Съемки одной из программ музыкального проекта «Голос» должны были вот-вот начаться. Через несколько минут музыканты оркестра «Фонограф-Симфо-Джаз» займут свои места, и я решил посмотреть итоговую верстку программы. Поспешил к редактору, который стоял на основной сцене. Сделал шаг и... полетел в пустоту.
— Грохнулся с высоты двух с половиной метров в пространство между сценой и возвышением для оркестра, оно не было освещено. Первым ко мне подбежал Дима Нагиев: «Что с тобой?! Живой?!» Поднялся — лицо разбито, нога болит. А сейчас съемка.
Руководитель программы подошел, осторожно поинтересовался: «Работать сможешь?» А куда деваться? Подводить никого не хотелось. Ссадины загримировали, несколько часов отсидел за роялем, к концу съемки нога опухла и сильно болела. Пришлось ехать в травмпункт. Рентгенолог «обрадовал»: «У вас перелом!»
На следующий день приковылял в студию на костылях. На полу у рояля были разложены листки бумаги с надписью: «Серега, повтори еще раз!» Музыканты у нас любят пошутить.
Дима тоже потом несколько дней подкалывал меня. Он всегда балансирует на грани, но никогда ее не переступает. Его шутки помогают конкурсантам пережить поражение. И тогда они тоже удачно разряжали обстановку. Многие мои знакомые отмечают, что в паре с Нагиевым мы очень прилично смотримся, жаль, что в «Голосе» у нас с ним практически нет времени на взаимные пикировки.
Кстати, «Голос» — самая рейтинговая программа на нашем телевидении, выше рейтинг только у выступления Президента. За пять сезонов столько новых имен открылось! Некоторым помогает не только талант, но и... техника. В студии, где проходит съемка, осветительные приборы висят довольно низко. С моим ростом под два метра как-то приложился головой об один из них, но не сильно. А Женя Кунгуров, выходя на сцену и ничего не видя от волнения, въехал со всего размаха! На Женином вокале это, к счастью, не отразилось, песню он исполнил даже лучше, чем на репетиции. Шутили потом: не надо прилагать усилий, чтобы удачно выступить, достаточно получить точный удар по голове. Но это слишком радикальный метод.
— Вы стали профессионально заниматься музыкой, пойдя по стопам родителей?
— Бабушки. Тамара Викторовна родом из Грузии. Она была скрипачкой, преподавателем по скрипке и фортепиано, руководила ансамблем скрипачей. По большому счету, именно бабушка воспитала меня в уважении к музыкальному искусству и людям, которые способны извлекать чарующие звуки из инструментов.
История моих родителей драматична. Отец появился в жизни, когда я был достаточно взрослым. Я ношу фамилию мамы. Лидия Васильевна Жилина родилась в Ростове-на-Дону, там же окончила институт, затем переехала в Краснодар, где работала на нефтехимическом заводе. Мама начинала с простого лаборанта (в этом смысле я повторил ее судьбу, поскольку первой записью в трудовой книжке значится — лаборант отдела техники Дворца пионеров), потом ее повысили до заведующей лабораторией. С моим отцом они познакомились по работе, но встреча оказалась судьбоносной. Сергей Николаевич Ятров был крупным ученым, доктором технических наук, за свою жизнь руководил тремя научно-исследовательскими институтами.
Мама приняла решение перебраться в Москву, так как хотела быть поближе к отцу. Очень его любила. Не остановил даже тот факт, что отец женат и несмотря на то что на свет появился я, не оставил семью, которая была у него уже второй. Наверное, ничего бы у мамы не получилось, если бы ее не поддержала бабушка. Тамара Викторовна списалась с родной сестрой, которая обосновалась в Москве, и та приютила нас на первых порах. У мамы с бабушкой были некоторые сбережения, они рассчитывали вложить их в кооперативную квартиру. Но случилась деноминация, и деньги обесценились. Ситуация была ужасающей, пришлось все начинать с нуля. Однако мама не отчаялась, сняла комнатку в деревянном доме у метро «Войковская» — у нас были даже земляные полы. Нашла работу в столичном НИИ: начинала с младшего научного сотрудника, со временем возглавила отдел. Помню, как бабушка меня осекала и требовала, чтобы разговаривал шепотом: мама писала кандидатскую диссертацию. Жизнь постепенно налаживалась.
Я был слишком маленьким, поэтому земляных полов не запомнил. Стал себя осознавать, когда мы перебрались в скромную квартирку на окраине Москвы. Наша многоэтажка стояла у самого леса, который теперь называется Тропаревским парком. Рядом была молочная ферма, где за забором паслись коровы, которые, когда к ним приближались посторонние, начинали громко мычать. По рассказам бабушки, меня это страшно пугало. А по утрам мы просыпались под стук жестяных бидонов в кузовах грузовиков, развозивших молоко по магазинам.
Бабушке удалось перевезти в Москву старенькое пианино, она продолжила преподавать, ученики приходили к нам домой. Когда кто-то из ребят начинал играть «Калинку», я бурно реагировал, подпевал и пританцовывал, стоя за загородкой, которая в то время обозначала границы моего самостоятельного мира. Говорить еще толком не научился, а уже требовал, чтобы «Калинку» повторили, что называется, на бис. Так что мой путь к крутящемуся стульчику был предопределен. Впервые бабушка усадила за пианино, когда мне исполнилось три. Она стала моим первым педагогом. Я рос, интересы мои менялись. Тамара Викторовна напутствовала:
— Занимайся сейчас! Потом не будет хватать времени!
Я не верил:
— Как это не будет? У меня и сейчас его нет! Надо успеть и в футбол поиграть, и с мальчишками погонять по улице!
Права, как всегда, оказалась бабушка.
Мама пропадала на работе, была главным нашим кормильцем. Не думаю, что отец помогал материально, все-таки он жил в другой семье. Забегая вперед, скажу, что мама — кандидат наук, всю жизнь трудившаяся на благо государства, после изменения геополитической ситуации в стране стала получать пенсию в восемь тысяч рублей. Когда мы остались вдвоем и я уже достаточно крепко стоял на ногах, чтобы ее обеспечивать, она однажды сказала: «Хорошо, что ты у меня есть, иначе не представляю, как бы жила».
Однажды пришло письмо из собеса: «Уважаемая Лидия Васильевна, сообщаем, что провели перерасчет вашей пенсии...» Ну, думаю, хоть что-то добавят. Мама спала, и я решил все прочесть, чтобы потом ее обрадовать. Читаю дальше: оказывается, в каком-то там году маме ошибочно начислили сумму, которая после индексации выражается в сотне рублей. В письме сообщалось, что эти сумасшедшие деньги у нее вычтут из очередной пенсии! Моему возмущению не было предела. Большие умники провели аудит, составили письмо, потратились на чернила, конверт, почтовые услуги, чтобы вернуть в доход государства несчастную сотню. Уверен, расходы по изъятию этих ста рублей вылились в гораздо большую сумму! Не говорю уже о том, что доставили крайне неприятные эмоции пожилому человеку. Ну как это называется?! Я тогда маму успокаивал, убеждал: ей не о чем волноваться — я всегда буду рядом.
— Отец в вашей жизни появлялся?
— Мы познакомились, когда мне исполнилось четырнадцать. Должен сказать, до этого я не изводил маму вопросом, почему у всех есть отцы, а у меня нет. Был окружен такими любовью, заботой, вниманием, что никогда не чувствовал себя ущемленным. Да, у кого-то были мама и папа, а у меня — мама и бабушка. И мне было очень хорошо.
Спустя шесть или семь лет после ухода из жизни второй жены отец с мамой наконец поженились, мама переехала к нему, а к нам с бабушкой стала приходить в гости. Однажды привела с собой и Сергея Николаевича: «Познакомься, это твой папа!» Я сидел вместе со всеми за накрытым столом и за весь вечер не произнес лишнего слова — парнем был скромным. Никакого потрясения не испытал. Мы стали встречаться, втроем ездили за город на дачу. Не могу сказать, что с отцом мы как-то по-особому сблизились, вели задушевные беседы. Я не претендовал на его повышенное внимание, он не вмешивался в мою жизнь. Недовольство мною высказал лишь однажды. После службы в армии я поступал в «Гнесинку». Пришел на экзамены, сел за рояль и сыграл так, что комиссия выставила твердую пятерку — одному из девяти абитуриентов. Но не тут-то было! Меня срезали на сочинении. Так что в итоге отправился обратно на работу в «Фонограф», которому тогда было уже четыре года. А к идее получения высшего образования я вернулся только спустя двадцать лет. Моя карьера сложилась и без диплома. Отец считал, что я просто обязан его получить: как это так, сын ученого — и без корочек?! Но я его разочаровал.
Отца не стало, когда мне исполнилось тридцать. Я наравне с детьми от его двух предыдущих браков претендовал на наследство. Они выразили сомнение: а сын ли Жилин Ятрова? Пришлось заниматься неприятным делом, через суд доказывать, что Сергей Николаевич — мой папа. Сам я в заседаниях не участвовал, по судам ходила мама. В конце концов я получил-таки свою долю наследства. Прошло немало лет, прежде чем мы стали общаться со старшим братом — Владимиром Сергеевичем. А пару лет назад после очередной встречи он сказал: «Нет никаких сомнений в том, что Сергей сын нашего отца, так они похожи — не только внешне, но и своей целеустремленностью, творческим началом». Сегодня Владимир вместе с женой живет и работает в Польше. Мы недавно виделись.
— Приятно иметь в братьях известного человека. Расскажите, как делали первые шаги к славе.
— В семь лет мама с бабушкой отдали меня в Центральную музыкальную школу. Во второй половине дня мы занимались специальными предметами — музыкой, сольфеджио, хором, а по утрам — общеобразовательными, по которым я учился средне. Как любой мальчишка, я футбол любил больше, чем заниматься за инструментом. Однажды даже сбежал во двор, закрыв бабушку! Она посадила меня за пианино, а сама ушла на кухню. Я играл, играл этюды, потом на минуту прерывался — натягивал футболку, еще играл, вновь останавливался — надевал кеды, а потом мигом выскочил за дверь с мячом и единственным ключом, запер бабушку в квартире и убежал играть в футбол. Она звала с балкона — но куда там! Так и гонял мяч с десяти утра до вечера, пока с работы не вернулась мама. Ох и всыпала она мне!
Если по какой-то причине в школе вдруг отменяли урок, мы с пацанами бежали играть в казаки-разбойники. И что уж тут мелочиться — легко прихватывали следующий урок, лазили на крыши двухэтажных домов по водосточным трубам, прыгали с деревьев... О том, чтобы беречь пальцы, никто не задумывался. Очень любили бывать в доме на улице Грановского, где жили высокопоставленные военачальники, благо туда рукой подать от Нижнего Кисловского переулка, где располагалась ЦМШ.
Уверенно проходили мимо охраны, забирались на чердак, выходили на крышу и там сидели, любовались видами Москвы с высоты птичьего полета. Однажды затащили на чердак арбуз и с удовольствием его съели. Естественно, наша гоп-компания вызывала недовольство учителей. Кто-то из ребят изображал из себя паиньку: что вы, меня на чердаке не было! Я попадался всегда. Маму вызывали в школу, она ходила к директору как на работу.
Правда, оболтусом я все-таки не был, достаточно много читал, хотя никто не заставлял. Проглотил всего Виталия Бианки, Джека Лондона, уважал книжки о Великой Отечественной войне — прочел все о Кожедубе, Маресьеве и других великих летчиках. Очень интересовался всем, что связано с авиацией. Однажды мама заметила, что я целый час корплю над листом чертежной бумаги, пытаясь нарисовать фюзеляж самолета, и поняла: дело серьезное.
Для начала купила мне сборную авиамодель. Принялся выпиливать лобзиком детали, но настолько неумело, что поранил пальцы. Мама ужаснулась и отвела меня во Дворец пионеров в кружок авиамоделирования. Там дело пошло: научился работать на токарном и фрезерном станках, вскоре вошел в сборную команду Дворца, выступал на соревнованиях, один раз занял первое место по Москве. Постоянно таскал самолеты в школу, чтобы оттуда, не тратя времени, ехать во Дворец пионеров. Естественно, учителям это не нравилось.
После восьмого класса терпение педагогов иссякло и меня отчислили. Оглядываясь назад, понимаю: не последнюю роль сыграло то, что после четвертого класса мама забрала меня от одного уважаемого педагога и перевела к другому — молодому и менее авторитетному.
Уважаемый меня нахваливал, обещал подготовить для участия в конкурсе имени Чайковского, но как только я оказался у другого преподавателя, из перспективного превратился в середнячка. Оценки по специальности нам выставляла комиссия, и я моментально съехал на четверки и тройки. Авторитета молодого педагога Александра Евгеньевича Волкова не хватало для того, чтобы убедить комиссию оценивать мои старания объективно. Но я ему все равно бесконечно благодарен, он научил меня обращать внимание на детали. Однажды пришел в класс, отработал, как казалось, прилично, а он просит:
— А теперь сыграй только правой рукой.
Это я смог, а вот левой вышло не так хорошо.
— Ну и что? Двумя-то неплохо получается, — недоумевал я.
— Ты должен одинаково хорошо играть обеими руками, а уже потом их соединять. Только тогда справишься с самыми сложными произведениями.
Позже понял, насколько правильно учил меня Александр Евгеньевич. Бриллиантовая красота пианистического пассажа начинается с правильной аппликатуры (постановки пальцев). К годовому экзамену в восьмом классе готовился всерьез. Слушал записи Святослава Рихтера. Он играл пьесу Прокофьева «Наваждение» в бешеном темпе за две с половиной минуты. Я «опаздывал» лишь секунд на десять. Готовил концерт для фортепиано с оркестром Грига.
В итоге подготовил сложную программу — включил в нее еще и Баха, Шопена. Прокофьева и Грига сыграл безупречно, в Бахе допустил небольшую помарку. Конечно от волнения, трясло меня перед экзаменом страшно. Тем не менее комиссия вынесла вердикт: «Баха и Шопена Жилин не выучил, Прокофьева и Грига сыграл грубо». Мне влепили тройку, сказали: «Такой школьник нам не нужен».
Как правило, в восьмом классе ЦМШ пианистам, которые плохо справлялись со специальностью, предлагали перевестись на теоретическое отделение. Тех, у кого и там не было перспектив, отправляли на отделение духовых инструментов. Отчисляли лишь в крайнем случае. В тот раз тройки на экзамене получили человек десять, а выгнали одного меня.
Кстати, из ребят, с которыми учился, один Стасик Бунин уехал в Европу и сделал там карьеру пианиста. Некоторые одноклассники сегодня работают в оркестрах. А многие вообще ушли из профессии. Один владеет небольшой фабрикой, занимается пошивом спецодежды, другой основал инвестиционную компанию. На уровень загруженности и известности к примеру Дениса Мацуева не вышел ни один. И себя я на одну доску с Денисом тоже не ставлю ни в коем случае! Хотя в отличие от одноклассников руковожу собственным коллективом.
Наверное, мама пыталась за меня заступиться — в детали не посвящала, но у нее ничего не вышло. Возможно, она получила даже более сильный удар, чем я. Была уверена, что о будущем сына не стоит беспокоиться, а я так ее разочаровал. Мама подняла все свои связи, знакомства и договорилась, что меня возьмут в военно-музыкальное училище — после него можно сразу идти на дирижерский факультет в консерваторию.
Было только одно но: военная музыка, марши, духовые оркестры были мне не совсем близки. Я заслушивался «Машиной времени», «Воскресением», джазовыми композициями, которые виртуозно исполняли Раймонд Паулс, Луи Армстронг. Тем не менее меня забрали из пионерского лагеря, где отдыхал, и определили в казарму. Пару недель, что там провел, муштровали как положено. Но заниматься всю жизнь военной музыкой в мои планы не входило. И я не выдержал — собрался и уехал. Представляю, какой шок испытала мама, когда узнала, что я сбежал оттуда и вернулся в пионерлагерь гонять мяч.
Приближалось первое сентября, а судьба моя оставалась туманной. И тогда мама нашла обычную общеобразовательную школу, где набирали группу ребят, которые вместо производственной практики занимались музыкой. Так готовили кадры для поступления в Педагогический институт имени Ленина на специальность «учитель музыки». Естественно, следовало пройти прослушивание. Экзамен принимали институтские преподаватели, а соискателями были в основном девочки, которые играли на уровне четвертого класса ЦМШ. Несмотря на то что все лето не подходил к инструменту, скерцо № 2 Шопена отскакивало у меня от пальцев, а произведение это исполнять непросто, там множество повторов, которые надо каждый раз играть по-разному. Когда закончил, экзаменаторы переглянулись:
— Зачем вы сюда пришли?
— Не знаю, мама документы принесла.
Естественно, меня приняли. Ну, думаю, как-нибудь доберусь до получения аттестата. Но на беду школа оказалась образцово-показательной, чуть ли не лучшей в районе. В ЦМШ знаний по геометрии, математике особо не требовали. А тут я вмиг оказался самым отстающим. Твердую пятерку имел только по физкультуре. По остальным предметам нахватал двоек. Отучился всего четверть — выгнали и из этой школы. Даже физрук дрогнул и выставил четверку. Когда поинтересовался почему, сразил железной логикой: «Как я могу поставить пятерку, когда у тебя все остальные двойки?»
Учителя образцово-показательной школы запугивали: «Не подтянешься — отправим в ПТУ». Туда определяли тех, кто совсем не тянул, трудных подростков. Такая перспектива меня не устраивала. Позвонил руководителю ВИА, в котором в тот момент играл. Ансамбль как раз базировался в одном из ПТУ: в этом учебном заведении приветствовались творческие коллективы. Для репетиций нам выделили бывший туалет на втором этаже, там же разместили аппаратуру. Я объяснил ситуацию, руководитель пошел к директору и договорился о моем приеме. Получается, в ПТУ я попал по блату. Оно считалось элитным, готовило кадры для «почтовых ящиков» — объединения «Салют», завода имени Хруничева. Мы проходили там практику. Маму, конечно, не обрадовало, что ее сын — пэтэушник, но делать было нечего.
В ПТУ процветала дедовщина. Нам платили стипендию — рублей десять. И в этот день старшекурсники перекрывали все выходы из училища и отбирали у первокурсников крохи. Кто-то пытался засовывать деньги в носки — не помогало. Тех, кто сопротивлялся, могли побить. Но в моем ВИА на бас-гитаре играл «дед»-четверокурсник. Он подвел меня к особо оголтелым хулиганам и приказал: «Этого не трогать! Кто не понял, будет иметь дело со мной!» Так что свою честно заработанную десятку я до дома доносил. Так пролетело три года.
Параллельно с ВИА я пошел еще и в джазовую студию. Отучился год и собрал свой коллектив — назвал «Фонограф». Дебют состоялся в 1983 году в составе диксиленда на фестивале в студии. Вообще там было много концертов, фестивалей — выступали часто. Помню, как однажды чуть не сорвал выступление на одном из концертов после случая во Дворце пионеров. Работал на сверлильном станке, а они там были «убитыми», многие детали приходилось придерживать руками. Мы с мастером спешили куда-то. Он включил станок. Я в этот момент поддерживал шкив, который промотал мой палец и разрезал его чуть не до кости.
— Ой, что ты натворил?! — всполошился мастер.
— Не я, а мы!
— И что нам теперь делать?
В травмпункте палец зашили, наложили гипс. А мне играть на концерте два регтайма в дуэте с Мишей Стефанюком. Перед началом представить нас публике вышел руководитель студии Юрий Павлович Козырев: «Не обращайте внимания, что у одного из пианистов гипс на пальце! По большому счету, какая ему разница, сколькими пальцами играть?» Я сыграл четырьмя и с тех пор специально освоил такой прием — на всякий пожарный случай.
Однажды в джазовую студию пришел Юрий Сергеевич Саульский, услышал нас и пригласил «Фонограф» участвовать в Московском джазовом фестивале. Смотрел на него как на божество. Изумительный музыкант! Я понимал, что перерос студию, хотя был признателен, что Козырев давал возможность репетировать, — самостоятельную аренду помещения мы еще не тянули. Однако в конце концов ситуация накалилась. Юрия Павловича не устраивало, что мы становимся все более и более самостоятельными, концертируем без его ведома.
Студию пришлось покинуть. «Фонограф» вышел в свободное плавание. Какое-то время продержались, и я обратился к Юрию Саульскому с просьбой посодействовать и устроить нас в профессиональную организацию. Он написал письмо, и мой коллектив взяли в областную филармонию. Порадовался: наконец нам предоставят базу, аппаратуру, обеспечат выступлениями, сможем работать без проблем. Но я ошибся — концертировали мы один, в лучшем случае два раза в месяц. Коллектив загибался, я понял, что все нужно брать в свои руки. С той поры сам начал заниматься поиском работы, репетиционной базы, решать оргвопросы.
Чтобы свести концы с концами, работал пианистом в пятизвездочном «Палас Отеле». По несколько часов сидел вечерами за роялем в лобби. Появились поклонники, люди специально приходили, чтобы меня послушать. Через полгода руководство предложило должность музыкального менеджера отеля. Мы с коллективом играли и в лобби, и в баре, и в ресторане. Заработки стали стабильными. Я смог купить нормальный телевизор, холодильник, пылесос. А состоятельным человеком почувствовал себя лет через пять, когда перестал считать, сколько денег трачу на бензин.
Первое время не очень умел себя предлагать, чаще всего те, кто нас слышал, делился впечатлениями со знакомыми, они передавали информацию дальше по цепочке. Ни от чего не отказывались, играли на свадьбах в «Национале», гостинице «Космос», работали в клубе «Высоцкий» на Таганке, потом перебрались в кафе «Каштан». Если Саульский писал музыку к фильмам, нередко приглашал ее записывать, хотя опыта в этом деле у нас было маловато. В 1990 году даже попали в кадр: снялись в картине «Женский день». Одного из героев играл Вася Мищенко, по сценарию он был участником джаз-бэнда — трубачом. Ему очень хорошо удалась эта роль, хотя до этого он трубу никогда в руки не брал.
Советы Юрия Сергеевича были бесценны. Но не всем пришлось по душе, что классик эстрады настолько выделяет молодой коллектив. Нас попытались поссорить. Причем конфликт возник на ровном месте. Руководство Дома композиторов пригласило выступить. А я как раз дожил до первого юбилея. Вот и предложил назвать концерт «30 — это много или мало?». Афишу увидел Саульский: «Сережа, что вы себе позволяете?! Как так можно? Рано вам праздновать юбилей!» Уверен, кто-то его сильно накрутил: так долго он выговаривал мне по телефону. Хотя в чем-то он был прав. Я выслушал, связался с Домом композиторов, попросил снять афишу, там ответили: «Не переживай!» Все прошло успешно, весело, мы выпустили пластинку, некоторые вещи можно слушать и сегодня. Но Саульский на концерт не пришел. Вскоре Юрий Сергеевич оттаял, и наша творческая дружба продолжалась еще долгое время. А после его ухода мы вместе с Татьяной Николаевной Саульской провели два концерта памяти Юрия Сергеевича. В Театре эстрады яблоку было негде упасть. Жаль, что это не показало телевидение.
— Расскажите, как аккомпанировали президенту Биллу Клинтону.
— Он приехал в Москву с визитом в 1994 году. По традиции во время своего первого визита в страну он обязательно играл на саксофоне. И руководитель Президентского оркестра Павел Борисович Овсянников пригласил меня, чтобы я аккомпанировал Клинтону на рояле. Борис Николаевич Ельцин принимал гостя в загородной резиденции в Горках. Меня туда привезли, усадили ждать. Начальник охраны Ельцина обратил внимание на мою широкоплечую фигуру, поинтересовался у Овсянникова:
— Нового охранника привел?
— Нет, это музыкант.
Я очень волновался: вдруг Клинтон выберет какое-нибудь незнакомое мне произведение? Встреча глав государств затягивалась. Когда уже думал, что все отменяется, в зал буквально влетел Клинтон. Схватил приготовленный заранее саксофон, бросил мне: «Summertime, key of A». Эту мелодию я играл в шести тональностях, но как назло не в этой! Руки дрожали, но отступать было некуда, собрался и сыграл без ошибок. «My Funny Valentine», — продолжил Клинтон. Тут уж с тональностью оказалось все в порядке. В финале президент США пожал мне руку.
Дуэт — это особая форма, которая доступна далеко не каждому музыканту. Здесь требуется умение не только профессионально играть, но и слышать партнера, находить общие точки соприкосновения. С Клинтоном у нас сложилось полное творческое взаимопонимание, он оказался прекрасным партнером. Обращаясь к Ельцину, Клинтон сказал, что остался доволен нашим дуэтом. Борис Николаевич подписал мне свою книгу, где была в том числе и наша общая фотография с того визита.
— Трудно ли работалось с Филиппом Киркоровым, который славится взрывным характером?
— Да абсолютно он нормальный! Филипп — человек, который много работает и сильно устает, к делу своей жизни — музыке — относится крайне ответственно. Иногда случается, надевает на себя маску, начинает что-то изображать. Момент, когда он в образе, надо просто переждать.
Мы знакомы давно, работали на его первых сумасшедших чудо-концертах, которые тридцать дней подряд собирали питерский зал «Октябрьский». Я делал аранжировки, был вторым музыкальным руководителем программы, с которой позже мы ездили в Лас-Вегас. Когда они с Аллой решили привезти в Россию мюзикл «Чикаго», Филипп сразу подумал обо мне и «Фонографе». Я, конечно, согласился, и мы собрали два состава оркестра и отработали триста шестьдесят два спектакля за сезон. Выходным был только понедельник, в субботу и воскресенье давали по два спектакля.
Однажды идет спектакль, Филипп поет арию Билли Флинна и вдруг выпадает из ритма. Я занервничал, мы с оркестром сделали все, чтобы его догнать, и нам удалось. Когда занавес закрылся, Киркоров сразу ко мне с нападками:
— Как вы могли так облажаться?!
— Это не мы, а ты. Мы играли все правильно.
— И ты еще будешь со мной спорить?!
Расстроился я страшно, оркестр был абсолютно не виноват. Ко мне подошел барабанщик, который не первый год работал с Киркоровым, и сказал, чтобы не обращал внимания. Мол, Филипп это делает специально. «Специально выпадает из ритма? — спросил я. — Но зачем?» И услышал: чтобы потом всех распекать, а то, не дай бог, забудут, кто здесь главный.
На спектакли часто приходила Пугачева, иногда что-то советовала, причем ее замечания попадали в десятку. После спектаклей многие подходили не только ко мне, но и к продюсеру Филиппу и хвалили оркестр. Честно говоря, становилось не по себе. Артисты — люди ревнивые, не надо напоминать им слишком часто о том, что кто-то так же хорош. Думаю, в какой-то момент Филиппа накрутило окружение, я почувствовал, что атмосфера накаляется. Еще чуть-чуть — и последует взрыв. До скандала дело не дошло, я переломил ситуацию, просто выбрал время и поговорил с Киркоровым откровенно: «Ты — это святое, я не стремлюсь отнять ни пяди твоего космоса, неповторимой ауры. Мы занимаем свое место, и большего нам не нужно». Этого оказалось достаточно — Филипп успокоился.
— Почему вы бросили успешный телепроект «Танцы со звездами» на телеканале «Россия»?
— Все было не так. На джазовом фестивале, который устраивал Игорь Бутман, нас услышал продюсер «Танцев со звездами» Сергей Николаевич Кордо. Я играл свои аранжировки известных пьес «Хамелеон» и «Испания» и впечатлил его настолько, что вскоре «Фонограф» получил приглашение играть на проекте. Отнеслись к этому крайне серьезно. Бальная музыка — это не просто вальс или ча-ча-ча, там свои законы, темпы, ритмы, особенная палитра звучания. Оркестр должен точно и четко держать темп (это особенно жесткое требование для бальных танцев), чтобы танцору было комфортно работать. Мы слушали пластинки, изучали бальную музыку с замечательными людьми — президентом Российского танцевального союза Станиславом Поповым, главным балетмейстером шоу-балета «Звездный экспресс» Володей Андрюкиным. Станислав Григорьевич приезжал на наши репетиции, внимательно слушал, поправлял.
Во время второго сезона «Танцев...» мы получили приглашение принять участие в проекте Первого канала «Две звезды». Пришел к Кордо, попросил разрешения работать в другом шоу. Тот спросил:
— Зачем тебе это нужно?
— Как зачем? Это дополнительный заработок для меня и коллектива из тридцати человек. Я могу попросить, чтобы название «Фонограф-Симфо-Джаз» не звучало в эфире Первого, и поставлю туда другого дирижера.
— Тогда ладно. А мы выбьем тебе лучшие условия и станем чаще показывать.
— Никаких особых условий мне не надо, достаточно того, что оркестр будет появляться в кадре. Это работает на нашу популярность и востребованность.
Я свои обещания выполнил. На «Двух звездах» занимался только закулисной работой: проводил репетиции, лицом в кадре не светил, на подмену пригласил коллегу-дирижера. А в «Танцах со звездами» нас перестали показывать вообще! Хотя в первом сезоне это бывало часто. Кроме того, начались претензии: не так сыграли, не так спели. Мы стали превращаться в плохой оркестр с плохими солистами. Мне заявили: «У ваших солистов плохая манера пения. Давайте приведем своих». Те, кого приводили, мягко говоря, не тянули. Понимал: наши солисты не хуже, а значит, я оказался втянутым в интриги. А тут еще как назло на «Двух звездах» заболевает дирижер. Вновь прихожу к Кордо:
— Тут такая ситуация, не будете возражать, если заменю дирижера на «Двух звездах»?
— Делай что хочешь!
С того момента я стал работать на Первом канале сам. А продюсеры «Танцев...» затаили большую обиду, хотя эксклюзивного контракта со мной не заключали и никакой гарантии, что возьмут в следующий сезон, не давали. И на третий нас не позвали. Как-то мы созвонились с Колей Цискаридзе по другому проекту, и он между делом спросил:
— Почему вы больше не работаете в «Танцах...»?
— Как почему? Нас не позвали.
— Как?! А нам объявили, что ты отказался!
— Ага, оказывается, это я отказался!
Кстати, последующие сезоны проекта оказались не такими сильными, как первый и второй, о чем свидетельствовали телерейтинги. Конечно, не возьму на себя смелость утверждать, что это случилось из-за нашего ухода.
Работать на проекте «Две звезды» было интересно. Очень смешные номера делали Боря Моисеев и Лена Воробей. Боря вообще большой выдумщик. Однажды редакторы принесли нам песню, которую Боря с Леной должны были записывать вечером. Мы ее разучили, пришел Моисеев и заявил: «Это вообще не мое! Петь не буду!» И прямо в зале минут за сорок мы отрепетировали совсем другую композицию: Боря напевал, я записывал на ноты, в результате получился яркий номер.
Несмотря на то что «Две звезды» — это конкурс с присуждением мест, атмосфера на проекте спокойная, абсолютно творческая. Конечно, случаются иногда всплески эмоций. Певец Методие Бужор выступал в паре с Настей Волочковой и страшно переживал, что они плетутся в хвосте. Настя способна продемонстрировать уникальную растяжку, но голосу у нее взяться неоткуда. Зато она известный мастер пиара и человек с большими амбициями. Но Методие это не утешило.
Я отводил его в сторонку: «Успокойся, все и так все понимают. Отнесись к происходящему с юмором. Начнет она петь, а ты возьми и станцуй что-нибудь так же нелепо, как она поет. Бери пример с Сереги. Когда ему, с позволения сказать, подпевает Владимир Вольфович, вся студия просто умирает от смеха. И публике нравится». Так и не убедил Бужора, слишком серьезно тот был настроен на победу.
Однажды позвонил помощник главного продюсера музыкальных программ Первого канала Юрия Аксюты с предложением:
— Не хотите принять участие в «Двух звездах»?
— Так мы вроде уже участвуем, спасибо.
— Вы не поняли. Не согласитесь ли спеть дуэтом с Анжеликой Варум?
Я как начал смеяться!
— Вы это серьезно?
— Абсолютно! Когда дадите ответ?
— Разрешите хоть переспать с этой мыслью.
На следующий день согласился. Оказывается, сама Анжелика настояла на моей кандидатуре, хотя могла петь в паре с Юрием Башметом и даже с Михаилом Сергеевичем Горбачевым. И началась работа на износ, ведь остальные пары никто не отменял. Мне надо было отрепетировать не только свой номер, но и все их выступления. Причем некоторым участникам, чтобы подготовиться к записи, достаточно спеть песню пару-тройку раз, но были и те, кому приходилось играть раз по двадцать. Начинался творческий зуд: давайте попробуем так, давайте эдак! С ума сойдешь! Творческий посыл — это замечательно, когда он реально идет на пользу. А когда у тебя просто мелодия не выпевается как положено, будь добр, позанимайся вначале один. Мы же не караоке-оркестр, в конце концов. Надо иметь уважение к музыкантам!
Когда с Анжеликой исполняли «Маэстро» Паулса, волновался очень: все-таки это была наша первая песня. На рояле-то я сыграл все правильно, а когда вышел петь, вдруг затряслась правая рука. Перехватил микрофон левой — не помогло. У Анжелики расширились зрачки: смотрит на меня, а помочь не может... Проговаривает шепотом слова, чтобы не забыл, но текст я помню, просто трясет. В итоге спели нормально, нигде не сбились. В финале заняли третье место.
— После такого успеха понятно, почему вас пригласили в главный вокальный проект страны. Долго ли приходится репетировать с участниками «Голоса»?
— Все глубоко индивидуально. Конкурсанты сначала репетируют песню с наставниками, потом поют с нами. Все ребята из команды Градского, как правило, приходили подготовленными. Мы играли один-два раза, и этого было достаточно. А один коллега Александра Борисовича однажды пошел на рекорд: его подопечному пришлось аккомпанировать четырнадцать раз. Солист явился на репетицию абсолютно неготовым.
— О ком речь?
— Не скажу! Градский порой раскапывал совершенно неизвестные произведения, но они всегда прекрасно подходили его подопечным. Дима Билан креативил, репертуар выбирал мучительно, но в итоге находил современные, неожиданные песни — и это были очень запоминающиеся номера. Он вникал в постановку каждого. Помню, долго спорил с режиссером: по его мнению, Александр Бон должен был достаточно долго петь, стоя спиной к залу. В итоге получился мощнейший номер. Пелагея много экспериментировала, однажды дала петь блюзовую песню Макаревича «Солнечный остров» мужскому дуэту — баритону и басу. Любопытное решение. Правда, совсем не пришедшееся по душе Градскому, который отреагировал довольно резко.
— Вам тоже делал замечания?
— А как же! Но я всегда относился с пониманием. Человек, столько сделавший в музыке, имеет право быть экстравагантным. Серьезных конфликтов на проекте у меня ни с кем не возникало. Да и наставники, какая бы убийственная критика в адрес их подопечных ни раздавалась со стороны коллег, держат себя в руках. Все ведут себя корректно, понимают: мы здесь для того, чтобы работать, а не ссориться. Когда Лепс пикируется с Полиной Гагариной, делается это только чтобы оживить ситуацию в эфире. К Григорию Викторовичу все относятся с неменьшим уважением, чем к Градскому. У него большой опыт работы с разными исполнителями в собственном продюсерском центре, неслучайно именно его подопечный победил в четвертом сезоне «Голоса».
— Слышала мнение специалистов, что иеромонаху Фотию помогло победить облачение. Дескать, безупречным его вокал не назовешь.
— Начиная с первого выпуска я был свидетелем профессионального роста Миши Озерова, болел за него. Но мы с музыкантами предполагали, что ему скорее всего не удастся победить отца Фотия.
— Где вам сложнее: на детском или взрослом «Голосе»?
— Детей жальче, у них правила жестче. Из пятнадцати отобранных человек наставник создает пять троек. Ребятам объясняют, что участники трио не должны тянуть одеяло на себя, нужно работать друг на друга, только так может получиться номер. Дети стараются, но из трех в проекте остается один. Победители вроде бы только что прошли «чистилище», но не тут-то было! Они снова исполняют «поворотные» песни, с которыми пришли на проект. И из пяти остаются двое. Все это происходит в один день! Представляете, какой стресс испытывает ребенок?
Не забуду, как прямо на сцене упал в обморок Андрей Клубань. Я заметил, как он закачался, но подбежать не успел, поднимал уже с пола. Держал на руках, не знал, куда бежать, — он весь сжался как пружина. Потом Андрея привели в чувство и дали выступить повторно, к нему даже повернулась Пелагея. Он молодец, нашел силы! Сегодня продолжает учиться в нашей студии эстрадно-джазового искусства «Фонограф», принимает участие в концертах.
— Сергей Сергеевич, почему вы — интересный, успешный, талантливый — не завели семью? Или правду пишут, что было две неудачных попытки?
— Опыт семейной жизни у меня был.
— В Интернете пишут, у вас есть сын.
— Я слышал, что не только сын, но и дочь — притом не одна! Правда, лично мне про них ничего не известно.
— Мама внуков не просит?
— Она ушла шесть лет назад... Четыре последних года мы боролись с тяжелым онкологическим заболеванием. Мама перенесла две операции, химиотерапию... Я делал все от меня зависящее, чтобы ее вытянуть. Она лежала в отдельной палате на Каширке. О бесплатных лекарствах сразу пришлось забыть, на них выстроилась очередь из больных, а маме они требовались немедленно. Так что оплачивал и их. Попросил медсестру:
— Пожалуйста, подежурьте около мамы. Сколько это будет стоить?
— Три тысячи в сутки.
Прихожу ее навещать — у мамы синяк на лице. Оказывается, ночью она осталась одна (медсестра отпросилась ночевать в сестринской), встала, пошла в душ, поскользнулась на влажном полу и упала, разбила лицо. Самое обидное, что я побоялся даже предъявлять какие-либо претензии: не дай бог, к маме после этого вообще перестанут подходить. Я готов был платить персоналу больницы не три, а тридцать три тысячи, только чтобы она не страдала. Увы, болезнь оказалась сильнее...
— Как вы сегодня живете? Как проводите свободное время?
— Если оно выдается, встречаюсь с друзьями. Давно начал коллекционировать вина, очень люблю итальянские, французские. Правда, бутылки долго в доме не задерживаются, люблю угостить друзей, посидеть с ними за разговорами с бокалом хорошего вина. Так что от коллекции остаются в основном пробки. Каждый день посещаю спортзал, провожу там часа два, меньше не имеет смысла, тренируюсь, держу себя в форме. А еще положительные эмоции добавляют домашние питомцы. Поселил в офисе попугая Васю, время от времени к нам заглядывает Марго — очаровательный цвергшпиц. Васе я недавно купил клетку побольше, каждый день проводится акция «Свободу попугаям!»: Васю выпускают на волю, дают полетать по коридору. Он уже столько репетиций прослушал, что скоро того и гляди станет претендовать на место в оркестре!
Подпишись на наш канал в Telegram