хорватию очень любили. Летом на месяц мы с подругой снимали дом под Дубровником, у Веры Кузьминичны был целый этаж наверху, ей очень нравилось: море, красивые закаты, вроде как и одной можно побыть, и все время рядом мы и наши дети. Я всегда была счастлива, что Вера Кузьминична со мной и ей хорошо, а когда ребенок появился, еще больше. Это было самое настоящее счастье: они обе со мной, довольные, спокойные, и мы все друг друга любим, а вокруг какая-нибудь красота...
— А она могла пройтись, сама погулять?
— Да. Обычно вместе гуляли, но и одна тоже, бывало. Один раз ездили в тур Финляндия — Швеция — Норвегия, Вера Кузьминична не любила горные дороги и не поехала на фьорды, а просто осталась в Осло, сама погуляла по городу, мы встретились потом в гостинице. Интересный был случай: мы, конечно, всегда любили в красивых местах посидеть, кофе выпить. Я заказывала по-английски или по-французски. А Вера Кузьминична просто сидела и любовалась окрестностями. А когда одна с театром оказалась в Америке, вспомнила некоторые английские слова типа «чизкейк», «оранж джус», сама кофе заказала и очень этим гордилась. Вера Кузьминична очень любила «Травиату», и где можно было посмотреть эту оперу, мы почти везде ее посетили. Даже ездили на Арену ди Верона — это было потрясающее представление на огромной открытой арене, декорации были двухэтажные, пели великолепно, начали в закатном солнце, а финал был уже в темноте, при свете звезд... Я так рада, что мы успели это посмотреть до ковида. Ей очень понравилось. И никогда не забуду, как на паспортном контроле, когда мы летели обратно, итальянский пограничник, увидев Веру Кузьминичну и дату рождения в ее паспорте, встал и закричал по-итальянски: «Смотрите, девяносто четыре! Девяносто четыре!» — и все его коллеги высунулись из своих будок. А выглядела она очень хорошо, а уж после «Травиаты» вообще расцветала...
— Да, я помню, у нее же слабость с детства к ней...
— Вот только в Австралию не съездили и в Канаду, но я даже не рассматривала этот вариант. А во всех европейских странах, где шла «Травиата» последние годы, видели. В Берлине, Вене, Вероне, в Риме, Праге... И везде разные. И каждый раз Вера Кузьминична плакала, когда умирала Травиата. Это был очень хороший период нашей жизни: нулевые годы у нас ознаменовались интересными путешествиями... Вера Кузьминична была легкой на подъем. То мы на выходные в Ригу, то на выходные в Прагу, то в Берлин за слуховым аппаратом. Вера Кузьминична же не скрывала, что у нее слуховой аппарат, она и в книжке поблагодарила доктора, который подобрал такой аппарат, что она действительно могла полноценно разговаривать с людьми, разбирать, что они говорят. В общем, ездили много, и на экскурсиях были, и по-женски в магазинах много времени проводили...
— Вот правда, я смотрела эти фотографии и радовалась, что Вера Кузьминична выглядит современно, красивая путешествующая дама. Она изменилась с вами, стала стильной.
— Вера Кузьминична, безусловно, всегда помнила, что она актриса, и всегда хотела выглядеть хорошо. Но знаете, в какой-то период у них с Владимиром Петровичем были просто нормальные, хорошие отношения. А когда я появилась (и она мне сама об этом говорила), она поняла, почувствовала, что очень любима. Говорила: «Знаешь, для женщины очень важно чувствовать себя любимой, и не обязательно мужчиной. Если тебя любят, тобой восхищаются, о тебе заботятся, женщина расцветает». Я думаю, это правда, и не только моя это заслуга, ведь множество людей вокруг ее любили, она от этого хорошела, расцветала, молодела даже.
— Ее приподняло! Появились интересные роли. Раскрылась в полную силу, и все вдруг увидели, какой это красивый, интересный, уникальный человек...
— ...Освободило, приподняло, дало возможность чувствовать себя на высоте... И она советовала людям любить друг друга и любить еще сильнее того, кто особенно дорог, просто хотя бы для того, чтобы человек расцветал.
— Она мне всегда говорила: «Меня держит любовь близких, Даши, Светы». А как Вера Кузьминична восприняла Светочку? Помните, когда вы ее первый раз принесли?
— Она еще в роддом приходила к нам. У меня подруга есть совершенно замечательная, Ася, она говорит: «Я ее привезу, но мы ей наденем темные очки, чтобы ее никто не узнал». У нас даже на каком-то телефоне есть фотография, где Вера Кузьминична держит Светочку, ей там два или три дня. У меня в апреле 2010 года не стало мамы. Она не застала появление внучки, но знала, что будет девочка. У Веры Кузьминичны с мамой были очень хорошие отношения. Но тут тоже история. У меня родители пять лет были в заграничной командировке, по-моему, с 1993 по 1998 год.
— То есть вы фактически одна были.
— Я была не одна, а с сестрой, с бабушкой. Но была предоставлена сама себе, моя задача была — хорошо учиться и следить, чтобы дома был порядок. Мне было чуть за двадцать. И то, что я не попала ни в какую плохую компанию, ничего со мной не случилось из того, что не должно было случиться, заслуга просто присутствия Веры Кузьминичны в моей жизни. Мама это понимала. Они переписывались. Писали друг другу письма от руки, мы передавали их с разными посылками, родители привозили подарки Вере Кузьминичне и Владимиру Петровичу, они ходили друг к другу в гости. И с папой моим тоже очень хорошие отношения у Веры Кузьминичны остались до последнего дня, папа уехал с дачи за день до того, как ее не стало. А меня Вера Кузьминична крестила. Сначала она привезла мне из Иерусалима крестик, а потом мы пошли в нашу церковь...
— Вы не были крещеной?
— Нет, но думала об этом. И мы решили, что наши отношения закрепить можно таким образом: она будет моей крестной. Нам не то что нужен был какой-то статус, это не поменяло в наших отношениях ничего абсолютно... И вот этот крестик я ношу до сих пор и надеюсь с ним умереть.
— Про Свету мы начали. Почему-то считается, что Вера Кузьминична не любила детей...
— Ничего подобного. Просто не было рядом тех детей — я сейчас говорю абсолютно сознательно, — которые бы имели возможность ей выразить свою любовь и получить ответ. Да, ни с кем из детей не играла в ладушки или еще во что-то, но и со Светой не играла.
— Разговаривала с ребенком, как со взрослым.
— Да. А когда только Света появилась, она с удовольствием возила коляску, с удовольствием кормила ее из бутылочки. А ребенок-то все понимает, радуется, машет руками и ногами, Владимир Петрович ножки и ручки ее трогал с умилением, ничего не видел уже... Вера Кузьминична училась быть бабушкой, училась держать, кормить из бутылочки смесью или водичку давать. Сначала неуверенно, но все получилось. А потом они уже оставались ненадолго вместе, ходили гулять во двор на качели, я могла на полчаса-час спокойно отъехать. Это был первый ребенок, который ей абсолютно доверял... Света Веру Кузьминичну всегда называла бабушкой и всегда на «ты». Это был единственный ребенок в ее жизни, который называл ее так. Я на «ты» никогда не называла. Да даже и племянники всегда на «вы».
— А вы ее по имени называли?
— Я ее называла только Солнышком.
— То есть не Верой?
— Нет, это вообще мне в голову не приходило. А тут появляется ребенок, который тебе говорит «бабушка», который к тебе подходит и может тебе бусы снять или просто залезть на колени, сказать: «Бабушка, почитай, бабушка, пойдем гулять». Она с этим справлялась. Понятно, что у нее не было опыта, но они прекрасно проводили вместе время. И конечно, друг друга очень любили, это было видно. И я даже могу сказать, что, когда появилась Света, я чуть-чуть отошла на второй план. Света стала важнее, чем я. А уже в последнее лето, когда ребенок приходил: «Бабушка, доброе утро!» — «Доброе утро, любимая», — бывал ответ. У Веры Кузьминичны всегда находились силы на доброе слово. Иногда она просто ни с того ни с сего могла подойти и сказать: «Мне с тобой очень хорошо». Только сейчас я понимаю, как бесценны эти слова, а тогда нам вместе действительно было очень хорошо...
— Это вот тот уникальный случай, когда человек, условно не неся жертвы, которые мы всегда приносим ради наших внуков и детей, получил все. Видимо, хорошая карма, как сейчас модно говорить. Семья у нее была.
— Я думаю, что да. Мне было очень важно понимать, что Вера Кузьминична знает: она никогда не останется одна. И кому-то она в интервью сказала, я краем уха услышала: «С ней я ничего не боюсь». Это со мной, значит. И это мне бесконечно дорого. Мне кажется, я сделала все возможное, чтобы Вера Кузьминична с этим ощущением прожила до конца жизни: «Ничего не боюсь».
Конечно, ей последние недели две-три был тяжело: и ноги ходили плохо, и дышать было трудно, и есть не хотелось. Потому что уже сил не было ни на что. Но боли у нее не было. Не было воли, но и не было какого-то отчаяния. Ничего. Но были мы.
— Она понимала, что происходит вокруг?
— Да, понимала. Конечно, последний месяц иногда были периоды, когда Вера Кузьминична много спала, но, просыпаясь, всегда понимала, что рядом я, всегда помнила, кто я и как меня зовут, всегда узнавала ребенка, узнавала моих подруг. Надо сказать, что я очень благодарна своим подругам Асе и Свете, их и моральная, и физическая поддержка была нам с Верой Кузьминичной очень нужна и важна всегда, но в последние месяцы особенно. За неделю до ухода (29 июля) у Аси был день рождения, мы собрались таким небольшим семейным кругом, Вера Кузьминична смогла даже сказать короткий тост. Уже видно было, что тяжело, видно, что рука с трудом бокал держит, но она была с нами... Понимала, что уходит, мне кажется, после того как воспаление легких у нее случилось.
— Это весной?
— Шестнадцатого апреля случилось воспаление легких с температурой, с пульсом 124, с сильно затрудненным дыханием... А 1 мая я Валентине Васильевне говорю: «Нам очень нужно 9 мая выйти на сцену, очень». Для Веры Кузьминичны было важно в День Победы всегда быть на сцене, она любила этот праздник. Надо было видеть глаза доктора в тот момент. Но они обе совершили невозможное, и чудо произошло. И когда я слушаю запись, как Вера Кузьминична 9 мая 2023 года читает стихотворение «Баллада о матери», у меня все внутри обрывается... Я понимаю, что это очень больших усилий ей стоило, прямо реально очень больших: 9 мая Вера Кузьминична стояла на сцене.
— Она понимала, что это последний раз?
— Мы с ней никогда это не обсуждали, но думаю, что да. По тому, как тяжело мы шли. Очень интересная картинка: мы еле подходим к сцене из-за кулис. Я говорю: «Солнышко, сцена». И у нее спина распрямляется. Слово «сцена» — и она совсем по-другому уже себя ощущает.
— Я еще помню, у нее были случаи: уже в таком серьезном возрасте плечо она сломала на «Пиковой даме»... Доиграла спектакль и даже на поклоны вышла! Не было никакого нытья.
— Нытья не было вообще никогда. Это еще и любовь к тем, кто рядом: не расстроить. Она же понимала, что мы ее любим. Но когда объективно были проблемы, об этом говорила, сознавая, что их нужно решать: «болит рука» или «плохо слышу».
То есть как только она понимала, что я что-то могу сделать, чтобы не болело, говорила. Все, что можно было исправить, мы исправляли. А так никогда в жизни Вера Кузьминична ни с кем не разговаривала о болезнях.
— Я бы, наверное, хотела спросить о том, что вам больше всего в ней импонировало, потому что я сама пришла на ее человеческие качества... Она никогда не воспитывала, но люди рядом менялись.
— Да, конечно. Вера Кузьминична сделала меня гораздо мягче, гораздо терпимее и гораздо добрее, это безусловно. Знаете, я бы с двух сторон посмотрела на эту ситуацию. С одной стороны, Вера Кузьминична, кого бы ни играла, всегда играла себя. Она в себе находила или эти чувства, или эти черты, или отрицание этих черт, если это был не положительный персонаж. Но всегда — на сцене, в кино — была она. Это не хорошо и не плохо, но она играла себя и через себя доносила свою героиню. И мне кажется, это то, что прежде всего притягивало к ней людей, в том числе и меня, когда я была еще школьницей. И это — себе не изменить и выразить себя через персонажа — было для нее очень важно. А с другой стороны, Вера Кузьминична была по-настоящему добрым и мудрым человеком.
— И я помню, мне Житинкин говорил: «Мне первое время казалось, что она притворяется, не может быть, чтобы человек был таким добрым...»
— Она никогда никого не осуждала... Искренне. И никогда ни о ком не говорила плохо. Вот я говорю: «Знаете, мне кажется, что этот человек не очень хорош». На это Вера Кузьминична всегда отвечала: «Ну, это его жизнь. Я осуждать не буду, но если он захочет, готова с ним об этом поговорить. Я не считаю себя вправе кого-то воспитывать».
— Как она могла проявить свое недовольство? Отмолчаться?
— Прежде всего молчанием или таким очень определенным «Ты не права». Не права. Ага, понятно, я не права. Приходилось исправляться.
— Я не могу себе представить, чтобы она повысила голос.
— Нет, никогда в жизни. Никакого повышения голоса.
— А покапризничать примадонне?
— Нет-нет. Единственное, когда она могла покапризничать, это когда ей что-то не нравилось из одежды, которую мы мерили. Если я уже купила, то она никогда не капризничала, а думала, что тут плечики подставит, тут отдаст портнихе, чтобы покороче сделать, тут она поуже сделает талию. А когда мы мерили, часто бывала недовольна тем, что вроде как на манекене было хорошо, а на ней не очень.
— Ну это естественно, она же женщина.
— Конечно, она женщина на тысячу процентов, но без капризов. Без капризов, без истерик, без жалоб, без нытья, без запросов. «Ой, как хорошо, помаду купила. Ой, спасибо. Тушь. Какая замечательная тушь. Шарфик. Отлично». Женщина с большой буквы. Настоящая.
— Все интересовались, что она делает, чтобы оставаться такой молодой и стройной, но насколько я ее всегда спрашивала — ничего... Или все-таки что-то предпринимала?
— Нет, разве что она никогда не ела много. Никогда. Я думаю, что и не хотела. Чашечка кофе и полконфетки — и ей хватит. Я помню, она участвовала в какой-то телевизионной передаче, наверное, «Жить здорово», и ее спрашивают: «А как вы завтракаете?» Она говорит: «Творог и кофе». — «А сколько творога?» — «Ну граммов пятьдесят». И Малышева переспрашивает: «Не сто пятьдесят?» — «Нет, не сто пятьдесят, только пятьдесят».
— Я просто помню, чашечки всегда были маленькие, когда ели, небольшая какая-то посуда.
— Вера Кузьминична всегда ела по чуть-чуть, и ей было достаточно. И питалась очень просто: любила картошку с селедкой. У нее не было каких-то особенных запросов. Могла поддержать застолье. Могла хорошо сказать тост.
В какой бы компании мы ни собирались, или это мои подруги, или ее подруги, или такой смешанный коллектив, она всегда о каждом говорила. И не просто «Давайте выпьем за Машу». Нет. А вот — Маша такая, так вот мы познакомились, вот этим она замечательна, а какой у нее чудесный сын или дочь, и так далее. Всегда о человеке находила хорошие, добрые слова, так, что ему было даже немножко неудобно. И гости всегда чувствовали, что ей приятно, что они рядом. Это тоже качество, которому надо учиться.
— Да. Но с коллегами, по-моему, не было близкой дружбы.
— Последние годы мы встречались с актрисами театра, был такой небольшой круг замечательных актрис, которые приходили к нам 8 марта и 30 сентября, в официальный день рождения Веры Кузьминичны. И самое интересное, что к встрече 8 марта прошлого года мы с подругами, как обычно, все организовали, и тут Вера Кузьминична говорит: «А давайте что-нибудь подарим дамам, которые придут, все-таки 8 Марта». Мы купили разные косметические наборы. И в каждый подарок Вера Кузьминична вложила свою фотографию, написав каждому доброе слово. Она понимала, что это, наверное, последний раз, когда они собираются вот так.
— Она еще щедрая была. Все время ей хотелось что-то дать на дорожку. Это не всем свойственно, особенно актрисам.
— Вера Кузьминична всегда с удовольствием отдавала, ей никогда не было чего-то жалко. Единственное, что она хранила с трепетом ( и я храню, и дочь моя будет хранить), — это стеклянный шар с цветами внутри, подарок от известного чешского поэта Витезслава Незвала, который в 1948 году ей, снимавшейся тогда в «Сказании о земле Сибирской», показывал Прагу, ее первый заграничный город, ведь снимали фильм в Праге, на киностудии «Баррандов». А все остальное могла отдать и отдавала, если считала нужным. И с удовольствием принимала, особенно какую-нибудь бижутерию, со словами «Как красиво!» Я говорю: «Господи, какой ужас». — «Да ты ничего не понимаешь, знаешь, как со сцены хорошо блестит».
В какой-то степени она была человеком консервативным — в смысле нравственных понятий. Новая этика и новая эстетика ей не были близки. А с другой стороны, Вера Кузьминична была человеком, готовым на эксперименты — в духах, в поездках, в мелочах. Мы с ней ногти красили в разные цвета: хотя ей очень нравился вишневый, она готова была пробовать разное. Всегда, каким бы ни было физическое состояние, у Веры Кузьминичны был хороший маникюр, была красивая прическа. То есть выйти к людям без прически (ну в крайнем случае в шляпке) и без маникюра было невозможно.
— Вы меня сегодня встретили в таком красивом виде, и я сразу вспомнила, что Вера Кузьминична на обычную встречу дома всегда и бусики наденет, и платье, и туфли...
— Вера Кузьминична вообще к людям всегда относилась с уважением. Повторяла слова Татьяны Ивановны Пельтцер: «Не оскорблять зрителей своим видом». Это было для нее важно. Даже чтобы просто выйти в сад на даче, мы одевались, глаза подкрашивали и губы — до последнего. Не в ночной рубашке выходили. Хотя, казалось бы, что такого: пришел, на качелях посидел, полюбовался на природу, потом домой зашел. Нет, Вера Кузьминична так не могла.
— Я бы отметила особенный, неброский юмор, присущий Вере Кузьминичне...
— Да, с юмором была. Многие говорили, что она людей не очень хорошо запоминает, потому что очень многие проходили через нее... И все с ней здороваются, здороваются. На каком-то праздновании я говорю: «А вот это Иван Иванович». На что Иван Иванович говорит: «Так мы вроде знакомились», — и Вера Кузьминична отвечает: «Неоднократно». Слово иногда какое-нибудь скажет — и — в точку.
— С таким серьезным выражением. Я один раз модную теорию начала развивать: любовь не имеет пола, можно и мужчину любить, и женщину. Она на меня так смотрит и говорит: «Но это не одно и то же».
— Да, я сейчас читаю для аудиоверсии последнюю книгу Веры Кузьминичны, и там в каждой главе, где она пишет о той или иной роли, про любовь... Говорит, вот у этой героини была любовь, она прошла, но оставила что-то хорошее, значит, это тоже про меня. Любовь к Борису Ивановичу Равенских она пронесла через всю жизнь. Сколько бы мы с ней ни ездили по Тверской-Ямской или по Брестской, сейчас там какая-то гостиница, рассказывала: «Вот здесь была моя комната, где я прожила семь счастливых лет... А вот Васильевская, вот эти окна — тут Борис Иванович жил... А вот Трифоновская, тут было театральное общежитие». Прошло более полвека, ей уже было девяносто. Но все места, где что-то было связано с любимым человеком, помнила.
— Получается, Вера Кузьминична — однолюб.
— Думаю, да. И она никогда не ходила на Новодевичье кладбище, по крайней мере, при мне точно. Говорила: «Я к нему на могилу не пойду, он для меня жив». И поэтому большое спасибо я готова сказать много раз тем людям, которые помогли нам дать последний приют Вере Кузьминичне по ее заслугам — на Новодевичьем кладбище. Правда, это случилось не благодаря театру, пришлось решать этот вопрос самим. Так же как и иные вопросы, связанные с похоронами, которые должны были пройти — и прошли — на должном уровне. Но я не имею ни к кому претензий, мы сделали все, что должны были сделать...
Театр свой Вера Кузьминична очень любила, была ему благодарна, и те 75 лет, которые она провела в нем, были для нее очень важны. Семьдесят пять лет в одном театре! Люди некоторые не живут столько. Вера Кузьминична и коллег своих очень любила. Всегда интересовалась их работами, не жалела ни времени, ни добрых слов. Очень трогательно было то, что после девяноста лет они с Юлией Константиновной Борисовой поздравляли друг друга с днем рождения и всегда объяснялись друг другу в любви. Чтобы им было лучше слышно, мы включали громкую связь и слушали, как разговаривают две легенды. Одной 95, другой уже 96 лет. И то, что они ушли в один день, друг за другом в течение пяти часов — это тоже судьба.
— Я бы в конце хотела сказать, что Вера Кузьминична и вся ее прожитая жизнь — надежда для многих. И то, что она нас всех изменила: и зрителей, и тех, кто приходил сюда, и тех, кто любил ее. Во всех от нее остался какой-то свет.
— Галина Михайловна Полтавская сейчас заканчивает книгу о Вере Кузьминичне, которую финансирует наша юридическая компания. Небольшое количество подарочных экземпляров уже было выпущено в 2020 году, к 95-летию. И теперь — с добавлениями — мы хотим сделать ее большим тиражом. Называется она «Излучающая свет». Когда книга готовилась, многие люди очень хорошо рассказывали о Вере Кузьминичне. И в этом году было добавлено несколько интервью. Абсолютно все говорят, что таких доброты, чистоты, света, достоинства, непритязательности в хорошем смысле, честности они ни в ком не видели... И отмечают отсутствие гордыни.
— Особенно когда ее уже все начали так возносить в последние годы, на нее все равно это не действовало.
— Вера Кузьминична всегда очень трезво себя оценивала, и сбить ее с этой оценки было невозможно. Еще у нее был неиссякаемый интерес к жизни. Это тоже залог долголетия, я думаю. К новым постановкам, книгам, новым фильмам, передачам... Любовь к работе, любопытство ко всему происходящему вокруг... Она газеты читала до последней весны. Интерес к жизни был искренним и неподдельным. С одной стороны, внимание к современным событиям, а с другой стороны, она всю жизнь любила театральные мемуары, с удовольствием читала биографии коллег. И уважение, и доброжелательность: когда бы кто ни позвонил, ни пришел, в каком бы состоянии Вера Кузьминична ни находилась, на все вопросы о самочувствии, о здоровье, о том, как дела, ответ был: «Все хорошо». Вот эта фраза «Спасибо! Все хорошо» сейчас вспоминается как пример оптимизма, каждодневного мужества, любви к жизни и благодарности судьбе.
Подпишись на наш канал в Telegram