ГУМ открылся в 1921 году, но просуществовал недолго. Уже в начале тридцатых пошли слухи о том, что здание собираются сносить. Власти посягали на магазин еще не раз. На его месте планировали возвести небоскреб, помпезный мемориал, открыть картинную галерею. Но ГУМ устоял. И сегодня он превратился в самую модную витрину столицы.
Зина никогда не видела маму такой счастливой. Подхватив дочь под мышки, она закружила с ней по комнате:
— Неужели мы наконец переедем из ГУМа в нормальное жилье, с туалетом и водой?!
Отец радости не разделял. Именно он, ответственный работник Наркомфина, принес со службы новость: подготовлен Генеральный план реконструкции Москвы. Согласно ему бывшее здание Верхних торговых рядов, затем ГУМа, а в тот год — здания ЦИК подлежало сносу, а значит, всех его немногочисленных жильцов будут переселять.
— Ты понимаешь, что живешь на Красной площади? — Петр Ильич пытался умерить пыл жены. — В одном из красивейших домов столицы, с историей! А что без удобств — так сейчас всем нелегко.
Комнату в ГУМе он получил, когда приехал из родного Ельца учиться в Финансово-экономическом институте. На антресолях второго и третьего этажей расселили около двадцати семей. Окно их одиннадцатиметровой комнаты выходило под сводчатый потолок, туалетом пользовались общественным. Там же брали воду. А готовили на керосинке, которая стояла за ширмой.
Зина здесь родилась и никуда переезжать не собиралась. Местный быт ее нисколько не смущал — другого не знала. Хотела даже встрять в разговор, но ограничилась тем, что отчеканила маме из любимого Маяковского: «Нет места сомненью и думе — все для женщины только в ГУМе». А уже засыпая, она услышала приглушенные слова отца: «Ведь еще год назад, в тридцать четвертом, говорили, что товарищ Сталин хочет ГУМ снести. Неужели правда не может простить, что именно здесь его видели плачущим? В том числе и мы с тобой».
Утром Зина привычно проснулась ровно в восемь — от топота ног посетителей, дежуривших с ночи у входа и спешащих занять очередь в магазины. Правда, к тому времени их в ГУМе осталось совсем немного — на первом этаже второй и третьей линий. Торговали тканями, канцелярскими товарами. Со стороны улицы 25-го Октября работал продовольственный.
Зина пересчитала накопленные на завтраках деньги и побежала в самый центр ГУМа к фонтану, который запускали каждую весну. На балкончике над ним играл духовой оркестр. Музыка ее несильно интересовала, но именно в центре пассажа почти каждый день появлялись слепой мужчина с сестрой, которые продавали вкуснейшее мороженое собственного изготовления. Зина научилась виртуозно просачиваться к ним сквозь очередь, стоявшую к дверям открытого тут же еще в 1931 году Торгсина — магазина Всесоюзного объединения по торговле с иностранцами, которым вначале за «валютные ценности», в том числе золото, предлагали только сувениры. Но с наступлением голода самыми ходовыми товарами стали мука, крупа и сахар, а постоянными покупателями — советские граждане. Сегодня считается, что они снесли в Торгсины до девяноста пяти процентов своих золотовалютных сбережений.
Между тем ГУМ просыпался. По трем линиям сновали люди, хлопали двери контор, трестов и управлений: от «Красного креста» до «Спартака», «Главмолока» и бесчисленных наркоматов. Страждущие спешили в стоматологическую поликлинику на третьем этаже, курьеры тащили пачки бумаги в типографию Совнаркома, открытую на углу Ильинки и Ветошного переулка. Из нескольких местных столовых потянуло завтраком — в них стекались служащие со всей округи, даже из Кремля.
Зине нравился беспокойный муравейник, в котором она жила, но сегодня девочка спешила. На Красной площади явно что-то затевалось, а с тех пор как папа водил ее четыре года назад на парад физкультурников, пропускать подобные торжества не хотелось — настолько ей понравилось. А пока надо бежать домой. Сегодня у отца выходной, и в школе каникулы, значит, можно упросить его рассказать еще что-нибудь интересное про прошлое их дома — совсем не похожее на то настоящее, которое она видела своими глазами.
Зина знала: еще недавно ГУМ назывался Верхними торговыми рядами, недалеко есть Средние, а в старину существовали еще и Нижние — по соседству с собором Василия Блаженного, в Зарядье. И что торговали в этих местах уже с XVII века. Папа даже придумал особую игру-угадайку. Спрашивал: «Как в старину назывался галантерейный ряд?» Узнав, что «завязочный», Зина, конечно, хихикала. Товары для рукоделия стоило искать в щепетильном ряду, изделия из хлопка — в бумажном. Самые громогласные зазывалы почему-то служили в лавках, где торговали головными уборами, а всех скромнее казались приказчики ножевой секции.
Когда Зина подрастет, отец расскажет, что в нынешнем своем виде — со сдвоенными башенками на фасаде, широкими линиями и ажурной крышей — Верхние торговые ряды были торжественно открыты только в 1893 году. Предыдущие, построенные архитектором Бове еще в 1815-м, к концу своей жизни походили скорее на слегка облагороженные сараи с бесконечными проходами, закоулками, подвалами, лесенками и ступеньками. Там всегда царил полумрак, летом было сыро, а зимой так холодно, что «для сугрева» торговцы перетягивали канат или гоняли ледышку. Уже в конце 1860-х годов Московская городская дума решила ряды перестраивать.
Купцы захотели действовать самостоятельно, но за следующие двадцать лет так и не смогли согласовать свои желания с городскими властями. Согласно переписи, собственников в рядах насчитывалось чуть менее пятисот, лавок — больше шестисот: самая маленькая комнатушка не дотягивала до двух метров, самая большая, полусотметровая, скорее походила на залу. В 1880 году Дума, отчаявшись в успехе переговоров, объявила о создании ради перестройки акционерного общества. Но лед тронулся только в 1886-м благодаря московскому городскому голове, тридцатичетырехлетнему амбициозному Николаю Александровичу Алексееву. Москвич в седьмом поколении, он представлял новую генерацию купцов, совсем непохожих на прижимистых и колоритных героев Островского. После реформы городского управления 1870 года, которая вводила принцип всесословности в представительские власти, именно купцы стали играть главную роль в городском управлении. Следующие двадцать лет — вплоть до реформ министра Витте, повысивших влияние иностранных денег, — основной капитал был купеческим.
Алексеев закусил удила. Торговцам предлагали обменять собственность на ценные бумаги, но те артачились: невиданные доселе акции казались им никчемными бумажками. Отказывались покидать свои лавки в готовых рухнуть в любой момент Рядах и всячески саботировали переустройство. Городскому голове пришлось действовать жестко. В конце концов Московская городская дума добилась, что владения, собственники которых не пожелают войти в состав акционерного общества, будут отчуждаться в пользу города. В Ряды явилась полиция и приказала сторожам заколотить проходы и двери. Ходили слухи, что некоторые купцы, почувствовав себя разоренными, лишались рассудка. А случай, который произошел двенадцатого октября 1886 года в Архангельском соборе Кремля, попал в газеты. Перед началом литургии там был замечен некий приличного вида дородный господин. Он передал причетнику рубль и метрическое свидетельство на имя Петра Солодовникова. Попросил, чтобы назавтра по этому человеку отслужили панихиду. После службы церковный староста обнаружил незнакомца в малом приделе — с четырьмя ножевыми ранами на шее и в луже крови. В руках он держал просфору и записку: «Господь Спаситель, помилуй дух мой с миром». Оказалось, так свел счеты с жизнью купец, торговавший в Верхних рядах ножевым и галантерейным товаром. Его единственным доходом была ежедневная выручка.
Алексеева из-за громкого самоубийства купца чихвостили в газетах, но он устоял. Под Кремлевской стеной поставили четырнадцать временных деревянных корпусов, обитых войлоком и железом. Торговцам предлагали переехать туда. Но москвичи «времянки» не признали, торговля захирела. И собственники были вынуждены отступить: к 1888-му две трети из них вошли наконец в «Акционерное общество Верхних торговых рядов», которое возглавил промышленник Александр Григорьевич Кольчугин.
Как и положено, объявили архитектурный конкурс. Но правила устанавливали торговцы, а не архитекторы, во главе угла лежала функциональность, и все двадцать три проекта оказались похожими. Сразу решили, что здание будет пассажем, то есть магазины должны размещаться ярусами по сторонам широкого прохода-галереи. Ориентировались на миланскую галерею Виктора Эммануила II. Первую премию в шесть тысяч рублей получил Александр Померанцев, предложивший «сложить» здание из отдельных теремов, соединенных перекрытиями, — идею, вероятно, позаимствовали в ярославской архитектуре XVII века. За остекление перекрытий отвечал инженер Владимир Шухов.
Освящение и открытие Рядов прошло второго декабря 1893 года с необыкновенной помпой в присутствии великого князя Сергея Александровича с супругой. После молебна, на который привезли московские чудотворные иконы, включая Иверскую, устроили завтрак на двести персон — для главных акционеров. Пассаж щедро украсили гирляндами из живых цветов, играли несколько оркестров. Поглазеть на невиданную красоту пришло шестьдесят тысяч потенциальных покупателей.
В новом пассаже на двух этажах разместилось более тысячи магазинов. К слову, именно в Верхних рядах впервые в Москве появились ценники: до этого было принято торговаться на словах. На третий этаж, где жила теперь семья Зины, въехали конторы и фирмочки, подвалы превратились в склады и оптовые магазины. Под землей проложили железную дорогу для подвоза товаров. В новых Рядах имелись свой телеграф, аптека, банк, электростанция, артезианская скважина, системы канализации, отопления, вентиляции, позже даже появились собственные снеготопки в узких дворах-колодцах. А вот дверей не было: застекленные проходы выходили непосредственно на улицы и площадь.
Маленькой Зине трудно было представить такой роскошный пассаж. Бойкая торговля на Красной площади прекратилась задолго до ее рождения, еще в 1918 году. После революции новые власти собственность у владельцев отобрали и в здание въехали всяческие комиссариаты и конторы, тресты и управления, которые упорно трудились на благо Страны Советов. Электростанцию в подвале залило водой, и одно время в Верхних торговых рядах вновь было темно и холодно.
Зинина школа располагалась по соседству с ГУМом на улице 25-го Октября. Учителя много рассказывали о героях революции, например о наркоме продовольствия Александре Цюрупе, том самом, кто в стремлении накормить голодные города стал инициатором введения продовольственной диктатуры. Так вот, его знаменитый Наркомпрод разместился именно в ГУМе. Забегая вперед: сегодня на магазине с удивительной историей всего одна мемориальная доска и установлена она только в 1960-е годы — как раз Цюрупе, человеку при продовольствии, который в фильме Михаила Ромма «Ленин в 1918 году» падает во время доклада председателю Совнаркома в голодный обморок. Злые языки утверждают, что это легенда.
Когда в марте 1921-го власти объявили курс на новую экономическую политику, Верхние торговые ряды начали оживать. Теперь им суждено было превратиться в образцовую витрину государства. В соответствии с советской модой на всяческие аббревиатуры придумали даже новое название — Государственный универсальный магазин. И всерьез подошли к ребрендингу: следовало, как писал нарком просвещения Анатолий Луначарский, «послать к черту старые традиции и, не заботясь о том, чтобы что-нибудь продумать, что-нибудь выстрадать, начать вызванивать словами или шалить красками — это увлекательно».
Красками «пошалил» один из основоположников конструктивизма, родоначальник советской рекламы и дизайна Александр Родченко. Он придумал ГУМу логотип, рисовал огромные геометрические рекламные плакаты. За слова отвечал тоже лефовец Владимир Маяковский. Его рифмованные строки передавали по городским громкоговорителям, москвичи невольно замедляли шаг, чтобы услышать чеканное: «Комфорт — и не тратя больших сумм. Запомни следующую строчку: лучшие ковры продает ГУМ — доступно любому, дешево и в рассрочку».
ГУМ, состоявший в ведении Высшего совета народного хозяйства РСФСР, открылся в 1921 году. Но просуществовал всего несколько лет: уже к концу двадцатых НЭП окончательно свернули. Большинство магазинов вновь закрыли, а пассаж переделили под конторы. Его даже стали называть зданием Центрального исполнительного комитета, который «прописался» на выходящей к Кремлю первой линии. Здесь устроили зал заседаний для проведения съездов, открылись ведомственные общежития, парикмахерская, тут же разместились помещения Хозяйственного управления. А с начала тридцатых годов пошли слухи о том, что здание собираются разрушить.
...Подслушав ночью слова отца о Сталине, Зина догадалась, о чем речь: она помнила, что три года назад в их доме прощались с женой Сталина. Москва полнилась слухами о случившемся, самыми неправдоподобными. Подробности той истории Зина узнала уже в перестройку, из чьих-то воспоминаний.
Вторая жена Сталина Надежда Аллилуева, тридцатиоднолетняя красавица, которая была младше вождя на двадцать два года, застрелилась в ночь с восьмого на девятое ноября 1932 года. Еще седьмого она шла в первом ряду праздничной колонны Промакадемии по Красной площади на параде (через месяц собиралась ее окончить и занять какой-нибудь ответственный пост). Накануне трагедии кремлевские жители собрались на приеме, посвященном годовщине Октября, в квартире Ворошилова. Сталин за столом любил чем-нибудь в шутку кидаться. В этот раз — то ли хлебной, то ли апельсиновой коркой. Попал жене в лицо, окликнул:
— Эй, ты!
(По другой версии он сказал: «Эй, ты, пей»).
Она ответила:
— Я тебе не «эй, ты».
Потом прогуливалась с подругой, супругой Молотова Полиной Жемчужиной по Кремлю. А ночью, запершись в своей комнате, застрелилась.
На Сталина эта трагедия произвела страшное впечатление. Гроб был выставлен в здании ЦИК в большом белом зале заседаний — том самом, где через годы откроется легендарный демонстрационный зал ГУМа. Проститься с тогдашней «первой леди» пускали всех желающих, а их нашлось немало. Всем было любопытно поглазеть на членов правительства — Молотова, Орджоникидзе, Ворошилова — выстроившихся в почетном карауле. Зининым родителям особенно запомнилась Крупская в очках и старомодной шляпке. И конечно, сам вдовец с опухшим от слез лицом. Рассказывали — он так рыдал, что двенадцатилетний сын Василий не выдержал, повис на отце со словами: «Папа, не плачь». Катафалк был запряжен шестеркой лошадей, которых форейторы вели под уздцы до самого Новодевичьего монастыря.
Зининым родителям на память о тех днях осталась... кадка с экзотическим цветком. Их позволили разобрать жителям. Кстати, на траурную церемонию Зину по малолетству не взяли, но в зале заседаний она тоже бывала, только по более радужным поводам: одно время там был своеобразный клуб для служащих первой линии и показывали кино. И на «Джульбарса» туда бегала, и на «Волгу-Волгу». Да и власти предержащие ей видеть приходилось. Еще до школы они с няней — мама и папа работали с утра до ночи — гуляли, что называется, по месту жительства, в Александровском саду. Познакомились там еще с двумя девочками: дочерью Молотова Светланой и ее подружкой, чей отец был его личным шофером. Молотовы-старшие не хотели, чтобы девочка росла чванливой.
Неизвестно, были ли у Сталина действительно личные мотивы, но первый документ об уничтожении ГУМа он подписал еще в середине 1930-х. Журнал «Архитектура СССР» объяснял: «Снос здания бывших Верхних торговых рядов — этого низкокачественного произведения архитектурного безвременья и возведение нового громадного сооружения — штаба социалистической индустрии — должны усилить и архитектурно обогатить значение Красной площади в комплексе новой Москвы». В ознаменование окончания первой пятилетки и «в честь нынешних и будущих свершений» на месте Китай-города решили возвести здание Наркомтяжпрома. Этот наркомат из наркоматов заведовал всем на свете: от военной промышленности до химии. Проекты, представленные на конкурс, по масштабу и размаху могли сравниться только с главной архитектурной утопией СССР — Дворцом Советов. Скажем, братья Веснины предлагали построить четыре стошестидесятиметровые башни, которые соединялись бы переходами на высоте тридцатых этажей: чтобы наркомам было удобно ходить друг к другу на совещания. Там же был запланирован четырехэтажный клуб со зрительным залом на полторы тысячи человек.
Согласно логике «планов громадья» здание ГУМа сносили под корень, а Красную площадь превращали в огромный проспект. Однако в тридцатые годы приступить к ликвидации так и не решились. После смерти возглавлявшего Наркомтяжпром Григория Орджоникидзе его решили разукрупнять: взамен появилось целых шесть наркоматов. В дальнейшем Министерство тяжелой промышленности должно было разместиться в восьмой высотке в Зарядье. Ее, к слову, так и не построили, а на готовом фундаменте возвели гостиницу «Россия».
Уже в 1936 году началось преобразование ЦИК в Верховный Совет, наркоматы — спустя десять лет они будут переименованы в министерства — перевели в разные столичные здания. А первая линия ГУМа уже с конца тридцатых заживет в режиме полной секретности. Шушукались даже, что после 1938 года, когда НКВД возглавил Лаврентий Берия, здесь располагались его аппарат и один из личных кабинетов.
Зине в ГУМе всегда нравилось. Тем более что в конце тридцатых в подвале открыли платный туалет — очень чистый, с невиданными доселе электрическими сушилками: достаточно подставить руки и, опля, они сухие! Вход стоил десять копеек, но местных жителей дежурная пускала бесплатно. Одно лишь обстоятельство печалило Зинаиду: окно их комнаты выходило внутрь здания, под стеклянный свод. В то время как некоторые счастливчики жили в торцевых комнатах с окнами на Ильинку, уже переименованную в улицу Куйбышева. А значит, могли смотреть праздничные парады прямо из дома!
Но однажды она с родителями сходила в гости к соседям, чье окно выходило как раз на улицу. Оказалось, завидовать нечему: тетя Катя пожаловалась, что улица Куйбышева имела статус правительственной трассы, ночью по сигнальному звонку на Спасских воротах из Кремля часто выезжал спецтранспорт — шум всех будил. Под окнами постоянно цокали копыта конной милиции. «Зато вы можете смотреть парады не выходя из дома!» — попыталась утешить их Зина. И узнала, что в праздники к соседям непременно приходил военный, который специально следил, чтобы никто не подходил к окну. Кроме того, в эти дни не дозволялось приглашать гостей. Спустя много лет Зина слышала воспоминания знаменитого диктора Игоря Кириллова о том, как он вел трансляцию парада на Красной площади из пункта в ГУМе. За происходящим наблюдал с экрана монитора. Очень хотелось посмотреть на военную технику своими глазами, но стоило ему подойти к окну, специально приставленный человек буквально отталкивал: во время парадов всегда дежурили снайперы — держали под прицелом площадь по всему периметру. ГУМ находится от Мавзолея на расстоянии пистолетного выстрела, и был приказ стрелять в любого, кто появится в окнах.
В войну Зина с семьей уехала в эвакуацию. Вернулись в 1944-м. Девятого мая 1945 года диктор Всесоюзного радио Юрий Левитан передал из ГУМа в эфир сообщение о безоговорочной капитуляции фашистской Германии. В 1947-м Победу было решено увековечить, для чего... пассаж вновь решили снести. Архитектор Саркис Нанушьян предлагал установить на Лобном месте Трибуну побед русского народа в 1500—1945 годах. По проекту Бориса Иофана вместо Исторического музея должна была появиться ротонда с шестнадцатью пилонами, символизирующими республики (тогда их было именно столько). Скульптор Сергей Меркуров собирался использовать Сенатскую башню как постамент для памятника. Наконец Лев Руднев видел гигантскую ротонду с окружающими ее трибунами на месте ГУМа. Во всех проектах магазин или просто исчезал с лица земли, или значительно уменьшался в размерах. Но он устоял! Возможно только потому, что Сталин еще не знал, каким бы хотел видеть площадь своей Великой Победы. А пятого марта 1953 года генералиссимус умер.
В день похорон от Колонного зала Дома союзов вдоль Моховой, фасадов гостиницы «Москва», Исторического музея и музея Ленина, по стенам Кремля и ГУМа стояли траурные венки. Часть из них впоследствии перевезли на первый этаж ГУМа, где демонстрировали всем желающим.
После войны многое в пассаже можно было купить без очередей. В воздухе было разлито предчувствие перемен. Вскоре жителям ГУМа, которых насчитывалось восемьдесят пять человек — двадцать две семьи и восемнадцать одиночек, объявили, что их переселяют. Министерство финансов выделило отцу комнату в коммуналке на окраине Москвы, и Зинаида невольно подсмеивалась над мамой. Всегда мечтавшая переехать, она негодовала: «Я жила на Красной площади! А теперь вынуждена перебираться в глухомань!» Переезжали в сентябре, когда под шуховскими сводами вовсю шел ремонт: в пассаже решили устроить «самый большой и самый лучший» советский магазин. Так распорядился тогдашний министр торговли Анастас Микоян.
Открытие состоялось уже двадцать четвертого декабря 1953 года. Это было на следующий день после расстрела Берии. Известный московский острослов сатирик Александр Раскин даже написал дочери Корнея Чуковского, автору воспоминаний об Анне Ахматовой, такую эпиграмму:
Не день сегодня, а феерия,
Ликует публика московская.
Открылся ГУМ, накрылся Берия
И напечатана Чуковская.
В первый день работы нового пассажа Зина была в командировке, а потом закрутилась и вырваться в свой дом детства смогла только где-то через год. Поехала к открытию. На станции метро «Имени Л.М. Кагановича» — сегодня это «Охотный Ряд» — было не протолкнуться. Помаявшись перед магазином под охраной конной милиции, она услышала гремевшее внутри объявление: «Работники магазина! Через пять минут открываемся. Займите свои рабочие места и приготовьтесь к образцовому обслуживанию покупателей». Наконец куранты пробили восемь, Зина вошла в открытые двери и... ахнула.
В пять минут заполнившая ГУМ толпа попала в царство мрамора и света, пассаж сверкал. Всем желающим выдавали информационные листки о том, что длина прилавков составляет два с половиной километра, а площадь остекленных витрин — одиннадцать тысяч квадратных метров. Зина начала было читать о гастрономе, но дойдя до слов «в постоянной продаже колбасы копченые, полукопченые, вареные, фаршированные, окорока, корейка, грудинка, бекон, лососина, семга...», сглотнула слюну и пошла полюбоваться на гирлянды из сосисок и пирамиды из балыков воочию. На той же первой линии работал огромный отдел тканей и секция галантереи. Всего в ГУМе размещалось одиннадцать отделов — от готового платья до канцелярских товаров. На следующие десятилетия девизом Верхних торговых рядов стали слова: «Все, что требует желудок, тело или ум, — все человеку предоставляет ГУМ».
А как здесь все было технически продумано! Некоторые магазины и вовсе работали без продавца: выбранные товары подвозили лифты или приносили курьеры в специальную сборную кассу. Именно в ГУМе придумали многие хитрости, которые потом стали использовать во всех магазинах: например бесшумное прослушивание пластинок за вертикальными стойками. В отделе обуви Зина не удержалась — сунула ногу в диковинный аппарат, который будто делал моментальный рентгеновский снимок стопы в новой обувке: почему жмет? Правда, от предложения сшить обувь на заказ отказалась — это было ей не по средствам.
Зинаида работала переводчиком с французского. Время для этой профессии наступало благодатное — вскоре его назовут хрущевской оттепелью. В 1957 году она сопровождала иностранную делегацию на Всемирном фестивале молодежи и студентов. Да и после того как тридцать четыре тысячи иностранцев разъехались, работы хватало: то выставка откроется, то кинофестиваль начнется. Все ее подопечные в обязательном порядке бывали на Красной площади, заводили их и в ГУМ, чтобы продемонстрировать достижения советского хозяйствования.
Особенно запомнился приезд летом 1959 года делегации из Парижа: в Москву прилетал Модный дом Christian Dior. Самого легендарного кутюрье уже не было в живых, двенадцать прелестниц-манекенщиц сопровождал его преемник, совсем молодой Ив Сен-Лоран. Количество багажа французов обескураживало: целых сто двадцать чемоданов одежды и аксессуаров, а также пятьсот литров духов! Двенадцать с половиной распылили на показах в зале ДК «Крылья Советов», который журнал «Огонек» назвал по этому случаю святилищем соблазнов.
К слову, француженкам еще на родине выдали «правила безопасности» для московского вояжа. В них советовали взять в поездку сигареты, помаду, косметику, детективный роман. А также принять к сведению, что в СССР нельзя купить виски. Призывали никогда не отказываться от предложенной сигареты или рюмки — это будет воспринято как грубейшие оскорбления. Но главное — ни при каких обстоятельствах женщины не должны носить брюки!
Зина сопровождала манекенщиц повсюду, в том числе когда их по заказу журнала Life снимал фотограф Говард Сохурек. Позировали девушки на Красной площади и, конечно, в ГУМе. Еще вчера его витрины вызывали у Зинаиды восхищение, но рядом с воздушными заморскими созданиями с сияющими улыбками, в пышных юбках, шляпах, на высоких шпильках они заметно потускнели. Манекенщицы казались небожительницами. А ведь Зина была уверена, что разбирается в моде! Всякий раз, бывая в ГУМе, посещала его знаменитые на всю Москву показы одежды. Отдел мод был создан еще в 1954 году. Местное ателье оказалось многим не по карману, особенно пока здесь шили из своих материалов — хорошей шерсти, муара, тафты, парчи, входящего в моду капрона. Да и наценка на обслуживание составляла семьдесят процентов. А вот вход в демонстрационный зал — тот самый, где когда-то проходила панихида по Аллилуевой, — стоил всего пять рублей (после денежной реформы 1961 года — пятьдесят копеек). Посещало его по тысяче человек в день.
Обычно Зина старалась занять место в первом ряду, чтобы хорошенько разглядеть вышагивающих по высокому подиуму манекенщиц. Вскоре она могла и сама выступать в роли ведущей, которая сопровождала выход: «Пальто трапециевидного силуэта, воротничок круглый, отстрочка по краю. Обратите внимание на пуговицы. Вытачки на груди. Оборка, платье отрезное на уровне талии».
— Что вы делаете? Это запрещено! — переполошилась сидящая рядом пожилая француженка, увидев, что Зинаида зарисовывает в блокнот модель, только что увиденную на подиуме. В те июньские дни 1959-го они с Жаклин — старушкой в буклях, работавшей еще с Диором, — тесно сошлись, вот Зина и пригласила ее на показ в ГУМ.
— А в чем дело? — удивилась она.
— Зарисовывать модели категорически запрещено! Это чужая собственность!
Зина засмеялась и объяснила: в СССР совсем не так. Женщинам дают возможность самим сшить понравившиеся платье или костюм. И журналы с моделями и выкройками продаются тут же в киоске.
— Странно, — протянула Жаклин. — Да и ходят у вас манекенщицы слишком медленно и поодиночке. Ну да бог с ним. У меня к вам просьба: собираясь в Москву, я мечтала попасть в ГУМе в ресторан «Мартьяныч». Отведите, прошу.
Пришло время удивляться Зине. Откуда парижанка знает название ресторана, действительно существовавшего, но закрытого еще до ее рождения? Когда была маленькой, на его месте работала наркомпродовская столовая. Но о «Мартьяныче», открытом в 1893 году, конечно, слышала. Его владелец купец второй гильдии Петр Николаевич Мартьянов совершил настоящую революцию: до появления «Мартьяныча» москвичи ходили по кабакам либо мужской компанией, либо с девицами. А в ресторане, занимавшем огромное помещение в подвале Верхних торговых рядов, обедали семьями. В дни «дешевок» — так называли распродажи — вся Москва слышала рекламу:
Дома некогда готовить,
На дешевку жены мчат.
Пусть мужья не прекословят:
Ну к чему «домашний ад»?
Дело можно сделать проще:
Заказать, взяв кабинет,
Для жены, детей и тещи
У Мартьяныча обед.
Мартьянов использовал любую возможность привлечь посетителей. Например к столетнему юбилею Гоголя составил специальное меню, куда входили грудинка «Бульба», рыбные блины «Коробочка», вареники с ягодами от Пульхерии Ивановны, каша из Диканьки. И результат не заставил себя ждать: Татьянин день в 1913 году в его ресторане отмечали семьсот человек. Вот только сам Петр Николаевич этого не увидел: еще в 1911-м был заколот в постели собственным сыном. Газеты сухо писали: «По причине семейных несогласий».
Но откуда о «Мартьяныче» знает Жаклин? Оказалось, еще в начале двадцатых годов ресторан открыл филиал в Париже в районе Монмартра. И француженка с мужем там бывали. Слушали, кстати, русского шансонье: «Вертинский, кажется?» Так Зина получила привет от ГУМа из далекого Парижа.
...Годы шли, но Зинаида по-прежнему старалась как можно чаще приезжать в дом своего детства. Тем более что у ГУМа появился собственный цех по производству мороженого в вафельных стаканчиках — белого и шоколадного, а она это лакомство по-прежнему любила. Ей нравилось находить в ГУМе приметы, которые помнила с детства. Например та самая типография Совнаркома на углу Ильинки съехала из здания только в 1995 году. Если делала покупки, обязательно просила завернуть их в фирменную бумагу со знакомым логотипом.
Хотя многие москвичи со временем стали обходить ГУМ стороной — одно его название ассоциировалось с огромными очередями. Наступила пора тотального дефицита. Столицу все равно снабжали лучше провинции, потому о главных городских магазинах, которые брали на абордаж приезжие, даже анекдот появился: «Назовите десять дней, которые потрясли «Детский мир». Ответ — съезд колхозников». По официальной статистике ГУМ посещало двести тысяч человек в день. Если верить докладу одного из заместителей председателя Совета министров Алексея Косыгина, к 1979 году у советских граждан образовался «отложенный денежный спрос в размере пятидесяти трех процентов от средств». То есть половину сбережений, которые накопились у людей, просто-напросто некуда было тратить. Разве что обращаться к спекулянтам, которые оккупировали подступы к ГУМу и подвальный туалет, у выхода из которого регулярно устраивала облавы милиция.
При Брежневе в ГУМе даже установили день, когда пропускали только по специальным приглашениям, которые выдавали профкомы предприятий. Мужу Зинаиды, служившему в Министерстве культуры, они тоже доставались. В такие дни на прилавки «выкидывали» больше товаров, чем обычно. Но Зинаиде очень хотелось попасть как-нибудь в легендарную двухсотую секцию. Она открылась в 1954 году, для чего потребовались отдельные решения ЦК КПСС и постановление Совета министров, и поначалу скрывалась в глубине огромного магазина «Ткани» за скромной табличкой «Стол заказов». Обслуживала секция членов политбюро и их семьи, делегатов партийных съездов, а также иностранные делегации, но работавшую с ними Зину туда не допускали, только референтов-переводчиков из ЦК. В двухсотой вообще было строго. Рассказывали, что в 1961 году Юрий Гагарин смог получить в рай изобилия только одноразовый пропуск. Произошло это практически одновременно с присвоением ему звания Героя Советского Союза. Позже дисциплина упала. Но и спустя годы, несмотря на все усилия, в статусе постоянного гостя отказали члену Президиума Верховного Совета Расулу Гамзатову.
Не открылись перед Зинаидой и двери элитного спецателье по пошиву обуви, и гумовские столы заказов — продуктового при гастрономе и по каталогам Внешторга. А вот в так называемую псевдодвухсотую секцию она проникала: была такая потайная дверь в помещении сборной кассы за прилавком «Упаковка». В секции продавали товар «улучшенного ассортимента» покупателям уважаемым, но попроще цековских. Зинаиде удалось отхватить там мохеровый шарф и пыжиковую шапку мужу. А еще — вот везенье! — столкнуться на входе с любимой артисткой Аллой Ларионовой.
Вышло так, что именно благодаря элитному распределителю ГУМу удалось выжить, когда его вознамерились закрыть в очередной раз. В 1972 году на одном из заседаний политбюро «серый кардинал» и, по сути, второй человек в партии Михаил Суслов заявил, что «торжищу не место рядом с Мавзолеем» и лучше бы устроить в ГУМе выставочный центр. А возможно, и уничтожить. Ведь именно Суслов служил начальником управления пропаганды и агитации ЦК в 1947-м, когда ГУМ собирались сносить ради памятника Победы. Брежнев находился в отпуске, решение принимали без него. Спасла магазин семья генерального секретаря. По одной легенде дочь Галина как раз в это время справляла себе шубу в гумовском ателье и, приехав на очередную примерку, услышала, что пошив сворачивают. По другой — работники ателье, подученные начальством, сами позвонили и пожаловались на возможное закрытие давней «клиентке с трудной фигурой» Виктории Брежневой и ее дочери. В любом случае кончилось тем, что вернувшийся Леонид Ильич был уже подготовлен семьей и заявил: «Какой-то дурак выдумал превратить ГУМ в кунсткамеру». Делу дали обратный ход.
Наконец последний раз о закрытии магазина Зинаида услышала по телевидению уже в перестройку, в 1989 году. Заявила об этом Раиса Горбачева, она захотела на месте ГУМа, «в котором нет ничего, кроме очередей», устроить арт-галерею. Идея, к счастью, как-то заглохла.
...Зинаида выбралась в ГУМ на свое девяностолетие. С удовольствием достала по случаю шубу, которую удалось все же сшить в ателье ГУМа еще в семидесятые: из каракульчи, серебристую, колоколом, отлично скроенную, только тяжеловатую. Она представляла, как будет потягивать кофе, сидя в одном из гумовских кафе и глядя на сияющую огнями Красную площадь, когда спохватилась, что забыла подушиться. Первый флакончик «Красной Москвы» ей подарила бабушка со словами, что на самом деле эти духи называются «Любимый букет императрицы» и были созданы специально для супруги Александра III. А покупали их до революции только у «Брокар и Ко» — конечно, в Верхних торговых рядах, Зинином родном доме. С тех пор она полюбила эти духи на всю жизнь. Правда, позже прочла, что в действительности аромат с оттенком флердоранжа создан в середине двадцатых при участии жены Молотова Полины Жемчужиной. Той самой женщины, что была матерью маленькой девочки, с которой Зина гуляла в детстве. Света Молотова жила совсем рядом с ГУМом — всего лишь по другую сторону Кремлевской стены.
Подпишись на наш канал в Telegram