Утром пришла телеграмма: «Уважаемая Ольга Николаевна! Дирекция Театра Станиславского просит вас срочно зайти по неотложному делу». Помню, как переступила порог кабинета директора и у меня подкосились ноги — на стене висел портрет Жени с черной лентой...
Телеграмму принесли шестого ноября 1965 года, на следующий день после его гибели. Почему мне? Не знаю. Мы давным-давно были разведены. Его жена Дзидра Ритенбергс работала с ним в одном театре. Но ей, видимо, боялись сообщить о трагедии: она была на шестом месяце беременности...
Директор театра принес мне соболезнования и сказал: «Я знаю, у вас нет квартиры (мы жили в коммуналке), но руководство будет хлопотать о жилплощади для Дзидры. Если хотите, вам позже дадим в строящемся актерском кооперативе трехкомнатную». Так и получилось, что после смерти Жени осуществилась его мечта: все близкие были обеспечены жилплощадью. Маме Урбанского отдали их с Дзидрой маленькую квартирку: Полина Филипповна переехала в Москву, чтобы ухаживать за могилой сына. Она дожила до девяноста, пережив Женю на много лет...
Никогда не забуду, как Женя позвонил с аэродрома перед отлетом в Бухару на съемки «Директора»: «Так не хочу ехать, но надо сниматься. Может, получится заработать на квартиры вам с дочкой и мне...» До сих пор у меня хранятся фотографии со съемок: машина с Женей мчится по пустыне, вдруг повисает на миг в воздухе и исчезает в клубах пыли...
Женя погиб в тридцать три года. Стремительно взлетел, как комета, и сгорел в небе. Всегда жил с размахом, на пределе чувств: полюбить — так королеву, потерять — так миллион! Словно предчувствовал скорый конец...
Наша первая встреча произошла в 1950 году. Я тогда жила с родителями в пригороде Москвы, на Лосиноостровской. Однажды утром раздался стук в дверь. На пороге — сосед с книжкой, которую брал почитать. За его спиной маячил какой-то незнакомый парень, я даже не обратила на него внимания. Через два часа выхожу, он сидит у подъезда на лавочке. Тут же подскакивает ко мне: «Ты меня не помнишь? Я с Володькой тебе книжку заносил». Я скосила глаза на ушастого мальчишку и прибавила шаг — опаздывала на электричку. Но он не отставал. Шел рядом и быстро «докладывал»: «Меня зовут Женя, учусь в автодорожном, живу в общаге, ты очень красивая...» И тут же без перехода принялся читать стихи, в основном лирику Маяковского. Да так искренне и проникновенно, что заслушалась.
Словом, уболтал меня, и я вместо лекций пошла с новым кавалером в кино! В одном из залов гостиницы «Метрополь» был тогда кинотеатр. Я специально положила руку на подлокотник кресла, хотела проверить Женю: осмелится ли он до нее дотронуться? Не решился. Потом признался, что весь фильм гадал: взять или не взять меня за руку? А вдруг я обижусь?
По дороге домой выяснилось, какое огромное количество у нас с ним совпадений. День рождения в один день — двадцать седьмого февраля. Мало того, мы оба родились в Средней Азии: я в Ташкенте, он в Алма-Ате. Женя приехал в Москву и поступил в автодорожный институт, где одной из кафедр заведовал мой дядя. Ему дали общежитие по той же Ярославской дороге, где мы жили. В довершение всего он попал в группу, где учился мой сосед Володька. Тот нас и познакомил. Так пересеклись наши пути-дорожки.
На следующее утро Женя снова ждал меня на лавочке у подъезда. А я и не удивилась. Отметила только про себя, что он принарядился. На шее был элегантно повязан белоснежный шарф. Оказалось, все общежитие собирало Урбанского на свидание с девушкой.
Женя затащил меня в ателье сфотографироваться на память. Карточку тут же послал матери в далекую Инту. В письме все допытывался: «Как тебе девушка? Нравится или нет? Красивая?» Мама ответила: «Красивая. Но самое красивое у нее — это руки». Я не находила в своих руках ничего особенного, но Женя очень любил гладить их, напевая романс из репертуара Шульженко:
Нет, не глаза твои я вспомню в час разлуки,
Не голос твой услышу в тишине.
Я вспомню ласковые, трепетные руки,
И о тебе они напомнят мне.
Однажды подарил книгу, где написал строчки Маяковского:
Дым табачный воздух выел.
Комната — глава в крученыховском аде.
Вспомни — за этим окном впервые руки твои, исступленный, гладил.
Сниматься в фотоателье стало нашей традицией. Женя трогательно подписывал фото: «Моему любимому мальчику. На долгую память». Он меня так нежно называл, потому что я росла как мальчишка: никогда не красила ни губы, ни ресницы, не признавала косметику, духи. Даже туалетного столика у меня не было. У нас в семье это было не принято. И его бы запрезирала, если бы стал душиться одеколоном.
Женя почти сразу же признался в любви. А когда я в него влюбилась? Мне кажется, как только он стал читать мне стихи. И «запутал» совершенно Маяковским и Есениным. В самый первый вечер я — интуитивно, не головой — поняла: это не просто какой-то очередной мальчик, а моя Судьба...
А ведь до встречи с Женей я дружила с парнем, была даже в него влюблена. Он жил по соседству, в Лосинке. Пытался мной руководить, все время искал дефекты — и танцую не так, и не так волосы зачесываю. Я страдала, плакала от обиды. Мы ссорились, я писала ему покаянные записки, а он меня воспитывал — специально брал паузу. Первый шаг навстречу всегда делала я, уступала во всем.
За день или два до появления Урбанского мы с этим парнем как раз поссорились и я была в состоянии страдания. Но очень быстро из него вышла, услышав Женины дифирамбы: «У тебя такие глаза, такие руки, такая фигура! На тебя все смотрят, все оглядываются!» Это не могло не подействовать. Словом, я мгновенно забыла про своего ухажера. А тот ждет, что приползу как побитая собака.
Прошла пара дней — меня нет. И он решил прийти сам. Открываю ему дверь и не понимаю: кто это стоит? До такой степени Женя перебил все! Он занял собою все мое пространство. Преданно ждал после лекций, иногда, пропуская свои занятия, сидел со мной в аудитории. Часто я сбегала, и мы шли гулять по Новодевичьему кладбищу. Из-за Жени мне светила двойка по физкультуре. Он вызвался меня спасти. Помню, как умолял педагога разрешить ему сдать зачет вместо меня, физрук — ни в какую. Но когда он прошелся на руках вокруг стадиона, она сжалилась и поставила мне зачет.
После свидания Урбанский провожал меня до Лосинки. Однажды прощаемся на крыльце. Ночь, а мы все не можем оторваться друг от друга.
— Женя, беги, скоро последняя электричка!
— Сейчас-сейчас...
И снова объятия-поцелуи. Жили мы на втором этаже. Все мои уже спали. Я на цыпочках кралась на кухню и на веревочке спускала голодному Жене бутерброд. Каждый раз он опаздывал на электричку и топал семь километров по шпалам до общежития.
Когда мы только начали встречаться, мне было девятнадцать, Жене восемнадцать. Но выглядел он старше своих лет. Мои подружки в один голос говорили: «Оля, ты же такая симпатичная девочка! Не могла себе поприличнее парня найти? Невзрачный, да и неумеха какой-то...»
Женя был действительно неотесанным провинциалом. В столицу приехал с Севера. Очутившись в Москве, он боялся улицу перейти, шарахался от машин. Ходил в институт в валенках и большой меховой шапке. И вечно был голодным. Однажды за столом, где собрались мои родственники, Женя оскандалился: он не умел пользоваться столовыми приборами. Но надо отдать ему должное: схватывал буквально на лету, как губка все впитывал. Попав в нашу московскую интеллигентную семью, Женя очень быстро всему научился.
Родители его жили в Алма-Ате, там он и родился. Семья была совершенно деревенской, и тем не менее папа сделал карьеру по партийной линии. В 1938-м Якова Самойловича арестовали и отправили по 58-й статье в Воркуту, а потом в Инту, но он и там умудрился продвинуться и в конце концов стал большим начальником на шахте. Полина Филипповна, взяв старшего сына и маленького Женю, поехала к мужу. Декабристка!
В этом маленьком поселке и были истоки Жениной актерской судьбы. В школе детям преподавали бывшие заключенные, в Инте имелся даже театр — помпезный, с колоннами, — где ставили оперу. Там царила творческая атмосфера. Знаменитый тенор Печковский, сосланный в Инту, давал ему уроки вокала и предсказывал будущее певца.
После выпускного вечера трое закадычных друзей, прихватив фибровые чемоданчики, сели на поезд и поехали в Москву. Денег на первое время Жене дал отец, он хорошо зарабатывал на шахте. Друзья прямо с вокзала рванули в автодорожный институт. Их сразу же определили в общежитие. Женя собирался стать инженером и вернуться на Север. Но актерское призвание не дало ему это сделать.
Все три друга часто бывали у нас в гостях. Как-то Урбанский пригласил меня зайти к ним в общежитие. В комнате шесть коек, письменный стол и шкаф. Вдруг смотрю — на стене висит мой большой портрет. Увеличенную фотографию расчертили на клетки, а потом старательно перерисовали.
— Это что? — удивилась я.
— Да мы с Димой решили матом не ругаться. А при тебе как-то неудобно.
Буквально с первого же свидания Женя рассказывал мне о своих влюбленностях. О девочке, к которой он был неравнодушен, как смотрел на нее на выпускном вечере, как они танцевали, какие у нее глаза. Уверена, что впоследствии всем своим женщинам с таким же пылом он говорил и обо мне. Да и когда мы расстались, я частенько выслушивала рассказы о его романах. Но это было потом, в далеком будущем. А пока...
Женя объяснялся мне в любви каждый день, да так искренне и горячо, что невозможно было не поверить: так будет всю нашу с ним жизнь! Без конца восхищался мной и хотел, чтобы его восхищение разделяли все окружающие, включая случайных прохожих. Помню, как он негодовал: «Входим в метро, все сидят, уткнувшись в газеты. Моя Ольга вошла, а они не видят, какая она красавица! Вот идиоты!»
«Когда на тебя смотрят не все мужчины, я хочу с ними драться!» — говорил он. Самое смешное, что Женя хотел драться и с теми, кто смотрел. Мы часто ходили гулять с Жениным другом. Я с этим Димой немножко флиртовала, он за мной шутливо ухаживал, а Женя ревновал. Получим стипендию и идем втроем в ресторан. Урбанский возмущался: «Не понимаю, почему Дима все время с нами ходит?» Самое интересное, что он сам его тащил, а потом щекотал себе нервы.
Прошло много лет. Мы с Женей расстались, у меня уже дочка от второго мужа растет, он женат на Дзидре. Как-то приходит и рассказывает следующую историю: «Просто удивительно. Ты знаешь, Димка приезжал в Москву. Мы с ним, как полагается, выпили. Улеглись спать. Ночью встаю, гляжу на Димку. Он храпит, откинув назад голову. Я стою над ним, вспоминаю его ухаживания за тобой и думаю: «Сейчас ка-а-к бритвой бы полоснул по горлу!»
Женя был очень ревнивым. Настоящий Отелло! И до женитьбы, и во время, а главное — даже после развода ревность у него стояла всегда на первом месте. Он сам удивлялся: «Не понимаю, я тебя уже давно разлюбил, а ревную до сих пор!» Все никак не мог успокоиться. В нем было очень развито чувство собственника: мое, и все!
Мы с Женей познакомились в октябре, а в январе он пригласил поехать с ним в Инту «смотреть северное сияние». Наступают каникулы, я объявляю дома, что уезжаю на Север. Мои родители пришли в ужас. Мамино упорство Женя растопил пылкими словами: «Я не могу без Оли прожить и часа!» Папа до конца был против. До Инты мы добирались трое суток. Было очень весело — полный вагон студентов. Все парни, только Женя с девушкой. Ели в складчину, пели песни, на остановках покупали у бабушек пирожки. Мы с Женькой часто бегали в тамбур целоваться.
Поезд наконец прибыл на станцию. Отсюда до Инты еще несколько километров ехать на автобусе. Поселок был небольшим. На окраине недалеко от шахты стоял родительский домик: кухня, две комнаты — большая и маленькая. Свою родню Женя в письме заранее предупредил: «Я приеду с девушкой». С этой «девушкой», кстати, часть семьи Урбанских была уже знакома: его папа останавливался у нас по дороге в Сочи, приезжали и обе его бабушки.
Как-то недели через две после нашего знакомства открываю дверь у себя в Лосинке — на пороге Женя со старушкой.
— Бабушка едет в Инту. А билетов нет. Можно она у вас остановится?
Как и все провинциалы, он умел приспосабливаться. Мама не удивилась непосредственности Жени:
— Хорошо, пускай живет.
Его бабушка жила у нас неделю — билета все не было. Мы только с мамой Жени еще не познакомились. Полина Филипповна была очень милой блондиночкой, особого образования у нее не было, работала на шахте телефонисткой.
Женины родители приняли меня очень радушно, хотя и были против нашей свадьбы. Теперь их понимаю. Ну куда это годится: восемнадцатилетний мальчишка привез в дом какую-то девицу! Да и потом, они не хотели, чтобы младший сын остался в Москве. Женя представил меня родне так: «Это Оля. Мы с ней дружим». Слово «невеста» даже не прозвучало. Все деликатно этого не касались и говорили на отвлеченные темы.
К нашему приезду готовились. Помню, меня поразило, что в центре стола стояла огромная миска с горой вареных яиц. Для меня это было что-то невероятное! Нам с папой мама покупала по одному яичку, а тут штук двадцать! Мы не бедствовали, но и не роскошествовали. На Севере снабжение было очень хорошее, лучше, чем в Москве. И деньги там платили приличные. Это была обеспеченная семья. У них даже ковры висели в доме! Помню, как Жениной маме в Москве купили пальто с воротником из чернобурки. Это была неслыханная роскошь по тем временам. Через много лет она в этом пальто хоронила сына...
Я очень устала с дороги, меня уложили спать в маленькой комнате. Жене постелили на кухне, в большой, проходной, легли родители и обе бабушки. Я молниеносно заснула. А Женя, решив, что жду его, чтобы поцеловаться на ночь, крадучись пробрался ко мне через родительскую комнату.
— Оля... — шепчет на ухо.
А я со сна как заору:
— Мама!
Он:
— Тише, тише, — и шмыг обратно к себе на кухню.
Родители деликатно промолчали, а одна из бабушек зашевелилась и притворно громко заохала.
На следующий день мы с Женей пошли в его школу. По дороге меня поразила картина: по улице Инты конвойные с овчарками вели заключенных. В школе были танцы. Посмотреть на девушку Урбанского сбежались его учителя. Мы танцевали с Женей, я видела, как меня все разглядывают. Ну как же — Урбанский привез москвичку! На следующий день отправились на экскурсию в шахту. Мне выдали каску, мы спустились на лифте на самую глубину. Ползком пролезли по узкому лазу. Было ужасно страшно. И обещанное северное сияние видели. Все жители поселка ночью высыпали на улицу, чтобы полюбоваться яркими всполохами на черном небе.
Вскоре мы вернулись в Москву. Следом пришло письмо от мамы Жени. Ему самому было лень писать матери, не думаю, чтобы он отправил ей хоть одно письмо за все время, что мы жили вместе. Ответила ей я. Так мы с Полиной Филипповной стали переписываться... Полтора года до нашей свадьбы мы с Женей просто встречались. Держались за руки, целовались. Никаких других поползновений он не делал. В наше время об этом смешно говорить. Никто не поверит, что молодые люди могут так невинно любить друг друга.
О том, что мы решили пожениться, родителям не объявляли, они были категорически против. Встретились с Женей утром и вместо лекций пошли в ЗАГС. Написали заявление, нам назначили дату регистрации. С этого дня мы решили, что уже женаты. И стали по-настоящему близки. Где? Да на травке. У нас в Лосинке кругом был сад. Все произошло просто и естественно...
В день регистрации Женя пропустил занятия в институте, а я, став женой Урбанского, побежала на лекцию. Приезжаю вечером к себе в Лосинку, по дороге встречаю знакомую: «Оль, у нас сегодня танцы. Приходи!» Компания собралась веселая, мы танцевали до упаду. Пошел дождь, все решили переждать его. Так что танцульки под патефон продолжались. А тут Женя приезжает к нам домой.
— Где Оля?
— Оли нет.
И он пошел под проливным дождем искать жену по знакомым. Насилу нашел. Незабываемая была сцена. Открывается дверь, на пороге стоит промокший до нитки и разгневанный Урбанский. Всю дорогу к моему дому мы выясняли отношения.
— Как ты могла так поступить? Ты же сегодня стала моей женой!
— Жень, я просто забыла, что мы утром расписались.
Он был совершенным мальчишкой, и его «воспитательные истерики» я всегда пропускала мимо ушей. Женя проводил меня до крыльца и побежал на электричку. Вот и вся наша свадьба... Вскоре я привыкла, что Женя мог найти меня на любом краю Москвы. Стоило куда-то отлучиться, он, как навигатор, вычислял, где я нахожусь. Вылавливал в любой толпе. Раз забыла ему сказать, в какой день выезжаю поездом из Москвы в Сочи. Приезжаю — он ждет на перроне.
О том, что я вышла замуж, родители не подозревали больше месяца. Все было как прежде: Женя жил в общежитии, я у себя. На чистую воду нас случайно вывела мама. Однажды открывает мой паспорт и обнаруживает там штамп ЗАГСа. Я не успела еще оправдаться, как явился новоиспеченный муж. Мама ему прямо у порога строго сказала:
— Женя, мне надо с вами поговорить.
Он, глянув на меня, мгновенно оценил ситуацию.
— И что вы собираетесь теперь делать? — спросила у зятя мама.
— Поедем в Сочи, — спокойно ответил Урбанский.
— Нет, — сказала мама. — Не в Сочи. Вы сейчас поедете к твоим родителям и объяснитесь.
Я знала, что Женя, как только мы подали заявление, написал отцу письмо, закончив осторожной фразой: «Я хочу жениться». Он боялся признаться, что все уже свершилось. В ответ пришло гневное послание с короткой припиской: «Прокляну!» Якова Самойловича можно было понять: сын — непутевый шалопай какой-то! Один институт бросил, потом второй (он успел год после автодорожного проучиться в горном). Болтается в Москве вместо того чтобы, как старший брат, на шахте работать. Вздумал жениться так рано, да еще и в артисты решил податься. Ну куда это годится?!
Женя послушно поехал в Инту просить родительского благословения. Не знаю, что он там напел, думаю, включил все свое красноречие. Естественно, так и не признался, что мы уже расписались. Только вернувшись в Москву, послал им телеграмму. Его родителям ничего не оставалось, как смириться. Они поздравили молодоженов, да еще и денег перевели на подарок.
Последним эту новость узнал мой папа, мама от него долго скрывала. Мы продолжали делать вид, что все как обычно: Женя приходил к ужину, потом уезжал к себе в общагу. Наконец мама осторожно намекнула папе, что дети собираются подавать заявление в ЗАГС. Он заплакал. Стал умолять меня не выходить замуж, чуть ли не на коленях стоял: «Вы еще студенты. Деточка, подумай, что ты делаешь?!»
Какое «подумай»! Я уже беременна была... Вот только тогда Женя наконец к нам перебрался. Пришел вечером со своим фибровым чемоданчиком и остался. И тут встал вопрос: где молодоженам спать? Наш двухэтажный дом барачного типа построили для сотрудников Министерства сельского хозяйства. Папе как бывшему руководящему работнику Наркомзема дали там квартиру. Комнат у нас было две: большая проходная и маленькая. Папа с мамой жили в проходной. Туалет во дворе, дровяная печка, колонка с водой на улице.
Мама на семейном совете предложила:
— Олю с Женей поселим в маленькой комнате...
Папа тут же взвился:
— Что-о-о? Оля пускай спит где спала, а он ляжет в комнате где мы!
Отец никак не мог смириться, что какой-то посторонний мужик будет лежать в одной кровати с его дочкой. Первую ночь мы так и спали: я у себя, а Женя на полу в родительской комнате. Постепенно мама уговорила папу. Он сдался, но поставил условие: «Пусть там поставят две кровати». Дверь в нашу комнату мы закрывали только на ночь, днем запираться было не принято. А уж поцеловать меня при родителях — просто неприлично. Женя это понимал и старался себя сдерживать.
В нашей маленькой комнатке стояли две кровати, письменный стол, шкаф. Когда зимой я уже ходила «очень беременной», мы с Женей на северные (так Урбанский называл папины денежные переводы) решили купить модную тахту. В Лосинке на рынке выбрали красавицу под названием «Лира». Тахта и вправду была похожа на лиру: закругленная, с выдвижным ящиком. Но как ее привезти домой? Женя взял у дворника большие салазки, взгромоздил на них тахту, сверху уселась я с большим пузом. И Женя с гиканьем прокатил меня по снегу два или три квартала. Папа при виде этой картины пришел в ужас. Он был очень интеллигентным, и ухарство Урбанского его шокировало.
Папа очень долго привыкал к зятю. Его коробило, как Женя за обедом с рычанием обгладывает кость, с шумом высасывает из нее мозг. Просил маму: «Меня кормите потом, отдельно». Зато она очень быстро приняла Женю. С удовольствием готовила для зятя его любимые блюда. Ей нравилось, что он может умять сразу три вторых. Женя хвалил мамину готовку, говорил комплименты, читал стихи и в итоге совершенно ее очаровал. Когда мы впоследствии ссорились, мама всегда брала Женину сторону.
Урбанский и с папой постепенно нашел общий язык. Он подкупил его своей музыкальностью, брал у папы уроки игры на пианино. Любой музыкальный инструмент Женя осваивал с поразительной легкостью, например соседский аккордеон. Он прекрасно пел под гитару романс «Гори, гори, моя звезда», в любой компании имел громадный успех. При мне Женя умудрился поучиться в двух институтах. И когда он решил поступать в театральный, против были все. Только моя мама, натура романтическая, поддержала: «Знаете, Женя, идите и учитесь, раз это ваше призвание. Тянули до сих пор и еще потянем».
Действительно, разве на одну стипендию проживешь в Москве? Пока Женя учился, мама с папой нас кормили и поили. Его отец регулярно присылал деньги из Инты. Женя был гуленой, как только приходили северные, мы тут же шли в ресторан. Он любил шикануть. В Москве напротив ЦУМа было кафе. Там продавали пирожки с мясом в виде трубочки. Женя брал два стакана кофе с молоком и пять пирожков. И ему всегда не хватало.
Кстати, когда Урбанский уже стал знаменитым, он ни разу не пригласил моих маму с папой на спектакль в свой Театр Станиславского. Все отнекивался, что ему некогда, что уезжает на съемку. А ведь мама так поддержала его... После смерти отца Жене стал помогать старший брат. Володя работал на шахте и до конца его учебы ежемесячно присылал деньги. Но, к сожалению, не помню, чтобы Женя потом упомянул хоть раз о своем брате и что-то для него сделал. Обидно. У Володи было трое детей, кстати, младший родился после Жениной смерти. Мальчика в честь знаменитого дяди назвали Евгением...
Заводить ребенка мы не планировали, но я забеременела почти сразу, как расписались. Тут же сказала об этом Жене. Он отнесся к этому нормально, не стал переживать: мол, на что будем жить? Урбанский был большим оптимистом: «Ничего, прорвемся! Папа поможет. Как-нибудь образуется...»
Правда, маме моей он пообещал: «Устроюсь на работу», но эта мысль серьезно ему в голову не приходила. Да и я бы ему этого не позволила. Женя не задумывался всерьез о будущем. Быт, житейские мелочи, проблемы с деньгами его не волновали. Он очень легко к жизни относился.
В нашем дуэте лидером была я. Я им командовала, а Женя во всем подчинялся. Он не был подкаблучником, просто его желания совпадали с желаниями любимой на тот момент женщины. Чеховская Душечка в мужском обличье, скажете? Нет! Урбанский был мужчиной с большой буквы, просто он так сильно любил женщину, что все, что она хотела, для него было законом. И поступал он очень мудро.
На его плечи легла часть мужских обязанностей по дому: принести дрова, воду, вынести мусор. Я говорила, что делать, а он с удовольствием выполнял. А тут в первый год как поженились, поехал он на зимние каникулы домой. Возвращается. Прошу принести дрова, вдруг Женя строптиво отвечает:
— Не буду.
Я впала в изумление. В итоге мы с ним поругались, я рыдала, разразился скандал. Тут же сказала магические слова:
— Завтра же убирайся вон!
Мы улеглись спать на разные кровати, отвернувшись друг от друга. Вдруг слышу, он ко мне тихонько крадется в темноте.
— Ты меня прости...
— Как ты мог? Тебя беременная жена просит принести дрова!
— Оля, это не я. Это меня родители научили... — жалуется со слезами.
Оказывается, он рассказал родителям, что по дому делает, а они стали его жалеть: «Бедного нашего мальчика эксплуатируют! Они тебе на шею сели!» Провели с ним инструктаж, обучили, как вести себя с женой по-мужски. Но его хватило на один раз. Естественно, на следующий день он безропотно колол дрова, носил воду, выбрасывал мусор.
Женя во всем меня слушался. Его голова, как подсолнух к солнцу, всегда была повернута в мою сторону. Боялся оставить одну хоть на секунду, буквально гипнотизировал, глядя в глаза: «Помни, я всегда рядом и целую тебя. Так что твои губы всегда заняты». Я была уверена, что он будет любить меня вечно. И не представляла, что можно смотреть точно так же на другую женщину и говорить ей те же восторженные слова. Такая была наивная...
Смешно, но Женя умудрялся ревновать, когда я ходила уже с огромным пузом, все следил, чтобы мне, не дай бог, кто-то не понравился. Однажды приключилась очень смешная история. Зима. Я, на седьмом месяце беременности, решаю сходить в баню. А баня была в Москве. Перехожу Комсомольскую площадь, как вдруг меня, запыхавшись, догоняет Женя. Оказывается, он приехал в Лосинку, мама сказала, что я уехала. Урбанский бросился в погоню и тут же нашел меня, как ищейка. Догнал, дернул за рукав и закричал:
— Почему ты в нарядном платье? Куда собралась? На свидание?
— Женя, я в баню иду. Просто не переоделась...
Постовой, стоящий неподалеку, заинтересовался нашей странной парой. Какой-то хулиган зачем-то расстегивает пальто у беременной женщины и яростно трясет ее за плечи.
— Гражданин, в чем дело? Что происходит?
Женя начал ему сбивчиво объяснять:
— Понимаете, я пришел... а она платье не переодела... она говорит «в баню», а я знаю, что не в баню...
Милиционер долго слушал весь этот бред, потом плюнул и ушел: мол, разбирайтесь сами. Все это было так по-детски, так наивно. Мы не могли обуздать наши чувства. Однажды в пылу гнева все его записочки разорвала в клочья. И фотографии в сердцах порвала, потом по одной собирала их по родственникам...
Дочку я родила в феврале. На следующее утро Женя прибежал в роддом меня поздравить. Забрался по водосточной трубе на третий этаж и пролез через форточку в палату, чтобы поцеловать жену. В больнице поднялся жуткий переполох — мужчина в родильном отделении! Тогда никого не пускали. Через несколько дней меня выписали. Выхожу с дочкой на крыльцо и чуть в обморок не падаю: стоит Женя... в шляпе! Нацепил для солидности. Где раздобыл? Напрокат взял, наверное.
Имя дочери выбрал Женя. Назвал в честь меня Ольгой, хотя мы собирались дать другое имя. Сам пошел ее регистрировать. Возвращается, гляжу, а в метрике написано Ольга.
— Ты что? Мы же хотели Еленой назвать.
— А я передумал. Пусть будет такой же красивой, как ты!
Так и называл нас: меня Аленой, а дочку — Аленочкой.
Боже, ему было всего двадцать лет! Еще у самого молоко на губах не обсохло, а уже дочь родилась. Но мне тогда он казался взрослым мужчиной. На самом деле мы оба были детьми, жили под крылышком у мамы. Ни я не осознавала никакой ответственности, ни он. А у мамы кроме нас появился еще один ребенок — маленькая Аленочка, вот и все.
Кстати, пока Алена была маленькой, Женя проявлял себя очень внимательным отцом. Я даже не ожидала. Ходил за ребенком как профессиональная няня: пеленал, купал, стирал пеленки, нянчил. Вскакивал к ней ночью и баюкал. Ездил по десять километров каждый день за грудным молоком, которого дочке недоставало. В то время всех граждан заставляли покупать облигации государственного займа. Распространяли их и среди студентов. А тут объявили лотерею. Удивительное дело: Женя выиграл сто рублей. И он на эти деньги купил мне модные тогда золотые часики. Это был его первый подарок.
Летом начались вступительные экзамены в Школу-студию МХАТ. Его любимым поэтом был Маяковский. Он читал его стихи и, бесспорно, ему подражал. Лиля Брик, с которой Урбанский был знаком, говорила, льстя его самолюбию: «Женечка, вы так похожи на Володю!» Он даже побрил голову перед экзаменами, чтобы еще сильнее подчеркнуть свое сходство с поэтом. Отрывок из поэмы «Во весь голос» прочитал так сильно и страстно, что его тут же зачислили. Интересно, что волосы у него до этого были прямыми, а когда отросли, стали кудрявыми.
Первого сентября Женя и я с маленькой Аленкой на руках поехали в Школу-студию МХАТ. Мы вместе зашли в аудиторию, где сидели будущие знаменитые актеры: Валентин Гафт, Майя Менглет, Олег Табаков... На фоне желторотых первокурсников Урбанский казался очень взрослым.
Я заканчивала институт, мама сидела с ребенком, а Женя начал ездить на занятия в Школу-студию. Я часто бывала на его студенческих вечеринках в общежитии, со многими была знакома. Урбанский любил, когда я сидела в зале, а потом делилась с ним своими впечатлениями. Но однажды Женя попросил больше не приходить на репетиции. Оказывается, ему почудилось, что педагог Топорков с нежностью на меня поглядывает. И этого оказалось достаточно, чтобы он приревновал к преподавателю, которому было под семьдесят!
Жене очень нравилось учиться в театральном, он не пропускал ни одного занятия, все время зубрил роли: на улице, в трамвае и даже в постели. Но на курсе особо не выделялся. Студенты шутили: «Зажат как Урбанский». Одна я знала, как он постоянно работает над собой. Это был титанический труд! Ему было важно видеть восхищение, добиться успеха, и он его добивался: «Я должен прийти в любую компанию и завоевать всех!» Женя любил создавать вокруг себя фейерверк. Сочинял про себя легенды. Он говорил: «Оля, приучай себя к тому, что у тебя всегда будет все!» Этот девиз вел его по жизни. Все свои таланты он нацелил на это, а их у него было много. Он очень хорошо декламировал, пел, играл на гитаре. А как танцевал!
И над своей внешностью постоянно работал. Муж хорошо знал свои достоинства и недостатки. Волосы его никогда густыми не были, и он перед съемкой их специально взбивал руками. У Жени были очень красивые зубы, но только верхние. Он долго учился улыбаться так, чтобы не показывать нижние. Ему ничего не стоило покрутить три дня головой, и у него сразу же становилась накачанная шея. Так же и с бицепсами — моментально увеличивал мышцы, позанимавшись с гантелями. Любил наряжаться, но, увы, у нас вечно не было денег. Женя носил пальтецо неизвестного происхождения и шапку-ушанку. Он старался как-то разнообразить свой гардероб: то мой свитерок с высоким воротом под пиджак натянет, то шарфик через плечо элегантно перебросит. Так Женя плавно вырастал из провинциального мальчика в столичного актера...
У него была цель: карьера, а цель оправдывала средства. Женя это качество — стремление к карьере — взял от отца. Урбанский упорно карабкался наверх по ступенькам, используя все свое обаяние. Он совершенно искренне любил меня, с удовольствием вошел в нашу семью, но, увы, я была только первой ступенью к его успеху...
Пока Женя «гулял» по институтам, я окончила свой педагогический. Меня распределили заведующей московским детсадом. А Урбанский продолжал чувствовать себя студентом со всеми вытекающими обстоятельствами. В Школе-студии МХАТ много репетировали, ставили спектакли, задерживались допоздна. А тут после спектакля надо ехать в Лосинку на электричке, выносить помои, колоть дрова, стирать пеленки. Он поздно приезжал, ему было некогда заниматься домашними делами, да и маленький ребенок по ночам не давал спать. Предупредить о том, что задерживается, Женя не мог, у нас не было телефона.
Мы часто бурно ссорились по пустякам. Я оказалась еще большей собственницей, чем он. Стоило мужу опоздать на десять минут, как его чемодан уже стоял на лестничной площадке. В нашей любви все было построено «на градусе»: пешком идти от Лосинки семь километров до общежития, лезть по водосточной трубе, ночь провести в вестибюле института, ожидая начала моих лекций. Это было какое-то сумасшествие! А какой у меня «градус» с маленьким ребенком на руках? Я только ругаюсь, чего-то вечно требую. Ему же были необходимы эмоции...
То, что у него начался роман с первокурсницей Татьяной Лавровой, Женя скрывал. Но скрывал так неумело! Я долго пребывала в неведении: «доброжелатели», понятно, позвонить не могли, а в студию ходить перестала. Ну кто мне мог раскрыть глаза, как не он сам? Женя увлеченно рассказывал, как они взяли шефство над младшим курсом: «Там такая девочка талантливая, Таня Лаврова. Я ей этюд помогаю репетировать».
Женя говорил о ней с восхищением. Сначала была просто девочка, потом я почувствовала, что «не просто». Вначале он увлекся этюдами, а потом и Лавровой... Начались отлучки. Муж под разными предлогами оставался ночевать в общежитии. Пошли обиды, ссоры: то он задержался, то недостаточно внимателен. Первое, что я говорила, было категоричное «Пошел вон!» Мама его опекала и жалела. Переждав бурю, тихо впускала зятя в квартиру и стелила ему на кухне.
Татьяну Лаврову я видела в Школе-студии. Очень миловидная, симпатичная девочка, она приходила к старшекурсникам на репетиции. Целеустремленная и настойчивая, скажем так. Лет на пять моложе Жени. Ее родители были киношниками, операторами, работали на «Мосфильме». Лаврова была москвичкой, а мы жили в Лосинке — туалет во дворе, баня раз в неделю... Я часто оставалась ночевать в Москве в детском садике — там была отдельная комната. Далеко каждый день в Лосинку ездить. И Женя у меня оставался.
На четвертом, последнем курсе он вытащил свой счастливый билет. Как-то болтался по «Мосфильму», может, и с Лавровой. Зашел в группу фильма «Коммунист» и сам вызвался на пробы Губанова. Они прошли неудачно. Но режиссер Райзман пригласил студента на главную роль, разглядев в нем неистовый темперамент и душевную ранимость. У Жени не было актерского опыта, но Райзман настаивал: только Урбанский! Режиссеру фильма нравилось, что Женя словно сошел с плаката: здоровый, кудрявый, белозубый. Силища богатырская!
Он действительно производил такое впечатление. Я видела фото, где Женя держит на вытянутых руках двух Жанн: Прохоренко и Болотову. А ведь он не был очень здоровым человеком, часто болел. Об этом мало кто знает...
Фильм «Коммунист» снимали в Переславле. Хотя мы уже конфликтовали, он меня туда приглашал. Женя неистово отдавался этой роли: ходил в гимнастерке, по три раза в день рубил лес, хотя до съемки этой сцены было еще далеко. Кто-то из актеров потом рассказывал, как Женя перекусывал на ходу между съемками: в одной руке батон хлеба, в другой — батон колбасы. Может, это покажется странным, но мне почему-то уже тогда казалось, что он не проживет долго. Уж больно был необычен...
Как-то мы гуляли с ним под Переславлем по лесу, вышли на полянку, вдруг Женя говорит: «Смотри, вот моя могила». Там действительно была вырыта могила и стоял крест. По сценарию его героя в ней должны были похоронить. Он специально меня привел на это место. Потом, после его гибели, я много раз об этом вспоминала. Когда уехала в Москву, он вдогонку строчил письма: «Все мысли о тебе и Аленке. Она у нас такое золотко. Я здесь долго не смогу, скучаю, целую, твой Женя». И я снова ему верила... После выхода на экраны «Коммуниста» он пришел ко мне на работу и сказал: «Пойдем». Недалеко был кинотеатр «Уран». Вошли в фойе — там висит огромная афиша с его физиономией. А когда Женя получил деньги за съемки, лихо, по-гусарски рассыпал сторублевки веером на моем столе.
Вскоре Урбанский окончил Школу-студию. Он звал меня на выпускной вечер, но я категорически отказалась: «Никогда моей ноги там не будет! Я не хочу, чтобы все смотрели и обсуждали». Сама мысль, что встречусь с Лавровой, была невыносимой. Меня упрашивали подруги: «Ты должна с ней поговорить. Так нельзя, у вас ребенок». Но я не предпринимала никаких шагов, не боролась за него ни минуты, хотя переживала и страдала страшно. Из гордости скрывала от мужа свои слезы.
Почему не поговорила с ним? Или с ней? Наверное потому, что не в силах была справиться с эмоциями. Была бы похладнокровнее — могла бы и побороться. Меня все знали в Школе-студии, если бы пришла к ректору Радомысленскому с жалобой «Тут у вас студентка разбивает советскую семью», все бы закончилось. Но я закрылась от всех и прекратила вообще там появляться.
После Школы-студии Женю сразу же приняли в Театр Станиславского. Говорят, Михаил Яншин попросил кадровичку прибавить молодому актеру зарплату: «Ты посмотри, сколько такому овса надо!» У него недаром было прозвище Женя-большой. Вскоре Урбанскому от театра дали комнату у Никитских Ворот на нас троих. В то время получить жилье в Москве было фантастикой. Я вошла в коммуналку, увидела на стене телефон, а в ванной горячую воду и дар речи потеряла. Женя благородно уступил мне комнату, практически подарил. А ведь не обязан был: наши отношения уже совсем разладились. Сам жил при театре в общежитии. Это было так на него похоже: с одной стороны, мог последнюю рубашку с себя снять, а с другой — холодно отметал тех, кто ему не нужен был на пути к славе.
Когда Женя учился еще в автодорожном, у него был друг из Инты. Много лет спустя этот парень женился и позвал Урбанского на свадьбу. В этот день Женя был у меня.
— Сегодня у друга свадьба. Он пригласил...
— И что ты сидишь?
— Сейчас пойду.
Но так и не пошел. Объяснил это просто: «Мне там неинтересно». А ведь его все ждали как свадебного генерала. Наверняка друг рассказал гостям, что они с Урбанским учились в одном институте, жили в одной комнате. Кстати, он Женю подкармливал в студенческие годы, заботился о нем... И со мной произошла та же история. Жене вдруг стало скучно, и он пошел туда, где интересно. Но и порвать со мной ему было трудно. Все очень сложно сплеталось. Казалось, я была женщиной с характером и держала его в руках. Но в какой-то момент Жене удалось выскользнуть из-под моего влияния.
Как-то стала свидетельницей одной сцены. В этот день я гостила у сестры. Она жила на улице Горького, рядом с Театром Станиславского. Было уже довольно поздно. Я вышла из подъезда и пошла на остановку. Гляжу — стоит Лаврова. Мы издали кивнули друг другу. Поднимаю голову, вижу — Женя идет. По-видимому, Лаврова его ждала, только что в театре закончился спектакль. Тут подошел троллейбус, я быстро села в него и уехала. И не знаю, сказала ли она ему обо мне. Сидела в троллейбусе и глотала слезы. Женя в этот вечер собирался приехать ко мне, но так и не приехал. Договорились ли они о встрече, или Лаврова его перехватила — не знаю. Вариантов тут много.
Как только поняла, что он мне изменяет, сразу сказала:
— Между нами все кончено!
Женя предлагал:
— Давай начнем все сначала.
Я категорично требовала:
— Клянись, что больше никогда ни с кем ничего!
Он качал головой:
— Я этого обещать не могу...
У Лавровой ему, наверное, было лучше, спокойнее, удобнее. Однажды Женя сказал слова, которые все объяснили: «Ты всегда учила меня, как себя нужно вести, постоянно воспитывала, а Таня мною восхищалась. Я ей нужен такой, какой есть, а ты стремилась меня сделать таким, каким хотела ты». Наверное, он был прав. Я была чрезмерно требовательной, ему было очень сложно. А там ему пели дифирамбы...
Они с Лавровой не были женаты, но долго встречались. Татьяна где-то писала, что они жили в общежитии, потом ютились у ее бабушки за ширмой, снимали комнаты. Женя был бесспорно влюблен в Лаврову, но она стала его следующей ступенькой в новую жизнь. Делал он это не корыстно, а совершенно естественно. Такая уж у него была натура.
С 1958 года мы уже не жили вместе, но это не означало, что наступил окончательный разрыв. Я даже не могу точно сказать, когда мы расстались. Это тянулось годы. Он исчезал, появлялся, я его выгоняла, он снова приходил. Когда Женя уже работал в театре, мы откуда-то с ним шли и встретили Яншина. Урбанский говорит: «Познакомьтесь, Михаил Михайлович, это моя жена». А мы уже не жили вместе. Такие вот странные отношения. Любовь ушла, а шлейф остался. Хороший шлейф.
Я могла его элементарно вернуть. Конечно, мы бы не прожили вместе всю жизнь, но в тот момент он остался бы со мной. Позже Урбанский упрекал: «Да ты меня никогда и не любила по-настоящему. Легко отпустила, не боролась». Официально мы разошлись гораздо позже, уже в 1962-м. Развод был очень сложной процедурой и проходил в три этапа. Сначала нужно было прийти в суд со свидетелями, потом в газете печаталось объявление, и только вслед за этим выдавали документ. В суд Женя пришел с двумя приятелями: Филозовым и Заманским. Я — со своими подругами. Филозов и Заманский свидетельствовали суду, что Урбанский давно живет не со мной, а в общежитии. Но это и так было ясно. Нас развели с формулировкой «Не сошлись характерами».
Когда мы вышли из зала суда, Женя предложил: «Пойдем в ресторан. Отметим». Но я отказалась, старалась не показывать ему виду, что расстроена. Мы попрощались, я поехала к маме. Только села в трамвай, как слезы градом полились по щекам. Для меня это было трагедией, а для него — освобождением. Он уже встретился с Дзидрой Ритенбергс...
Однажды Женя явился ко мне с совершенно выпученными глазами и, захлебываясь от восторга, принялся рассказывать о встрече с кинозвездой из Риги: «Дзидра! Дзидра!» Они познакомились на кинофестивале году в 1961-м. Открытие проходило на стадионе «Динамо». Женя сам подошел к ней.
— Я вас знаю. Вы — Мальва.
— Я тоже вас знаю. Вы — Губанов.
За главную роль в фильме «Мальва» Дзидра получила «Кубок Вольпи» на Венецианском кинофестивале. Она для Урбанского была богиней! Европейская слава, а какая красавица... Для Жени в тот же миг другие женщины перестали существовать. Она затмила всех. И он пошел за ней не оглядываясь, напрочь забыв, что его ждет Лаврова.
— Послушай, ты говорил, что безумно полюбил Таню. Ради этого бросил семью. Как же так? — пыталась я охладить его пыл, но он ничего не хотел слушать, все повторял:
— Помнишь, мы с тобой ходили на фильм «Мальва»? Разве мог я тогда представить, что мы с Дзидрой встретимся?
Женя в этом увидел знак судьбы. Мы действительно смотрели «Мальву» в кинотеатре «Москва». Мне тогда очень понравилась эта крупная, яркая, красивая женщина. Даже показалось, что она чем-то внешне напоминает Женину мать.
Я слишком хорошо знала Урбанского, он ничего не умел делать вполсилы: если пел — гитара раскалывалась на куски, если любил, то со всей страстью. Роман Жени и Дзидры проходил... в больнице. Ей делали операцию на сердце. Женя ходил к ней каждый день. А когда Ритенбергс выписали, привел ее в театральное общежитие, где они стали жить вместе. Дзидра хотела вернуться в Ригу, но Женя не дал: «Ты уедешь и не вернешься. Сначала поженимся!»
Они оформили брак в 1962-м. В тот же год Дзидра стала работать с Женей в Театре Станиславского. Мне кажется, Урбанский тоже был для Ритенбергс какой-то ступенькой наверх — она переехала в Москву, благодаря Евгению устроилась в театр. Она была старше на несколько лет. У Дзидры до Жени был многолетний роман с Вячеславом Тихоновым, из-за нее он ушел от Нонны Мордюковой.
Я все думала: как это бедная Лаврова пережила? Татьяна не оставляла Женю в покое, даже когда они с Дзидрой поженились. Лаврова была молоденькой, неопытной, но очень хваткой девушкой. Настойчиво преследовала, боролась за него. Не то что я. Урбанский рассказывал мне, как она страдает. «Таня готова на все, чтобы меня вернуть!» — в этой его фразе я читала упрек себе. Оказывается, к нему однажды пришла ее родственница и передала, что Таня от него ждет ребенка. «Но со мной этот номер не прошел», — сказал Женя. Тогда Лаврова позвонила Дзидре и сообщила ей о своей беременности. Та спокойно ответила: «Ну и что? Присылайте ребенка, будем воспитывать».
Конечно, Дзидра была уверена в себе, в чувствах Жени к ней. Он доказал это своей женитьбой. Да и потом, почему она должна была считаться с Лавровой? Какая-то девочка, мало ли романов может быть у свободного мужчины. Как ни парадоксально это звучит, но Женя был однолюбом. Вначале у него была я, потом Лаврова, а за ней Дзидра. Одна большая любовь, только объекты менялись. Если бы Женя остался жив, думаю, Дзидра была бы в этом списке не последней. Урбанский не смог бы жить с одной женщиной — был слишком страстной и увлекающейся натурой. Думаю, Ритенбергс мудро закрывала на многое глаза. У меня бы это все равно не получилось...
Через год после свадьбы Жени и Дзидры вышла замуж и я. Естественно, ему об этом не объявляла, хотя мы общались. Он всегда приезжал, звонил. Кстати, появлялся в самый неподходящий момент. Когда мы были женаты, он не позволял мне мыть окна. Боялся, что я выпаду. Это была его святая обязанность. После развода, уже будучи известным актером, залезал на подоконник и драил газетами окна.
Так вот, однажды заявляется Женя, как всегда без предупреждения. Входит, а за столом я с Аленой и Володя, мой муж. Немая сцена. Они встали друг против друга и, как петухи, надули грудь. Что я должна была делать? Сказала обычную в таких случаях фразу:
— Познакомься, это мой муж.
Женя молниеносно сориентировался и спросил с вызовом:
— Кого ты имеешь в виду?
Благо мой супруг был очень сдержанным человеком и не стал скандалить.
Урбанский только что приехал из Болгарии. Он протянул мне пакет:
— Я купил дубленку Алене.
И сразу ушел. Когда я открыла пакет, ахнула: там лежала дубленка пятьдесят второго размера, совсем не на десятилетнюю дочку. Я ее примерила, она была впору. Володя деликатно сделал вид, будто ничего не заметил...
Урбанский испортил мне жизнь не тогда, когда мы расстались, а когда он в ней появился. Женя создал такую атмосферу любви и обожания, что потом найти подобный накал страстей было трудно. И все же я встретила хорошего человека. Володя работал на радио, был китаистом, писал стихи. Когда я привела домой будущего мужа знакомить с дочкой, сказала:
— Алена, дядя Володя будет с нами жить. Я выхожу за него замуж.
Она обрадовалась:
— Вы нас тоже будете на руках носить, как папа?
— Буду! Но по отдельности, ты уже большая, я вас двоих не подниму.
Алена с детства видела, как папа вносил маму на руках в комнату и спрашивал гостей: «Правда моя жена красивая?!» И ее маленькую он часто носил на руках, подбрасывал вверх. Она это хорошо запомнила, несмотря на то что они с отцом в какой-то период редко виделись. Моя вина. Надо было Женю подключать к воспитанию ребенка, но я этого не делала, а он не старался. В тот момент во мне говорила женская обида: и ревность, и переживания — уж очень бурно проходил развод. Больше думала о себе, а не о дочке. Женя то возвращался, то уходил, я его то принимала, то гнала...
А потом дочь подросла, все успокоилось, и они стали встречаться. Алена ходила к отцу в театр, сидела обычно в первом ряду, Женя со сцены ей подмигивал. Урбанский со смехом рассказывал мне одну историю. Показав дочке на портреты актеров, висевших в фойе, он спросил: «А кто здесь самый красивый мужчина?» И приготовился услышать ответ: «Ну конечно ты, папа», но Алена ткнула пальцем в фото Владимира Коренева. Она бывала у отца дома, Дзидра ее очень гостеприимно принимала, угощала прибалтийскими блюдами. Кстати, Ритенбергс очень нравилась Алене.
А Женя часто приходил ко мне под предлогом увидеться с дочерью, прекрасно зная, что Алена живет у мамы с папой в Лосинке. Мы сидели вместе на кухне, и он по давней привычке рассказывал о себе, любимом. Почему-то он все время «путался» и забывал, где Алена. Однажды приехал в Лосинку. Алена в это время была в Москве, о чем я ему говорила. Он долго сидел за столом и курил одну сигарету за другой, вроде как ждал, когда приедет дочь. На самом деле он приехал ко мне, я это знала. А он не считал нужным притворяться. Действовал всегда решительно, мне приходилось отбиваться. При этом никогда не был пошляком: если любил, то любил, хотел, так хотел.
«Ты знаешь, — сказала я ему, — в качестве мужа и жены мы это уже проходили. А любовник... Зачем? У меня и так претендентов достаточно». Он ничего не ответил. Снова закурил. Так мы и сидели в комнате, полной дыма. Явился муж с работы, Женя встал и уехал. Володя в этой ситуации вел себя героически, сцен ревности не устраивал. Помню, все удивлялся: «А что он сюда приходит, когда Алены здесь нет?»
И правда, зачем он ко мне ходил? Как это можно объяснить? Все дело в том, что я всегда была его возлюбленной, наши отношения со временем так и не переросли в партнерские, дружеские. Мне кажется, Женя пытался вернуть то острое ощущение влюбленности, которые мы испытывали в юности. Он все норовил взять меня за руку, прижать к себе, поцеловать. И это при том, что у меня имелся муж, а у него — Дзидра. Вот почему даже после развода Женя чувствовал ревность. Как человеку страстей, ему нужен был накал. Любовь служила главным топливом в его жизни.
Дзидра была ему скорее мамой, опекала, он во всем с ней советовался. Как ребенок за Ритенбергс ходил. Урбанский отпрашивался у нее на дружеские посиделки, просил карманные деньги. Дзидра говорила ему с легким прибалтийским акцентом: «Женя, отстань, ты у меня уже в почке!»
Благодаря хлопотам Михаила Яншина они получили крошечную квартиру у метро «Сокол». Он много играл в театре, снимался в кино. При Дзидре ему удалось наконец осуществить свою мечту — хорошо одеваться. Помню, звонит мне в комнату у Никитских и говорит: «Я у тебя под окном. Посмотри на меня». Выглядываю — стоит на площади и счастливо улыбается. Распахивает шикарную дубленку, а под ней — костюм-тройка.
Мы с ним до конца жизни сохранили хорошие отношения. Вернее, сохранил их именно он, я никогда не делала шага ни к примирению, ни к возврату. Все дело в том, что мы с Женей были удивительно похожи и внутренне, и даже внешне. Очень друг другу подходили и были именно теми двумя половинками, которые встретились, только слишком рано. Если бы чуть попозже, наверное, все могло быть иначе.
Удивительное совпадение, но через много лет после смерти Жени меня послали работать на Кубу. Урбанский в 1961-м ездил на Остров свободы с фильмом «Коммунист». Во время сеанса темпераментные кубинцы выхватили пистолеты и стали палить из них в убийц Губанова. Они кричали: «Компаньеро, не сдавайся!» Прошло двадцать пять лет. Кубинцы помнили Урбанского. Когда они узнавали, что я была его женой, долго и горячо жали руку.
За четыре месяца до его гибели у меня родилась вторая дочка. Бывший муж звонил каждый день и обеспокоенно спрашивал: «У тебя есть молоко? Не болит ли у девочки животик?» Мама даже пошутила:
— Женя, а это, случайно, не ваша дочь?
Он засмеялся, а потом гордо ответил:
— Скоро и у меня будет ребенок. Дзидра должна вот-вот родить.
Съемки фильма «Директор», где Урбанский играл главную роль, проходили в пустыне близ Бухары. Его герой должен был мчаться на грузовике, перепрыгивая с кочки на кочку. В съемочной группе уговаривали подстраховаться дублером. Но Женю погубила страсть к совершенству — отношение к роли было фантастическим. Кто-то в группе сказал потом, что Урбанский решил обойтись без дублера потому, что за это хорошо платили. Думаю, это не совсем так. Он все трюки выполнял сам. Но этот трюк, к сожалению, оказался смертельным.
Очевидцы трагедии мне рассказывали, что Женя пытался на ходу выпрыгнуть из машины и оказался под ней. У него были перебиты шейные позвонки. Его не довезли до больницы. Последние его слова: «Боже, как больно...» Он вообще был удивительно храбрым, до безрассудства. Когда Женя погиб, я почему-то вспомнила один эпизод из нашей юности. Это было в Лосинке. Ночью в соседнем подъезде вдруг раздался страшный крик соседки: «Помогите! Помогите!» Женя босиком бросился по снегу ее спасать. Оказывается, ей в дверь стучался пьяный. Он заплутал, боялся замерзнуть. Урбанский ни секунды не раздумывал об опасности: а вдруг там вооруженные бандиты? Это было не в его характере...
Траурный кортеж медленно двигался к Новодевичьему кладбищу. Удивительно, но мы проезжали мимо мест, связанных с нашей юношеской любовью. Вот мой пединститут, в котором Женя провел очень много часов в ожидании меня. Вот Новодевичье кладбище, где мы так любили гулять, сбегая с лекций. Последняя прогулка по нашим любимым местам...
Дзидры на похоронах не было, она лежала в больнице на сохранении. У нее была поздняя беременность, боялись выкидыша. Дзидра родила дочку Евгению, она сейчас живет в Риге. Жалко, что дочки Урбанского никогда не виделись. Они ведь сестры и носят одну фамилию.
Не верю в мистику, но как иначе объяснить, что обе дочери Урбанского родились в феврале, только с разницей в тринадцать лет? И у нас с Женей дни рождения в феврале, да еще и в один день. А главное, так получилось, что дочери Урбанского носят наши с ним имена: Ольга и Евгения. Будто эта история продолжается...
Подпишись на наш канал в Telegram