Сестры покинули дворец на Гагаринской, намереваясь обратиться к государю. Разве решение брата не означает, что он не отдает отчета своим поступкам? А если так, можно ли жениться больному? Скоро их известили о дне высочайшей аудиенции.
Лето 1871 года чета Достоевских проводила в любимом Дрездене. Выдалось оно на редкость тревожным. Только что завершилась франко-прусская война, на карте появилась Германская империя, и в стране царил патриотический подъем. Газеты писали о беспорядках, чинимых националистами. Большой русской общине Дрездена жилось неуютно — то и дело слышалось: «Покончили с французами, теперь примемся и за вас». «Русские дрезденцы», как и их путешествующие соотечественники, старались вести себя осмотрительно, не ввязываться в перепалку и не обострять обстановку.
Когда в Дрезден торжественным маршем вернулись немецкие войска, им устроили пышную встречу. На местах для состоятельной публики в числе прочих сидела богато одетая дама средних лет, наблюдавшая за парадом. Услышав, как за ее спиной разгоряченные бюргеры принялись выкрикивать оскорбления в адрес России, она резко обернулась, медленно подняла вуаль и вдруг выругалась крепко, по-простонародному. Затем опустила вуаль и неспешно направилась к выходу мимо ошалевших немцев.
Достоевский с женой, сиди они на трибуне, конечно сразу бы узнали даму. Это о ней записала Анна Григорьевна в своем дневнике: «Графиня Кушелева-Безбородко, сама явившаяся знакомиться с Федором Михайловичем в 1870 году, когда мы жили в Дрездене».
О чем они тогда говорили — неизвестно. Но Анне Григорьевне не нужно было ничего объяснять. Укладывая спать трехлетнюю дочь Любочку, она все думала о том, что должен чувствовать писатель, встретивший во плоти героиню своего романа? Что остается от истории после того как она рассказана и куда уходят персонажи уже написанных книг? Наверное туда же, куда давешние сны и несбывшиеся надежды — в какую-то другую реальность.
И вот героиня здесь, вполне себе настоящая. Его Настасья Филипповна — Любовь Ивановна Кушелева-Безбородко, своими руками загубила собственную жизнь. Когда муж только начал делать наброски, Анна Григорьевна спросила, о чем будет новая книга. Он ответил, что о борьбе любви с ненавистью. Да, чего-чего, а этого в жизни графини было предостаточно...
Первые главы стали выходить в «Русском вестнике» в 1868 году, и многие в петербургском свете узнавали в главных героях романа «Идиот» князе Мышкине и Настасье Филипповне графа Григория Кушелева-Безбородко и его жену Любовь Ивановну. Совпадало все вплоть до внешности. Небывалый случай, когда Достоевский буквально срисовал персонажей с реальных людей, поместив их в роман почти «как есть». Это было неожиданностью для всех, кроме Анны Григорьевны. Она давно знала, что мужу не дает покоя библейский миф о раскаявшейся грешнице. Он часами разглядывал в Дрезденской галерее картину «Кающаяся Магдалина» Баттони.
После женитьбы жизнь Достоевских мало изменилась: как и в то время, когда писатель только познакомился с молодой стенографисткой Анной Сниткиной, он делал ночами записи, она по утрам приводила их в порядок, а после начиналась диктовка. Нельзя сказать, что герои сразу стали ей приятны — безвольный аристократ с признаками вырождения и «женщина с прошлым», содержанка, дама полусвета, отличавшаяся резкой, демонической красотой. Но муж уже любил их обоих, как любил всех своих героев.
Она знала, как между ними все будет: князь Мышкин, этот «положительно прекрасный человек», полюбит «падшую» Настасью Филипповну и спасет ее, возвысит до себя. Однажды Достоевский спросил, что она думает о таком исходе. «Падшая женщина... — покачала головой Анна Григорьевна. — Скорее она самого его на дно утащит».
Так же как Настасью Филипповну, Кушелеву можно было только либо страстно любить, либо бешено ненавидеть. Когда по Петербургу поползли слухи о свадьбе графа Григория и Любови Ивановны, разразился скандал. Достоевский был одним из немногих, кто сочувствовал вельможе. «Полоумный женится!» — самое безобидное из всего, что говорилось. И на ком!.. Рассказывали, что обе его замужние сестры, Варвара Александровна — княгиня Кочубей и Любовь Александровна — графиня Мусина-Пушкина, на коленях стояли на парадной лестнице резиденции Кушелевых, умоляя брата не жениться на падшей, но все без толку...
Любочка, родившаяся в 1829 году, была дочерью инженер-генерал-майора Кроля. Он происходил из семьи небогатых немецких переселенцев, объявившихся в России при императоре Павле I. Настоящее имя его было Иоганн. Всего в своей жизни он достигал нелегкой службой военного инженера-строителя. Вершиной карьеры стала должность вице-директора 2-го департамента Министерства путей сообщения. Иван Христофорович, так его называли в России, сумел устроить свою дочь Любочку в Смольный институт. Видимо, больших денег в семье не было, а его жалованье едва покрывало необходимые расходы.
После окончания института ее представили ко двору. По слухам, ослепительная красавица привлекла внимание Николая I и в 1849-м на некоторое время стала его возлюбленной, за что император, как говорили, пожаловал ей приличное приданое — Любочка Кроль в 1853 году вышла замуж за гвардейского офицера Михаила Пенхержевского. Супруги зажили тихой семейной жизнью, у четы родился сын Александр. Замужество госпожи Пенхержевской оказалось недолгим. Вскоре Михаил умер, оставив молодую вдову с ребенком почти без средств — деньги ушли на его лечение.
«Болезнь мужа, на лечение которого она ничего не жалела, истощила все средства преданной жены, погребение и первое время вдовства довершили разорение, и оправившись от первого пароксизма горя, Любовь Ивановна очутилась без гроша в кармане, не имея ровно ничего впереди», — вспоминала в своих мемуарах Александра Соколова, известная под псевдонимом Синее Домино. Остается только гадать, почему ни семья мужа, ни собственная родня не поддержали вдову, оставшуюся с маленьким сыном на руках.
В отчаянии Любовь Ивановна согласилась на брак с немолодым штабс-капитаном Голубцовым — тот обещал обеспечить ей и ребенку безбедное существование — и переехала к мужу в Киев. Женщина надеялась, что со временем «стерпится — слюбится», однако не случилось. Да и Киев после Санкт-Петербурга казался унылым болотом, и Любочка в один прекрасный день сбежала с сыном в столицу.
История про два брака стала известна впоследствии со слов самой Любови Ивановны. Позже выяснилось, что брошенный «немолодой» супруг был всего на год ее старше.
В Санкт-Петербурге никто ее не ждал. Отец Иван Христофорович умер в 1854 году. У брата — журналиста и писателя Николая Кроля, в убогой квартирке которого она остановилась, — лишней копейки не водилось. Кроме смелости, происходившей от отчаяния, и красоты Любовь Ивановна ничего не имела за душой. Что ж, и это немало — она решила оказывать определенные услуги состоятельным господам. Деньги — вот все, что имело теперь для нее значение. Переходя «из полы в полу», как тогда говорили, госпожа Голубцова в итоге поселилась в доме Николая Кушелева-Безбородко. Он приходился младшим братом графу Григорию — наследнику огромного семейного состояния.
Безбородко появились еще при царе Алексее Михайловиче. Демьян, первый представитель славной фамилии, происходил из польских шляхтичей и прозвище свое получил после участия в военном походе, в котором противник отсек ему часть подбородка. Возвысился же род при Екатерине II — Александр Безбородко долгие годы был ее доверенным секретарем, а при сыне императрицы Павле стал канцлером.
Его внучатый племянник граф Александр Григорьевич Кушелев-Безбородко, блистательный царедворец и меценат, рано овдовел. Жена, урожденная княжна Репнина, умерла, оставив его с четырьмя детьми: Варварой, Григорием, Любовью и Николаем. После смерти матери четырехлетний Гриша стал страдать нервными припадками, в которых медики скоро распознали пляску святого Витта.
В 1855 году граф Александр Григорьевич скоропостижно скончался. Отныне наследником огромного состояния становился его старший болезненный отпрыск двадцати трех лет. Между тем многие даже толком не знали, как выглядит Григорий: за четыре года до смерти родителя из-за участившихся приступов врачи рекомендовали юноше избегать любых волнений. Он затворился в своем дворце на Гагаринской набережной и принимал такие огромные дозы лекарств, что выглядел как «вконец отживший человек». При этом некоторые уверяли: несмотря на болезнь, отшельник не прочь покутить тайком от сурового отца.
Чудаковатого и до крайности непрактичного Григория за глаза называли не иначе как «его сиятельной бездарностью» или «полоумным графом». Такое богатство — да дельному бы человеку! «Теперь все пойдет прахом», — судачили в петербургских гостиных. Любочка, живущая на содержании Николая Кушелева, который был пятью годами ее моложе, с досадой думала: не того выбрала, вон где самые деньги-то!
Сестры наследника решили скорее подыскать ему невесту, лучше девушку из небогатой семьи, скромную и практичную, но с твердым характером, такую, которая сможет держать Гришу в рамках приличий. Какой же ужас обуял Варвару и Любовь, когда они узнали, что брат поселил на Гагаринской какую-то непотребную особу!
Госпожу Голубцову граф впервые увидел то ли в 1855-м, то ли в 1856-м, приехав к младшему брату отобедать, и был совершенно сражен любовницей Николая. Он принялся настойчиво ухаживать, осыпал ее подарками, а Любочка, внутренне ликуя, изображала саму неприступность.
Наконец она согласилась уйти от Кушелева-младшего. Вскоре по Петербургу разнесся слух: совсем ополоумевший Григорий поселил любовницу в родовом дворце, решил на ней жениться. Он окончательно оставил свой четырехлетний «затвор» и теперь вместе с подругой предается неудержимому веселью.
Сестры явились на Гагаринскую, однако урезонить брата не получилось. Не помогли ни увещевания, ни слезы. Григорий твердил, что женится на Любочке, что он «спасет» ее. «Кого, кого ты намерен спасти? — не выдержала Варвара Александровна. — Публичную женщину, «камелию»?!» В то время в Петербурге все помешались на романе Дюма-сына о парижской куртизанке Маргарите Готье. Камелия сделалась в одночасье модным цветком, а дам полусвета стали именовать «камелиями».
Сестры покинули дворец на Гагаринской, намереваясь обратиться к государю. Разве решение брата не означает, что он не отдает отчета своим поступкам? А если так, можно ли жениться больному? Скоро их известили о дне высочайшей аудиенции.
Григорий в это время улаживал формальность, мешавшую воссоединению с обожаемой Любовью Ивановной, — официально та все еще оставалась чужой женой. Покинутому Голубцову предложили солидные отступные, но тот медлил с ответом. Потерявший терпение Григорий поехал с любовницей в Кораллово, свое подмосковное имение, вознамерившись венчаться не дожидаясь развода.
О планах графа доложили государю: мол, тут уже попахивает не «идиотизмом», а настоящим богохульством! Митрополит Московский срочно разослал по приходам особый циркуляр — если кощунники объявятся где-либо, ни в коем случае их не венчать! Напрасно Кушелев метался от церкви к церкви, он понял: брат и сестры объявили ему войну.
И не ошибся — на высочайшей аудиенции женщины умоляли вмешаться и воспротивиться абсурдному браку, сетуя, что коварная авантюристка обманом втерлась в доверие к их нездоровому брату и вытягивает из него деньги. Пускай император сам выберет Григорию Александровичу невесту из числа честных, добропорядочных девушек, Кушелевы примут любой его выбор, откажутся от прав на наследство, только бы семейство избавилось от особы, позорящей их фамилию.
Брат Николай, которого не радовала перспектива породниться со своей бывшей содержанкой, также написал письмо государю. «Не решился бы утруждать Ваше Величество, если б не знал вполне госпожи Голубцовой, — говорилось в письме. — Женщина эта некогда и меня опутала своими сетями, и я имел несчастье находиться с нею в слишком близких связях и, что всего ужаснее, как узнал впоследствии, в одно и то же время, как и брат. Все это хорошо известно теперь моему брату, но ни позорная жизнь госпожи Голубцовой, ни мои мольбы, ни слезы сестер, ни увещания престарелых родственников не могли заставить его отказаться от своего намерения».
Скандал ширился. Слышал о нем и Достоевский, однако общего иронического отношения к непрактичному графу не разделял, его намерение жениться на «женщине с прошлым» вызывало сочувствие Федора Михайловича.
Григорий, желая оградить любимую от нападок, тоже написал царю, умоляя понять его чувства. Любовь Ивановна вовсе не обманщица или авантюристка, уверял он, а спасительница, посланная ему судьбой. Из-за своей болезни он вынужден был удалиться от света. Она одна вернула его к жизни, к свету солнца, дала надежду. «Мне необходима спокойная семейная жизнь, заботливое внимание лица, преданного и сердцем, и душою. Все это мне предложила эта женщина». Александр II не ответил...
Зато отозвался господин Голубцов. Стала известна даже сумма: шестьдесят тысяч рублей серебром — отступные, которые заплатил ему граф. Еще двадцать тысяч пошли на ускорение процедуры развода. В марте 1857 года Любовь Ивановна стала свободной женщиной. Она решила, что в атмосфере всеобщей травли не станет сидеть сложа руки и нанесет ответный удар, якобы попросив государя об аудиенции в память о его покойном отце. Александр слышал о связи батюшки и девицы Кроль и соблаговолил принять ее. Разговор вели по-французски. Император спросил, правда ли, что она живет в одном доме с графом Григорием. «Правда, Ваше Величество, — ответила просительница. — Не только в одном доме, но и в одной с ним комнате и в одной спальне! Этим жизнь его спасаю». Любочка сообщила: граф грозит покончить с собой, ежели она не сделается его супругой. «Я ни образованием, ни светским лоском сестрам графа не уступаю, и ежели все представители аристократии захотят посетить мой салон, то в уменье встретить и принять гостей я ни перед кем из них не спасую!» Она говорила так горячо и искренне, что государь дал разрешение на брак.
После скромной свадьбы весной 1857 года молодожены в сопровождении свиты из десяти человек и болонки графини уехали за границу. По возвращении летом следующего года Любовь Ивановна отправилась по светским гостиным. Ее скрепя сердце принимали, но никто так и не нанес ответного визита. Столичные аристократы красноречиво указали выскочке ее место.
Мадам Кушелева вызов приняла и вскоре появилась в опере с букетом камелий. «Меня не приняли, мной пренебрегли, — якобы сказала она. — Что ж, если не удалось стать первой из графинь, буду первой из «камелий»!» Все эти господа, поклялась себе Любовь Ивановна, скоро будут мечтать попасть в ее дом и хоть одним глазком увидеть рауты, которые она начнет устраивать!
В первые два года после свадьбы Кушелевы действительно не переставали поражать Петербург. Пусть в их особняке собиралось не избранное общество, зато уж скучать многочисленным гостям точно не приходилось. Здесь до утра выступали самые модные оркестры и артисты. Какая бы знаменитость ни появлялась в столице, ее тотчас звали к Кушелевым. Граф не жалел денег на развлечения, но сам предпочитал проводить время в кабинете, куда не долетал шум из бальной залы.
С юности он имел тягу к писательству. Лет с двадцати Кушелев регулярно печатался под псевдонимом Грицко Григоренко. Когда публикаций набралось достаточно, он издал книгу, которую озаглавил «Очерки и рассказы Грицко Григоренко». Труд, впрочем, остался не оцененным ни публикой, ни пишущей братией.
Позже граф решил открыть собственный журнал. Встретившись во время свадебного путешествия в Италии с Яковом Полонским и Аполлоном Григорьевым, он предложил им стать редакторами своего будущего детища. «Русское слово» начало выходить с января 1859 года. В столице сплетничали, что в издательское дело его втянул брат графини. Во всяком случае именно Николаю Кролю Григорий обязан тем, что постоянными его гостями стала вся столичная литературная богема.
Кушелевский дворец из сорока комнат обслуживали восемьдесят слуг. У покоев графини днем и ночью стояли лакеи в рейтфраках с гербовыми пуговицами, супруга ее охраняли егеря в охотничьих кафтанах. Беломраморную лестницу украшали античные статуи, стены сплошь покрывали картины голландской школы. Громадная парадная зала имела боковые пролеты, в них устроили отдельные кабинеты-буфеты, блиставшие серебром с хрусталем и украшенные живыми цветами. Крепостной повар мог вполне тягаться с любым французским мастером. Граф шутил, мол, не понимает, что такое праздничный стол: «У меня стол всегда одинаковый, несмотря на меняющиеся блюда».
В огромном парке протекала речка, на берегу которой стоял древнегреческий храм в коринфском стиле. В гигантской ротонде высилась статуя Екатерины II в образе Цереры — богини плодородия. Модистки с новыми нарядами приезжали к барыне по четыре раза на дню. Надоевшие или разонравившиеся платья Любочка имела обыкновение расстреливать из револьвера.
Лето чета проводила в Полюстрово — старинной дедовской усадьбе с огромным парком и видом на Неву. Кушелев держал парк открытым для окрестных дачников. Часто приглашал духовой оркестр и высылал лакеев с подносами, уставленными освежающими напитками, — их, разумеется, гуляющие получали бесплатно.
Очень скоро дворец на Гагаринской и Полюстрово сделались местами, куда наезжала публика, каковую в Петербурге более нигде бы не приняли. Кушелевский особняк на набережной в свете именовали не иначе как «кабак» или «подобие зверинца». Здесь «на полном пансионе» жили не только родственники графини брат Николай и сестра Александра, но и постоянно квартировал самый разномастный сброд — игроки, негодные графоманы, да просто откровенные жулики. Не стесняясь безропотного хозяина, ели, пили, ездили гулять в его экипажах. К обеду, вспоминал литератор Алексей Писемский, многие гости собирались уже в стельку пьяными.
Побывал в Полюстрово и Достоевский, но тихого неприметного писателя Кушелевы не выделили во всей этой сумасшедшей круговерти. Потому и не вспомнила его Любовь Ивановна тогда, в Дрездене. А вот Федор Михайлович не забыл и полубезумный уклад дома, от которого коробило даже прислугу, и несуразного хозяина. За обедом кто-нибудь из гостей, уже порядком навеселе, вдруг громогласно восклицал:
— Граф! Буду тебя называть просто «граф Гриша»!
— Ну что ж? Гриша так Гриша, — покладисто отвечал Кушелев.
— Нет, лучше «граф Гришка»!
— Ну Гришка так Гришка, — соглашался тот.
Люди порядочные, попадавшие в этот караван-сарай, с сожалением наблюдали, как проматывается огромное состояние. Скоро последовали и первые «звоночки». Афанасий Фет, стихи которого печатались в «Русском слове», вспоминал, как однажды явился к Кушелеву за гонораром. Тот выглядел растерянным, сказав, что сейчас денег у него нет. «Третьего дня отпустил жену в Париж и был совершенно покоен, уплативши за нее в магазины сорок тысяч рублей. А сегодня утром приносят еще счетов на семьдесят тысяч, — признался удрученный граф. — Позвольте дня через три прислать вам мой долг».
Он устраивал концерты, достойные Парижской консерватории, пригласил в Петербург знаменитого шахматиста Игнаца фон Колиша, но не чурался и развлечений попроще: выписал из Европы магнетизера Даниэля Юма и даже мексиканскую женщину-обезьяну Юлию Пастрану.
Гостем Григория и Любочки был и Александр Дюма. С прославленным романистом супруги познакомились в Париже и предложили оплатить ему путешествие по России. Эксцентричная чета поразила француза. Он достаточно колоритно описал кушелевский «караван», состоящий из пятнадцати слуг и шестидесяти чемоданов. Отправляясь в путь по железной дороге, графская чета выкупала все места в трех вагонах — своем и сопредельных. Графиня могла, разжалобившись, подать уличной нищенке пять тысяч франков.
В пору знакомства с писателем Кушелевы жили в гостинице «Три императора» на площади Пале-Рояль. Дюма-отец, известный дамский угодник, соловьем заливался впоследствии в своих путевых впечатлениях: «Стройная как англичанка, грациозная как парижанка, томная как азиатка, ее бархатистые глаза сверкали точно грани черного алмаза». Впрочем, отметил он и «мелкие и белые зубы, созданные скорее для угрозы, чем для поцелуев». Очень скоро Григорий ощутил, как больно могут кусать эти зубки.
Весной 1859 года Кушелевы отправились в очередной вояж по Европе, кутили, однако уже без прежнего размаха. Граф был мрачен — перед отъездом пришлось оплатить сто тысяч рублей жениных долгов. А та и думать не желала о том, чтобы как-то умерить свои аппетиты. Во Франции устроила скандал, заявив, что не хочет возвращаться в Россию. Ах, у него дела в Петербурге?! Пусть едет, а она пока останется. Григорий, надо признать, отбыл в Россию с некоторым облегчением — этот бесконечный увеселительный марафон его измочалил. Кушелев купил жене прелестное имение в Перигоре и пообещал каждый месяц исправно высылать деньги.
Вскоре из Парижа стали приходить тревожные известия: графиня с пестрой компанией кутила напропалую, проигрывала в карты большие суммы и в конце концов кредиторы взяли Любочку в осаду. Муж письмом потребовал ее возвращения в Россию. Она просила подождать, пообещала вернуться, как только ее сын Александр оправится от ангины. А потом в один прекрасный день Кушелев узнал, что жена заложила и имение, и все бриллиантовые украшения — его подарки.
В начале 1861 года терпение Григория Александровича лопнуло и он отправился в Париж урезонивать транжиру. Но при виде Любочки его решимость несколько угасла — та сумела умаслить мужа, обещав держать себя в узде. Наивный граф расплатился с кредиторами и снова отбыл. Разумеется, почти сразу же и имение, и драгоценности оказались вновь заложены. На сей раз Григория не тронули слезы и клятвы, он урезал графине ежемесячный пансион, продал имение в Перигоре и разместил в газетах объявление: граф Кушелев-Безбородко никаких новых денежных обязательств жены впредь принимать на себя не намерен.
В ответ Любовь Ивановна, из-за которой он принес столько жертв, объявила супругу войну. Летом 1864 года во время визита Александра II во Францию подала государю жалобу на мужа, который бросил ее за границей без гроша, сам влез в долги и дабы расплатиться, отобрал у супруги все фамильные бриллианты. Она умоляла монарха призвать тирана к ответу и заставить его «поступать со своей женой прилично Русскому Магнату и знатному имени».
Вскоре графа вызвали для дачи объяснений. Сердце его было разбито: жена подло оклеветала, а ее прошение передал царю пасынок Александр Пенхержевский, к которому он относился как к родному. В отчаянии Кушелев обратился к старому знакомому Василию Андреевичу Долгорукову. Шеф жандармов частенько наезжал в Шахматный клуб, открытый графом в своем дворце на Гагаринской.
Тот с порога взял отеческий тон:
— Дорогой мой, пока не поздно, нужно избавиться от этой женщины, сохранить хотя бы остатки вашей репутации. Я берусь помочь, если вы дадите слово раз и навсегда прервать всякие сношения с этой особой.
— Никогда больше не видеть ее? Что ж... — граф со вздохом кивнул.
— Да вот еще история с этим вашим «Русским словом»... — Граф протестующе замахал руками. После приостановления выпуска журнала на восемь месяцев он передал все права на него редактору Благосветлову, фактически подарил. — Знаю-знаю, он уже не ваш, но вы стояли у его истоков, а теперь он отмечен нами как неблагонадежный, распространяющий антиправительственную крамолу. И если бы не мое давнее доброе отношение к вам...
— Но я ничего не знал! —изумился Григорий Александрович.
— Уверен в этом, голубчик. В противном случае не сидел бы с вами сейчас. Поди, догадываетесь, какой у нас разговор с крамольниками, — Долгоруков успокаивающе приобнял беднягу за плечи. — Нам надобно прежде всего избавить вас от этой женщины, никоим образом не подобающей вашему положению.
— Развестись немедля, — твердил граф. — Не хочу ее видеть! Никогда. Но ведь она может вернуться?
— Да уж, с нее станется. Вернется и начнет снова вертеть вами и транжирить. Но дорогой мой, развод никак невозможен. Вам сейчас новый скандал, поверьте, ни к чему. Не вы первый, не вы последний угодили в силки непотребной женщины. На этот случай есть полюбовное соглашение, голубчик. И разъезд под благовидным предлогом.
— Но что если она не согласится? — засомневался граф.
— А мы сделаем так, чтобы согласилась, — улыбнулся Долгоруков. — Я знаю жизнь и людей. В душе таких женщин есть место только для одной всепоглощающей любви — к деньгам и роскоши. Так что начнем переговоры.
Торговля продолжалась около года. В дело по просьбе Долгорукова даже вмешался генерал-губернатор Петербурга Александр Аркадьевич Суворов. Графиня набивала цену и продолжала слать письма на высочайшее имя, угрожая, что если ее требования не выполнят, опорочит нерадивого супруга на весь белый свет. Наконец компромисс был найден. Граф согласился погасить долги жены и обещал выплачивать ей и пасынку приличное содержание.
Объявили, что разъезд объясняется слабым здоровьем сына Любови Ивановны. Юноша по совету врачей вынужден жить за границей, и мать не может его оставить. Несмотря на то что истинная причина расставания супругов была всем ясна, приличия соблюли. Кушелев, перепуганный возможностью возвращения своей блудной жены, просил императора выступить гарантом полюбовного соглашения, однако на сей раз Александр II предпочел не вмешиваться. Соглашение отдали «на контроль» Третьему отделению.
Разъезд с супругой окончательно подкосил и без того слабое здоровье графа. Припадки, почти прекратившиеся в период ухаживаний за будущей женой и первых лет разгульных странствий по Европе, возобновились. Он снова затворился во дворце на Гагаринской. Сестры так и не пожелали более его видеть, брат Николай умер в двадцать восемь лет от чахотки, оставив после себя уникальную коллекцию французской живописи.
Со стен дворца на Григория Александровича смотрели лишь тени прошлого — предки в напудренных париках с орденскими лентами через плечо и дамы в пышных платьях. Вопреки всему он тосковал по своей непутевой Любочке, подолгу сидел в опустевшей спальне и рыдал, зарывшись лицом в подушки, все еще хранящие слабый запах ее духов... Через четыре года после официального расставания супругов последний из рода екатерининского канцлера тридцативосьмилетний Григорий Кушелев-Безбородко умер от удара. Это случилось весной 1870 года.
Достоевский завершил свой роман во Флоренции в январе 1869 года. Он слышал, что граф совсем плох и «не выезжает». Последний раз появлялся перед публикой в 1867 году, когда устраивал в своем дворце концерт классической музыки для участников Славянского съезда. Неожиданно гостям объявили, что на вечере прозвучит романс собственного сочинения хозяина на стихи Кольцова. Были там такие немного наивные строки:
То ли дело вдвоем
Зимнюю ночь коротать,
Друга жаркой рукой
Ко груди прижимать,
По утру на заре
Обнимать-провожать,
Вечерком у ворот
Его вновь поджидать!
Невероятная история любви Кушелева к Любочке Кроль, написанная самой жизнью, заставила Федора Михайловича изменить сюжет. Анне Григорьевне он сказал, что в романе не будет никакой свадьбы «князя Христа» — так он называл Мышкина — с «блудницей». Настасья Филипповна не сделается княгиней. Перебирая исписанные листы, жена не утерпела — спросила, что же с нею будет. Устало махнув рукой, писатель ответил, что покатится вниз. Не захочет губить князя Христа — на тройке укатит. А потом ее, пустившуюся во все тяжкие, зарежет обезумевший любовник-купец.
Анна Григорьевна поинтересовалась, что же тогда станется с Мышкиным? Федор Михайлович немного жестко бросил, что после всего тот станет вполне идиотом. «Навсегда?» — с невольной жалостью жена прижала к груди исписанную пачку бумаги. Достоевский кивнул.
В «Дневнике писателя» за 1876 год есть строки про одну известную русскую даму, жившую в начале 1870-х в Дрездене, графиню К. — так он зашифровывал Любовь Ивановну. Когда за ее спиной немцы стали «ужасно ругать Россию», она «обернулась и выругала их по-простонародному».
Согласно справочнику «Русский некрополь за границей», Любовь Ивановна завершила свой земной путь в 1900 году и была похоронена в Каннах.
Как сложилась ее жизнь после расставания с графом, неизвестно. Ясно лишь, что она сдержала слово и в Россию больше никогда не возвращалась.
Дворец, в котором жил граф Кушелев-Безбородко со своей Любочкой, по-прежнему стоит на Гагаринской набережной, но теперь она носит имя Кутузова. Новые жильцы, обитающие в квартирах старинного особняка, возможно и не догадываются, какие страсти кипели когда-то в этих стенах...
Благодарим Engel & Volkers за помощь в подготовке материала.
Подпишись на наш канал в Telegram